Текст книги "Лицо порока (СИ)"

Автор книги: Виктор Песиголовец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

Ольга – подавленная и растерянная – вошла в кухню, села на пол у моих ног и молча поклала голову мне на колени.

Елена Алексеевна одновременно разговаривала со мной, что-то писала, склонившись над столом, и энергично растирала висок.

– Уже второй день, не переставая, болит голова! – пожаловалась она, на мгновенье прикрыв ладонью очки. – Наверное, уже возраст дает о себе знать.

– Вы просто переутомились, – выразил я предположение, с сочувствием поглядывая на несколько одутловатое лицо врача.

Она с сердцем махнула рукой:

– Да уж! Здесь под конец дня с ног валишься, а еще дома нужно ужин для семьи приготовить, убраться, постирать. Семья у меня большая – пять человек.

Наконец отложив писанину, Елена Алексеевна подняла голову.

– Оперировать Сташину будем завтра, – сообщила она, как бы раздумывая. – Операция будет сложной. У Маши поражены желудок, пищевод, двенадцатиперстная кишка… Целый букет болячек…

– Все это придется резать? – испугался я.

– Не знаю, но думаю, что придется, – подтвердила Елена Алексеевна и снова принялась массажировать левый висок. – Работы в хирурга будет много. Главное, чтобы проделал он ее не в пустую.

Тон докторши мне не понравился – в нем не чувствовались уверенность и оптимизм.

– Говорите, в пустую?.. А может, хирургическое вмешательство не нужно? – я вглядывался в ее хмурое лицо.

– Может, и не нужно! – вздохнула Елена Алексеевна. – Но об этом сейчас судить не представляется возможным. Только, когда разрежут, тогда врачи поймут, правильно ли поступили, назначив операцию.

Я удивленно захлопал ресницами:

– Мне кажется, что если есть возможность не подставлять Машу под нож, то…

Елена Алексеевна, устало тряхнув головой, перебила:

– Вы, наверное, все еще не поняли… Операция необходима, – в ее голосе появились твердость и непоколебимая убежденность. – Ведь если пораженные участки органов окажутся не такими уж большими и мы их ампутируем, Сташина может выздороветь и вернуться к более-менее полноценной жизни.

– Тогда какие сомнения? – спросил я, стараясь следить за ходом мыслей врача.

– Мы не знаем точных масштабов поражений, – она посмотрела мне в глаза с сочувствием. – Если метастазы распространились далеко, то операция ничего не даст.

– Вы это допускаете? – меня бросило в жар.

– Я в этом почти уверена, – ответила Елена Алексеевна, глубоко вздохнув. – Но некоторые мои коллеги считают, что у больной все же есть определенный шанс… Его нельзя упускать. Во всяком случае, Иван Максимович, операция если и не поможет, то и не повредит. Терять, откровенно говоря, нечего…

Из кабинета Елены Алексеевны я вышел настолько подавленным, что не стал сразу идти в палату к Маше, боясь перепугать ее своим видом. Сначала я отправился в ближайшую от больницы забегаловку, чтобы успокоить нервы парой рюмкой водки. Оттуда я позвонил и на работу, дав компьютерщикам несколько поручений.

Маша лежала на койке и листала книгу. На ее личике – высохшем, с желтой морщинистой кожей – застыла маска страдания. Было прекрасно видно, как плохо она себя чувствует.

– Здравствуй, девочка моя! – я наклонился и поцеловал Машу во влажный лоб и присел на стул у койки.

Она встрепенулась, на измученном болью лице тускло блеснуло подобие улыбки.

– Ой, Ванечка! Я зачиталась и не видела, когда ты вошел.

Я взял ее руку в свою, начал машинально поглаживать. Рука Маши была вялой и холодной, как неживая.

– Как ты тут, милая?

– Мне вроде бы немного лучше, – поспешила заверить она. – Внутри уже болит не так сильно, как раньше. Елена Алексеевна говорит, что после операции я совсем забуду о боли… Вот только одно меня беспокоит – желтизна моего лица. Я сама себя не узнаю. И еще эта постоянная тошнота, слабость…

– Язва есть язва, – промямлил я, проглотив горький комок, подступивший к горлу. – И у тебя еще мог воспалиться желчный пузырь…

Маша откинулась на подушку. Лежать, опираясь на локоть, ей, наверное, было трудно. И со вздохом произнесла:

– Елена Алексеевна еще говорит, что у меня, помимо язвы, есть проблемы и с двенадцатиперстной кишкой. Может, и ее придется резать.

