Текст книги "Лицо порока (СИ)"

Автор книги: Виктор Песиголовец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

– Не беспокойся, она видела твоего мальчика! Он приходил навестить меня по моей просьбе. Вирсавия, правда, еще не высказала своего окончательного решения, но призналась, что Литий ей понравился.

– Вот как! – удивился Террион. – Тогда что, нужно готовиться к свадьбе?

– Думаю, да! – живо согласился Зквегий. – А пока пусть Вирсавия поживет у меня. Я позабочусь, чтобы ее имя вычеркнули из черного списка проштрафившихся.

Сотник сердечно поклонился старику.

– Благодарю тебя, почтенный Эквегий! Ты всегда помогаешь мне.

– Не за что меня благодарить, сынок, – отмахнулся тот. – Пока еще не за что.

Поворотясь, старик сделал знак рукой. Девушка торопливо поклонилась и, подхватив шаль с ковра, выпорхнула из комнаты.

– Однако давно пора обедать. Прошу составить мне компанию! – обратился к нам Эквегий. И ковыляющей походкой двинулся в коридор, увлекая за собой и нас.

Мы прошли прихожую, минули кухню и попали в просторную комнату, судя по обстановке, столовую. Там сразу уселись за широкий и длинный стол, ничем не покрытый.

– Цинция! – громко рявкнул старик, зовя экономку. – Цинция, подавай обед!

Появилась та самая сутулая женщина. Наклонясь к самому уху Эквегия, что-то тихо спросила. Он кивнул.

– Не обессудьте за скромное угощение, – несколько смущенно сказал нам старик. – Сам я не привык к изысканной пище, а гостей сегодня не ждал…

Экономка ловко постелила на стол белоснежную скатерть с красивым узором – вышитыми серебром лебедями. Разложила приборы и, пристально осмотрев свою работу, вышла из комнаты.

– Вам тоже готовят в общей столовой? – спросил я, обращаясь к Эквегию.

Он почесал впалую, неважно выбритую щеку, ухмыльнулся:

– Можно, конечно, пользоваться и столовой. Но я люблю домашнюю пищу. А этот общепит… У меня свои вкусы и пристрастия. Поэтому вот уже более двадцати лет мне готовит Цинция.

Она как раз вошла в комнату с большим подносом в руках. Поставила на стол три тарелки с моченной мелко нашинкованной капустой, хорошо сдобренной черным молотым перцем и обильно политой пахучим растительным маслом, и стеклянную хлебницу, доверху заполненную пшеничными и ржаными хлебцами. Потом подошла к старинному, украшенному затейливой резьбой буфету, достала вместительный графин с прозрачной жидкостью и три рюмочки на коротких ножках.

– Это чистый спирт, – пояснил мне Эквегий, доброжелательно улыбаясь. – Обычный пшеничный спирт. Ты такое употребляешь?

Я утвердительно кивнул: спирт пить можно, он намного лучше, чем вино или какая-нибудь наливка.

Старик не спеша наполнил рюмки. Взял свою двумя пальцами за ножку, затем, приподняв над столом, изрек незатейливый тост:

– Пусть всем будет хорошо!

– Пусть будет! – с энтузиазмом выкрикнул Террион.

– Пусть будет! – согласился и я.

В столовую с подносом вошла Вирсавия. Она была гладко причесана и одета в простое ситцевое платье. Аккуратно поставила перед нами тарелки с горячим, издающим сильный аромат пряностей, борщом и графин с мутноватым золотистым напитком, как потом оказалось, хлебным квасом.

Мы похлебали борща, и старик, не мешкая, снова налил в рюмки понемногу спирта. Он был добротный, без специфического запаха и чистый, как слеза. Эквегий, похоже, знал толк в таких вещах.

Потом женщины принесли жареных цыплят и в чугунке круто сваренную перловую кашу.

– Я без нее не могу, – заулыбался старик, принюхиваясь к перловке. Затем взял деревянную ложку, насыпал себе добрых пол тарелки и принялся уплетать, запивая квасом.

Он ее прямо таки с азартом, смачно причмокивал, все время блаженно ухмылялся и довольно урчал. Мы же с Террионом больше налегали на цыплят.

Когда с трапезой было покончено, Эквегий немного поспрашивал сотника о семье и службе, посоветовал как можно скорее приготовиться к свадьбе и пообещал похлопотать о досрочном назначении Лития полноправным служивым стада.

