Текст книги "Лицо порока (СИ)"

Автор книги: Виктор Песиголовец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

– Что у тебя болит, милая? – я погладил ее слипшиеся волосы на голове и худенькие плечи.

– Живот немножко, – ответила она глуховатым, не своим голосом. И попыталась улыбнуться: – Но больше болит душа, что мне приходится здесь находиться.

– Думаю, это не надолго, – я хотел ее успокоить, но мой голос предательски дрогнул. И то, что я сказал дальше, прозвучало совсем неубедительно: – Обследуют и, может, пару недель полечат.

– Пару недель! – воскликнула Маша. – У меня язва, я это давно знаю. А раз язва, то или лечить будут, или оперировать. В любом случае двумя недельками тут не отделаешься.

Я обнял ее, прижал к груди. Она обвила руками мою шею. Руки у Маши были холодны, как лед.

– Что поделать, любимая? Тебе необходимо восстановить здоровье, – пробормотал я, не сумев скрыть тоску. – Я буду навещать тебя каждый день.

– Все равно я буду скучать, – Маша теребила волосы у меня на затылке. Она делала так всегда, когда волновалась или переживала.

Мы стояли не менее часа, пока ее не позвали на процедуры. Маша ушла приободренная и, кажется, даже немного посвежевшая.

А я покидал больницу исполненный грустных мыслей и тревоги.

После обеда мне на работу позвонила Ольга.

– Я решила развестись с Олегом! – первым делом сообщила она.

– Это глупо!

– Нет, не глупо! Я не хочу с ним жить под одной крышей.

Мне совершенно не хотелось с ней пререкаться. И встречаться сегодня для окончательного разговора – тоже. Я был поглощен мыслями о Машиной болезни.

– Когда встретимся, Ванечка?

– Завтра или послезавтра я позвоню, и мы договоримся об этом, – ответил я неопределенно.

– Я думала, сегодня…

– Сегодня не могу. И завтра тоже. Никак. Но позвонить – позвоню.

– Что-то случилось? – встревожено поинтересовалась Ольга.

– Кое-что действительно случилось. Нам необходимо серьезно поговорить.

– О чем, милый? – ее голос звучал взволнованно.

– Я все расскажу при встрече, – пообещал я.

– Ладно, – нехотя согласилась Ольга. – Тогда до завтра?

– До завтра или, может, до послезавтра. Не знаю, как сложатся обстоятельства. И не предпринимай никаких шагов по поводу развода.

– Это мое дело!

– Нет, не только твое! У тебя есть сын. Ему нужен отец. Как ты потом объяснишь ребенку, почему лишила его любящего и заботливого родителя?

О церемонии открытия в медсанчасти завода «Металлист» палаты для инвалидов войны с участием губернатора и мэра города я узнал только под конец рабочего дня. Торжественная часть давно прошла, и теперь нужно было поехать в терапевтическое отделение и расспросить, что к чему. Но ехать не хотелось. Я побродил по редакции, помыкался по кабинетам. Послать некого. Валентина ушла с работы пораньше, юная корреспондент Танечка куда-то запропастилась. А остальные имели такое же отдаленное представление о медицине, как гаишники о культуре общения. Пришлось звонить в терапию, договариваться о встрече и ехать самому.

В отделении, кроме заведующего, находился и Горецкий. Он встретил меня холодным кивком головы. Мне показали просторную палату, напичканную разной аппаратурой, потом повели в ординаторскую и коротко рассказали о том, как хорошо теперь будет ветеранам здесь лечиться.

С отделения я вышел вместе с Горецким.

У подъезда админкорпуса он замешкался, засуетился и вдруг сухо сказал:

– Иван Максимович, я бы хотел с вами поговорить. Не уделите мне десять минут?

– Конечно! – без энтузиазма согласился я и поплелся за Горецким в админкорпус.

Приемная уже была заперта. Главврач открыл замок своим ключом.

– Прошу!

В кабинете он жестом пригласил меня присесть, а сам занялся приготовлением кофе.

Пока вскипал чайник, Горецкий не проронил ни слова. Так же молча засыпал в чашечки растворимый кофе, положил по кусочку сахара. И лишь потом, когда разлил кипяток, плюхнувшись в кресло напротив меня, подчеркнуто вежливо изрек:

– Иван Максимович, может быть, и сами того не желая, вы просто топчете душу Дианы Александровны.