– Ну, это она тебя предупредила на всякий случай, – мне хотелось приободрить Машу, но я не знал, как. – А мне Елена Алексеевна сказала, что операция тебе предстоит не очень сложная, даже самая обычная, которые десятками делают каждый день. Так что, не унывай!

Маша слабо улыбнулась. И, медленно перевернувшись на бок, спустила ноги с койки, села. На фоне окна ее лицо выглядело совсем страшным. У меня сжалось сердце.

– Боюсь операции! – она смотрела в пол, но я заметил влагу, блеснувшую на ее ресницах. – Предчувствия нехорошие…

– Да операция – плевое дело, я же тебе говорю! Бояться нечего! – бросил я с той небрежностью, на которую только был способен.

Но актер я, видно, неважный. Маша почувствовала фальшь в моем голосе, подняла голову и посмотрела на меня долгим взглядом.

– Ты знаешь, Ваня, я думаю, у меня рак! – вдруг сказала она громко и четко. Я уловил в ее тоне истерические нотки.

Я прекрасно понимал, что если стану просто отрицать этот факт, у Маши не останется никаких сомнений в своей правоте. Поэтому начал хитрить:

– Машенька, в том то и дело, что врачи опасаются, как бы твоя язва не переродилась в более серьезную хворь. Поэтому-то и настаивают на операции. Лучше ликвидировать очаг болезни сразу, пока не поздно.

Она неотрывно смотрела на меня и внимательно слушала.

– Ты же не маленькая, – продолжал я энергично, – и должна понимать, что в онкологию зря не положат. Елена Алексеевна говорит, что болячку свою ты запустила, не лечила. И теперь, чтобы исключить возможность появления злокачественных новообразований в желудке, нужно немедленно делать операцию.

Мои слова, кажется, убедили ее. Маша подняла голову, повеселела.

– Да, Ванечка, язва меня замучила, – согласилась она. – Дошло до того, что уже ничего не могу кушать, только соки да бульон пью. Но и они в желудке не задерживаются.

– Естественно! – хмыкнул я. – Любая еда раздражает стенки пораженного язвой желудка и он не принимает ее.

– Я поправлюсь? – воспаленные глаза Маши, полуприкрытые серыми веками, излучали надежду.

– А куда ты денешься? – беззаботно отмахнулся я и, сурово нахмурив брови, назидательно добавил: – И в другой раз не запускай болезнь! Ты ведь чувствовала, что с желудком у тебя не лады. Почему не обращалась к врачам?

– Да все откладывала, – виновато улыбнулась Маша. Затем, поерзав тощей попкой по койке, протянула ко мне руки: – Так хочется пройтись! Ноги совсем затекли.

Машины соседки по палате увлеченно занимались своими делами и старательно избегали смотреть в нашу сторону.

Я взял Машу под мышки, помог подняться. Поддерживая, медленно повел в коридор.

Мы походили туда-сюда. Без посторонней помощи ей передвигаться было очень трудно. Силы совсем истощились…

– Перед операцией мне необходимо помыться, – заметила Маша, сжимая мою руку. – Я бы попросила тебя помочь мне. Но не стану – стыдно за свое немощное тело. Лучше попрошу няню. Дам ей шоколадку или немного денег, и она поможет…

– После операции ты быстро станешь прежней, – с уверенностью сказал я. – А то, чего доброго, еще и потолстеешь.

– Не хочу быть толстой! – нарочито капризно заныла она.

Я засмеялся. Хотя еле сдерживался, чтобы не заплакать. Вскоре Маша устала и попросилась в палату. Я отвел ее. И просидел у койки еще час, пока после укола, сделанного молоденькой медсестрой, Маша не задремала.

С утра, кое-как разворошив дела, я отправился к Насте. Что говорить, как объяснить присутствие в ее постели голой женщины, я не имел понятия. Но готов был ползать на коленях, лишь бы вымолить прощение.

