Текст книги "Ган Исландец"
Автор книги: Виктор Гюго
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)
XXXIV
В мрачном дубовом лесу, куда едва проникали бледные утренние сумерки, низкого роста человек подошел к другому, который по-видимому поджидал его. Разговор начался вполголоса.
– Простите, ваше сиятельство, что я заставил вас ждать. Меня задержали непредвиденные случайности…
– Что такое?
– Начальник горцев Кеннибол только в полночь пришел на сходку, а тем временем мы встревожены были неожиданным свидетелем.
– Свидетелем?
– Да, какой то субъект, как сумасшедший ворвался в наше сборище в шахте. Сперва я подумал, что это шпион и велел было убить его; но у него нашлась охранная грамота какого-то висельника, пользовавшегося уважением среди рудокопов, которые и приняли незнакомца под свое покровительство. Рассудив хорошенько, я полагаю, что это должно быть какой-нибудь искатель приключений или полоумный ученый. На всякий случай относительно его я уже принял свои меры.
– Ну, а вообще как идут дела?
– Превосходно. Рудокопы Гульдбранхаля и Фа-Рёра, под начальством молодого Норбита и Джонаса, кольские горцы под предводительством Кеннибола теперь должно быть уже выступили в путь. Их товарищи из Губфалло и Зунд-Моёра присоединятся к ним в четырех милях от Синей Звезды. Конгсберцы и отряд смиазенских кузнецов, которые, как известно высокородному графу, заставили уже отступить Вальстромский гарнизон, будут поджидать их несколько миль далее. Наконец, все эти соединенные банды остановятся на ночь в двух милях от Сконгена, в ущельях Черного Столба.
– Ну, а как принят был ваш Ган Исландец?
– Без малейшего недоверия.
– О! Как бы мне хотелось отмстить этому чудовищу за смерть сына! Как жаль, что он вывернулся из наших рук!
– Ваше сиятельство, пользуйтесь сперва именем Гана Исландца, чтобы отмстить Шумахеру, а потом мы найдем средство отмстить и самому Гану… Мятежники целый день будут в пути, на ночь же остановятся в ущельях Черного Столба, в двух милях от Сконгена.
– Что вы? Разве можно подпустить так близко к Сконгену такую банду разбойников?.. Мусдемон!..
– Вы меня подозреваете, граф! Пошлите, не теряя времени, гонца к полковнику Ветгайну, полк которого должен находиться теперь в Сконгене; предупредите его, что все скопище мятежников расположится сегодня ночью в ущельях Черного Столба, как нарочно созданных для засады…
– Понимаю, но зачем, милейший Мусдемон, навербовали вы такую гибель бунтовщиков?
– Граф, вы забываете, что чем значительнее будет мятеж, тем тяжелее преступление Шумахера и тем важнее ваша заслуга. Кроме того, необходимо разом положить конец бунту.
– Прекрасно! Но не слишком ли близко место стоянки к Сконгену?
– Из всех горных ущельев это единственное, в котором невозможно защищаться. Оттуда выйдут только те, кому назначено явиться перед судилищем.
– Превосходно!.. Однако, Мусдемон, мне хотелось бы поскорее развязаться с этим делом. Если с этой стороны все идет как нельзя лучше, зато с другой – мало утешительного. Вы знаете, что мы предприняли в Копенгагене тайные розыски насчет тех бумаг, которые могли попасть в руки какого-то Диспольсена?..
– Знаю, граф.
– Ну, так я недавно узнал, что этот интриган имел тайные сношение с проклятым астрологом Кумбизульсумом…
– Который на днях умер?
– Да; и при смерти этот старый колдун вручил агенту Шумахера бумаги…
– Чорт возьми! У него были мои письма, изложение нашего предприятия!..
– Вашего предприятие, Мусдемон?
– Виноват, ваше сиятельство; но к чему было доверяться этому шарлатану Кумбизульсуму!?.. Старому плуту!..
– Послушайте, Мусдемон, я не так недоверчив, как вы… Не без серьезных оснований верил я всегда в волшебную науку старого астролога.
– Вы, ваше сиятельство, могли верить в его науку, но зачем же было полагаться на его честность? Во всяком случае нам нечего бояться, граф. Диспольсен умер, бумаги пропали; а через несколько дней не будет и тех, кому они могли сослужить службу.