– Ну что ж, сынок, спасибо тебе, что навестил меня, – поблагодарил он Терриона, а потом дружески, но со значением обратился ко мне: – А ты, человече, все примечай да на ус мотай. И помни: это мы тебе живому обычными людьми кажемся, а на самом деле мы рогатые, с копытами, рылами и в шерсти. И дюже лютые!

Я не понял, пошутил старик или сказал все это серьезно. Но предпочел не спрашивать.

Сытый, переполненный новыми впечатлениями, вышел я вслед за Террионом из гостеприимного дома Эквегия. На улице ничего не изменилось. Так же было малолюдно и тихо.

– Я могу тебе еще показать казармы, – мой провожатый лениво ступал по неровным камням улицы. – Но там нет ничего такого, что могло бы вызвать твой интерес. Да и время уже поджимает.

– Пожалуй, – согласился я, закуривая.

– Тогда наверх?

– Наверх!

…Устин мирно почивал на травке.

Я простился с Террионом, и он через минуту исчез в чаще леса.

Позже, когда мы уже оказались в хате старика, я спросил его, почему вижу нечистых только в человечьем обличье.

– Внешне они и есть такие, – пожал он плечами, нахмурив брови. – Чтобы увидеть их в своей сущности, нужно или умереть, или очень их рассердить. А вообще-то, я, договариваясь о твоих посещениях, прошу не пугать тебя, беречь от всяких неожиданностей… Хотя в дальнейшем увидишь еще немало жутких картин.

– И в общении они кажутся весьма мирными и дружелюбными, можно даже сказать, милыми людьми, – рассуждал я, попивая душистый травяной чай, Устин, услышав эти слова, вынул трубку изо рта и взглянул на меня, как на неразумное дитя.

– Не приведи Господи встретиться с ними в других обстоятельствах!

В поликлинику медсанчасти я подъехал в назначенное время – около одиннадцати. Любезно поздоровался с расфуфыренной секретаршей, чей орлиный профиль на фоне не зашторенного окна смотрелся почти зловеще, и направился к Диане.

Она пребывала в приподнятом настроении. Глаза сияли влажным блеском майских звезд. В голубом свитере-гольфе, обтягивающем ее великолепный бюст, эта женщина пробуждала вожделение в каждой клеточке моего тела.

– Честно говоря, Иван Максимович, я даже не ожидала, что мои заметки будут опубликованы, – радостно тараторила она, разливая кипяток по чашкам и одновременно любуясь газетной страницей, где красовалась ее фамилия, набранная жирным шрифтом.

– Значит, договорились, Диана Александровна? Завтра часика в четыре заеду к вам за новым материалом, – я старался представить ее без свитера. – Вас устроит это время?

– Буду ждать! – пообещала она. И, закончив приготовления, села напротив меня за приставной столик.

Я открыл коньяк, только что купленный в гастрономе, не торопясь, налил в рюмки. И, глядя ей в лицо, серьезно, предложил:

– Давайте выпьем за вас! За ваши глаза, способные насквозь прожечь сердце любому мужчине!

– Ох, вы – дамский угодник! Причем, ловкий и, судя по всему, опытный, – лукаво улыбнулась Диана. Затем тряхнула медовыми кудрями и, взяв свою рюмку, произнесла: – Давайте лучше за вас! За мужчину, который умеет и не боится говорить женщинам красивые слова!

Я осторожно взял ее за руку, заглянул в глаза:

– В общем, за нас! За вас, самую очаровательную из женщин, и за меня, тяжело раненного вами прямо в сердце!

Во взгляде Дианы скользнули благодарность и что-то напоминающее нежность.

– Мне очень приятно с вами общаться, Иван Максимович! – эти слова прозвучали проникновенно и сердечно. Но, пригубив коньяк, она поменяла тему разговора: – Вы специально учились на журналиста? Что заканчивали?

– Да, я имею диплом журналиста, – вздохнул я и принялся распаковывать целлофан на коробке шоколадных конфет. – Учился в Киевском университете.

– И вы всю жизнь трудитесь в средствах массовой информации? – Диана, как нарочно, подалась вперед, облокотившись об стол. Мне показалось, что я губами почувствовал ее прохладное дыхание.

– Нет, – покачал я головой, нервно заерзав на стуле. – Несколько раз пытался поменять профессию. Был инженером агропредприятия, торговым агентом, заготовителем сельхозсыръя… Но потом все равно возвращался обратно в журналистику.