По дороге заскочил в бар, выпил для храбрости полный стакан водки. Однако, приближаясь к подъезду Настиного дома, почувствовал, как трясутся колени и подгибаются ноги.

Своим ключом открывать дверь квартиры не стал, позвонил. Тишина. Я нажимал кнопку звонка еще и еще. Ничего. Тогда я достал ключи.

В прихожей все так же стояла дорожная сумка и валялся пакет. На кухне блестел чистый стол, в спальне белела аккуратно заправленная кровать. Все было так, как мы оставили с Ольгой. Настя домой не приходила.

Я позвонил ей на работу. Мне ответили, что она догуливает отпуск. Тогда я решил наведаться к Ляле – единственной близкой подруге Насти. Я знал, что днем Ляля всегда сидит в своей квартире, так как работает диспетчером на домашнем телефоне.

Дверь открыл ее сын – четырнадцатилетний оболтус с умными глазами шахматиста. Он и вправду отлично разбирался в этой игре и часто участвовал в разных соревнованиях, привозя оттуда грамоты и дипломы.

– Мамка, надеюсь, дома? – спросил я парня, похлопав его по плечу в знак приветствия.

– Маман! – позвал он. – Тут дядя Ваня пришел!

Из спальни выглянула Ляля с книгой в руке. На ней был прозрачный халатик, в растрепанных, спутанных волосах белело перышко, на полных губах поблескивали остатки помады. Похоже, Ляля недавно проснулась и еще не успела привести себя в порядок.

– А, Ванюша! – приветливо воскликнула она, немного лукаво заулыбавшись. – Проходи! Я сейчас!

И исчезла в недрах спальни. А я, разувшись, прошел на кухню, присел на табурет и закурил. Мальчик жестом попросил у меня сигарету. Я погрозил ему пальцем, протягивая пачку. Прихватив курево и спички, он шмыгнул на балкон.

Ляля появилась уже в другом халате, но все такая же растрепанная. На пышных губах играла соблазнительная улыбка.

– Ну, рассказывай, как тебе живется без Насти? Скучаешь, небось? – Ляля принялась открывать банку с абрикосовым вареньем.

– Настя вчера приехала! – объявил я. – Думал, она у тебя.

Я вкратце рассказал Ляле о том, что произошло. Она была человеком понятливым.

– Вот так незадача! – подытожила Ляля, когда я закончил рассказ. – А зачем ты вообще приволок ту девку? Заскучал? Ну, так пришел бы ко мне, поболтали бы…

– Что теперь говорить! – развел я руками. – Сделал глупость…

– Ох, мужики, мужики! Ни дня не можете без приключений! – хлопнула меня по колену Ляля. – Нужно разыскать Настю, а я уж постараюсь, как-нибудь уломаю ее. Хотя, откровенно говоря, дело серьезное. Настя ведь посчитает твой поступок предательством, я ее дурной характер знаю.

– Но где мне искать ее? – со вздохом спросил я. – На работе ее нет, дома не появлялась, к тебе не заходила…

– Только у матери, больше ей негде быть! – поразмыслив, сообщила Ляля. – Поезжай туда.

– Спасибо! О матери я как-то не подумал. Знаю, что Настя с ней не ладит…

Ляля уговорила меня выпить чая с вареньем. Я хоть и спешил, но все-таки сел за стол – оно у нее всегда было отменным. После чаевничания стал одеваться.

– А почему Колька не в школе? – спросил я уже у порога квартиры.

– Во-первых, каникулы! – засмеялась Ляля. – А во-вторых, у Кольки хронический бронхит, так что в школу он у меня ходит не часто. Пусть ребенок отдыхает, не хватало еще заездить в таком юном возрасте!

– Балуешь ты его! – заметил я.

– На то он и ребенок!

Ляля ободряюще пожала мне руку, еще раз заверила, что все образуется, и я поспешил на остановку транспорта.

У матери Насти мне не доводилось бывать, но адрес я знал.

Рабочий поселок города. Смог и грязь. Небольшой частный дом. На заливистый лай пса во двор выглянула полная дама лет пятидесяти.

– Что вам нужно? – спросила она сурово.

– Я ищу Настю, – ответил я, пятясь от собаки, которая готова была сорваться с цепи.

– Джек, замолчи! – прикрикнула дама на пса, А потом недовольно обратилась ко мне: – Какое вам дело до Насти?