– Конечно; как бы то ни было, кто посмеет обвинить меня?
– Или меня, пользующегося покровительством вашего сиятельства?
– О да, вы всегда можете рассчитывать на меня; но прошу вас, не затягивайте этого дела. Я тотчас же пошлю гонца к полковнику. Пойдемте, слуги поджидают меня за этими кустами, мы отправимся прямо в Дронтгейм, откуда должно быть уже выехал мекленбуржец. Служите мне верой и правдой и я защищу вас от всех Кумбизульсумов и Диспольсенов на свете!
– Верьте, ваше сиятельство… Дьявол!
Оба исчезли в лесу; голоса их затихли мало-помалу и вскоре послышался топот двух лошадей.
XXXV
В то время как в одном из лесов, окружающих Смиазенское озеро происходил вышеописанный разговор, мятежники, разделившись на три отряда, вышли из Апсилькорской свинцовой рудокопни через главный вход, расположенный на дне глубокого оврага.
Орденер, который, не смотря на свое желание сблизиться с Кенниболом, попал в отряд Норбита, видел перед собой длинную процессию факелов, пламя которых, борясь с рассветом зарождающегося утра, отразилось в топорах, вилах, заступах, в железных наконечниках дубин, в тяжелых молотах, ломах, баграх и тому подобных грубых рабочих орудиях, какими только могли воспользоваться мятежники, не пренебрегая и обыкновенным оружием, свидетельствовавшим, что бунт был последствием заговора. Мушкеты, копья, сабли, карабины и пищали дополняли собой вооружение банды.
Когда солнце взошло над горизонтом и факелы издавали один лишь чад, Орденер мог лучше рассмотреть это странное войско, выступавшее в беспорядке с хриплыми песнями и дикими криками, и походившее на стаю голодных волков, почуявших запах трупа.
Все войско разделено было на три отряда или, скорее, на три толпы.
Впереди шли кольские горцы под предводительством Кеннибола, на которого все они походили как одеждой из звериных шкур, так и своими дикими суровыми физиономиями.
Далее следовали молодые рудокопы под начальством Норбита и старые – под командой Джонаса – в своих больших войлочных шляпах, в широких панталонах, с голыми руками и почерневшими лицами, с взглядом, тупо устремленным на солнце. Над этой беспорядочной толпой развевались там и сям огненного цвета знамена с различными надписями, как то: «Да здравствует Шумахер!» – «Освободим нашего благодетеля!» – «Свобода рудокопам!» – «Свобода графу Гриффенфельду!» – «Смерть Гульденлью!» – «Смерть притеснителям!» – «Смерть Алефельду!»
Бунтовщики смотрели на эти знамена скорее как на бесполезную ношу, чем на украшение, и они передавали их из рук в руки, когда знаменоносец уставал или хотел принять участие в нестройном хоре рожков и завываниях своих соратников.
Ариергард этого странного войска составлял десяток телег, запряженных оленями и большими ослами и предназначенных вероятно для фуража. Гигант, приведенный Гаккетом, один шел впереди отряда с дубиною и топором, а в некотором отдалении позади него с затаенным ужасом следовали первые ряды горцев Кеннибола, который не спускал глаз с этого дьявольского вождя, ожидая, что он того гляди изменит свой вид.
С дикими криками и оглашая сосновые леса звуками рожков, банда мятежников спустилась с южных гор Дронтгеймского округа. Тут присоединились к ним отдельные отряды из Сунд-Мора, Губфалло, Конгсберга и толпа смиазенских кузнецов, представлявших странный контраст с прочими бунтовщиками. Эти рослые, сильные люди, вооруженные клещами и молотами, в кирасах из широких медных пластинок, с деревянным крестом вместо знамени, мерно выступали вперед, распевая библейские псалмы. Предводителем их был крестоносец, шедший во главе без всякого оружия.
Все эти скопища мятежников не встречали ни души на пути своем. При их приближении пастухи загоняли стада свои в пещеры, поселяне бежали из деревень. Житель равнин и долин везде одинаков; он равно боится и разбойника и полицейского.