Я вопросительно посмотрел на него. Он неторопливо разминал сигарету в своих длинных пальцах и, казалось, о чем-то размышлял.

– Знаете что? Вы не должны себя так вести! – как бы советуя, заметил Го редкий.

– Как это так? – спросил я спокойно.

Он пожал плечами, щелкнул зажигалкой и вздохнул.

– У Дианы, – на этот раз Горецкий не назвал ее по отчеству, – в свое время были очень сложные взаимоотношения с мужем. Но в последние два года они стабилизировались. Владимир Иванович неплохо к ней относится, хотя, скажу честно, его ласки ей не достает, и она от этого, конечно, страдает и этим тяготиться.

– Но вы откуда обо всем знаете? – перебил я Горецкого. – Она что же, рассказывает вам даже о таком сокровенном?

– И тут появляется мужчина, восхищающийся ее красотой, – продолжил он, пропустив мимо ушей мой вопрос. – Я имею в виду вас, Иван Максимович. Вы осыпаете Диану комплиментами и ласковыми словами. Она начинает таять. Ну, и чем это, по-вашему, кончится? – Горецкий пригладил жесткий ежик своих седых волос и посмотрел на меня в упор.

– А чем это должно кончиться? – я выдержал взгляд его колючих глаз. – И почему, собственно, вас так беспокоит Дианина жизнь? Наши с ней отношения касаются только нас.

Горецкий нервно бросил окурок в стеклянную пепельницу.

– Я друг семьи Верченко, давний друг, – он отодвинул локоть на край стола, подперев ладонью голову. – Семьи, которую вы пытаетесь разрушить. Я же вижу, что происходит с Дианой. Она не из тех ветреных дамочек, которые, живя с мужем, могут тайком встречаться с любовниками. Она не умеет раздваиваться. И в скором времени признается Владимиру Ивановичу, всю вину, естественно, взяв на себя. Тогда неминуем разрыв. Понимаете?

– А вы уж, значит, решили, что мы любовники? – спросил я, не скрывая раздражения.

Горецкий грустно вздохнул.

– Я не знаю, до чего вы дошли, но, полагаю, что физической близости между вами еще не было. Так вот, что я хочу вам сказать. Диане нельзя терять Владимира Ивановича. Он – ее единственная опора, незаменимый спутник жизни. Без него она зачахнет. Вы же не собираетесь бросать семью и жениться на Диане?

– Да что вы раздуваете из обычной интрижки трагедию? – зло бросил я. – Какого черта! Если бы все из тех, кто где-то когда-то на стороне позабавился, теряли семью, то…

– Диана не такая, как все! – визгливо выкрикнул он, неожиданно потеряв самообладание. – Понимаете это вы, чурбан неотесанный?! Какого хрена вы к ней пристаете?

– Да мать твою через коромысло! Вам-то какое до всего дело? Чего вы расписываетесь за Диану? Сами, наверное, ее в позу ставите? А?

Он резко вскочил и закатил мне оплеуху. Глаза его почернели и метали молнии.

– Твою… твою… – от охватившего меня бешенства я потерял дар речи.

Размахнувшись, я ударил Горецкого кулаком в лицо. А потом мы сцепились прямо через стол. На пол со звоном посыпался кофейный сервиз. Мы наносили удары вслепую, не видя друг друга, ярость застилала нам глаза. Я опомнился лишь тогда, когда мы, опрокинув стол, упали на него, и я подмял под себя не шибко упитанного Горецкого. Он с силой сжимал мою глотку. Я с размаху ударил его ребром ладони в переносицу.

Вырвавшись из цепких объятий, задыхаясь и хрипя, как загнанный конь, я схватил Горецкого за ноги и перебросил через опрокинутый стол к креслу. Не знаю, что было бы дальше, но тут зазвонил телефон. Я опустился в кресло, на котором сидел до драки. Горецкий, пошатываясь и мотая головой, стал на карачки, затем сел на пол. Из его разбитого носа струйкой текла кровь. Она сочилась и с левой скулы.