Я не стал придумывать объяснений.

– Мы с вашей дочерью – друзья. А если точнее – близкие люди.

– Друзья? Близкие люди? – переспросила женщина, запахивая на груди заношенную кацавейку. – Понятно. Настя сейчас, на сколько я знаю, в Бердянске. А вообще она имеет собственную квартиру и у меня бывает очень редко.

– Настя вчера вернулась в Запорожье, – сообщил я и, грустно улыбнувшись, прибавил:– Но домой только зашла и сразу куда-то запропастилась. Я подумал, она у вас…

Дама поморщилась. В ее в общем-то красивых чертах лица было что-то неприятное, отталкивающее.

– Глупо вы подумали! – отрезала она. – Мы с Настей не контачим. И если у нее что-нибудь случится, ко мне она придет в последнюю очередь.

– К матери – в последнюю очередь?

– Не ваше дело! – повысила голос дама и взглянула на меня почти со злобой.

– Извините…

– Да ладно…

Я развернулся и ушел со двора, прикрыв за собой скрипучую калитку.

Женщина, похоже, действительно не видела свою дочь. Тогда где же она может находиться?

Расстроенный, с тревогой на сердце, я отправился в редакцию.

Только вошел в кабинет и бросил на стол шапку – затрещал телефон. Я схватил трубку:

– Слушаю!

– Ванечка, как ты? – это была Ольга.

– Хуже некуда! – отозвался я, подавляя раздражение.

– Не помирился еще с Настей?

– Я нигде не могу ее разыскать.

– Нехорошо получилось…

– Оленька! – я постарался придать голосу как можно больше теплых тонов. – Мы же с тобой договорились, что пока будем удерживаться от общения.

– Я просто хотела узнать, как у тебя дела, – с грустью произнесла Ольга. – Ты вчера был такой подавленный…

– Думаю, все уладится, – неуверенно предположил я. – Больше мне не звони. Пусть Олег успокоится.

– Я люблю тебя, Ванечка!

– Я тебе тоже люблю. Но нам нужно сделать в наших отношениях паузу.

– Конечно, – вздохнула она. – Мы же договорились…

– Тогда – пока?

– Пока, любимый!

– Крепись, солнышко!

– Смотри, не забывай меня, ладно?

– Я тебя никогда не забуду!

Вечером я опять заходил к Насте. И опять ее не было. Напившись до чертиков в «Оксамите», я поехал домой.

В среду, взяв себя в руки, подогнал на работе дела, ликвидировал все «хвосты», и в шестнадцать часов наведавшись к Насте и удостоверившись, что ее все еще нет дома, отправился на железнодорожный вокзал. Оттуда можно было добраться до Ивановки, сев на пригородный автобус.

– Ох, и насоздавал ты себе проблем – на троих бы хватило! – покачал головой старик, едва я ступил на порог.

– Насоздавал, дедушка! – согласился я, пожимая его сухую, жилистую руку.

– Ничего, сынок, все утрясется, все уладится! – успокоил меня он. – Что ни происходит – все к лучшему!

В прихожей, как всегда, сладко пахло отваром трав. Их аромат и тепло дурманили и расслабляли.

– Давай подкрепимся и – в путь! – предложил Устин. – Ночью тебе еще не приходилось путешествовать. Но ничего, там день всегда. Домой возвратимся часов через шесть. Это будет, – он заглянул в кухню – там на стене висели старые ходики, – полночь. Еще и поспать успеем.

Водку мы почти не пили. Зато плотно поели: отварную курицу, соленья, сало и картофельное пюре, заправленное сухим укропом.

– Ну, Ванятка, пора, пожалуй. Готовься! – старик отер губы и подбородок пятерней и поплелся на кухню – там у него хранились причиндалы, необходимые для перемещения в Тартар.

Я торопливо докурил сигарету, разделся и улегся на топчан. Устин появился сосредоточенный и суровый.

– Думаю, сегодняшнее путешествие будет для тебя наиболее полезным, – сказал он, усаживаясь на табурет у моего изголовья. И подал мне кружку с зельем. – Пей! И в добрый путь!