В таком порядке проходили они по холмам и лесам, редко встречая на пути селения; следовали по извилистым дорогам, на которых виднелось больше звериных, чем человеческих следов, огибали озера, переправлялись через потоки, овраги и болота.
Орденеру совсем незнакома была местность, по которой ему приходилось идти. Раз только взор его приметил вдали на горизонте виднеющуюся скалу и, обратившись к одному из своих спутников, он спросил.
– Приятель, что это за скала виднеется там на юге?
– Ястребиная шея, Ольемский утес, – ответил ему рудокоп.
Орденер глубоко вздохнул.
XXXVI
Обезьяна, попугаи, гребешки и ленты, все приготовлено у графини Алефельд к приезду поручика Фредерика. Она выписала даже за дорогую цену последний роман знаменитой Скюдери. В роскошном переплете с позолоченными чеканными застежками он положен был по ее приказанию среди флаконов с духами и коробочек с мушками на элегантном туалете с золочеными ножками и с мозаичной инкрустацией в будущем будуаре ее ненаглядного Фредерика.
Исполнив таким образом эту мелочную материнскую заботливость, которая смягчила на время ее злобную натуру, она стала обдумывать, как бы вернее и скорее погубить Шумахера и Этель, которые с отъездом Левина лишились своего последнего защитника.
В короткий промежуток времени в Мункгольмской крепости произошло несколько событий, о которых графиня Алефельд имела самые смутные понятия. Кто этот раб, вассал или чужак, которого, судя по уклончивым и загадочным словам Фредерика, полюбила дочь бывшего канцлера? В каких отношениях мог находиться барон Орденер к Мункгольмским узникам? Что за непонятная причина его странного отсутствие в то время, когда оба королевства заняты были его близкой свадьбой с Ульрикой Алефельд, которой он по-видимому чуждался? Наконец, что произошло при свидании Левина Кнуда с Шумахером?…
Ум графини терялся в догадках и предположениях. В конце концов, чтобы выеснить себе эти тайны, она решилась лично отправиться в Мункгольм, побуждаемая с одной стороны женским любопытством, с другой – ненавистью к врагам.
Однажды вечером, когда Этель находилась одна в саду крепости и в шестой раз принималась чертить алмазом своего перстня какие-то таинственные буквы на черном столбе у входа, на пороге которого в последний раз видела она своего Орденера, дверь отворилась.
Молодая девушка вздрогнула. В первый раз еще отворялась эта дверь, с тех пор как она захлопнулась за Орденером.
Бледная, высокая женщина, одетая в белое платье, стояла перед Этелью, с сладостной, как отравленный мед, улыбкой, с кротким, доброжелательным взглядом, в котором сверкало по временам выражение ненависти, досады и невольного удивления.
Этель смотрела на нее с изумлением, граничащим с страхом. После смерти ее старой кормилицы, скончавшейся на ее руках, это была первая женщина, которую видела она в мрачных стенах Мункгольмской крепости.
– Дитя мое, – нежно спросила незнакомка, – вы дочь мункгольмского узника?
Этель невольно отвернулась. Незнакомка не внушала ей доверие, ей казалось, что даже дыхание этого нежного голоса было отравлено ядом.
– Меня зовут Этель Шумахер, – ответила она после минутного молчания, – отец говорил мне, что в колыбели меня называли графиней Тонгсберг и княжной Воллин.
– Ваш отец говорил вам это!.. – вскричала незнакомка с выражением, которое поспешила смягчить, добавив: – Сколько горя вытерпели вы!
– Горе постигло меня при моем рождении, – ответила молодая девушка. – Батюшка говорит, что оно не оставит меня до могилы.
Улыбка мелькнула на губах незнакомки, которая продолжала сострадательным тоном:
– И вы не ропщете на тех, кто бросил вас в эту темницу? Вы не проклинаете виновников вашего несчастия?
– Нет, наши проклятие могут накликать несчастие на тех, которые заставляют нас страдать.
– А знаете ли вы, – бесстрастно продолжала незнакомка, – кто виновник ваших страданий?
После минутного раздумья Этель сказала.
– Все делается по воле Божией.
– Ваш отец никогда не говорит вам о короле?
– О короле?.. Я не знаю его, но молюсь за него каждое утро и вечер.