Подняв свои чарующие глаза кверху, Диана мечтательно произнесла: интересная у вас, должно быть, жизнь! Постоянное общение с людьми, новые знакомства, поиск информации…

– Интересная, – согласился я, отпивая коньяк. – И выгодная, если работать с умом. С годами заводишь нужные знакомства, обрастаешь полезными связями… Кстати, Диана Александровна, вы не находите, что ваша работа, в чем-то похожа на мою? Тоже постоянно приходится общаться с новыми людьми.

Она внимательно слушала, попивая кофе. Я снова, будто невзначай, взял ее за руку, подержал в своей. Потом медленно, ожидая реакция, поднес к губам и поцеловал поочередно каждый пальчик. Во взгляде Дианы появилась непонятная растерянность, которая быстро переросла в смятение. Но она ничего не сказала. Я бережно положил ее руку обратно на стол.

Уходить мне не хотелось. Конечно, я мог найти предлог и посидеть в кабинете еще какое-то время. Но обоих ждали дела. Я поднялся и стал прощаться. Диана проводила меня в приемную.

– До свидания, Иван Максимович! – она все еще была смущена и прятала глаза.

Секретарша, нацелив свой острый, зловредный нос в мою грудь, смерила меня многозначительным взглядом. Кроме прочего, в нем явственно читалось неодобрение. Я невинно улыбнулся ей, сделал шуточный полупоклон и вышел из приемной.

Завтра обязательно приглашу Диану поужинать в каком-нибудь уютном местечке. И вести себя буду паинькой. Потому, что такую женщину поспешными действиями можно запросто спугнуть. Так размышлял я, шагая по длинному коридору админздания медсанчасти, и в душе моей громко пели соловьи…

Вечером я навестил Машу. Выглядела она по-прежнему плохо – бледненькая, под глазами синие круги. Но бодрилась изо всех сил. Увидев меня, торопливо подхватилась, кинулась навстречу. Левая рука безвольно болталась на перевязи.

Мы вышли на лестничную клетку, больше негде было поговорить.

– Как ты, милая? Тебе хоть немного лучше?

– Уже все хорошо! – заверила она и, расстегнув молнию на моей куртке, прижалась к груди. – Скорее бы домой отсюда!

– Ты тут долго, не задержишься, – я губами нашел ее холодное ухо. Она повела головой, взвизгнула и заливисто засмеялась.

– Щекотно!.. Доктор пообещал, что Новый год я встречу дома.

– Тебя, наверное, переведут на амбулаторное лечение.

– Да, Ванечка! – Маша потянулась к моим губам.

Я нежно ее поцеловал.

– Как ты кушаешь, солнышко? Есть аппетит?

– Нормально кушаю! – ее волосы пахли карболкой, йодом и еще Бог знает чем.

– Что тебе принести в следующий раз? – я невольно поднял голову вверх, избегая муторного запаха больницы. – Может, приготовить борщ, жаркое? На одних колбасах и апельсинах можно и ноги протянуть.

Маша ласково теребила волосы у меня на затылке.

– Ты почти совсем седой…

– Давно уже… Так что тебе принести?

Она посмотрела мне в глаза с печальной нежностью.

– Ничего. Вы с мамой и так меня закормили!

– Она знает о том, что случилось? – я плотнее закутал ее в полу своей куртки, действуя с предельной осторожностью, чтобы не зацепить рану на плече.

– В общих чертах.

Обнявшись, мы простояли на лестничной клетке до самого закрытия отделения.

Выйдя из корпуса больницы, я на полную грудь вдохнул сладостный, немного колючий и сухой воздух зимнего вечера.

На улице расправляла крылья метель.

Глава девятая

Ох, и шнобель у этой секретарши! Он нацелен мне в лицо, он сейчас больно клюнет меня промеж глаз!

– У Дианы Александровны люди!

– Я подожду! – плюхаюсь на мягкий стул и, закинув ногу за ногу, принимаюсь изучать пейзаж за окном.

Проходит минут пятнадцать. Секретарша, не отрывает глаз от монитора компьютера.

– Что-то, однако, засиделись! – вздыхаю я.

Орел безмолвствует. Орел парит в облаках каких-то своих мыслей.

Еще через пятнадцать минут я поднимаюсь и решительно берусь за ручку двери.