В этот раз мы оказались на берегу лесного озера. Тихо шуршали камыши, наперебой квакали лягушки и нудно зудели комары. Берег, поросший чахлой травой, дышал болотной сыростью. Солнце, полуприкрытое молочным крылом облака, запуталось щупальцами лучей в кронах невысоких, раскидистых деревьев. Зеленоватая вода отдавала позолотой.

Я быстро оделся, спасаясь от укусов комаров. И, прикурив сигарету, у самой кромки воды присел на ствол догнивающей березы. Старик осматривался по сторонам и тоже готовился закурить – набивал трубку табаком.

– Нас ведь сегодня никто не ждет, – промолвил он, неторопливо доставая из кармана телогрейки спички. – Я договаривался на послезавтра.

– И что теперь? – спросил я и, наклонившись, опустил пальцы в воду. Она оказалась теплой и липкой. Я убрал руку и отер ладонь носовым платком.

– О нас доложат, – Устин выпустил облако сизого дыма. – И сюда придут.

– А как они узнают, что мы прибыли? – я посмотрел на старика вопросительно, ожидая его объяснений.

Моя наивность его позабавила. Он захихикал.

– Как они могут не знать? Это же их территория! Так что жди, сейчас за тобой явятся.

Но прежде, чем на едва заметной тропинке, начинающейся где-то в зарослях ивняка, показалась высокая мужская фигура, запахнутая в старинный черный плащ, прошло не менее получаса.

Незнакомец шел быстрой, стремительной походкой. Под его ногами, обутыми в высокие ботфорты, громко потрескивали сухие ветки. Черные, как вороново крыло, длинные волосы развевались за широкими плечами. Мужчина имел довольно мрачный вид. Зеленоватые, как болотная тина, глаза, полные презрения и укора, гнездились под мохнатыми, густыми бровями. Ноздри тонкого, хрящеватого носа нервно подрагивали, будто у молодого, необъезженного жеребца. Подбородок, занимающий пол-лица, покрывала неровная щетина.

– Не бойся! – шепнул мне старик. – Это у него просто такой вид.

Незнакомец, подойдя, кивнул Устину и вперил свои недобрые зенки в меня.

– Ага, созидатель разрушений явился! – произнес он громким, басовитым голосом, исполненным то ли иронии, то ли сарказма.

Я сжался в комок.

– Не пугай моего товарища, Амвросий! – спокойно попросил Устин. И, повернувшись ко мне, указал пальцем на пришедшего: – Это один из ближайших помощников князя тьмы и демонов Вельзевула.

Амвросий хрипло рассмеялся:

– Я и не думал никого пугать! Я лишь сказал то, что есть.

– Расскажи-ка лучше, что и кто размещается на седьмом горизонте, чтобы у Ивана было меньше вопросов, – с явной досадой молвил старик.

Помощник Вельзевула присел на ту самую корягу, где раньше сидел я. И растянул тонкие губы в примирительной ухмылке.

– Конечно, расскажу. На седьмом уровне размещаются канцелярия ада, резиденции Вельзевула, Андроммелеха, Люцифера и Асмодея. В этих резиденциях они появляются не очень часто, потому что их главные апартаменты находятся на девятом уровне. Еще на седьмом обитают демоны, вроде меня, это – черные ангелы, некоторые бароны и князья – вельможи архангелов, министры и советники, а также духи и полудухи.

– Что такое духи и полудухи? – не удержался я от вопроса, хотя и слышал об этом кое-что от Устина.

Амвросий подобрал с земли сухую ветку и бросил в воду. Затем, откашлявшись, пояснил:

– Когда черти, полубесы и бесы умирают, их тела рассыпаются в прах, а души становятся полудухами или духами – в зависимости от того, кто что заслужил при жизни.

Я достал сигарету, прикурил и выпустил облачко дыма. Амвросий повел носом, причмокнул.

– Не дает мне покоя еще один вопрос, – произнес я задумчиво, предлагая ему сигарету. – Куда деваются после смерти души колдунов, ведьм и им подобных? Конечно, я понимаю, что они отправляются в ад, но мне не верится, что их мучают так же, как и всех прочих грешников.

Демон опять хрипло рассмеялся.

