Текст книги "Ган Исландец"
Автор книги: Виктор Гюго
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)
XII
Если читатель перенесется теперь на дорогу, ведущую от Дронтгейма к Сконгену, дорогу узкую и каменистую, пролегающую вдоль Дронтгеймского залива вплоть до деревушки Вигла, он не замедлит услышать шаги двух путников, вышедших под вечер из так называемых Сконгенских ворот и довольно поспешно взбирающихся по уступчатым холмам, по которым извивается как змея дорога в Виглу.
Оба закутаны в плащи. Один шагает твердой юношеской поступью, держась прямо и подняв голову; наконечник сабли высовывается из под полы его плаща и, не смотря на сгустившиеся сумерки, на шляпе его заметно перо, развевающееся по ветру. Другой повыше ростом своего товарища, но слегка сгорблен; на спине его можно приметить горб, образованный очевидно котомкой, скрытой под большим черным плащом, чересчур зубчатый подол которого свидетельствует о долголетней, верной службе. Все вооружение его ограничивается длинной палкой, которою он облегчает свою неровную, торопливую походку.
Если ночная темнота препятствует читателю различить черты обоих путников, он быть может узнает их по разговору, который начал один из них после часового скучного пути, проведенного в молчании.
– Ну, молодой человек, мы находимся теперь в таком пункте, откуда можно видеть сразу и башню Виглы и колокольни Дронтгейма. Перед нами рисуется на горизонте черная масса, это башня; а позади нас кафедральный собор, стрельчатые колонны которого выдаются на более светлом небе на подобие ребер мамонтова скелета.
– Далеко ли от Виглы до Сконгена? – спросил другой путник.
– Нам надо еще миновать Ордальс, так что раньше трех часов утра мы не будем в Сконгене.
– Который это час пробило сию минуту?
– Праведный Боже, вы заставили меня содрогнуться. Да, это звук Дронтгеймского колокола доносится к нам по ветру. Это верный признак грозы. Северо-западный ветер нагоняет тучи.
– Действительно, звезд уж не видно позади нас.
– Ускорим шаги, благородный господин, прошу вас. Гроза приближается, а в городе быть может уже знают про обезображенный труп Жилля и о моем бегстве. Ускорим шаги.
– Пожалуй. Старик, твоя ноша, кажется, тяжела, давай-ка ее сюда, я моложе и сильнее тебя.
– Нет, благодарю вас, благородный господин; орлу не подобает носить панцирь черепахи. Я не достоин отягощать вас моей ношей.
– Но если она не под силу тебе, старик?.. Она кажется довольно увесистой. Что там у тебя? Когда ты сейчас споткнулся, там зазвенело точно железо.
Старик поспешно отошел от молодого человека.
– Зазвенело! О, нет, это вам почудилось. Там ничего нет… кроме съестного, белья… Нет, моя ноша нисколько не отягощает меня.
Доброжелательное предложение молодого человека, казалось, внушило его старому спутнику ужас, который он пытался скрыть.
– Ну, как знаешь, – ответил молодой человек, ничего не примечая.
Старик успокоился и поспешил переменить разговор.
– Да, господин, довольно скучновато беглецам брести ночью по дороге, которая днем представляется путнику столь занимательной. По берегу залива, влево от нас, находится гибель рунических камней, на которых можно изучать письмена, начертанные, как гласит предание, богами и великанами. Вправо от нас, позади скал, обрамляющих дорогу, простирается Скиольдское соляное болото, очевидно сообщающееся с морем каким-нибудь подземным каналом, так как в нем ловится морской червь, эта достопримечательная рыба, которая, по наблюдениям вашего слуги и проводника, питается песком. Мы приближаемся теперь к башне Виглы, в которой король-язычник Вермонд приказал изжарить груди святой великомученицы Этельреды на горящем истинном кресте, привезенном в Копенгаген Олаем III и отвоеванном норвежским королем. Говорят, что с тех пор тщетно пытались превратить эту проклятую башню в часовню; какие бы кресты там ни воздвигали, небесный огонь тотчас же истреблял их.
В это мгновение сильная молния осветила залив, холмы, скалы, башню и исчезла, прежде чем взоре путников мог различить какой-нибудь из этих предметов. Они невольно остановились и почти вслед за молнией раздался страшный громовой удар, эхо которого раскатилось с тучи на тучу на небе, с скалы на скалу по земле.