Этель не поняла, отчего при этом ответе незнакомка закусила себе губы.
– Ваш несчастный отец никогда не называл вам в минуту раздражение своих заклятых врагов, генерала Аренсдорфа, епископа Сполисона, канцлера Алефельда?..
– Я никогда не слыхала таких имен.
– А известно ли вам имя Левина Кнуда?
Воспоминание о сцене, происходившей два дня тому назад между Дронтгеймским губернатором и Шумахером, было еще слишком живо в уме Этели, чтобы она забыла имя Левина Кнуда.
– Левин Кнуд? – повторила она. – Мне кажется, батюшка больше всех любит и уважает этого человека.
– Как!
– Да, – продолжала молодая девушка, – этого Левина Кнуда с жаром защищал третьего дня батюшка против наветов Дронтгеймского губернатора.
При этих словах удивление незнакомки удвоилось.
– Против Дронтгеймского губернатора. Не издевайтесь надо мной, моя милая; я пришла сюда для вашей же пользы. Не может быть, чтобы отец ваш защищал генерала Левина Кнуда от наветов Дронтгеймского губернатора!
– Генерала! Мне кажется капитана Левина Кнуда… Ах, нет! Ваша правда. Мой отец, – продолжала Этель – показал столько же любви к этому генералу Левину Кнуду, сколько ненависти к Дронтгеймскому губернатору.
«Вот еще странная тайна!» – подумала бледная высокая женщина, любопытство которой росло с каждой минутой.
– Милое дитя, что же произошло между вашим отцом и Дронтгеймским губернатором?
Эти вопросы утомили бедную девушку, и она пристально посмотрела на незнакомку.
– Разве я преступница, что вы допрашиваете меня таким образом?
Этот простой вопрос по-видимому смутил незнакомку, которая почувствовала, что коварство изменило ей. Тем не менее она продолжала слегка обиженным тоном.
– Вы бы не сказали мне этого, если бы знали, для чего и для кого пришла я сюда…
– Как! – вскричала Этель, – Вы от него? Вы принесли мне весточку от…
Вся кровь бросилась ей в лицо; сердце ее сильно забилось в груди, волнуемой нетерпением и беспокойством.
– От кого? – спросила незнакомка.
Молодая девушка не решилась произнести имя своего возлюбленного. В глазах незнакомки приметила она блеск мрачной, как бы адской радости и сказала печально.
– Так вы его не знаете!
Выражение обманутого ожидание второй раз появилось на ласковом лице посетительницы.
– Бедная девушка! Чем могу я помочь вам?
Этель не слушала ее. Мысли увлекли ее в северные горы за отважным путешественником. Голова ее поникла на грудь, руки невольно скрестились.
– Надеется ли ваш батюшка выйти когда-нибудь из этой тюрьмы?
Она дважды повторила этот вопрос, пока Этель вышла из задумчивости.
– Да, – ответила она.
Слезы навернулись на ее глазах.
Глаза незнакомки сверкнули при этом ответе.
– Надеется, говорите вы! Как?.. Каким образом?.. Когда?..
– Он надеется, что смерть освободит его из тюрьмы.
Иной раз простота юной невинной души оказывается настолько могущественной, что разрушает хитросплетение заматерелого в коварстве сердца. Мысль эта должно быть пришла на ум незнакомки, которая вдруг изменилась в лице и, положив свою холодную руку на плечо Этели, сказала почти чистосердечно:
– Послушайте, знаете ли вы, что жизни вашего отца грозит новая опасность? Что его подозревают как подстрекателя в мятеже северных рудокопов?
Этель не поняла этого вопроса и с удивлением устремила свои большие черные глаза на незнакомку.
– Что вы хотите сказать?
– Я говорю, что ваш отец составил заговор против правительства; что его виновность почти дознана, что его преступление влечет за собою смертную казнь…
– Смертную казнь! Преступление!.. – вскричала несчастная девушка.
– Преступление и смертная казнь, – торжественно повторила незнакомка.
– Мой отец! – вскричала Этель, – мой несчастный благородный отец, который проводит целые дни, слушая как я читаю ему Эдду и Евангелие, он заговорщик? Что он вам сделал?
