Текст книги "Инженер Петра Великого 7 (СИ)"

Автор книги: Виктор Гросов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

Параллельно шла работа над сердцем аппарата – горелкой, которой я занимался лично. От первоначальной идеи сложной форсунки (хотел использовать технический спирт распыляемый под давлением) пришлось отказаться: в походной кузнице не было ни инструментов, ни материалов для такой тонкой работы. Решение, как и в случае с оболочкой, оказалось примитивным и эффективным. Кузнецы, ругаясь на чем свет стоит, согнули из нескольких листов трофейного железа большую, широкую жаровню. Про себя я окрестил ее «Сердце Дракона». Никакого распыления, никакого давления. Внутрь этой плошки укладывался толстый слой пакли, щедро пропитанной смесью спирта и сала. При поджигании она давала ревущий столб огня. Нерегулируемый, опасный, работающий по принципу «включил и молись», зато способный за считанные минуты нагреть сотни кубометров воздуха.

Вооружение для нашего «Вознесения» тоже было штучным товаром. Я отобрал самый легкий из оставшихся зарядов «Дыхания Дьявола». В его корпус мы встроили простой механизм сброса: к бомбе крепилась веревка, второй конец которой был привязан к бикфордову шнуру на подвесной корзине. Расчет был прост: по мере горения шнура огонь дойдет до веревки и пережжет ее. Бомба полетит вниз. Ночами я пытался рассчитать время падения и горения шнура, учесть высоту, скорость ветра и еще десяток неизвестных переменных. Это была стрельба из пушки по воробьям с завязанными глазами, но другого выхода не было. С другой стороны – сто тысяч – попробуй тут промахнуться. Но надо было попасть только в одного человека, причем эффектно, возбуждая страх в армии врага.

Разумеется, вся эта лихорадочная и странная деятельность не укрылась от Анри Дюпре. Он с пытливым умом инженера требовал объяснений. Однажды вечером он подошел ко мне, когда я проверял прочность одного из пропитанных смолой полотнищ.

– Мсье Петр, – начал он через толмача, – я вижу, вы затеяли нечто грандиозное. И, как инженер, сгораю от любопытства. Не скрою, я также вижу огромные риски в вашей конструкции. Возможно, мой опыт мог бы быть полезен.

Оторвавшись от работы, я посмотрел на него.

– Анри, я ценю ваше предложение. И ваш опыт, без сомнения, бесценен. Но вы должны понять, – я сделал паузу, подбирая слова, – наш контракт – это договор о работе, а не о доверии. Доверие зарабатывается делами. И временем. Вы все еще подданный французского короля, а этот проект имеет высшую государственную важность для Российской Империи. Я не могу посвятить вас в детали. И не буду. Пока. Надеюсь на ваше понимание.

Он выслушал перевод, и на его лице не отразилось ни обиды, ни разочарования. Лишь кривая усмешка.

– Я понимаю, мсье. Лучше, чем вы думаете. – Он кивнул в сторону швейной мастерской. – Но позвольте один совет… как инженер инженеру. Что бы вы ни строили, помните: машина всегда честнее человека. Она либо работает, либо нет. И она не прощает ошибок в расчетах.

С этими словами он развернулся и ушел. Дюпре понял, что пока останется наблюдателем, а я получил подтверждение, что его мозг не дремлет.

Через трое суток лихорадочной работы наш первенец был готов. Он лежал на земле огромной бесформенной кучей, уродливый, пестрый, пропитанный смолой шар, напоминавший тушу диковинного зверя. Для финальных испытаний я выбрал глубокую, скрытую от посторонних глаз лощину к которой мы подошли на исходе дня. Безветренная и темная ночь казалась идеальной. Сгрудившись на склонах, солдаты затаили дыхание. В воздухе витал их возбужденный шепот – ожидание чуда.

В центре расстеленной оболочки застыл «Леший». На его бронированной крыше, по моему приказу, смонтировали «Сердце Дракона» – нашу гигантскую жаровню. Теперь он был мобильной стартовой площадкой, маткой для нашего огненного змея. Я сам поднес к пропитанной спиртом пакле тлеющий фитиль. Глухо ухнуло, и из жаровни вырвался ревущий столб оранжевого пламени, на мгновение озарив испуганные и восторженные лица солдат. В глубине души я волновался, ведь если полыхнет, то сгорит как салфетка на ветру.

Воздух внутри уродливого мешка раскалялся. Медленно, нехотя, расправлялись складки на оболочке – шар оживал. Сначала он надулся, превратившись в приземистый холм, затем задрожал и, наконец, с натужным скрипом просмоленной ткани начал отрываться от земли.

– Держать! – рявкнул я.