Наши спутники взглянули на небо: звезды померкли, тяжелые тучи быстро катились одна на другую и гроза, подобно лавине, разразилась над их головою. Сильный ветер, гнавший тучи, не коснулся еще деревьев, на листву которых, не волнуемую малейшим дуновением, еще не пало ни одной капли дождя. С высоты доносился бурный гул, который, сливаясь с ревом залива, один нарушал молчаливую ночную темноту, усилившуюся от мрака непогоды.
Это мятежное затишье вдруг было прервано каким-то рычаньем, послышавшимся невдалеке от обоих путников; старик весь затрясся от ужаса.
– Всемогущий Боже! – вскричал он, схватив руку молодого человека. – Это дьявольский смех бури, или голос…
Новый блеск молнии, новый раскат грома прервали его слова. Гроза забушевала яростно, как будто ожидала только этого сигнала. Путники еще плотнее завернулись в плащи, чтобы защититься от дождя, который потоками лил из туч, и от густого песка, вихрем вздымаемого с дороги.
– Старик, – произнес молодой путешественник, – при свете молнии я только что успел приметить вправо от нас башню Виглы; свернем с дороги и поищем там убежища.
– Убежище в проклятой башне! – вскричал старик. – Да хранит нас святой Госпиций! Подумайте, молодой человек, эта башня давно покинута.
– Тем лучше, старик. Нам не придется ждать у дверей.
– Подумайте, какое гнусное преступление осквернило ее!..
– Так что же, она очистится, дав нам убежище. Ну, старина, следуй за мною. Сказать откровенно, в такую ночь я попросил бы убежища в разбойничьем притоне.
Не обращая внимание на предвещание старика, он схватил его за руку и направился к зданию, которое при частом блеске молнии виднелось невдалеке.
Приблизившись к ней, они приметили свет в одной из бойниц башни.
– Посмотри, – заметил молодой путешественник, – эта башня обитаема. Теперь ты, без сомнение, успокоишься.
– Господи, Боже мой! – вскричал старик. – Куда вы ведете меня? Святой Госпиций! Не попусти мне войти в вертеп демона!
Путники находились у подножие башни. Молодой человек сильно постучал в новую дверь этой мрачной развалины.
– Успокойся, старина; должно быть какой-нибудь благочестивый отшельник поселился тут и своим присутствием освятил это оскверненное жилище.
– Нет, – отвечал ему спутник, – я не войду. Отвечаю вам, что никакой отшельник не может здесь жить, если только нет у него вместо четок одной из семи цепей Вельзевула.
Между тем, свет переходил из одной бойницы в другую и наконец блеснул сквозь замочную скважину двери.
– Ты запоздал, Николь! – закричал чей-то пронзительный голос. – Виселицу ставят в полдень, а шести часов достаточно, чтобы придти из Сконгена в Виглу. Разве еще подвернулась какая работа?
Вопрос был сделан в ту минуту, как дверь отворилась. Женщина, открывшая ее, приметив вместо того, которого ожидала, двух незнакомцев, с угрожающим и испуганным криком отступила назад.
Наружность женщины была мало успокоительна. Она была высокого роста и держала над головой железный ночник, освещавший ее физиономию. Синеватые черты ее лица, сухая, угловатая фигура сильно напоминали труп, а глубоко запавшие в орбиты глаза сверкали зловещим блеском, подобно погребальным факелам. На ней надета была красная саржевая юбка, из-под которой виднелись голые ноги и которая выпачкана была пятнами более яркой красноты. Ее исхудалую грудь прикрывала мужская куртка, с обрезанными по локоть рукавами.
Ветер, врываясь в открытые настежь двери, развевал на голове ее длинные, седые волосы, слегка сдерживаемые мочалкой, что придавало еще более дикости свирепому выражению ее физиономии.
– Добрая женщина, – сказал младший из путников, – дождь льет как из ведра, у тебя есть кровля, у нас найдется золото.
Его старый спутник дернул его за плащ и пробормотал тихим голосом:
– Милостивый господин! Что это вы говорите? Если это не дьявольское жилье, так наверно притон какого-нибудь разбойника. Наше золото не только не спасет нас, а скорее погубит.