– Ты надолго запомнишь сегодняшний вечер! – прошипел он с угрозой. – Я сейчас же вызываю милицию.

– Да пошел ты со своей милицией! – махнул я рукой, отряхивая с брюк прилипший сахар.

– А вот посмотрим, что ты запоешь! – Горецкий поднялся на ноги и потянулся ко все еще трезвонящему телефону.

Я опередил его и, подхватив аппарат, шмякнул о стену.

Сжимающий кулаки, с перекошенным от бешенства лицом, главврач, казалось, готов был снова наброситься на меня. Не обращая на него внимания, я достал измятую сигарету и трясущимися пальцами поднес к губам.

– Значит, так! – процедил я решительно и нагло ухмыльнулся. – За эту драку мне разве что пятнадцать суток ареста светит. Или, допустим, штраф. Так же, кстати, как и тебе. Но ты же у меня так просто не отделаешься. Я скажу, что зашел по делу, а ты начал приставать ко мне с грязными намерениями. Мне, естественно, пришлось отбиваться, дабы не уронить свою честь… Я обвиню тебя в педерастии. Во, репутация-то у тебя будет! Прикидываешь?

Горецкий с ненавистью пропекал меня взглядом своих колючих глазенок.

– Кто тебе поверит? – огрызнулся он ошеломленно.

– Поверят или нет – мне наплевать! Мне главное – тебя опозорить на все Запорожье! – с издевкой хихикнул я.

– Ну, ты, оказывается, и сволочь! – Горецкий, сопя, опустился в кресло.

– О, еще какая! – продолжал я измываться. – Пусть только попробует милиция задержать меня по твоей милости! Я попрошу защиты у своих коллег. Во многих изданиях появятся заметки о том, как бедный журналист, вынужденный отбиваться от приставаний главврача-педераста, был препровожден в отделение. На эту «клубничку» клюнут и влиятельные киевские газеты. Шуму будет! И доказывай потом всем, что ты не гомик!

Горецкий сидел бледный, как полотно. Его руки дрожали настолько сильно, что он даже не мог вынуть из пачки сигарету.

– Короче так, дорогой Анатолий Петрович, – процедил я ледяным тоном. – В мои отношения с Дианой не лезь! Не хрен! Надеюсь, я сказал ясно?

И, поднявшись с кресла, не глядя на растерянного Горецкого, неторопливо пошел к двери. За спиной послышалось только злобное шипение. Главврач правильно оценил ситуацию.

Выйдя на свежий воздух, я побрел в кафетерий гастронома. Нужно было принять стаканчик для успокоения нервишек.

Утром, предупредив шефа, что задержусь, я поехал в онкологию. И сразу нанес визит Юрию Сергеевичу. Он, как и в прошлый раз, вызвал лечащего врача Маши.

Полногрудая Елена Алексеевна, увидев меня в кабинете заместителя главврача, беспомощно развела руками.

– Ничего нового. Пока только есть результаты некоторых анализов. Полной ясности насчет болезни Сташиной нет.

– Понимаю, что ничего определенного вы, конечно, все еще сказать не можете, – от волнения у меня пересохло во рту. – Но хоть что-то по этим результатам…

– Каковы результаты анализов? – поинтересовался и Юрий Сергеевич.

– Ну… – протянула Елена Сергеевна неуверенно. – Могу сказать только одно: Сташина серьезно, очень серьезно больна…

– Спасибо! – поблагодарил заместитель и обратился ко мне: – Не расстраивайтесь! Многих раковых больных нам удается вылечить и даже вернуть к полноценной жизни. Все зависит от ряда факторов: как давно протекает болезнь, на сколько поражены органы, каково общее состояние человека…

– Я вижу, как изменилась Маша, – вымолвил я, пытаясь проглотить горький комок, подступивший к горлу. – Она совсем не похожа на человека, которому предстоит еще долго жить…

– Я тоже осматривал Сташину, – со вздохом признался Юрий Сергеевич. – Выглядит она действительно очень плохо…

Сдерживаясь изо всех сил, чтобы не разрыдаться, я попросил:

– Вылечите Машу! Пожалуйста, вылечите, вы же можете!

Он прикрыл своей широкой ладонью мою, сжал.