– Тех, кто возомнил себя ведьмой или колдуном, но не был им истинно, ждет та же участь, что и любого грешника. А настоящие, при жизни получившие статус беса или черта, стают духами или полудухами, а потом сливаются с сущностью Денницы, а также его архангелов. Они являются их прямой подпиткой. Ибо они – абсолютное зло. Но знай: зло тоже имеет свои границы, свой предел. – Амвросий перестал скалить зубы и бросил на меня тяжелый взгляд из-под своих косматых бровей. – Тех, кто посмел перешагнуть этот предел, то есть стал лютее и беспощаднее самого Денницы, ожидает геенна огненная. Это раскаленное ядро земли, смертный огонь, бушующее пламя, которое сжигает даже души. Но таких страшных грешников очень мало.

– Объясни Ивану еще о духах и полудухах, – вставил Устин, раскуривая трубку. – Чем они занимаются?

Амвросий, прежде чем ответить, несколько раз глубоко затянулся сигаретой.

– Чем могут заниматься духи злобы, зависти, ненависти, болезни? – молвил он, с сожалением взглянув на догоревшую до фильтра сигарету. – Ну, а полудухи помогают им.

Я протянул ему пачку. Амвросий, благодарно кивнув, достал сигарету, тут же прикурил от своего окурка и отшвырнул его в сторону.

– Не понимаю одного, – пожал я плечами, – на что рассчитывают обитатели ада? Ведь в писании сказано, что дьявол будет повержен, закован в цепи. Значит, для вас все закончится плачевно.

Демон в раздумье покачал волосатой головой.

– Да, так сказано в писании. Но будет ли так действительно – это еще вопрос. Ведь все может измениться. Да и потом не забывай: на одном добре мир удержаться не сможет. Нужен и другой полюс – зло.

На некоторое время воцарилась тишина. Устин и Амвросий молча курили. Я нарушил ее вопросом:

– Где обитает дьявол?

– Ох, ты и любопытный! – недовольно поморщился демон. – Вопросы так и сыплются из тебя. Денница обитает в пенатах ночи, то есть в преисподней. Туда вход доступен только архангелам. И то ненадолго.

– У Денницы есть семья?

– У него бессчетное количество жен во всей вселенной, – ответил уже раздраженно Амвросий. – Но здесь, в преисподней, живут только две его дочери, а жен нет. В отличие от отца, они смертны, потому что рождены от бесовок. Некоторые дети Денницы уже умерли. Например, его сын Булат. Он слился с отцом.

Докурив, демон поднялся и пнул корягу носком ботфорта. Она покатилась в воду.

– Довольно вопросов! – сказал он решительно. – Пора в путь. Но предупреждаю: я могу тебе показать лишь определенные места. Не везде может побывать нога человека.

Оставив прилегшего у старого береста Устина, мы зашагали по тропинке в заросли лозняка.

Кабина лифта находилась внутри каменного склепа, покрытого влажной плесенью. Ярко освещенная зеленым светом кабина, обитая белым бархатом, быстро скользила вниз. Скорость я ощущал всем телом, порой мне даже становилось дурно. Помощник Вельзевула стоял, запрокинув голову вверх, и о чем-то размышлял. На меня он в этот момент не обращал никакого внимания.

Когда раздвинулись створки подъемника, я не поверил своим глазам: внизу, на берегу голубого, лениво перекатывающего волны моря, гордо возвышались шпили и башни белокаменных замков, переливались всеми цветами радуги окна дворцов, развевались зеленые, серые, белые, красные и коричневые полотнища стягов. Настоящий средневековый город!

Мы покинули кабину и очутились на длинном каменном мосту, ведущем на берег, в кварталы города. Вокруг скалы, от которой отходил этот мост, плескалось море.

– Все это, – Амвросий показал рукой вперед, – создавалось тысячелетиями. И не только замки и дворцы. А и сам климат.

Панорама города впечатляла. Чем ближе мы подходили, тем явственнее проявлялись краски, тем ярче сверкали купола, крыши и шпили. Поодаль, почти рядом друг с другом, отделенные аккуратными сквериками, возвышались четыре великолепнейших дворца с балконами, лоджиями и террасами. На пиках высоченных шпилей, украшавших крыши дворцов, были водружены бронзовые или, может, позолоченные орлы.