– Молчи, – произнес молодой человек и, вытащив из кармана кошелек, блеснул им перед глазами женщины, повторяя свою просьбу.
Та, опамятовавшись несколько от удивление, рассматривала попеременно то одного, то другого пристальным, угрюмым взором.
– Чужестранцы! – вскричала она, как бы не слыша их слов. – Разве духи, покровительствовавшие вам, отшатнулись от вас? Что нужно вам от проклятых обитателей проклятой башни? Не люди указали вам на эти развалины для убежища, каждый сказал бы вам: «Лучше блеск молнии, чем очаг башни Виглы». Единственное живое существо, которое входит сюда, не имеет доступа в жилища других людей, оно покидает свое уединение только для народной толпы, живет только для смерти. Люди шлют ему проклятие, хотя оно мстит за них и существует лишь их преступлениями. Самый низкий злодей, в минуту казни, слагает на него всеобщее презрение и еще считает себя в праве прибавить к нему свое. Чужеземцы! Я считаю вас чужеземцами, так как вы не отшатнулись с ужасом от этой башни, не тревожьте долее волчицу с волчатами; вернитесь на дорогу, по которой ходят другие люди и если не хотите, чтобы вас избегали ваши братья, не говорите им, что ночник башни Виглы освещал ваше лицо.
С этими словами, указав жестом на дверь, она приблизилась к путникам.
Старик дрожал всеми членами и с умоляющим видом смотрел на своего молодого товарища, который, не поняв торопливых, загадочных слов старухи, счел ее помешанной и не имел ни малейшего желание вернуться под ливень, бушевавший с удвоенной силой.
– Клянусь честью, добрая хозяюшка, ты описала нам такую интересную личность, что я не хочу упустить случай познакомиться с ней.
– Молодой человек, знакомство с ним завязывается скоро, но еще скорее оканчивается. Если злой дух подстрекает вас, убейте живое существо, или оскверните мертвеца.
– Оскверните мертвеца! – повторил старик дрожащим голосом, прячась за своего спутника.
– К чему такие сильные средства, когда проще остаться здесь. Надо быть сумасшедшим, чтобы продолжать путь в такую погоду.
– Но еще безумнее искать убежища от непогоды в таком месте, – пробормотал старик.
– Несчастные! Не стучитесь в дверь того, кто отворяет только дверь могилы.
– Ну, старуха, если бы действительно для нас зараз отворилась дверь могилы, то и в таком случае я не испугался бы твоих зловещих слов. Я полагаюсь лишь на свою саблю. Ну, ветер холоден, закрывай двери и возьми себе это золото.
– Э! На что мне ваше золото! – возразила старуха. – Оно имеет цену в ваших глазах, для меня же не стоит и олова. Ну, оставайтесь за золото, оно может защитить вас от небесной грозы, но не спасет от людского презрения. Оставайтесь; вы платите за гостеприимство дороже, чем платят за убийство. Подождите меня тут минутку и давайте ваше золото. Право, еще в первый раз вижу я здесь человека, у которого руки полны золота и не запятнаны в крови.
С этими словами, поставив свой ночник и затворив дверь, она исчезла под сводами черной лестницы, видневшейся в глубине комнаты.
Между тем как старик дрожал от ужаса и, призывая на помощь святого Госпиция, от всей души тихо проклинал безрассудство своего молодого спутника, тот, взяв ночник, принялся рассматривать обширное круглое помещение, в котором они очутились.
То, что увидал он, подойдя ближе к стене, заставило его содрогнуться, и старик, следивший за ним взором, вскричал:
– Боже мой! Ведь это виселица!
Большая виселица действительно прислонена была к стене и упиралась в высокий сырой свод.
– Да, – согласился молодой человек, – а вот деревянные и железные пилы, цепи, железные ошейники, вот кобыла и висящие над нею огромные клещи.
– Святители! – застонал старик, – куда это мы попали.
Молодой человек хладнокровно продолжал свой осмотр.
– Вот сверток веревок, вот горны и котлы; эта часть стены увешана щипцами и ножами; вот кожаные кнуты с стальными наконечниками, топор, дубина…
– Это адская кладовая! – перебил старик, перепуганный этим страшным перечислением.