Десятки солдат, вцепившись в привязанные к основанию веревки, с трудом удерживали рвущуюся в небо махину. Невероятное зрелище: сшитый из мешков и знамен, просмоленный, неуклюжий, он все же летел! Поднимаясь все выше, он завис на высоте нескольких десятков метров, тускло поблескивая в свете собственного пламени. Живое доказательство того, что мой самый безумный план имел право на существование.

Я сам не верил в то, что получилось.

По склонам лощины прокатился многоголосый вздох, полный суеверного ужаса и восторга. Солдаты крестились, кто-то падал на колени, шепча молитвы. Для них это было настоящее божественное знамение, сотворенное волей их командира.

Для меня же пробный запуск стал отрезвляющим душем. Тяжелый подъем, нестабильное пламя горелки… Эта конструкция работала на пределе своих возможностей. О пилотируемом полете не шло и речи – аппарат едва поднимал сам себя и легкую корзину. Но для беспилотной разведки и сброса одного заряда его мощи должно было хватить. План оставался в силе, хотя теперь превращался в азартную игру со стихией. Управлять этим летучим монстром было невозможно. Его мог вести только ветер.

Эйфория от успешного испытания наложилась на усталость от бесконечной гонки. Мы были на пределе. Нужен был последний рывок. И именно в этот момент Дубов, вернувшись из дальней разведки, принес весть, которую я счел знаком судьбы.

– Ваше благородие! – доложил он, разворачивая на столе карту. – В десяти верстах к западу – узкая, глубокая балка. С трех сторон скалы, заросшие лесом. Идеальное место для разведывания. – Его палец указал на ничем не примечательную зеленую линию. – Мои люди прошли ее насквозь, никого не встретили. Но самое интересное – наткнулись на следы. Небольшой татарский разъезд, человек тридцать. Похоже, они там стояли лагерем, но как только нас зачуяли, тут же убрались. Да так спешили, что побросали часть снаряжения: сломанный котел, несколько седельных сумок. Драпали, аж пятки сверкали.

Я склонился над картой. Узкая балка – идеальное укрытие от порывов ветра для финального, боевого запуска. А поспешное бегство татар… лучшее подтверждение того, что наша тактика работает. Они боятся. Избегают прямого столкновения.

В шатер вошел Дюпре. Бросив быстрый взгляд на карту и на возбужденное лицо Дубова, он спросил через толмача:

– Господа, вы обсуждаете эту балку?

– Да, Анри. Похоже, мы нашли идеальное место для нашего… финального рывка.

Француз нахмурился, его взгляд снова впился в карту.

– Мсье, позвольте мне высказать сомнение. Профессиональный военный никогда не оставит столь удобный для засады проход без присмотра. То, что он пуст, – само по себе подозрительно. А следы поспешного бегства… – он сделал паузу, – слишком похожи на приманку. На плохую театральную постановку.

На мгновение я заколебался. В его доводах была железная логика. Но тут же ее перебила ядовитая мысль: а не пытается ли этот хитрый француз заставить меня потерять время, отговорив от идеального для запуска места? Затянуть, замедлить, саботировать?

Усталость и пьянящее чувство успеха решили за меня. Я вымотан. Люди вымотаны. Нам отчаянно требовалась передышка, укрытие. А главное, я цеплялся за «доказательства» их страха.

Даже Дубов, кашлянув, решился вставить слово:

– Место и впрямь уж больно тихое, ваше благородие. Как в могиле. Но мы проверили все вокруг, даже десяток солдат послал в обход, чтобы проверить, нет ли кого на склоне – чисто.

– Ценю вашу осторожность, господа, – ответил я. – Но вы мыслите канонами привычной войны. Мы же ведем войну страха. Они боятся нас, и это факт. Разведка подтвердила – балка чиста.

Подойдя к выходу из шатра, я указал на шест, на котором трепетал длинный шелковый вымпел – моя примитивная метеостанция. Он указывал строго на запад.

– И ветер нам благоволит. Войдем туда на рассвете, дождемся устойчивого потока, запустим аппарат. Решение принято.

Я верил Дубову, он же человек де ла Серды, а раз он говорит, что проверил даже склоны, то все хорошо.

Дюпре ничего не ответил, едва заметно пожал плечами и отошел от стола. Он сделал то, что должен был – предупредил. Я сделал то, что считал нужным – проигнорировал его.

Рассветное солнце едва тронуло верхушки холмов, когда голова нашей колонны втянулась в темную пасть балки. Вчерашние предупреждения не прошли даром: солдаты шли напряженно, оглядываясь на нависающие скалы. Несколько десятков человек, время от времени, подымались по склоны в попытках рассмотреть возможного неприятеля. Не всем удавалось это сделать, но пока было без происшествий. В центре колонны, на бронированной спине «Лешего», покоилось сложенное тело «Вознесения». Машина медленно ползла по дну ущелья, готовая в любой момент стать стартовой площадкой.

