Текст книги "Ган Исландец"
Автор книги: Виктор Гюго
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)
XXXI
При заходе солнца вид сжатой оголенной нивы наводит на душу какую-то зловещую грусть, когда идешь одиноко, шурша ногами в стеблях высохшей соломы, прислушиваясь к монотонному треску кузнечика и следя, как огромные бесформенные облака медленно ложатся на горизонте, подобно призрачным трупам.
Такое ощущение испытывал Орденер вечером, после неудачной встречи своей с исландским разбойником. Изумленный на минуту его поспешным бегством он намеревался сперва броситься за ним в погоню, но заблудившись в кустарнике, потерял целый день, бродя по диким необработанным полям, не встречая следа человеческого. К вечеру он очутился в обширной степи, окаймленной со всех сторон небосклоном и не представлявшей никакого убежища юному путнику, истомленному усталостями и голодом.
Страдание телесные усилились и душевными муками. Предприятие его не увенчалось успехом. У него не осталось даже обманчивой надежды, заставлявшей его преследовать разбойника; тысячи печальных мыслей, о которых вчера не было и помину, зароились теперь в его утомленном мозгу.
Что теперь делать? Как вернуться к Шумахеру, не принося с собой спасение Этели? Какие страшные бедствие мог отклонить он, разыскав роковой ящик? А брак его с Ульрикой Алефельд! Ах! Если бы по крайней мере удалось ему вырвать свою Этель из тюрьмы, если бы мог он бежать с ней и скрыть свое блаженство где-нибудь на краю света!..
Завернувшись в плащ, Орденер лег на землю – небо было мрачно; грозная молния по временам прорывалась сквозь тучи, как сквозь траурное покрывало, и быстро потухала. Холодный ветер бушевал на равнине. Молодой человек почти не обращал внимание на эти признаки приближающейся бури; если бы и мог он где-нибудь укрыться от непогоды и отдохнуть от усталости, нигде не скрылся бы он от своего несчастия и тревожных мыслей, не дававших ему покоя.
Вдруг смутный шум человеческих голосов достиг его слуха. С удивлением приподнялся он на локоть и приметил в некотором расстоянии странные тени, двигавшиеся в темноте. Он стал всматриваться пристальнее. Луч света сверкнул в таинственной толпе и Орденер с легко понятным изумлением увидал, что все эти фантастические признаки один за другим погружаются в землю. Затем все исчезло.
Орденер был чужд предрассудков своего времени и своей страны. Его зрелый, серьезный ум презирал те суеверие и страхи, которые тревожат детство людей, и народов. Однако, в этом страшном видении было что-то сверхъестественное, заставившее его усомниться в доводах рассудка. Кто знает, может быть духи умерших действительно возвращаются иногда на землю?
Он тотчас же поднялся с земли, осенил себя крестным знамением и направился к тому месту, где скрылись видения. Дождь стал накрапывать крупными каплями, плащ Орденера надувался как парус, перо на шляпе, развевавшееся по ветру, било его по лицу.
Вдруг он остановился. Блеск молнии указал ему невдалеке отверстие широкого круглого колодца, в который он непременно свалился бы, если бы не спасительный блеск грозы. Он приблизился к этой пропасти, в страшной глубине которой виднелся неясный свет, распространявший внизу красноватый отблеск по стенам цилиндрической шахты, ведшей в недра земли. Этот огонь, казавшийся волшебным пламенем гномов, как бы увеличивал необъятный мрак, представлявшийся взору.
Бесстрашный юноша стал прислушиваться, наклонившись над бездной. Отдаленный шум голосов достиг его слуха. Он более не сомневался, что существа, столь чудным образом явившиеся и исчезнувшие в его глазах, скрылись в эту пропасть, и почувствовал непреодолимое желание спуститься туда за ними, если бы даже эти призраки привели его в самый ад. К тому же буря разыгралась не на шутку, а в пропасти можно было найти убежище.
Но как спуститься туда? Какой путь избрали его предшественники, если только то не были призраки? Новый блеск молнии подоспел на выручку, осветив у ног Орденера первые ступени лестницы, исчезавшей в глубине колодца. Это было толстое вертикальное бревно с железными перекладинами для рук и ног того, кто отважится спуститься в бездну.