– Куда вы?! – секретарша делает страшные глаза. О, да она теперь похожа не на орла, как показалось вначале, а, скорее, на дятла. Я небрежно отмахиваюсь от него: кыш, противный!

Диана в кабинете одна. Вот это номер! Секретарша что, белены объелась или червячков да мошек пережрала, надолбав их из-под коры какого-нибудь дуба?

– Ой, Иван Максимович! – Диана вскакивает из-за стола и спешит мне навстречу. – А я думала, вас сегодня уже не будет.

Я беспомощно развожу руками:

– Простите ради Бога! Орнитология увлекла. Вот и задержался.

– Орнитология? Вы изучаете птиц? – на личике Дианы удивление, смешанное то ли с почтением, то ли даже с благоговением.

– В основном дятлов, – без тени улыбки сообщаю я, хмелея от близости этой сказочной феи с глазами плачущего ангела.

Она, подхватив меня под локоток, подводит к дивану. Я еле переставляю ноги, у меня кругом идет голова – уже успел нахлебаться синевы из ее глаз-озер допьяна.

Диана садится рядом, вкладывает мне в руки листики бумаги.

– Посмотрите, Иван Максимович, это можно давать в газету?

Я пытаюсь разобрать буквы, но строчки сливаются, плывут. Я закрываю глаза и откидываюсь на спинку дивана.

– Вам плохо? – голос Дианы встревоженный и близкий.

– Все уже прошло, – говорю я, выдержав паузу, чтобы набраться сил, и принимаю прежнее положение. – Немного закружилась голова.

– Может, у вас давление подскочило? – она смотрит на меня с сочувствием. – С такими вещами, Иван Максимович, шутить нельзя.

– Нет, нет! Чувствую себя превосходно, – улыбаюсь я и расправляю плечи.

– Но вы побледнели…

– Не обращайте внимания.

Просмотрев заметки и едва уловив их суть, спешу заверить Диану, что написанное ею актуально и обязательно будет опубликовано в предновогоднем номере моего еженедельника.

– Вы и вправду так считаете? – допытывается она с недоверием. – Правда, это нужно?

– Конечно, нужно!

Диана кокетливо склоняет голову и смущенно улыбается.

– Я бы предложила вам кофе, – в ее голосе звучит неуверенность. Она поглядывает на меня все еще с тревогой и сочувствием. – Но не знаю, можно ли вам сейчас… Похоже, у вас что-то не в порядке с сосудами.

– У меня другое предложение, – говорю почти деловым тоном, подавляя трепетное волнение в груди. – Давайте-ка сегодня поужинаем вдвоем? Вы не очень спешите?

Диана озадачена. Она колеблется.

– Даже не знаю…

– Это займет всего полчаса. А потом я вызову такси и отвезу вас домой.

– Да я живу в двух шагах отсюда, – произносит она неуверенно. По тону чувствую: готова согласиться.

Заискивающе заглядываю ей в глаза:

– Вы согласны? Соглашайтесь, Диана Александровна! Не огорчайте меня, пожалуйста, у меня же ведь что-то там с сосудами…

Она смеется, прикрыв ладонью рот:

– Иван Максимович, вам трудно отказать.

– Тогда – вперед?

Помогаю Диане надеть пальто. Она выключает свет, и мы выходим в приемную. Раздается тихое покашливание. Ты смотри, птичка еще на своем насесте! А ведь сегодня суббота, да и время уже не раннее, как-никак почти шесть вечера. Она, понуро опустив клюв, скребется лапками в бумагах. Замечаю, что один пальчик на лапке окольцован. Интересно, какой соколик топчет этого дятлика? Я бы ни за что на это не согласился – не ровен час, задолбает.

– До свидания! – подчеркнуто вежливо прощаюсь я с санитаром леса, и мы с Дианой упорхаем.

Более-менее пристойного кафе рядом нет. Нам приходится топать целых два квартала до торгового центра «Фестивальный». Здесь имеется одна неплохая кафешка.

Мы заказываем шампанское для Дианы, мне – водку и на закуску – цыплята табака.

– Расскажите о себе, – прошу я, когда официантка – тонконогая пигалица – уходит выполнять заказ.

– О себе? – Диана задумчиво смотрит на витрину бара. Потом переводит взгляд на меня: – Вам это интересно?

– Журналисты – народ любопытный.