– А вот, – продолжал молодой человек, – медные насосы, колеса с бронзовыми зубцами, ящик с большими гвоздями, домкрат… Действительно, зловещая обстановка. Я раскаиваюсь, старик, что ты попал сюда из-за моей неосторожности.
– Теперь уж поздно раскаиваться.
Старик помертвел от страха.
– Не пугайся; что за беда, где ты, когда я с тобою.
– Хороша защита! – пробормотал старик, в котором сильнейший страх превозмог боязнь и уважение к его молодому спутнику. – Сабля в тридцать дюймов против виселицы в тридцать локтей.
Старуха возвратилась и, взяв ночник, сделала путникам знак следовать за нею. Они с трудом поднимались по узкой, полуразвалившейся лестнице, вделанной в толще башенной стены. У каждой бойницы, порыв ветра и дождя угрожал потушить колеблющееся пламя ночника, который старуха прикрывала своими длинными прозрачными руками. Не раз споткнувшись на камни, которые катились под их ногами и в тревожном воображении старика рисовались человеческими костями, разбросанными по ступеням, достигли они первого этажа здание, круглой комнаты, похожей на нижнее помещение.
Посредине комнаты топился очаг, дым которого, улетая в отверстие, проделанное в потолке, не портил слишком заметно воздуха. Пламя его, сливающееся с пламенем железного ночника, и было примечено путниками на дороге. Кусок еще сырого мяса жарился на вертеле пред огнем очага.
– На этом гнусном очаге, – проговорил старик, с ужасом обращаясь к своему спутнику, – на угольях истинного креста сожжены были члены мученицы.
Стол топорной работы находился невдалеке от очага. Старуха пригласила путников сесть за него.
– Чужестранцы, – сказала она, ставя перед ними ночник, – ужин скоро будет готов, а мой муж наверно торопится домой, чтобы не повстречаться с полуночным духом, проходя мимо проклятой башни.
Орденер – читатель без сомнение узнал его и его проводника Бенигнуса Спиагудри – мог на свободе рассмотреть странный костюм своего спутника, который, опасаясь быть узнанным и арестованным, изощрил на нем все богатство своей фантазии. Несчастный беглый смотритель Спладгеста переменил свою одежду из оленьей кожи на полный черный костюм, оставленный некогда в Спладгесте знаменитым дронтгеймским грамматиком, утопившемся с горя, что не мог добиться, почему Jupiter имеет в родительном падеже Jоvus. Его орешниковые башмаки сменились ботфортами почталиона, раздавленного лошадьми, в которых его тонкие ноги помещались так свободно, что он не мог бы ступить шагу, если бы не набил их сеном. Огромный парик молодого французского путешественника, убитого грабителями у Дронтгеймских ворот, покрывал его плешивую голову и расстилался по его узким и неравным плечам. Один из глаз залеплен был пластырем, а благодаря банке румян, найденной им в кармане старой девы, умершей от любви, его бледные впалые щеки покрылись необычайным румянцем, распространившимся от дождя до самого подбородка.
Между тем как Орденер рассматривал своего проводника, Спиагудри, прежде чем сел за стол, заботливо положил под себя пакет, который нес на спине, завернулся в свой старый плащ и все свое внимание сосредоточил на куске жаркого, приготовляемого хозяйкой, и на которое он взглядывал по временам с беспокойством и ужасом, произнося отрывистые бессвязные фразы:
– Человеческое мясо!.. Horrendas epulas!..[14]14
Ужасающая трапеза!.. (лат.) (Прим. верстальщика).
[Закрыть] Людоеды!.. Ужин Молоха!.. Nec pueros coram populo Меdеа trucidet…[15]15
Строчка из «De arte poetica» Горация: «Нет, не должна кровь детей проливать пред народом Медея…» (пер. М. Дмитриева) (Прим. верстальщика).
[Закрыть] Куда мы попали? Атрей… Друидесса… Ирменсул… Дьявол поразил Ликаона…
Вдруг он вскричал:
– Праведное небо! Слава Богу! Я вижу хвост!
Орденер, слушая его внимательно и почти следуя за течением его мыслей, не мог удержаться от улыбки.
– В этом хвосте нет ничего утешительного. Быть может это часть дьявола.