– Сделаем все возможное! Все, что в наших силах!

Обещание заместителя главного врача немного успокоило меня. Но тревога продолжала сжимать мое сердце своей костлявой рукой.

Прохоров не позвонил, как я ожидал, а приехал в редакцию лично. Этот грузный, с огромной плешью на голове мужчина, отрастивший окладистую каштановую бороду, имел странную привычку то и дело прикладываться к горлышку плоской металлической фляги, а потом долго и громко кряхтеть. А еще он зачем-то почти всегда носил с собой толстую, украшенную резьбой трость. С ней и, конечно же, с флягой в руках, Прохоров ввалился и в мой кабинет.

– Привет очернителям светлой жизни! – рявкнул он и, не ожидая приглашения, плюхнулся на стул. – Случилось находиться рядом, дай, думаю, зайду, проведаю старого приятеля.

– Привет! Что скажешь? – спросил я, уставившись на его помятые брюки и нечищеные ботинки.

Прежде, чем ответить, Юрий Петрович отвинтил крышечку фляги и приложился к горлышку.

– Директор фирмы «Домострой», похоже, имеет обыкновение несколько вечерних часов проводить в гостиничном комплексе «Венера», – крякнув, он любовно посмотрел на свою спутницу-флягу и спрятал ее в карман. – Улавливаешь?

– Не совсем, – признался я.

– «Венера» – заведение, которое имеет довольно пикантную репутацию. Возле него на улице, в ресторане или в баре всегда можно снять девочку. – Юрий Петрович ладонью отер бороду и начал рыться в своих бесчисленных карманах в поисках сигарет.

– Ты хочешь сказать, что директор «Домостроя» тоже снимает девочек? – я протянул Прохорову пачку сигарет.

– А то как же! – он отмахнулся от предложенных мной украинских «Прилук» и извлек из внутреннего кармана пальто российские «Петр I». – Снимает одну и ту же. Причем, как удалось установить, с завидным постоянством. Человеку, которому я поручил заняться этим Верченко, рассказала барменша, что он уже несколько месяцев встречается с блондинкой, некоей Натальей. Сначала они, как водится, выпивают, а потом уходят или в сауну, или снятый на пару часов номер. На всякий случай.. – Юрий Петрович опять полез по карманам, достал плотный лист бумаги и протянул мне, – мой человек снял их вместе во время встречи в баре. Видишь, как они обнимаются!

На фотографии я увидел худощавого мужчину с изящным профилем интеллигента, изысканно одетого, и девушку с растрепанными белыми волосами. В момент съемки они, похоже, о чем-то оживленно беседовали. Мужчина обнимал свою подружку, а она, наклонившись к нему корпусом, смеялась. Одна ее рука, опущенная под стол, покоилась у Верченко между ног.

– Ничего голубки, да? – хохотнул Прохоров. – А девица какова! Готова чуть ли не в баре сделать своему кавалеру минет.

Я спрятал снимок в ящик стола. Сыщик предостерегающе поднял толстый палец:

– Смотри, если где-то всплывет это фото, я вижу его впервые!

– Не бойся, Юрий Петрович! Дальше жены этого пижона оно не пойдет, – с улыбкой пообещал я.

Он удивленно выпучил свои водянистые глаза:

– Ты хочешь показать снимок жене Верченко?

– Никак не могу добиться ее благосклонности, – хмыкнул я. – Она вроде бы и не против, да все боится огорчить муженька, которого считает почти эталоном верности.

– Понятно! – сыщик захохотал и, достав свою флягу, начал отвинчивать крышечку. – Может, еще над ним поработать? Я ведь твой должник.

– Было бы неплохо! – с энтузиазмом откликнулся я. И прибавил: – А не пойти ли нам с тобой, дражайший Юрий Петрович, в кафешку? По-моему, давно пора перекусить. Да и выпить, полагаю, не помешает.

– Это точно! – довольно закивал он своим лысым котелком. – Выпить никогда не помешает!

Через десять минут мы уже тянули водку в «Элеганте» и заедали ее копченой курятиной и сардельками.

…Вечер мне предстоял скучный. Не к кому было даже пойти. Маша в больнице, Настя – в санатории, с Ларисой все кончено, как, впрочем, и с Ольгой. Да, редкий в моей практике случай!