Она слегка морщит лоб, раздумывает.

– Что вам рассказать? Ничего в моей биографии особенного нет. Родилась в райцентре, за сотню километров от Запорожья. Окончила школу, мединститут. Работала участковым терапевтом. Когда вышла замуж и переехала на постоянное место проживания в областной цент, встал вопрос о работе. Устроилась в медсанчасть завода. «Металлист».

И вот уже шестнадцать лет тружусь здесь.

Официантка, высоко вскинув голову и отчаянно виляя худыми бедрами, подходит к нашему столику, ставит выпивку и закуску. Расстилает салфетки.

– Приятного аппетита!

Я благодарно улыбаюсь ей, почему-то вдруг вспомнив документальный фильм о жертвах Освенцима. Когда она исчезает, обращаюсь к Диане:

– Стало быть, вы замужем шестнадцать лет? Она заливается звонким смехом:

– Вы, наверное, просто стесняетесь прямо спросить меня о моем возрасте?

Я молчу. Откуда Диане знать, что насчет ее возраста и не только возраста я прекрасно осведомлен.

– Отвечу вам на оба вопроса, – она, с улыбкой смотрит мне в глаза. Но неожиданно смущается и опускает голову. – Я замужем восемнадцать лет. Мне уже стукнул сорок один год. Я не скрываю свой возраст. А вы скрываете?

– Я? Зачем?

Диана неопределенно пожимает плечами:

– Ну, мало ли зачем…

– Мне почти сорок.

– Приблизительно так я и думала…

Я наполняю свой стаканчик водкой, пододвигаю к себе. Ее фужер уже наполнен.

– Диана Александровна можно быть с вами откровенным?

Она озадаченно потирает свой маленький подбородок.

– Зачем вы спрашиваете? Конечно!

– Так вот, Диана Александровна, я человек очень даже не робкий. Можно с уверенностью сказать, что я, как и многие мои коллеги, нагловатый тип. И к женскому обществу тоже давно привык. Но с вами я теряюсь, как мальчишка….

Диана не дает мне высказать мысль до конца:

– А я – с вами… Вот ведь смешно, правда?

С минуту мы молчим и смотрим друг на друга.

– Это я к тому, что вы – необыкновенная женщина, – негромко говорю я. – Вы… Просто потрясли мою душу…

Легкий румянец разливается по ее щекам. Она шевелит губами и, силясь, роняет:

– Иван Максимович, вы настоящий поэт…

Я глубоко вздыхаю:

– Может, и стал бы я поэтом, будь у меня такая женщина, как вы! Рядом вдруг раздаются звонкие хлопки.

– Талантливо охмуряет! Мастер!

Я сердито поворачиваю голову. Рядом стоит Ткаченко, корреспондент одной из городских газет, и хлопает в ладоши. Небритый, неопрятный, в измятых брюках и уже изрядно навеселе.

– Здорово, Ванюха! – криво ухмыляется Ткаченко. – А я тебя случайно увидел. Шел мимо, взглянул в окно. Смотрю – вроде ты. Ну, думаю, надо зайти, поздороваться.

Я поднимаюсь, беру его за локоть и, извинившись перед Дианой, тащу к выходу. На улице спрашиваю:

– Какого хрена ты приперся? Слепой, что ли? Я же не один.

– Подумаешь! – начинает кочевряжиться Ткаченко. – Он, видите ли, с дамой! А у меня, между прочим, даже сто граммов не на что купить!

Я сую ему в руку купюру.

– Вот тебе, Толян, на бутылку. Только иди с Богом! Я тебя умоляю, топай!

– Ну, так ты теперь мне и на фиг не нужен! Я и сам теперича напиться могу, – пытается шутить Ткаченко и, выдрав из моих пальцев деньги, шаткой походкой направляется вдоль тротуара.

Вздыхаю с облегчением и возвращаюсь в кафе. Диана сидит, сложив руки на коленях, не пьет и не кушает. Она ожидает меня.

– Простите, Диана Александровна! – сажусь на свое место и беру в руку стаканчик с водкой. – Это один мой знакомый, тоже журналист. И, кстати, толковый журналист. Но после разрыва с женой начал спиваться.

– Может, ему чем-то можно помочь? – спрашивает она, грустно улыбаясь.

Я в сердцах махаю рукой, вспомнив, во скольких неприятных историях мне довелось побывать из-за бесшабашности пьяного Толика.