Орденер не колебался ни минуты, и смело ступив на опасную лестницу, стал спускаться в пропасть, не зная даже, доведут ли ступени его до конца, не думая, что может быть ему не суждено уже еще раз взглянуть на солнце. Скоро во мраке, обступившем его со всех сторон, он мог различать небо только при голубоватом блеске молнии, то и дело прорезывающей тучи. Проливной дождь, затоплявший поверхность земли, падал на него тонкой туманной росой. Порывы ветра, стремительно врывавшиеся в колодец, с протяжным свистом бушевали над его головой. А он спускался все ниже и ниже, медленно приближаясь к подземному свету, и остерегаясь лишь смотреть в глубину, чтобы не упасть от головокружения.
Между тем воздух становился все удушливее, голоса слышнее и красноватый отблеск, дрожавший на стенах колодца, возвещал близость дна пропасти. Спустившись еще несколько ступеней, Орденер мог наконец различить внизу лестницы вход в подземелье, освещенный красноватыми дрожащими лучами, и услышал слова, приковавшие все его внимание.
– А Кеннибола все еще нет! – нетерпеливо говорил кто-то.
– Чтобы это могло задержать его? – спросил тот же голос после минутного молчания.
– Сами не знаем, господин Гаккет, – послышалось в ответ.
– Эту ночь он хотел провести у сестры своей Маас Брааль в деревне Сурб, – заметил другой голос.
– Вы видите, – возразил первый, – я сдержал свои обещания… Я обязался привести вам предводителя, Гана Исландца, и привел…
При этих словах поднялся шум, значение которого трудно было бы угадать. Любопытство Орденера, пробудившееся при имени Кеннибола, столь удивившего его вчера, удвоилось при имени Гана Исландца.
Тот же голос продолжал:
– Ну, друзья мои, Джонас, Норбит, отсутствие Кеннибола не составляет большой важности. Нас теперь так много, что нам уже нечего бояться. Нашли вы знамена в Крагских развалинах?
– Да, господин Гаккет, – ответило несколько голосов.
– Ну, так теперь пора поднять знамя восстания! Вот вам деньги! У вас есть непобедимый предводитель! Смелее! Идем освободить благородного Шумахера, несчастного графа Гриффенфельда!
– Ура! Да здравствует Шумахер! – закричала толпа и тысячи отголосков повторили имя Шумахера под сводами подземелья.
Орденер, изумление и любопытство которого росли с каждой минутой, слушал затаив дыхание. Слушал, не смея верить и не отдавая себе отчета в слышанном. Имя Шумахера в связи с именем Кеннибола и Гана Исландца! Что за мрачная драма, которой он, тайный зритель, видел лишь одну сцену? Кого хотели защищать? О чьей голове шло дело?
– Слушайте! – продолжал тот же голос. – Перед вами друг, доверенный друг благородного графа Гриффенфельда…
Орденер в первый раз слышал этот голос. Тот продолжал:
– Положитесь на меня вполне, как он; друзья, все вам благоприятствует; вы достигнете Дронтгейма, не встретив ни одного врага.
– Так пойдемте же, господин Гаккет, – перебил чей-то голос, – только вот Петерс уверяет, что видел в ущельях Мункгольмский полк, выступивший против нас в полном составе.
– Лжет он, – уверенным тоном ответил Гаккет, – правительству еще ничего не известно о вашем возмущении; его неведение таково, что даже тот, кто отверг ваши справедливые требование, ваш притеснитель и гонитель знаменитого несчастного Шумахера, генерал Левин Кнуд отправился из Дронтгейма в столицу присутствовать при бракосочетании своего воспитанника Орденера Гульденлью с Ульрикой Алефельд.
Можно представить себе изумление Орденера, когда он слушал такую речь. В дикой, пустынной стране, под сводами подземной пещеры, какие-то незнакомцы произносили имена близких ему людей, даже его собственное! Мучительное сомнение запало в его душу. Возможно ли это? Неужели тот, чей голос он слышал, действительно агент графа Шумахера? Неужели Шумахер, этот почтенный старец, благородный отец его дорогой Этели, возмутился против короля, своего монарха, подкупил разбойников, зажег пламя междоусобной войны? И для этого лицемера, для этого бунтовщика он, сын вице-короля Норвегии, воспитанник генерала Левина, пренебрег своей будущностью, рисковал своей жизнью! Ради него разыскал и вступил в борьбу с исландским разбойником, с которым, по-видимому, Шумахер сам имел сношение, если вручал ему предводительство над этими бандитами!