– Это резиденции Андроммелеха, Вельзевула, Асмодея и Люцифера, – объяснил Амвросий, хмуро взиравший на город. – Сами они здесь, как я уже говорил, постоянно не живут, но их отпрыскам наши места пришлись по вкусу. А вон – смотри – главное здание седьмого уровня, – он указал рукой вдаль, за зеленый массив парка, занимающий значительную часть города. – Это канцелярия ада.

Я посмотрел туда, куда указал демон. Красные стены высокого квадратного замка с маленькими, почти незаметными оконцами, не вписывались во всеобщую картину великолепия и несказанной роскоши. Замок, скорее, походил на цитадель или тюрьму.

– Что там, в канцелярии? – поинтересовался я у Амвросия, стремительно вышагивающего по мосту.

– Там заседают министры и советники царя бесовского Сатаны, который является самым главным архангелом Денницы, – ответил демон несколько высокомерно. – Управляет же адом великий канцлер Андроммелех.

Я уж не стал уточнять, какие государственные вопросы решают министры и советники. Сколько их, я помнил по рассказу Устина.

Мост, наконец, закончился. Мы вышли в парк, опутанный паутиной пешеходных дорожек. Вдоль них располагались лавочки и беседки, то тут, то там играли синей водой фонтаны. Живых существ поблизости видно не было.

– А где же обитатели горизонта? – поинтересовался я, вдыхая пьянящий аромат жасмина.

– Все заняты делом! – небрежно бросил Амвросий. – В это время здесь можно увидеть только редких прохожих.

– Куда мы сейчас идем? – я достал из кармана пачку сигарет. – Курить будешь?

– Неплохой у тебя табачок! – демон взял одну. Сначала, жмурясь от удовольствия, понюхал, а уж потом сунул себе в зубы. – Мне такой нравится… Хочешь увидеть великого старца Прохора?

– Старца Прохора? – переспросил я, удивившись благоговейному тону Амвросия.

– Он мудрейший из мудрых и один из самых старых здешних обитателей, – оживленно заговорил демон. Разговор о Прохоре, видимо, доставлял ему удовольствие. – Если ты ему понравишься, он тебе расскажет много интересного.

– Тогда давай пойдем к нему, – согласился я. – Только скажи, чем этот Прохор занимается?

– Раньше он был министром разведки. А сейчас – на покое. Стар и дряхл уже.

– У вас что, есть такое министерство? – мне показалось, что Амвросий просто оговорился.

– Конечно, есть! – хмыкнул он. – Как же без него? Мы многое планируем, многое предполагаем, но предположения нуждаются в подкреплении информацией… Помнишь, как я тебя назвал, когда только увидел?

– Помню, – вздохнул я. – Ты назвал меня созидателем разрушений.

– Именно так! – захрипел, смеясь, демон. – Это я предположил. А мне проницательности не занимать. Но вот что ты конкретно разрушаешь, я не знаю. Нет информации.

– Ничего я не разрушаю! – огрызнулся я. – Разве что свою жизнь.

Амвросий пропустил мои слова мимо ушей.

– Идем! – скомандовал он и споро зашагал по дорожке в конец парка.

Там, опираясь на стройные колонны, стоял белый дворец. К его стенам мы и подошли.

Дворец был окружен живой изгородью, по его углам располагались мраморные беседки с красными круглыми куполами, причудливо увитые зеленью. К одной из беседок прямо из парка вела узенькая дорожка, выложенная из голубого камня.

– В это время старец обычно отдыхает на улице, – информировал меня демон. – И отдыхает вон в той беседке, он почему-то отдает предпочтение именно ей.

И точно, в одном из мраморных строений, к которому привела нас голубая дорожка, на скамейке, покрытой ковром, сидел тощий, совершенно седой старик. Он клевал носом, смиренно сложив волосатые руки на груди. У его ног на корточках сидела смуглая девушка в красном атласном халате. Возле нее стояла корзинка, прикрытая белоснежной салфеткой. Увидев нас, смуглянка вскочила и застыла в полупоклоне.

– Как себя чувствует сегодня старец, Сапфира? – спросил Амвросий, переступая порог беседки.

– Все больше спит, – тихо ответила девушка, не поднимая глаз. Пышные, светло-каштановые кудри обрамляли ее по-детски чистое и наивно-добродушное личико с аккуратным, слегка вздернутым носиком.