– Не смотрите на меня таким образом; повторяю вам, я не из числа ваши врагов. Я только предупреждаю вас, что вашего отца подозревают в тяжком преступлении. Быть может, вместо ненависти, я скорее заслуживаю благодарности.
Этот упрек тронул Этель.
– О, сударыня, простите меня! До сих пор мы не встречали ни одного живого существа, которое бы не относилось к нам враждебно. Простите меня, если я не доверяла вам.
Незнакомка улыбнулась.
– Как, дитя мое! До сих пор вы не встречали еще ни одного дружеского существа?..
Щеки Этели вспыхнули румянцем. Одну минуту она колебалась в нерешимости.
– Да… Богу известно, что мы нашли только одного друга…
– Одного? – поспешно спросила незнакомка. – Прошу вас назовите мне его; вы не знаете как это важно… для спасения вашего батюшки… Кто этот друг?
– Не знаю, – сказала Этель.
Незнакомка побледнела.
– Вы насмехаетесь надо мной, между тем как я хочу вам помочь. Подумайте, дело идет о жизни вашего отца. Кто он? Скажите мне, кто этот друг, о котором вы мне говорили?
– Бог мне свидетель, сударыня, что я знаю только его имя: Орденер.
Этель произнесла эти слова с таким затруднением, которое испытываем мы, открывая постороннему человеку священное имя, пробуждающее в нас самые отрадные воспоминания.
– Орденер! Орденер! – с странным волнением повторила незнакомка, конвульсивно теребя белые кружева своего покрывала. – А как зовут его отца? – спросила она, запинаясь.
– Не знаю, – ответила молодая девушка. – Что мне за дело до его семьи и отца. Орденер, сударыня, самый благородный человек в мире!
Увы! Тон этих слов открыл сердечную тайну Этели.
Незнакомка приняла спокойную важную осанку и спросила, устремив на молодую девушку пристальный взгляд.
– Слышали вы о скорой свадьбе сына вице-короля с дочерью нынешнего великого канцлера, графа Алефельда?
Она принуждена была повторить свой вопрос, чтобы привлечь на него внимание Этели, мысли которой блуждали вдали.
– Кажется, слышала.
Ее спокойствие и равнодушие по-видимому донельзя поразили незнакомку.
– Ну, что же вы думаете об этом союзе?
Невозможно было приметить хотя бы малейшую перемену во взорах Этели, когда она ответила:
– По правде сказать, ничего. Дай Бог, чтобы союз их оказался счастливым.
– Но ведь граф Гульденлью и граф Алефельд, родители помолвленных, заклятые враги вашего отца.
– Все же я желаю счастия их детям, – тихо повторила Этель.
– Мне пришло в голову, – продолжала коварная незнакомка, – так как жизнь вашего отца находится в опасности, вы могли бы, по случаю предстоящего брака, просить помилование у сына вице-короля.
– Бог наградит вас за вашу добрую заботливость, сударыня. Но разве просьба моя дойдет до сына вице-короля?
Искреннее простодушие этих слов до такой степени поразило незнакомку, что та вскрикнула с изумлением.
– Как! Разве вы его не знаете?
– Этого вельможу! – удивилась Этель. – Вы забываете, что до сих пор я не делала шагу из этой крепости.
– Это правда, – пробормотала сквозь зубы незнакомка. – Что же лгал мне этот выживший из ума Левин? Очевидно, она не знает его…
– Однако, это немыслимая вещь! – продолжала она громким голосом, – Вы должны были видеть сына вице-короля, он был здесь.
– Может быть, сударыня. Но из всех, приходивших сюда я не знаю никого, кроме моего Орденера…
– Вашего Орденера!.. – перебила незнакомка и продолжала, как бы не примечая смущение Этели: – Знаете вы молодого человека с благородной открытой физиономией, с стройным станом, с важной твердой поступью? Взор его величествен и благосклонен, лицо нежное, как у молодой девушки, волосы каштановые?..