Пройдя примерно половину ущелья, я отдал приказ на остановку. Место было идеальным: широкая площадка, укрытая от ветра.

– Начинаем! – скомандовал я. – Матвеич, разворачивай оболочку! Дубов, к горелке!

Закипела отлаженная, лихорадочная работа. Солдаты расстелили на земле огромное пестрое полотнище. Я поднес фитиль к «Сердцу Дракона», этот момент был важен, так как в момент запуска можно было очень легко сжечь купол, поэтому я лично руководил этим моментом. Ревущий столб оранжевого пламени ударил в жерло шара. Оболочка зашевелилась, надулась и медленно поползла вверх.

– Засада! Наверху! – отчаянный, срывающийся крик дозорного заставил всех вскинуть головы.

Слишком поздно.

Тишину разорвали два оглушительных, одновременных взрыва. Один – далеко впереди, у выхода из балки. Второй – сзади, отрезая путь к отступлению. Земля под ногами содрогнулась, со склонов с грохотом посыпались камни. На наших глазах завалы превратили узкую балку в каменный мешок.

– Нас заперли! – пронесся по рядам панический вопль.

И тут с небес ударил огонь. Со склонов, из сотен заранее подготовленных гнезд, ударили пушки и штуцеры.

В тот же миг наш шар, уже набравший подъемную силу, рванулся в небо.

– Отпускай! – заорал я солдатам, державшим веревки.

Я боялся, что случайный выстрел сожжет шар и тогда худо будет всем, кто рядом с ним. Пришлось пойти на этот шаг и отпустить свое детище.

Немыслимое, сюрреалистичное зрелище: посреди огненного ада, под свист ядер и щелканье пуль, наш уродливый, сшитый из мешков монстр медленно и величественно поднимался ввысь. Видимый всем – и моим мечущимся солдатам, и туркам на склонах, – он заставил стрельбу на мгновение ослабнуть. Враги с изумлением смотрели на невиданное чудовище, всплывающее из ущелья.

Миг моего триумфа. Секунда, когда я их переиграл. Мой аппарат летел.

Поднявшись над краем ущелья, он попал в поток ветра и, как я и рассчитывал, плавно двинулся на запад. Бикфордов шнур горел, отсчитывая секунды до сброса. Там сейчас простая бочка, имитирующая боеприпас.

Опомнившись от первого шока, турки оживились. Десятки стволов развернулись и ударили по новой, беззащитной цели. Пули рвали просмоленную ткань. Одна. Другая. Третья. Десятки дыр. Он не вспыхнул. Странно!

Горячий воздух с шипением вырывался из пробоин. Раненый, наш небесный корабль начал терять высоту. Он не упал камнем – медленно, словно нехотя, поплыл вниз, зацепился за скальный выступ и повис на нем, как огромная, спущенная тряпка, в сотне метров от нас. Жив, но бесполезен. И именно в этот момент закончилось топливо для огня, он потух. Вот же везет, если можно так сказать в окружении врагов.

На краю сознания меня терзала мысль о том, как же так получилось, что люди Дубова проморгали турков?

Враги, убедившись, что небесная угроза миновала, с удвоенной яростью обрушили весь огонь на тех, кто остался на земле. Их главной целью стал «Леший».

– Рассредоточиться! К скалам! Огонь по высотам! – крикнул я, пытаясь перекричать грохот.

Одно ядро со скрежетом сбило несколько траков гусеницы. Второе ударило в бронированный борт. Третье, пущенное опытным канониром, нашло свою цель: пробило защитный кожух над двигательным отсеком и с глухим, мокрым треском разорвало главный паропровод высокого давления.

Машину окутало огромное облако раскаленного пара. Оглушительный, пронзительный свист – агония умирающего механизма. «Леший», сердце и тягловая сила отряда, дернулся в последний раз и замер. Одно точное попадание превратило его в беспомощную, дымящуюся груду мертвого железа.

Я находился всего в нескольких шагах. Ударная волна от вырвавшегося пара швырнула меня на землю, как тряпичную куклу. Перед глазами застыла картина: мой спущенный, беспомощно висящий на скале корабль.

В голове осознание полного и абсолютного провала. Мы дали им шоу. Мы показали им чудо. И они просто приземлили его, как подстреленную птицу. Великий Визирь переиграл меня. Он заманил меня в ловушку.

Прежде чем потерять сознание я понял, как сделать улучшенное «Вознесение». И стоило ради этого попасть в засаду? Наверное, да, так как это было гениально. Я просто в восторге от своего озарения.

А потом пришла тьма.