Старец пробудился. Он пошамкал тонкими губами, вздохнул, закряхтел, поднял голову и открыл глаза.

– Ага, Амвросий пожаловал! – воскликнул он на удивление звонким, напевным голосом. – И человек с ним. Вижу, вижу, человек бывалый. Не впервые в Тартаре.

– Не впервые, – подтвердил я.

– Садитесь, гости! – Прохор медленно расправил худые плечи и пошевелил ногами.

На нем была клетчатая рубашка и серые брюки в полоску, на ногах – кожаные тапочки. Ни дать, ни взять – обычный пенсионер, дедок из сельской глубинки. И лицом – морщинистым, обветренным – он вполне походил на крестьянина.

– Как кликать тебя, мил человек? – поинтересовался Прохор, будто пацаненок помахивая ногами, которые не доставали до каменных плит пола.

– Иваном, дедушка!

– На старика пришел посмотреть? – он хитро прищурил глаз и осклабил кривые пеньки зубов.

– Это я предложил зайти, – вмешался демон.

– Правильно предложил! – похвалил старец. – Я люблю гостей. Сижу тут целыми днями, скучаю…

Он что-то приказал девушке жестом, и она, поклонившись, выскочила из беседки.

– Ну что, Иван, – снова обратился ко мне Прохор. – Коль пришел, спрашивай, что тебя интересует. Что знаю, что увижу – все скажу.

– Боюсь о себе спрашивать, – вздохнул я. – И вообще в будущее заглядывать. Вдруг что-нибудь очень плохое ждет – как потом жить? Только и стану ждать беды да печалиться.

– И то верно! – согласился Прохор. – Каждому предначертана судьба еще до рождения. Поэтому так и получается: один у богатых и знатных родителей появился на свет, другой – у бедных и сирых, один – гонитель, другой – гонимый от рождения. Ну а вообще-то, Иван, многое в своей судьбе человек может изменить. Единственное, чего не изменишь – дату смерти.

– Никак?

– Никак! – покачал головой старец. – Она уже давно записана в книге мертвых. А коль человек считается мертвым – ему не жить.

Появилась Сапфира с графином и тремя стаканами. Поставила их прямо на плиты пола, затем сняла с корзинки салфетку, покрыла скамейку и переставила туда графин и емкости для питья. Присев на корточки, достала с корзинки яблоки, груши, сливы, абрикосы и персики. Управившись, поднялась, поклонилась, отошла в угол и опустилась на пол, подобрав под себя ноги.

– Давайте выпьем виноградного вина, оно бодрит, – предложил Прохор, указывая рукой на угощение.

Амвросий наполнил стаканы ярко-розовой жидкостью. В воздухе повеяло сладким хмельным ароматом.

– Ну что, будешь о чем-нибудь спрашивать? – обратился ко мне с улыбкой Прохор. – Вижу, хочется тебе да боишься!

– О чем же мне тебя спросить, почтенный старец? – промолвил я в раздумье. Мне действительно очень хотелось услышать от него хоть что-то интересное.

– А чего хочешь, того и спрашивай! – кивнул он и начал медленно цедить вино.

Сапфира не сводила со старика озабоченных глаз.

– Скажи, почтенный Прохор, какой самый большой грех? – подумав, спросил я.

Он допил вино, причмокнул удовлетворенно языком и, взглянув на меня своими выцветшими глазенками, сказал:

– Гордыня! От нее все беды на земле – войны и убийства, ненависть и презрение. Возгордившийся не чтит ни отца, ни мать, ни старшего, ни младшего. Считает, что ему все позволено, что другие ничто по сравнению с ним. Вот сам подумай, Иван, что такое расизм? Гордыня! Что такое тщеславие? Гордыня! Что такое жестокосердие? Гордыня! А откуда корни у бездушия, наглости, бессовестности и хамства? Гордыня, чтоб ты знал, и у нас почитается страшным пороком. За него, за порок этот страшный, шкуру живьем снимают!

Закончив тираду, Прохор подмигнул Амвросию и тот, поняв намек, снова наполнил стаканы. Девушка, увидев это, заволновалась.

– А что скажешь о самоубийстве? Церковь учит, что это самый тяжкий грех, – я взял свой стакан и прежде, чем осушить его, полюбовался искрящейся прозрачностью напитка.