– Ах! – вскричала несчастная Этель. – Это он! Это жених мой! Мой обожаемый Орденер! Не слыхали ли вы о нем чего?.. Где вы встретились с ним?.. Не правда ли, он сказал вам, что удостоил меня своей любовью? Говорил вам, как горячо я люблю его? Увы! У несчастной узницы нет другого утешение в этом мире!.. Великодушный друг! Нет еще недели, как стоял он на этом самом месте в зеленом плаще, под которым билось его благородное сердце, с черным пером, так красиво развевавшемся над его прекрасным челом!..
Этель вдруг замолчала. Она приметила, что незнакомка дрожит, бледнеет и краснеет; и наконец услышала эти безжалостные слова.
– Несчастная! Ты любишь Орденера Гульденлью, жениха Ульрики Алефельд, сына смертельного врага твоего отца, вице-короля Норвегии.
Этель упала без чувств.
XXXVII
– А что, старый товарищ Гульдон Стайнер, вечерний-то ветерок не на шутку хлещет по моему лицу волосьями моей шапки?
С этими словами Кеннибол, отведя на минуту взор свой от великана, шествовавшего во главе мятежников, обратился к одному из случившихся возле него горцев.
Стайнер покачал головой, и тяжело вдохнув от усталости, переложил знамя с одного плеча на другое.
– Гм!.. Я полагаю, начальник, что в этих проклятых ущельях Черного Столба, где ветер бушует как поток, нам не согреться и на раскаленных угольях.
– Надо будет развести такой костер, чтобы всполошились все старые совы на вершинах скал и в развалинах. Терпеть не могу я этих сов; в ужасную ночь, когда привиделась мне фея Убфем, она явилась передо мною в виде совы.
– Клянусь святым Сильвестром! – пробормотал Гульдон Стайнер, отворачивая голову. – Ангел ветра безжалостно бьет нас своими крыльями! По-моему, Кеннибол, следовало бы поджечь все горные ели. Прекрасное бы вышло зрелище: войско греется целым лесом!
– Избави Боже, приятель Гульдон! А дикие козы!.. Кречеты, фазаны! Жарить дичину расчудесное дело; но зачем же жечь ее!
Старый Гульдон засмеялся.
– Начальник! Ты все тот же чорт Кеннибол, волк для диких коз, медведь для волков и буйвол для медведей!
– А далеко ли до Черного Столба? – спросил кто-то из охотников.
– К ночи, товарищ, мы достигнем ущелий, – ответил Кеннибол, – теперь же приближаемся к Четырем Крестам.
На минуту водворилось молчание; только слышен был шум многочисленных шегов, завывание ветра и отдаленное пение смиазенских кузнецов.
– Дружище Гульдон Стайнер, – спросил Кеннибол, перестав насвистывать охотничью песню Роллона, – говорят, ты недавно вернулся из Дронтгейма?
– Да, начальник. Мой брат, рыбак Георг Стайнер, захворал, и я работал за него в лодке, чтобы его несчастная семья не умерла с голоду, пока он умирал от болезни.
– Так. А не случалось ли тебе, когда ты был в Дронтгейме, видеть там этого графа, узника… Шумахера… Глеффенгема… как бишь его зовут-то? Ну да того, за которого мы взбунтовались, чтобы освободиться от королевской опеки, и чей герб несешь ты на этом знамени огненного цвета?
– Да, его не легко таскать! – промолвил Гульдон. – Ты спрашиваешь об узнике Мункгольмской крепости, о графе… ну да все равно как ни зовут его. Но как же ты хочешь, начальник, чтобы я его видел? Для этого, – продолжал он, понизив голос, – необходимо иметь глаза того демона, который идет впереди вас, не оставляя, однако, за собой серного запаха, – глаза этого Гана Исландца, который видит сквозь стены, или кольцо феи Маб, которая может проникнуть даже в замочную скважину. Я убежден, что в эту минуту среди нас только один человек видел графа… узника, о котором ты спрашиваешь меня.
– Один?.. Да, правда, господин Гаккет! Но его теперь нет с нами. Он покинул нас прошлой ночью, чтобы вернуться…
– Да я не о господине Гаккете говорю тебе, начальник.
– О ком же?
– А вон об этом молодчике в зеленом плаще, с черным пером, который как с неба свалился к нам прошлой ночью…
– Ну?
– Ну, – продолжал Гульдон, приближаясь к Кенниболу, – вот он-то и знает графа… того знаменитого графа, все равно как я тебя, начальник Кеннибол.