Спиагудри не слыхал этой шутки; взгляд его устремлен был в глубину комнаты. Он задрожал и нагнулся к уху Орденера.
– Господин, посмотрите, там, в глубине, на ворохе соломы; в тени…
– Ну? – спросил Орденер.
– Три голых недвижимых тела… Три детских трупа?..
– Стучатся в дверь, – закричала старуха, сидевшая на корточках у очага.
Действительно, учащенные удары в дверь послышались среди шума и завыванья свирепеющей бури.
– Наконец-то! Это Николь!
С этими словами старуха схватила ночник и поспешно спустилась вниз.
Наши путешественники не успели обменяться ни одним словом, услыхав внизу смешанный шум голосов, среди которых явственно раздались следующие слова, произнесенные тоном, заставившим содрогнуться Спиагудри.
– Молчи, старуха, мы останемся. Молния влетает в запертые двери.
Спиагудри придвинулся к Орденеру.
– Господин! – простонал он. – Мы погибли!..
Стук шагов послышался на лестнице и в комнату вошли два человека в священнических одеждах, в сопровождении испуганной хозяйки.
Один из них высокого роста носил черный костюм и круглую прическу лютеранского пастора; другой, малорослый, одет был в рясу отшельника, опоясанную веревкой. Из под капюшона, спускавшегося на его лицо, виднелась черная борода, а руки были спрятаны в длинных рукавах рясы.
При виде миролюбивой наружности вновь прибывших, Спиагудри пришел в себя от ужаса, внушенного ему странным голосом одного из них.
– Не тревожься, милая, – сказал хозяйке священник, – христианские пастыри воздают добром даже тем, кто им наносит вред; станут ли они вредить тем, кто оказывает добро? Мы смиренно умоляем дать нам убежище. Если преподобный учитель, мой спутник, только-что резко ответил тебе, он конечно виноват пред тобою, так как он забыл наложенный на нас обет умеренности и воздержания. Увы! И самые святые люди не без греха. Я заблудился на дороге из Сконгена в Дронтгейм, ночью, без проводника, не зная где укрыться от непогоды. Преподобный брат, встреченный мною, тоже вдали от его обители, удостоил разрешить мне отправиться с ним сюда. Он восхвалял мне твое радушное гостеприимство, добрая женщина, и очевидно не ошибся. Не говори нам подобно злому пастырю: Аdvеnа, сur intras?[16]16
Чужестранец! Зачем пришел? (лат.)
[Закрыть] Приюти нас, достойная женщина, и Господь убережет жнивы твои от грозы, Господь пошлет стадам твоим убежище от непогоды, подобно тому, как ты приютила заблудившихся странников.
– Старик, – сурово прервала его хозяйка, – у меня нет ни жатвы, ни стада.
– Ну, если ты бедна, Господь благословляет бедняка прежде богача. Долго лет проживешь ты со своим мужем в почете и уважении не за свое богатство, а за добродетели. Дети твои подрастут, пользуясь всеобщей любовью, и пойдут по стопам отца…
– Молчи! – вскричала женщина. – Все останется так, как есть, и дети наши состарятся, презираемые людьми до конца нашего рода, из поколение в поколение. Молчи, старик! Благословение обращаются для нас в проклятия.
– Силы небесные! – вскричал священник. – Кто же вы? В каких преступлениях проводите вашу жизнь?
– Что называешь ты преступлением? И что добродетелью? Здесь мы пользуемся привилегией: мы не можем быть добродетельными и не можем совершать преступления.
– Разум этой женщины омрачился, – сказал священник, обратившись к малорослому отшельнику, сушившему перед очагом свою шерстяную рясу.
– Нет, старик, – возразила женщина, – узнай теперь, где ты находишься. Лучше внушить ужас, чем сострадание. Я не помешанная, я жена…
Звучный отголосок сильного удара в дверь башни заглушил, последние слова старухи, к величайшему разочарованию Спиагудри и Орденера, которые молча, но внимательно слушали разговор.
– Да будет проклят, – пробормотала женщина сквозь зубы, – синдик Сконгена, отведший нам для жилья эту башню при дороге! Быть может, и это не Николь.
Все же она взяла ночник.
– Что за беда, если и этот окажется путешественником? Ручей может течь там, где пронесся поток.