– Безнадежен! Его уже и уговаривали, и стращали, и по врачам водили. Без толку!

– Да… У меня отец крепко запивал… – лицо Дианы покрывает тень печали.

– Бросил?

– Умер…

– Извините, Диана Александровна.

– Ничего.

– У меня отец тоже пил. И тоже умер.

– Вот беда…

Я подаю ей руку через стол.

– Положите сюда свою ладонь. И давайте выпьем. За то, чтобы все у нас было хорошо. Чтобы только радость и никакой скорби!

– За это нужно выпить, – она, чуть поколебавшись, вкладывает свою розовую ладошку в мою. И одаривает меня синевой майского неба.

Перебрасываясь ничего не значащими фразами, мы заканчиваем ужин. Я рассчитываюсь с официанткой и помогаю Диане одеть пальто.

– Скучноватый у нас получился вечер, – говорю ей на улице.

– Ну почему же? – возражает она и берет меня под руку. – По-моему славно посидели.

Мы медленно движемся по тротуару. Сыплет мелкий, противный снег.

– Дойдем до подземного перехода и там простимся, – ее тон мне не кажется уверенным, похоже, ей вовсе не хочется так сразу со мной расставаться. – Вы поедете домой. А я пойду к себе.

– Я отправлю вас на такси.

– Нет, нет! – отрицательно качает головой Диана. – Я же рядом живу.

– Тогда я провожу вас до подъезда! – заявляю и, слегка сжав ее локоть, решительно прибавляю: – Никаких возражений не приму!

– Напрасно вы себя утруждаете, – она останавливается и заботливо расправляет на моей груди шарф. – Закрывайте горло, Иван Максимович, простудитесь.

Я перехватываю ее руку и прижимаю к губам.

Шагая по заснеженной улице, мы беседуем о зиме, вспоминаем лето, работу. Болтаем о чем угодно. Сутулые фонари льют нам под ноги унылый, тягучий, как кисель, свет. Редкие автомобили удивленно таращатся на нас, выпучив желтые глупые глаза.

Пришли. Ее дом. Ее подъезд.

– Ну, вот я и дома. Меня уже, наверно, заждались…

– Наверно.

– Интересный у нас получился вечер, Иван Максимович, – не очень весело, как-то натянуто смеется Диана. – Вроде как молодость вернулась. Вот вы проводили меня домой, будто парень девушку. Правда?

– Да, – соглашаюсь я с грустью. – Все, как в юности… Только одного не хватает…

– Чего же, Иван Максимович? – в мутном свете фонаря ее глаза кажутся зелеными и таинственными, как у кошки.

– Ну, как же! – я беру Диану за руку. – Когда парень, проводив девушку домой, прощается с ней, то он…

Она испуганно делает шаг назад. Но уже поздно. Порывисто обхватив ее за плечи, я припадаю к прохладным, трепетным лепесткам губ. Она стонет, или пытается что-то сказать. У меня начинает стучать в ушах. Я размыкаю руки.

– Но… но… Иван…

– Спасибо за вечер! Доброй ночи, Диана Александровна! – тихо говорю я и, круто повернувшись на каблуках, шагаю прочь.

Сердце бешено колотится в груди, глаза застилает желтая пелена какого-то неистовства, а в мозгу, как далекая звезда, пульсирует единственная мысль: я сошел с ума.

Коротал я вечер в квартире на Новокузнецкой, купая душу, опутанную паутиной едкой тоски и невесть откуда взявшейся пустоты, в море водки. Телевизор смотреть не хотелось. От книг воротило. Я бесцельно бродил из угла в угол, временами останавливаясь у стола на кухне, чтобы налить себе очередную рюмку. В какое-то время даже подумал, не вызвать ли проститутку. Но желания не было. Не хотелось и куда-то идти.

Через час, уже капитально захмелев, я вдруг решил поговорить с Настей. Сначала попробовал связаться с ней по мобильному. Но тщетно, он был выключен. Тогда я засел за стационарный. Долго крутил диск телефона, пытаясь дозвониться в санаторий. Наконец, вызов пошел. Трубку подняли.

– Четвертый корпус! – отрапортовал звонко женский голос.

Я попросил или соединить меня с Настей, или позвать ее к телефону.

– Так уже отбой, уважаемый, все спят! – не соглашался голос.

– Милая, мне очень надо! – настаивал я, чуть не плача.