Кто знает, может быть тот ящик, из-за которого Орденер едва не поплатился жизнью, заключал в себе какия-нибудь гнусные тайны этого низкого замысла? Не насмехался ли над ним мстительный узник Мункгольмской крепости? Быть может, он узнал в нем сына вице-короля; быть может – как мучительна была эта мысль великодушному молодому человеку! – склонив его предпринять это роковое путешествие, он рассчитывал только на гибель сына своего врага!..
Увы! Когда к какому-нибудь несчастливцу долгое время питаем мы уважение и любовь, когда мысленно в глубине души поклялись в неизменной преданности гонимому судьбой, – как ужасна бывает горечь той минуты, в которую он окажется неблагодарным и когда нам приходится разочаровываться в своем великодушии и проститься с чистым, прекрасным наслаждением самопожертвования. В одно мгновение стареем мы самой печальной старостью, стареем опытностью, теряем самые чудные иллюзии жизни, которая и привлекательна-то только своими иллюзиями.
Эти горькие мысли беспорядочно толпились в уме Орденера, который хотел бы умереть в эту роковую минуту. Ему казалось, что все счастие его жизни теперь рушилось навсегда. Многое в уверениях того, который выдавал себя доверенным агентом Гриффенфельда, казалось ему ложным и сомнительным, но так как все это клонилось к тому, чтобы обмануть несчастных поселян, Шумахер еще более являлся виновным в его глазах: и этот Шумахер был отцом его Этели!..
Эти размышление мучительно волновали его душу. Он дрожал, держась за ступени лестницы, и продолжал слушать. Иной раз с невыразимым нетерпением, с страшной жадностью ждем мы несчастий, которых наиболее страшимся.
– Да, – продолжал голос посланца, – теперь вами предводительствует страшный Ган Исландец. Кто теперь осмелится с вами сражаться? Вы боретесь за своих жен, за детей, у которых столь низко отнимают наследство, за благородного несчастливца, который вот уж двадцать лет несправедливо томится в позорной тюрьме. Идем, вас ждет Шумахер и свобода! Смерть притеснителям!
– Смерть притеснителям! – подхватила тысяча голосов.
Стук оружие и хриплые звуки горных рожков огласили своды подземелья.
– Стой! – закричал Орденер, поспешно соскочив с лестницы.
Мысль избавить Шумахера от преступление, а отечество от стольких бедствий совершенно овладела его душой. Но лишь только переступил он порог подземной пещеры, страх необдуманным вмешательством погубить отца его Этели, а быть может и ее самое, заглушил в нем всякое другое чувство. Побледнев, остановился он у порога, с изумлением смотря на странное зрелище, открывшееся его взорам.
Пещера похожа была на обширную площадь подземного города, границы которой терялись в массе столбов, поддерживавших своды. Столбы эти сверкали как хрусталь при свете тысячи факелов, которыми размахивала толпа странно вооруженных людей, в беспорядке расхаживавших в глубине площади. При виде этих огней и страшных призраков, блуждавших во мраке, можно было вообразить себя в одном из тех сказочных сборищ, куда, по древним сказаниям, стекаются колдуны и нечистая сила с звездами в руках вместо светильников, освещая по ночам древние леса и разрушенные замки.
Поднялись оглушительные крики:
– Незнакомец! смерть! смерть ему!
Сто рук поднялось над Орденером, который схватился за свою саблю… Благородный юноша! В своем великодушном порыве он забыл, что он одинок и безоружен.
– Стой! стой! – вскричал голос, по которому Орденер узнал посланца Шумахера.
Низенький толстяк, в черной одежде, с проницательными коварными глазами, приблизился к Орденеру.
– Кто ты такой? – спросил он.
Орденер не отвечал. Его так стиснули со всех сторон, что на груди его не осталось места, в которое бы не опиралось оружие сабли или дуло пистолета.
– Что, струсил? – спросил усмехаясь толстяк.
– Если бы вместо этих шпаг рука твоя лежала на моем сердце, – хладнокровно ответил Орденер, – ты убедился бы, что оно бьется не скорее твоего, если только у тебя есть сердце.
– О! о! Да ты еще храбришься! Ну, так спровадьте его! – сказал толстяк, повернувшись к нему спиною.
– Убей меня, – заметил Орденер, – это все, чем я буду тебе обязан.