Оставшись одни, четыре путешественника принялись осматривать друг друга при свете очага. Спиагудри, испуганный сперва голосом отшельника, но затем успокоившийся при виде его черной бороды, быть может, снова затрясся бы всем телом, если бы приметил, каким пристальным взглядом осматривал тот его из-под своего капюшона.
Воцарившееся молчание прервано было вопросом священника.
– Брат отшельник, я принял вас за католического священника, уцелевшего от последнего гонения, и полагал, что вы возвратились в свой скит, когда, к моему счастью, я повстречался с вами. Не можете ли вы сказать мне, где мы находимся?
Полуразрушенная дверь с лестницы отворилась, прежде чем брат отшельник успел ответить на вопрос.
– Жена, гроза собирает толпу и за нашим гнусным столом, от грозы ищут убежища и под нашей проклятой кровлей.
– Николь, – отвечала старуха, – я не могла помешать…
– Да что нам за дело до гостей, коли у них есть чем платить? Не все ли равно, как заработать золото, дав ли приют путешественнику или задушив разбойника.
Говоривший остановился в дверях, так что четыре гостя могли хорошо рассмотреть его. Это был человек колоссального телосложение, одетый подобно хозяйке в красное саржевое платье. Его огромная голова, казалось, прямо сидела на широких плечах, что составляло резкий контраст с длинной, костлявой шеей его грациозной супруги. Он был узколобый, курносый, с густыми нависшими бровями, из-под которых, как огонь, в крови сверкали глаза, окруженные багровыми веками. Нижняя часть его лица, гладко выбритая, позволяла видеть широкий рот, отвратительная улыбка которого раскрывала губы, почерневшие подобно краям неизлечимой язвы. Два клока курчавых бакенбард, спускаясь с его щек на шею, придавали его фигуре четырехугольную форму. На голове его была войлочная шляпа, с которой ручьями текла вода и к которой он и не подумал прикоснуться рукой при виде четырех путешественников.
Завидя его, Бенигнус Спиагудри вскрикнул от страха, а лютеранский священник отвернулся с удивлением и ужасом, не смотря на то, что вошедший, которого он узнал, обратился к нему с следующими словами:
– Как, и вы тут, досточтимый пастырь! По правде сказать, я совсем не рассчитывал иметь удовольствие снова видеть сегодня вашу кислую испуганную физиономию.
Священник подавил возникшее в нем чувство отвращения; черты его лица приняли серьезное, спокойное выражение.
– А я, сын мой, радуюсь случаю, приведшему пастыря к заблудшей овце, без сомнение, для того, чтобы возвратить ее в стадо.
– Ах, клянусь виселицей Амана, – возразил тот, покатываясь со смеху, – еще в первый раз слышу я, чтобы меня сравнивали с овцой. Поверьте, отец мой, если вы хотите польстить ястребу, не зовите его голубем.
– Сын мой, тот, кто обращает ястреба в голубя, тот утешает, а не льстит. Ты думаешь, что я боюсь тебя, между тем как я только тебя жалею.
– Должно быть, у вас большой запас жалости, святой отец. А я ведь думал, что вы его весь истощили на том бедняге, пред которым держали вы сегодня свой крест, чтобы закрыть от него мою виселицу.
– Этот несчастный, – возразил священник, – внушал менее сожалений, чем ты; он плакал, а ты смеешься. Блажен, кто в минуту смерти познает, как могущественно слово Божие сравнительно с руками человеческими.
– Ловко сказано, святой отец, – подхватил хозяин башни с ужасающей иронической веселостью. – Блажен, кто плачет! А наш сегодняшний плакса и виноват то был только в том, что до такой степени чтил короля, что дня не мог прожить, не выбив изображение его величества на маленьких медных медальках, которые потом искусно золотил, чтобы придать им более привлекательную наружность. Наш милостивый монарх не остался в долгу и вознаградил его за такую преданность прекрасной пеньковой лентой, которая, да будет известно моим достойным гостям, возложена на него сегодня на главной площади Сконгена, мною, великим канцлером ордена Виселицы, в присутствии находящегося здесь верховного жреца означенного ордена.
– Замолчи, несчастный! – вскричал священник. – Разве может наказывающий забыть о наказании? Ты слышишь гром…
– Ну, что же такое гром? Хохот сатаны.