Весь остаток дня меня так и подмывало бросить все и поехать к Диане в медсанчасть. Но логика подсказывала, что визит нужно отложить. Хотя бы для того, чтобы хорошо обдумать, стоит ли предъявлять Диане снимок, вдруг это повлечет за собой какие-нибудь непредвиденные последствия. Да и совесть покусывала за сердце, напоминая о мужской солидарности…

Вечер я провел в кругу семьи, как и подобает образцовому мужу и отцу. Так как пришел домой раньше жены, то взял на себя приготовление ужина, который, приятно признать, получился довольно вкусным. И Аня, и дети с удовольствием поели.

Потом мы смотрели по телевизору какой-то дешевый американский боевик. А перед сном я еще часик поработал над сюжетной канвой будущей повести.

Глава четырнадцатая

К старику в Ивановку я отправился в субботу.

Село еще куталось в пелену утренних сумерек, когда я подошел к знакомой калитке. Устин встретил меня, как всегда радушно. Сразу попотчевал куриным бульоном и чаем.

– Сегодня тебе предстоит побывать на балу, – хихикая, уведомил старик, разливая бульон по чашкам с маленькой закопченной кастрюльки. – Много интересного увидишь. Думаю, и главнокомандующего легионами Ваала. Бал дает его младшая дочь Варинья.

– У него много детей? – поинтересовался я, пробуя душистое варево с желтыми пятнышками жира на поверхности.

– Много! – приподнял седые брови Устин. – Сыновей, наверное, больше десяти и дочерей, пожалуй, не меньше. Варинья – последняя, самая младшая. От третьей жены Агронии – одной из дочерей канцлера ада Андроммелеха.

– Вы знаете такие подробности, что просто диву даешься, слушая вас! – обронил я с удивлением.

Лезвия губ старика растянулись в ухмылке:

– В аду я частый гость. Среди его обитателей не все враги рода человеческого, есть и друзья.

– Шутите?

– Да нет! – покачал головой Устин. – Зачем же мне шутить-то?

Наслаждаясь бульоном, после непродолжительного молчания я спросил:

– Куда же девались предыдущие жены Ваала?

– Умерли! – равнодушно бросил Устин.

– Обе?

– Обе, – подтвердил он. – Дело в том, что они были не из родовитых бесовок. А у неродовитых срок жизни гораздо короче. Любой бес, в принципе, может дослужиться до высокого положения, но если кровь у него простая, не аристократическая, то проживет он максимум тысячу лет, это если считать по нашему времени. А бес голубых кровей – до двух тысяч и более.

Старик умолк и принялся раскуривать трубку. А я приступил к чаепитию.

– Сегодня в свое шестое путешествие отправишься один, – огорошил меня Устин неожиданной вестью, выпуская клубы дыма из своих широких ноздрей.

Я посмотрел на него вопросительно и с тревогой.

– Не пугайся, сынок! – успокоил он. – Там тебя встретят. А я приду за тобой в назначенное время. Обо всем с ними, – старик сделал нажим на слове «ними», – договорено.

– Ладно! – кивнул я, подавляя вспыхнувший в груди огонек беспокойства и не спрашивая, почему я должен отправляться в путь без провожатого. Коль посылает одного – значит, так надо.

– Тогда готовься! Раздевайся и ложись. Узелок с одеждой возьмешь в руки, – приказал Устин.

Я послушно начал снимать пиджак.

Вскоре перепуганный и ослепленный, я очутился во влажном и теплом лиственном лесу. Он не был густым, и я сразу разглядел небольшое мраморное сооружение в форме трапеции, стоящие неподалеку.

Вход в него прикрывала голубая дверь. Не теряя времени, я оделся. И, закурив, уселся под старой ольхой в ожидании провожатого.