– Позвольте, господин Гаккет, – сказал старик с густой бородой, опиравшийся на свой длинный мушкет, – вы здесь у меня, и один я имею право отправить этого христианина к мертвецам рассказать им, что он у нас высмотрел.
Господин Гаккет расхохотался.
– Как угодно, милейший Джонас! Мне все равно, кто станет судить этого шпиона, лишь бы засудить его.
Старик обернулся к Орденеру:
– Ну, скажи-ка нам кто ты такой, зачем это понадобилось тебе узнать, что мы за люди?
Орденер хранил молчание. Окруженный странными защитниками Шумахера, ради которого он готов был пролить свою кровь, Орденер в эту минуту желал одной лишь смерти.
– Ваша милость не хочет удостоить нас ответом, – сказал старик. – Лиса тоже молчит, когда попадет в капкан. Прикончите с ним!
– Послушай, Джонас, – заметил Гаккет, – пусть Ган Исландец покажет нам свою силу над этим шпионом.
– Да, да! – с живостью подхватило несколько голов.
Изумленный, но не терявший мужества Орденер стал искать глазами Гана Исландца, против которого так храбро защищал свою жизнь в это утро и еще с большим удивлением увидал, что к нему приближался человек колоссального телосложение, одетый в костюм горцев.
Гигант устремил на Орденера бессмысленный зверский взор и спросил топор.
– Ты не Ган Исландец, – твердо сказал Орденер.
– Убей его! Убей его! – яростно вскричал Гаккет.
Орденер знал, что всякое сопротивление будет бесполезно. Желая в последний раз поцеловать локон волос Этели, он поднес руку к груди и при этом движении из-за пояса его выпала бумага.
– Что это за бумага? – спросил Гаккет. – Норбит, подними-ка ее.
Норбит, молодой человек, загорелые грубые черты лица которого дышали благородством, поднял и развернул бумагу.
– Боже мой! – вскричал он, – это охранительная грамота бедного Христофора Недлама, злополучного товарища, которого неделю тому назад казнили на Сконгенской площади за подделку монеты.
– Ну, возьми себе этот клочек бумаги, – сказал Гаккет тоном обманутого ожидания, – я думал, что это какой-нибудь важный документ. А ты, Ган, расправься-ка поскорей с этим молодчиком.
Молодой Норбит стал перед Орденером.
– Этот человек под моей защитой, – вскричал он, – пока голова моя на плечах, ни один волос не упадет с его головы. Я не допущу, чтобы издевались над охранительной грамотой моего друга Христофора Недлама.
При виде столь неожиданного защитника Орденер с умилением потупил голову; он вспомнил как надменно принято было им трогательное пожелание священника Афанасия Мюндера, чтобы дар умирающего оказал благодеяние путнику!
– Ба! Что за вздор, Норбит! – возразил Гаккет. – Этот человек шпион и должен умереть.
– Дайте сюда топор, – повторил гигант.
– Он не умрет! – вскричал Норбит. – Это возмутит дух бедного Недлама, которого подло вздернули на виселицу. Говорю вам, он не умрет, таково было предсмертное желание Недлама.
– Действительно, Норбит прав, – вмешался старый Джонас. – Как можете вы требовать смерти этого незнакомца, господин Гаккет, когда у него охранная грамота Христофора Недлама.
– Но ведь это шпион, соглядатай, – возразил Гаккет.
Старик стал возле Норбита перед Орденером, и оба твердили упрямо:
– У него охранная грамота Христофора Недлама, повешенного в Сконгене.
Гаккет понял, что придется уступить, когда вся толпа заволновалась, крича, что незнакомца нельзя убивать, когда при нем охранная грамота фальшивого монетчика Недлама.
– Ну, как знаете, – пробормотал он сквозь зубы с затаенной яростью, – будете пенять на себя.
– Будь он сам дьявол, я и то не убил бы его, – заметил Норбит с торжествующим видом.
Затем он обратился к Орденеру.
– Послушай, – продолжал он, – ты должно быть добрый товарищ, если злополучный Недлам передал тебе свою охранную грамоту. Мы королевские рудокопы и бунтуем теперь, чтобы освободиться от опеки. Господин Гаккет, которого ты видишь пред собой, говорит, будто мы бунтуем за какого то графа Шумахера, но я и в глаза его не видал. Послушай, дело наше правое; отвечай мне, как ответил бы своему святому покровителю. Хочешь идти с нами за одно?