Кеннибол взглянул на Гульдона, подмигнул ему левым глазом и ударив его по плечу, вскричал с торжеством человека, довольного своей проницательностью:
– Представь себе, я это подозревал!
– Да, начальник, – продолжал Гульдон Стайнер, снова перекладывая огненного цвета знамя с одного плеча на другое, – могу уверить тебя, что этот зеленый молодчик видел графа… как бишь его зовут-то? Ну того, за которого мы будем драться… в самой Мункгольмской крепости, и по-видимому, ему так же хотелось проникнуть в эту тюрьму, как нам с тобой войти в королевский парк.
– Откуда же ты это узнал, приятель?
Старый горец схватил Кеннибола за руку и с подозрительной осторожностью распахнул свой кожаный плащ.
– Погляди-ка! – сказал он ему.
– С нами крестная сила! – вскричал Кеннибол. – Блестит как настоящий алмаз!
Действительно, роскошная бриллиянтовая пряжка красовалась на грубом поясе Гульдона Стайнера.
– Да это и есть настоящий алмаз, – возразил горец, снова запахивая полы плаща, – это так же верно, как то, что от луны два дня пути до земли и что мой пояс сделан из буйволовой кожи.
Лицо Кеннибола омрачилось, выражение изумление сменилось на нем суровостью. Он потупил глаза в землю, произнеся с грозной торжественностью:
– Гульдон Стайнер, уроженец деревни Шоль-Се в Кольских горах, твой отец, Медпрат Стайнер, безупречно дожил до ста двух лет, потому что убить нечаянно королевскую лань или лося не составляет еще преступления. Гульдон Стайнер, твоей седой голове добрых пятьдесят семь лет, возраст, считающийся молодежью только у одних сов. Старый товарищ, мне хотелось бы, чтобы алмазы этой пряжки превратились в просяные зерна, если ты добыл их не таким же законным путем, каким королевский фазан получает свинцовую пулю мушкета.
Произнося это странное увещание, голос начальника горцев звучал в одно и тоже время угрозой и трогательным убеждением.
– Как верно то, что ваш начальник Кеннибол самый отважный охотник Кольских гор, – отвечал Гульдон без малейшего замешательства, – и что эти алмазы неподдельные камни, так же верно и то, что я законно владею ими.
– Полно, так ли? – возразил Кеннибол тоном, выражавшим и доверие, и сомнение.
– Клянусь Богом и моим святым патроном, дело было так, – отвечал Гульдон. – Однажды вечером – неделю тому назад – едва успел я указать дорогу к Дронтгеймскому Спладгесту землякам, которые несли труп офицера, найденный на Урхтальском берегу, – какой-то молодчик, подойдя к моей лодке, закричал мне: «В Мункгольм!» Я, начальник, не обратил было внимания: какой птице охота летать вокруг клетки? Осанка у молодого человека была гордая, величественная, сопровождал его слуга с двумя лошадьми, и вот не обращая на меня внимание, он прыгнул ко мне в лодку. Делать нечего, я взял мои весла, то есть весла моего брата, и отчалил. Когда мы приехали, молодой человек, поговорив с сержантом, должно быть начальником крепости, бросил мне – Бога беру во свидетели – вместо платы алмазную пряжку, которую я тебе показывал и которая досталась бы моему брату Георгу, а не мне, если в ту минуту, когда нанял меня путешественник, не кончил день моей работы за Георга. Вот тебе и весь сказ, Кеннибол.
– Тем лучше для тебя.
Мало-помалу от природы мрачные и суровые черты лица охотника прояснились, и смягчившимся голосом он спросил Гульдона:
– А точно ли ты уверен, старый товарищ, что это тот самый молодчик, который идет за нами в отряде Норбита.
– Уверен ли! Да я из целой тысячи узнаю лицо моего благодетеля; и в добавок тот же плащ, то же черное перо…
– Верю, верю, Гульдон.
– И, ясное дело, что он хотел видеться с знаменитым узником, потому что, если бы тут не было какой-нибудь тайны, разве стал бы он так щедро награждать перевозчика? Он и теперь неспроста пристал к нам.
– И то правда.