Он не заставил себя долго ждать. Дверь строения неожиданно распахнулась, и оттуда вышел стройный, по-военному подтянутый человек. Оглядевшись, зашагал – неторопливо и размеренно – в мою сторону. Был он не очень высокий, в сером, безупречно отутюженном мундире с золотыми эполетами, в черных тупоносых туфлях. На груди мужчины сияли ордена – череп с костями, две восьмиконечные звезды и одна четырехконечная, похожая на бубновый туз. От каждой из эполет вниз, к красному поясу, украшенному драгоценными камнями и платиновыми пластинками, ниспадали по две толстые, сплетенные из золотых нитей, косички, на кончиках которых поблескивали рубиновые капельки. Когда военный приблизился, я увидел на его эполетах по изумрудному ромбику в обрамлении белых венков, сплетенных из костей. На левом рукаве френча алели литеры ХР, на правом – цифра 2, Мужчина остановился, приветливо улыбнулся и бархатным баритоном произнес:

– Я командир второго легиона, генерал Зенон. Буду твоим провожатым.

Его благородное лицо не выражало ни напускной суровости, ни горделивой надменности, так свойственных земным генералам-самодурам. Этот вел себя с достоинством, но просто, доброжелательно и непринужденно, как родовитый вельможа, с детства приученный к высокому положению в обществе. Он явно был не из тех, о ком говорят: из грязи да в князи. Крупный нос, глубоко посаженные живые и умные глаза, цвета чернослива, тонкие, чувственные губы и смуглость кожи делали генерала похожим на представителя кавказских горных народностей.

– Если ты готов, тогда пошли! – предложил он, все еще улыбаясь.

– Так точно! – кивая, отчеканил я шутливым тоном и последовал за своим провожатым к мраморной трапеции.

Ярко освещенная голубым светом просторная кабина лифта. Задрапированные желтым кресла. Долгий, не менее получаса, спуск. И – широкие, утопающие в зелени берез, осин и могучих кедров улицы чудного города.

Мы стояли на небольшой возвышенности, а он, город, располагался ниже. Он был везде, со всех сторон, погруженный в прозрачную голубую дымку тумана, скрывающего горизонт. Двух, трех и четырехэтажные дома из серого, белого, золотистого камня с большими окнами, увитые плющом, стояли на почтительном расстоянии друг от друга. Они были окружены низкими изгородями из тяжелого, кованого железа. Многие дома имели громадные порталы, подпираемые величественными колоннами. Было прохладно, как глубокой осенью, но воздух благоухал ароматом цветов и трав. Великолепие города очаровывало глаз.

– Здесь, на шестом горизонте живет знать, – удовлетворяя мое любопытство, начал рассказывать Зенон. Он стоял чуть позади меня и тоже с благоговением взирал на город. – Командиры полков и легионов, князья, бароны, заместители управителя пекла министра Константина – князья Василий и Афанасий, вельможи Ваала и Андроммелеха. На этом горизонте находится также одна из резиденций Ваала, в которой почти постоянно живет его младшая дочь Варинья.

– Вся элита! – констатировал я.

– Не вся! – живо возразил генерал. – Архангелы, министры, советники, наиболее знатные вельможи обитают на девятом горизонте. Хотя здесь у нас они – частые гости, а некоторые имеют и свои резиденции.

– Понятно! – кивнул я, продолжая созерцать красоту и роскошь города.

Зенон прошествовал к мраморной лестнице, приглашая меня следовать за собой. Лестница была широкой и короткой, десятка три ступенек, и заканчивалась прямо посреди улицы – идеально чистой, с множеством цветочник клумб и газонов – главной, по-видимому, улицы города.

– Сейчас идем на бал! – торжественно сообщил генерал, и мы двинулись вперед по гладко отесанным каменным плитам, вдоль рядов высоких деревьев и шикарных вилл.

Где-то неподалеку, кажется, совсем рядом звучала музыка – не то марш, не то туш. Нигде не было видно ни души. Вверху клубились серые с позолотой тучи, большой круглый диск ярко-желтого цвета висел вдали над горизонтом. Пахло фиалками. Или ландышами.

Вскоре мы подошли к четырехэтажному, расположенному в виде подковы зданию. Его окна поражали размерами – метра четыре в высоту и два с половиной в ширину. Здание, ослепительно сияющее белизной и золотом, до половины первого этажа было покрыто сплошным зеленым ковром какой-то шелковистой травы с мелкими небесно-голубыми цветочками. К строению вела мраморная дорожка, по обе стороны которой благоухали, высаженные узкими линиями, кусты сирени.