– Да поздно уже!

– Я вас прошу, очень прошу! Пожалуйста! – продолжал клянчить я.

– А вы кто? – поинтересовалась моя невидимая собеседница на том конце провода. – Муж?

– Да, да! Я муж!

Далекая женщина, подумав, спросила, не случилось ли что. Я ответил, что случилось. И меня тут же соединили с Настей.

– Слушаю! Это ты, Ванечка? – прозвучал в трубке родной голос.

– Да, любимая, это я! Прости, что звоню так поздно.

– Ванечка, солнышко! А я ждала твоего звонка днем. У тебя все в порядке? – она была и обрадована, и обеспокоена.

– У меня все нормально! – я старался придать голосу как можно больше бодрости. – Ты там как?

– Отдыхаю. Здесь очень хорошо. Вот только за тобой скучаю…

– Я приеду к тебе! Завтра приеду!

– Завтра?! – в трубке раздался радостный вскрик Насти. – Ты не шутишь? Боже, как я буду тебя ждать! Я теперь ни за что не усну от волнения.

– Настенька, обязательно постарайся уснуть! – приказным тоном промолвил я. – Тебе необходим покой и здоровый сон.

– Так ты точно приедешь завтра? – все еще не верила она.

– Не сомневайся, любовь моя! – мой голос дрогнул, меня до слез растрогала Настина радость.

– Тогда до завтра, зайчик?

– До завтра, ласточка! Доброй ночи тебе, приятных снов! Поблагодари за меня ту милую девушку, которая нас соединила.

– Я расцелую ее!

– Отдыхай, солнышко!

Поговорив с Настей, я допил водку, выключил свет и газ и отправился домой. От сердца отлегло, приступ внезапной хандры миновал, тоска улетучилась. Я пришел в себя.

На улице пахло жизнью. Белый пух все кружился и кружился в вальсе ночи. На сером тюфяке неба возлежала запухшая луна, лениво сплевывая серебро в бездну города. А я, покачиваясь и что-то напевая себе под нос, вышагивал по пустынной улице.

На автостанцию города Бердянска я прибыл микроавтобусом из Запорожья в половине одиннадцатого. Дальше – автобус к берегу моря. И вот он, санаторий «Целебный».

Я бывал здесь много раз, но никогда дальше админздания не ходил. Корпус, в котором поселили Настю, пришлось поискать.

Я заметил ее издали. Она стояла у парадного, кутаясь в полушубок. Долго висела у меня на шее, причитала, захлебывалась то смехом, то слезами. Что-то самозабвенно тараторила. Наконец я оторвал ее от себя и, держа за руки, придирчиво осмотрел с ног до головы.

– Ты так посвежела, солнышко!

– И ты бы посвежел, продержи тебя три часа, на улице, – смеясь, заметила Настя. Ее лицо сияло от счастья.

– Три часа? Ты три часа здесь ошиваешься? – не поверил я своим ушам. – Но зачем? Ведь ты же знаешь, что первый автобус из Запорожья прибывает не раньше половины одиннадцатого…

– На, всякий случай! – Настя пожала плечами и смешно шмыгнула покрасневшим носом. – Я просто не могла усидеть в четырех стенах, ожидая тебя.

– Тогда идем быстрее греться! – я отер ей нос перчаткой и, подхватив свою сумку, потащился в корпус. – Показывай дорогу!

Настина комната находилась на втором этаже. Небольшая и уютная, она была рассчитана на двоих человек. Но так как в эту пору пациентов в санатории пребывало немного, Настя жила одна.

– Надеюсь, ты уже позавтракала? – спросил я, догадываясь, что она еще ничего не ела.

– Вместе позавтракаем, – Настя принялась стаскивать с меня куртку. – Раздевайся, здесь тепло.

Я взял ее за плечи и снова внимательно осмотрел, задержав взгляд на лице. Да, отдых на берегу, пусть и зимнего, моря явно шел ей на пользу. Похорошела, на щеках играет румянец, исчезли темные круги под глазами, которые появились было пару недель назад.

– Что ты на меня так смотришь? – Настя с ласковой улыбкой наблюдала за движением моих глаз. – Соскучился?

– Очень! – я обнял ее, подержал у груди.

– Будем завтракать! – промурлыкала она, но продолжала стоять, крепко обнимая меня за шею.