– Великий Боже! Он только что видел смерть и богохульствует!..
– Оставь свои поучение, старый безумец, – вскричал хозяин раздражительно, – если не можешь проклинать дьявола, который дважды свел нас сегодня на повозке и под одной крышей. Бери пример с твоего товарища-отшельника, который молчит, потому что желает вернуться в свой Линрасский грот. Спасибо тебе, брат отшельник, за благословение, которые шлешь ты проклятой башне, проходя каждое утро на холме; но, сказать по правде, мне казалось, что ты выше ростом и борода твоя не так черна… Но ты, конечно, Линрасский отшельник, единственный отшельник Дронтгеймского округа?…
– Действительно единственный, – ответил отшельник глухим голосом.
– Ты забываешь меня, – возразил хозяин, – мы с тобой два отшельника во всем округе… Эй! Бехлия, поторопись с твоей бараниной, я проголодался. Я замешкался в деревне Бюрлок, по милости проклятого доктора Манрилла, который не хотел мне дать более двадцати аскалонов за труп. Дают же сорок этому адскому сторожу Спладгеста в Дронтгейме… Э! Господин в парике, что это с вами? Вы чуть не опрокинулись навзничь… Кстати, Бехлия, покончила ты с скелетом отравителя Оргивиуса, этого знаменитого колдуна. Пора отослать его в Бергенский музей редкостей. Посылала ты одного из твоих поросят за долгом к синдику Левича? Четыре двойных экю за кипячение в котле колдуньи у двух алхимиков и за уборку балочных закреп, безобразивших залу трибунала; двадцать аскалонов за снятие с виселицы Измаила Тифена, жида, на которого жаловался преподобный епископ; и один экю за новую деревянную рукоять к городской каменной виселице.
– Плата еще у синдика, – резко ответила женщина, – твой сын забыл захватить с собой деревянную ложку, а ни один из слуг судьи не хотел отдать ему деньги прямо в руки.
Муж нахмурил брови.
– Пусть только их шее попадет в мои лапы, увидят они нужна ли мне деревянная ложка, чтобы прикоснуться к ним. С синдиком впрочем не надо ссориться. Вор Ивар подал ему жалобу, говорит, что при допросе пытал его я, и ссылается на то, что до осуждение он не может считаться лишенным чести… Кстати, жена, не позволяй твоим ребятам баловаться с моими клещами и щипцами; они так иступили мои инструменты, что сегодня я не мог употребить их в дело… Где эти маленькие уроды? – продолжал он, приближаясь к вороху соломы, на котором Спиагудри почудилось три трупа. – А вот они, спят, не обращая внимание на шум, как снятые с виселицы.
По этим словам, ужас которых составлял разительный контраст с хладнокровием и дикой веселостью говорящего, читатель быть может узнал уже кто был хозяин башни Виглы. Спиагудри тоже сразу узнал его, так часто видал при зловещем обряде на Дронтгеймской площади, и чуть не обмер от страха, вспомнив вдруг обстоятельство, заставившее его со вчерашнего дня избегать встречи с этой неприятной личностью.
Нагнувшись к Орденеру, он прошептал ему прерывающимся голосом:
– Это Николь Оругикс, палач Дронтгеймского округа!
Невольно пораженный ужасом, Орденер вздрогнул и пожалел, что попал в такое общество. Но в ту же минуту какое-то необъяснимое любопытство овладело им и, сочувствуя смущению и трусости старого проводника, он в то же время стал внимательно следить за словами и действиями страшного существа, находившегося у него перед глазами, подобно тому как жители городов жадно прислушиваются к лаю гиены или рычанью тигра, привезенного из пустыни.
Несчастный Бенигнус пришел в такое настроение духа, что не мог с своей стороны заняться психологическими наблюдениями. Спрятавшись за Орденером, он завернулся в плащ, поддерживая дрожащей рукой пластырь, нахлобучил подвижной парик еще ниже на лоб и затаил дыхание.
Между тем хозяйка поставила на стол большое блюдо с жареной бараниной, хвост которой раньше примечен был Спиагудри. Палач сел напротив Орденера и его проводника между священниками; а жена его, подав кружку сладкого пива, кусок rundebrodа[17]17
Хлеб из коры, которым питается бедное население Норвегии.