– Здесь довольно прохладно, – заметил я мимоходом. – Почему же цветы не погибают?

– Но это же не обычные цветы, а цветы ада! – просто пояснил Зенон, показывая в улыбке белые, ровные зубы. И затем, подхватив меня под руку, повел по дорожке.

Из наполовину зашторенных окон лился яркий белесый свет. Звучала, музыка. Кто-то исполнял на рояле танцевальную пьесу Иоганна Штрауса.

Когда распахнулась широченная дверь, обитая красным бархатом, в нос ударил сильный аромат дорогого коньяка. Навстречу нам вышел поджарый старик в зеленом камзоле, отороченном серебром, и черных, лакированных штиблетах. На его лице желтела маска холодной почтительности. Лакей или дворецкий – определил я. И точно. В тот момент, когда мы с генералом взошли под портал дворца, старик повернулся лицом к ярко освещенному проему двери и громовым голосом, никак не вязавшимся с его хилой фигуркой, перекрывая звуки музыки, возвестил:

– Князь Зенон и неизвестный гость!

Музыка смолкла, послышался нестройный шум голосов. Дедуля повернулся к нам и, низко поклонившись, обеими руками сделал движение, приглашая войти.

– Мне послышалось или он и вправду назвал тебя князем? – осведомился я в Зенона, легко скользившего по мраморным плитам.

– Конечно же, я князь! – обронил он на ходу. – Простой генерал не может быть командиром легиона.

Огромный зал был запружен людьми. Дамы в нарядных бальных платьях, кавалеры в мундирах различных цветов и покроев, а также в гражданских костюмах стояли под высокими сводами на светло-оранжевых паласах и сидели на красных диванах и пуфах под стенами, убранными в голубое и отчасти пурпурное. Под одним из дальних окон виднелись два больших рояля. На балконе, нависающим над залом, в три ряда сидели расфуфыренные музыканты в белых париках. Некоторые держали в руках скрипки, другие – аккордеоны, третьи – духовые инструменты… В глубине зала стояли выстроенные в длинную линию столы, переполненные графинами, бутылками, вазами и блюдами со снедью. В центре потолка – высоком куполе – тысячами свечей сияла великолепная люстра умопомрачительных размеров. Ее окружали десятки светильников поменьше, но они были также изысканны и красивы.

Едва переступив порог дворца, я встал, как вкопанный, и во все глаза взирал на эту дивную картину. Фантастика! Мне показалось, что я попал не в ад, а в далекое прошлое. Наверное, в такой же или очень похожей обстановке сотни лет назад проходили балы во дворцах европейских монархов и вельмож. Какая красота, какая роскошь, какие яркие, невероятно насыщенные краски!

Когда я очнулся, Зенона рядом со мной не было. Я зашарил глазами по мундирам, костюмам и платьям, и отыскал его. Генерал не спеша следовал в глубину зала. Он то и дело отвечал на приветствия – полупоклоном или кивком головы, порой весьма небрежным. И, наконец, подошел к молодой даме в лиловом, туго обтягивающем ее тонкий стан, платье.

Дама сверкала бриллиантами – они были на пальцах, в ушах, на шее, на запястьях грациозных рук и даже в темно-каштановых пышных волосах. Зенон склонился и припал губами к ее руке. Дама ласково заулыбалась.

Я все еще стоял у порога. Генерал оглянулся и, что-то шепнув женщине, быстрым шагом направился ко мне.

– Чего ты здесь застрял? Идем, я представлю тебя жене!

Я поспешил за ним. Возле дамы в лиловом уже стояли несколько человек – две женщины и немолодой мужчина в коричневом кителе с золотыми позументами и аксельбантами. На зеленых с золотом эполетах сияли по две крупные рубиновые капли и венки из костей. На груди рассыпали мириады искр три восьмиконечные звезды. Мужчина оживленно разговаривал с женщинами, часто приглаживая ежик черных с проседью волос.

– Рад вас видеть, барон! – обратился к нему Зенон и, приобняв меня за плечи, представил: – Наш гость!

Мужчина смерил меня тяжелым взглядом недобрых, колючих глаз и, выпрямившись, громко, по-солдафонски отчеканил:

– Я Афанасий, заместитель управителя пекла министра Константина!