– Мне даже сдается, начальник, что граф-то, которого мы хотим освободить, больше доверяет этому молодому незнакомцу, чем господину Гаккету, который, правду сказать, только и умеет, что мяукать дикой кошкой.
Кеннибол выразительно кивнул головой.
– Я того же мнение, товарищ, и в этом деле скорее послушаюсь этого незнакомца, чем Гаккета. Клянусь святым Сильвестром и Олаем, товарищ Гульдон, если нами предводительствует теперь исландский демон, то этим мы более обязаны незнакомцу, чем болтливой сороке Гаккету.
– Ты так думаешь, начальник?.. – спросил Гульдон.
Кеннибол хотел было ответить, как вдруг Норбит хлопнул его по плечу.
– Кеннибол, нам изменили! Гормон Воестрем только что прибыл с юга и говорит, что весь полк стрелков выступил против нас. Шлезвигские уланы уже в Спарбо, три отряда датских драгун поджидают лошадей в Левиче. Вся дорога точно позеленела от их зеленых мундиров. Поспешим занять Сконген, не останавливаясь на ночлег. Там по крайней мере, мы можем защищаться. Гормон к тому же уверяет, что видел блеск мушкетов в кустарниках ущелья Черного Столба.
Молодой начальник был бледен и взволнован, однако взгляд и тон его голоса выражали мужественную решимость.
– Быть не может, – вскричал Кеннибол.
– К несчастию это так, – ответил Норбит.
– Но господин Гаккет…
– Изменник или трус, поверь мне, товарищ Кеннибол… Ну, где этот Гаккет?..
В эту минуту старый Джонас подошел к двум начальникам. По глубокому унынию, выражавшемуся в чертах его лица, легко можно было видеть, что ему известна уже роковая новость.
Взгляды старых товарищей Джонаса и Кеннибола встретились и оба как бы по молчаливому согласию покачали головой.
– Ну что, Джонас? – спросил Норбит.
Старый начальник Фа-Рёрских рудокопов медленно потер рукою морщинистый лоб, и тихо ответил на вопросительный взгляд старого предводителя Кольских горцев:
– Да, к несчастию все это слишком справедливо, Гормон Воестрем сам видел их.
– В таком случае, что же делать? – спросил Кеннибол.
– Что делать? – повторил Джонас.
– Полагаю, товарищ Джонас, что нам благоразумнее остановиться.
– А еще благоразумнее, брат Кеннибол, отступить.
– Остановиться! Отступить! – вскричал Норбит. – Напротив, надо идти вперед!
Оба старика холодно и удивленно взглянули на молодого человека.
– Идти вперед! – повторил Кеннибол. – А Мункгольмские стрелки?
– А Шлезвигские уланы! – подхватил Джонас.
– А Датские драгуны! – напомнил Кеннибол.
Норбит топнул ногой.
– А Королевская опека! А моя мать, умирающая от голода и холода!
– Чорт возьми эту Королевскую опеку! – вскричал рудокоп Джонас с невольной дрожью.
– Что нам за дело до нее! – возразил горец Кеннибол.
Джонас взял Кеннибола за руку.
– Эх, товарищ! Ты охотник и не знаешь как сладка эта опека нашего доброго государя Христиана IV. Да избавит нас от нее святой король Олай!
– Ищи этой защиты у своей сабли! – мрачно заметил Норбит.
– Ты за смелым словцом в карман не полезешь, товарищ Норбит, – сказал Кеннибол, – а подумай только, что будет, если мы двинемся дальше и все зеленые мундиры…
– А ты думаешь нас лучше встретят в горах? Как лисиц, бегущих от волков! Бунт и имена наши уже известны, по-моему, умирать так умирать, лучше пуля мушкета, чем петля виселицы!
Джонас одобрительно кивнул головой.
– Чорт возьми! Братьям нашим опека! Самим нам виселица! Мне кажется, Норбит прав.
– Дай руку, храбрый товарищ! – вскричал Кеннибол, обращаясь к Норбиту. – Опасность грозит нам и спереди и с тылу. Лучше прямо броситься в пропасть, чем упасть в нее навзничь.
– Так идем же! – вскричал старый Джонас, стукнув эфесом своей сабли.
Норбит с живостью пожал им руки.