– Я там кое-что привез из продуктов, – сообщил я, поглаживая Настины волосы. – Правда, нет ничего особенного. Купил то, что было в ночном магазине. Я ведь, честно говоря, только вчера вечером, когда услышал твой голос, решил поехать в Бердянск.

– Как я рада! А продуктов у меня полно! – она горячо целовала мое лицо.

На стол мы накрывали вместе. Настя достала из холодильника тарелки с уже нарезанной ветчиной, бужениной и сыром. Я вытащил из сумки колбасу, вяленую рыбу, яблоки и апельсины.

Ни пить, ни есть не хотелось. Настя вообще едок неважный, а я утром, перед посадкой в автобус, выпил сто пятьдесят граммов водки и чашечку кофе. Для меня этого вполне достаточно на полдня.

Мы вяло пожевали и, как по команде, быстро разделись и завалились в кровать. Но уже через час, особо залеживаться было некогда, засобирались в город.

– Погуляем, куда-нибудь сходим, – предложил я Насте. – А потом проводишь меня на автостанцию.

Погулять она согласилась охотно. Тихий санаторий, зимой начисто лишенный каких бы то ни было развлечений, ей за эти дни порядком наскучил.

В самом Бердянске в зимнюю пору тоже, конечно, особо некуда пойти. Ни театров, ни цирка, ни ледовых шоу. Только кинотеатр да библиотека. Но зато бессуетность города располагает к пешим прогулкам. Много ухоженных, чистеньких улочек, чем-то напоминающих одесские и севастопольские. Особенно хороша набережная. Здесь царит атмосфера провинциальной неторопливости и какой-то старомодной трогательной торжественности. В былые времена эта самая набережная совсем не радовала глаз. Но вот не так давно пост мэра занял толковый мужик, он и преобразил ее, разумно рассудив, что любой город у моря, начинается, естественно, с набережной. По распоряжению мэра причесали и парк Шмидта – чудесный уголок Бердянска, умыли главные улицы, убрали столетнюю грязь со второстепенных. И этот город из унылой нищенки в рваном, замызганном рубище запустения превратился в смеющегося крепыша, разлегшегося на берегу Азовского моря покемарить. Как жаль, что таких мэров в стране, пожалуй, и десятка не наберется! У руля в основном временщики, у которых ни ума, ни фантазии, ни энтузиазма, которые никакого следа по себе не оставляют. Они хорошо умеют только одно – заседать и «керувать»! А Бердянский мэр впустую не заседал и «не керувал», он как мог – от всей души, от всего сердца – трудился на благо бердянцев…

Мы бродили, взявшись за руки, узкими улочками, пили кофе в уютном баре возле горсовета, обошли базарные ряды. Настя цвела.

– Как мне хочется, чтобы у нас так было всегда! – обронила она, когда наша прогулка по зимнему Бердянску подходила к концу. – Чтобы ты везде водил меня, все показывал, а люди думали, что мы – муж и жена…

Я лишь молча поцеловал ее. Сказать мне было нечего.

Потом мы сидели в холодном бетонно-стеклянном мешке автостанции, ожидая рейса на Запорожье.

– Я так благодарна тебе, Ванечка, за то, что навестил, – в который раз повторяла Настя, прижимаясь к моему плечу. – Теперь ты приедешь первого января, да? Я буду считать каждый час!

Я гладил ее руки, и время от времени наклонялся, чтобы чмокнуть в мокрую щеку.

– Где мы отпразднуем наступление Нового года – в кафе или у тебя в санатории? – отвлекал я Настю от грустных мыслей.

– Никаких кафе! – мотала она головой. – Мы прекрасно посидим вдвоем в моей келье.

– Я приготовлю гуся в духовке и привезу тебе, – обещал я, продолжая ласкать Настины руки.

– Нет, лучше зажарь кролика! – вдруг попросила она.

– Но ведь ты любишь гуся! – удивившись, возражал я.

– А ты кролика! Так что давай его! – горячо настаивала она.

Бердянск уже окутывала, предсумеречная тоска, когда мой автобус отправился с автостанции. Сквозь заплаканное стекло я смотрел, как Настя неистово машет мне ручонкой, и у меня ныла душа.

В салоне автобуса надрывала пропитый голос распутная девка. Водитель – чернявый красавец-болгарин – врубил магнитофон на всю мощь и балдел, томно пыхтя сигаретой. Старый «Икарус» плавно плясал на ухабах.