– Меня зовут Иваном! – почти таким же тоном назвал себя я. Зенон взял за руку даму в лиловом и подвел ко мне:

– Дорогая, это наш гость. Меня попросили быть его провожатым.

Дама дружелюбно улыбнулась, показав искристо-белые зубки. В ее серых глазах нетрудно было прочесть интерес к моей персоне.

– Я Ариадна! – представилась она звонким, почти детским голоском, слегка присев.

– Иван! – снова произнес я свое имя, невольно отвечая улыбкой на ее улыбку.

– Дорогой! – обратилась она к Зенону. – Тебе не кажется, что наш гость одет не совсем подходяще?

Генерал отступил на шаг и придирчиво осмотрел мои слегка примятые брюки и изрядно поношенную кожаную куртку.

– Вообще-то, да, – согласился он и, обернувшись, кого-то поискал глазами в толпе. Затем громко позвал: – Ираим!

Через пару секунд рядом, как из-под земли, вырос старик в зеленом камзоле – тот, что нас встречал.

– Голубчик! Нужно бы нашего гостя принарядить, – попросил Зенон, указывая на меня. – А то для бала его костюм не годится.

– Непременно! – покорно ответил старик и, поклонившись, бесстрастно обратился ко мне: – Прошу следовать за мной!

Мы прошли через весь зал, мимо мило беседующих дам и кавалеров и, очутившись в широком коридоре, уперлись в белокаменную лестницу.

– Прошу следовать за мной! – вновь попросил старик и проворно начал взбираться по сходням, устланным черно-зеленой ковровой дорожкой.

Поднявшись на второй этаж, мы двинулись по длинному коридору, задрапированному кремовой тканью. В самом его конце Ираим остановился и открыл тяжелую дубовую дверь. За ней сияла, переливалась множеством зеркал и горящих свечей довольно просторная комната. Старик оставил меня у порога, а сам поковылял к громадному, во всю стену шкафу из красного дерева. Долго рылся в нем, что-то просматривал. Потом возвратился с черным костюмом-двойкой, белоснежной кружевной рубашкой и остроносыми башмаками на тонкой кожаной подошве.

– Прошу примерить!

Глаз у Ираима, видать, был наметан что надо – костюм – строгий, изысканного покроя – прекрасно подошел под мою фигуру. Впору оказались и башмаки. Одевшись, я взглянул на себя в одно из больших зеркал. На меня смотрел полуседой, элегантный господин с уставшим лицом карточного шулера. Старик подошел и пристально оглядел мой прикид. Затем что-то недовольно промычал и опять направился к шкафу. Вернулся уже с атласной черной ленточкой, которую, сопя, повязал мне на шею. Осмотрев меня еще раз с ног до головы, отступил на несколько шагов назад, прищурился и одобрительно крякнул:

– Вот!

Собрав мои вещички, аккуратно сложил их на пуфике, стоявшем посреди комнаты. Управившись, с почтительным полупоклоном предложил следовать за ним. Тем же путем мы возвратились в зал.

В новом облике я предстал перед своей компанией.

Ариадна, увидев меня, захлопала в ладоши:

– Настоящий светский лев!

– Да уж! – согласился довольно ухмыляющийся Зенон, обнимая жену за талию.

Дамы – одна молодая, другая – не очень – дружно закивали головами. А Афанасий, выпячивая увешанную орденами грудь, отчеканил:

– Красавец!

Музыканты заиграли веселую мелодию. Все медленно двинулись к столам. Жена Зенона, лукаво улыбнувшись, взяла меня под руку и увлекла за мужем и заместителем управителя пекла, которые шли рядом.

Мы остановились у столов. Раздались хлопки, вверх полетели пробки от шампанского. Пузырясь, пенясь и искрясь, в фужеры полилось вино.

– Пьешь шампанское? – спросил генерал, наклонившись к моему уху.

– А водки нет? – задал я ему вопрос, осматривая стройные ряды бутылок на столах.

Зенон посмотрел на меня с удивлением, но промолчал. Через секунду выудил из батареи бутылок одну с тонким горлышком. Это была «Посольская». Отвинтил крышечку и сначала хотел сам наполнить мой фужер, но потом передумал и протянул бутылку мне.