Счастливая идее вдруг мелькнула в уме Орденера.
– Хочу, – ответил он.
Норбит подал ему свою саблю, которую тот взял молча.
– Брат, – сказал Норбит, – если ты задумаешь нам изменить, сперва убей меня.
В эту минуту под сводами подземелья раздался звук рожка и вдали послышались крики:
– Вот и Кеннибол!
XXXII
Иной раз внезапное вдохновение неожиданно освещает нашу душу, – и целый том размышлений и рассуждений не в состоянии выразить всю обширность его, или измерить его глубину, подобно тому как свет тысячи светильников не в силах сравниться с беспредельным и мгновенным блеском молнии.
И так, не станем анализировать того непреодолимого таинственного побуждение, повинуясь которому, благородный сын вице-короля Норвегии принял предложение Норбита и очутился в рядах бандитов, восставших на защиту Шумахера.
Нет сомнение, что в этом побуждении не малую долю занимало великодушное желание во что бы то ни стало проникнуть мрачную тайну, – желание, смешанное отчасти с горьким отвращением к жизни, с равнодушным отчаянием в будущности; но кроме того, Орденер никак не мог примириться с мыслью о виновности Шумахера и в этом поддерживали его подозрительность всего, что он видел, инстинктивное сознание лжи, а более всего любовь к Этели. Наконец им руководило безотчетное сознание важности той услуги, которую здравомыслящий друг может оказать Шумахеру в среде его ослепленных защитников.
XXXIII
Заслышав крики, возвестившие о прибытии знаменитого охотника Кеннибола, Гаккет поспешно бросился к нему на встречу, оставив Орденера с двумя другими начальниками.
– Наконец то, дружище Кеннибол! Идем, я представлю тебя вашему страшному предводителю, самому Гану Исландцу.
При этом имени Кеннибол, вошедший в подземелье бледный, задыхающийся, со всклоченными волосами, с лицом облитым потом, с окровавленными руками, отступил шага на три.
– Гану Исландцу!
– О! Успокойся, он будет помогать вам, как друг и товарищ, – заметил Гаккет.
Кеннибол не слушал его.
– Ган Исландец здесь! – повторил он.
– Ну да, – ответил Гаккет, подавляя двусмысленную усмешку, – не бойся…
– Как! – в третий раз перебил охотник. – Вы говорите, что Ган Исландец в этой шахте…
Гаккет обратился к окружающим:
– Что это, уж не рехнулся ли храбрый Кеннибол? Да ты и запоздал-то, должно быть, боясь Гана Исландца, – заметил он Кенниболу.
Кеннибол поднял руки к небу.
– Клянусь святой великомученицей Этельдерой Норвежской, не страх к Гану Исландцу, господин Гаккет, а сам Ган Исландец помешал мне прибыть сюда вовремя.
Ропот изумление поднялся при этих словах в толпе горцев и рудокопов, окружавших Кеннибола. Физиономие Гаккета снова омрачилась, как минуту тому назад при появлении и неожиданном спасении Орденера.
– Что? Что ты сказал? – спросил он, понизив голос.
– Я говорю, господин Гаккет, что если бы не ваш проклятый Ган Исландец, я был бы здесь до первого крика совы.
– Неужто! В чем же дело?
– Ох! Уже не спрашивайте лучше! Пусть побелеет моя борода в один день, как шкурка горностая, если я еще раз рискну охотиться за белым медведем.
– Уж не помял ли тебя медведь, чего добраго?
Кеннибол презрительно пожал плечами.
– Медведь! Вот страшилище-то! Чтобы Кеннибола помял медведь! Да за кого вы меня принимаете, господин Гаккет?
– Ах, сударь, если бы вы знали, что со мной случилось, – продолжал старый охотник, понизив голос, – вы не уверяли бы меня, что Ган Исландец здесь.
Гаккет снова смутился и поспешно схватил Кеннибола за руку, как бы опасаясь, чтобы он не подошел ближе к тому месту подземной площади, где над головами рудокопов виднелась огромная голова гиганта.
– Дружище Кеннибол, – сказал он почти торжественным тоном, – прошу тебя, расскажи мне толком, что тебя задержало. Ты понимаешь, что в настоящее время всякая безделица может иметь для нас важное значение.