[Закрыть] и пять деревянных тарелок, занялась у очага оттачиванием зазубрившихся щипцов своего мужа.
– Вот почтенный отец, – сказал Оругикс со смехом, – овца потчует тебя бараниной. А вы, господин в парике, уж не ветер ли нахлобучил вам на лоб вашу прическу?
– Ветер… милостивый государь, буря… – пробормотал Спиагудри, дрожа.
– Да ободритесь же, старина. Вы видите, что господа священнослужители и я славные малые. Поведайте нам, кто вы такой и кто ваш молодой молчаливый спутник. Потолкуем немного и познакомимся. Если ваши речи подтвердят то, что обещает ваша наружность, вы, должно быть, весельчак большой руки.
– Вы шутите, – сказал смотритель Спладгеста, искривив губы, показывая зубы и скосив глаз, чтобы изобразить улыбку, – я не более как бедный старый…
– Старый ученый, старый колдун, – насмешливо перебил его палач.
– О! милостивый государь, ученый, но не колдун.
– Тем хуже, колдун дополнил бы наш веселый синедрион… Ну, гости, выпьем, чтоб развязать язык старого ученого, который позабавит нашу компанию. За здоровье нашего висельника, брат проповедник! Что это! Отец отшельник, вы отказываетесь от моего пива!
Отшельник действительно вынул из-за пазухи большую тыквенную бутылку с чистой водой и наполнил ею стакан.
– Чорт возьми! Линрасский отшельник, – вскричал палач, – если вы не хотите отведать моего пива, я отведаю этой воды, которую вы предпочитаете пиву.
– Изволь, – ответил отшельник.
– Снимите сперва вашу перчатку, почтенный брат, – возразил палач, – пить дают только голой рукой.
Отшельник отрицательно покачал головой.
– Это обет, – сказал он.
– Ну, наливайте, – согласился палач.
Поднеся стакан к губам, Оругикс поспешно оттолкнул его, между тем как отшельник опорожнил свой одним глотком.
– Клянусь чашей Христа, почтенный отшельник, что это за адская жидкость? Я не пробовал ничего подобного с тех пор, как чуть не утонул, плывя из Копенгагена в Дронтгейм. Воля ваша, это не вода Линрасского источника; это морская вода…
– Морская вода! – повторил Спиагудри с испугом, который рос при виде перчаток отшельника.
– Ну так что же, – спросил палач, с хохотом обращаясь к нему, – все тревожит вас здесь, мой старый Авесалом, даже питье святого отшельника, умерщвляющего свою плоть.
– О! Нет, хозяин… Но морская вода!.. Только один человек…
– Ну, вы не знаете что сказать, господин ученый, ваше смущение свидетельствует или о нечистой совести, или о презрении…
Слова эти, произнесенные с досадой, заставили Спиагудри преодолеть свой страх. Желая польстить своему страшному собеседнику, он призвал на помощь свою обширную память и собрал последние остатки храбрости.
– Мне презирать вас, милостивый государь! Вас, одно присутствие которого в этом округе доставляет ему merum imperium[18]18
Право крови, право иметь палача (лат.).
[Закрыть]! Вас, исполнителя, меч общественного правосудие, щит невинности! Вас, которого Аристотель в шестой книге, в последней главе своей Политики поместил в число членов судейского сословие, и которому Парис де-Путео в трактате своем Dе Sуndiсо, определил оклад жалованья в пять золотых экю, о чем свидетельствует следующее место: Quinque аurеоs mаnivоltо![19]19
Пять золотых запроси! (средневек. лат.) (Прим. верстальщика).
[Закрыть] Вас, товарищи которого в Кронштадте делаются дворянами, отрубив триста голов! Вас, чьи страшные, но почетные обязанности с гордостью исполняют: во Франконии новобрачный, в Ретлинге самый молодой советник, в Штедине последний поселившийся в городе человек. Разве не известно мне, добрый хозяин, что собратья ваши во Франции пользуются правом взимать подать с каждой больной в Сент-Ладре, с каждой свиньи и пирога накануне крещенья! Могу ли я не питать к вам глубокого уважение, когда Сент-Жерменский аббат ежегодно присылает вам свиную голову в день святого Викентия и позволяет вам идти во главе процессии…