– Это правда, – согласился Кеннибол после минутного раздумья.
Затем, уступив настоятельным просьбам Гаккета, он рассказал ему как в это утро с шестью товарищами преследовал он белого медведя почти до самых окрестностей Вальдергогской пещеры, не примечая в пылу охоты близости этой страшной местности; как на вой почти издыхающего зверя выбежал из пещеры малорослый, чудовище, демон и, размахивая каменным топором, кинулся защищать против них медведя. При появлении этого дьявольского существа, которое не могло быть никем другим кроме Гана, исландского демона, кровь застыла от ужаса в жилах семерых охотников; шесть его злополучных товарищей пали жертвой обоих чудовищ, а Кеннибол спасся лишь поспешным бегством, благодаря своему проворству, утомлению Гана Исландца, а главным образом, благодаря покровительству патрона охотников, святого Сильверста.
– И так, господин Гаккет, – докончил он свой страшный рассказ, изукрашенный цветистым красноречием горцев, – вы видите, что я запоздал не по своей вине. Скажите на милость, ну возможное ли это дело, чтобы этот исландский демон находился теперь здесь, в этой Апсилькорской шахте, как наш друг и союзник, когда я сегодня утром оставил его с медведем в Вальдергогском кустарнике у трупов моих злополучных товарищей? Уверяю вас, это немыслимая вещь. Я знаю теперь этого воплощенного демона; я сам видел его!
Гаккет, внимательно выслушавший его рассказ, заметил важным тоном:
– Дружище Кеннибол, когда ты говоришь о Гане Исландце, или об аде, знай, что для них все возможно. Все, что ты рассказал сию минуту, мне было уже раньше известно…
Выражение крайнего изумление и самой простодушной доверчивости появилось в суровых чертах старого охотника Кольских гор.
– Как?..
– Да, – продолжал Гаккет, в лице которого более зоркий наблюдатель мог бы уловить выражение насмешливого торжества, – я знал все, за исключением, конечно, того, что ты сам был героем этого печального приключения. Ган Исландец, идя со мной сюда, рассказал мне все это.
– Неужели! – вскричал Кеннибол, смотря на Гаккета со страхом и почтением.
Гаккет хладнокровно продолжал:
– Очень просто; но теперь ты можешь успокоиться; я сам представлю тебя этому страшному Гану Исландцу.
Кеннибол вскрикнул от ужаса.
– Говорю тебе, не бойся ничего, – повторил Гаккет, – смотри на него, как на вашего предводителя и товарища. Только чур! Не напоминай ему о сегодняшнем приключении. Понимаешь?
Надо было покориться, но не без живейшего внутреннего отвращение решился охотник приблизиться к демону. Они подошли к толпе, в которой находились Орденер, Джонас и Норбит.
– Бог в помощь, друзья мои Джонас, Норбит, – поздоровался Кеннибол.
– Спасибо на добром слове, Кеннибол, – ответил Джонас.
В эту минуту взгляд Кеннибола встретился с вгзлядом Орденера, который не спускал с него глаз.
– А, и вы здесь, молодой человек, – вскричал охотник, с живостью подходя к нему и протягивая свою грубую морщинистую руку, – добро пожаловать. По-видимому ваша смелая попытка увенчалась успехом?
Орденер, не понимая намеков горца, хотел было попросить у него объяснение, когда Норбит вскричал:
– Так ты знаешь этого незнакомца, Кеннибол?
– Святые угодники, знаю ли я его! Я его люблю и уважаю! Он, как все мы, стоит за наше правое дело.
С этими словами он бросил на Орденера значительный взгляд, но когда тот хотел ответить ему, Гаккет подвел к ним гиганта, от которого с ужасом сторонились все бандиты.
– Храбрый охотник Кеннибол, – сказал он, – вот ваш знаменитый предводитель, Ган Клипстадурский.
Скорее с изумлением, чем со страхом Кеннибол взглянул на исполинского разбойника и шепнул на ухо Гаккету:
– Господин Гаккет, Ган Исландец, с которым я встретился сегодня близ Вальдергога, был низок ростом…
Гаккет отвечал ему тихим голосом:
– Вспомни, Кеннибол! Демон!
– И то правда, – согласился легковерный охотник, – долго ли ему оборотиться.
С невольной дрожью он отошел в сторону и украдкой осенил себя крестным знамением.