Глава 12

Мир вернулся через боль, с металлическим привкусом на зубах. Сплюнув на землю вязкий, темный комок крови, я вдохнул воздух, пропитанный запахом горелого. Открыв глаза, я уставился в серое, безразличное небо, висевшее так низко, что, казалось, его можно достать рукой.

Вокруг – сплошной разгром.

Мой «Леший», лежал на боку, напоминая тушу убитого исполинского зверя. Из разорванного бока лениво струился дымок. Сорванные гусеничные траки, вспученные бронелисты… Он был мертв. Выше, на скальном уступе, повис бесформенной, пестрой тряпкой мой второй провал – «Вознесение». Эдакий небесный корабль.

Контузия отступала. Я, гений асимметричных ответов, создатель невозможного, угодил в самую примитивную ловушку. Кто-то меня просчитал, причем, довольно неплохо.

Заставив себя сесть, я поморщился от новой вспышки боли в голове. В окружающем хаосе уже проступал порядок: раненых стаскивали в одну из широких расщелин, а уцелевшие гренадеры, рассыпавшись по укрытиям у подножия скал, вели редкую, огрызающуюся перестрелку. Сразу видна работа Дубова. Пока я валялся в беспамятстве, он принял командование и, действуя строго по уставу «Охранного полка», организовал оборону. Спас, что еще можно было спасти.

– Ваше благородие! В себя пришли! – ко мне подбежал поручик. Лицо его покрывала копоть, мундир был разорван, в глазах читалось облегчение. – Господь миловал, лишь головой вас приложило крепко.

Он протянул мне флягу. Я сделал несколько жадных глотков тепловатой воды.

– Потери? – мой голос был хриплым.

– Тяжелые, Петр Алексеич. Очень. Особенно у тех, кто был рядом с машиной. Артиллеристы почти все полегли. Из моих людей – десятка не наберется. Мы зажаты. С обеих сторон завалы, а на склонах – весь этот сброд.

– Разведка, – проговорил я, отстраняя флягу. – Твоя разведка, Дубов. Как⁈ Ты же говорил, что склоны чисты!

Лицо поручика окаменело. Он выпрямился, и в голосе его прозвучала оскорбленная сталь.

– Говорил, ваше благородие. И сейчас клянусь. Мы облазили каждый уступ и куст. Там не было ни души. Право слово, будто черти из-под земли полезли! Пусто было – и вот они, на всех камнях сидят!

Мысль о предательстве отпала сразу – Дубов скорее бы умер, чем солгал. Значит, разведка была проведена. Предположение, что они просто не заметили многотысячную армию, – абсурд. Что остается? Телепортация? Ха – очень смешно, Смирнов. Остается лишь одно: враг был там, где его не искали. Не на склонах, а под ними. Или внутри. Карстовые породы. Известняк, легко вымываемый водой. Пустоты. Пещеры.

Вот оно. Гениальное в своей простоте решение. Мой противник использовал геологию.

– Дубов, – я схватил его за рукав. – Мне нужны трое самых отчаянных. Пусть под прикрытием огня проберутся к тому нагромождению валунов. Пусть не лезут в бой. Пусть смотрят под ноги. Ищут то, чего там быть не должно.

Я не знал как лучше объяснить, в голове сумбур. Поручик, не поняв до конца замысла, уловил перемену в моем голосе и отдал приказ. Через полчаса, потеряв одного человека, разведчики вернулись. На их запыленных лицах застыло изумление.

– Так и есть, ваше благородие, – доложил старший. – Там лазы. Узкие, заваленные хворостом, ведут куда-то вглубь. И следов – не счесть. Они действительно вышли из-под земли.

Картина сложилась. Нас ждали не на склонах – нас ждали внутри них. Многотысячный отряд прятался в разветвленной сети пещер, старых контрабандистских или пастушьих троп. Они пропустили нас вглубь, а затем, по сигналу, вышли из десятков замаскированных выходов, занимая заранее подготовленные огневые позиции. Безупречно. А немногочисленную артиллерию подогнали сверху – а зачем ее брать много, когда все так кучно в ущелье. Да уж…

Со стороны турецких позиций донесся протяжный звук рога, а затем появился всадник с белым флагом. Закатное солнце подсвечивало фигуру.

– Парламентер, – процедил Дубов, вскидывая свой «Шквал».

– Отставить, – остановил я его. – Пусть подойдет.

Турок, сопровождаемый двумя янычарами, спешился в сотне шагов от наших позиций. Держался он с надменным достоинством победителя.

– Командующий победоносными войсками султана, Аслан-бей, шлет вам свое слово! – прокричал он на ломаном русском. – Он наслышан о гибели вашего предводителя, колдуна Смирнова, и не желает бессмысленного кровопролития. Он восхищен доблестью русских воинов! Посему, он дает вам врем до восхода солнца на раздумья. По истечении этого срока вы должны сложить оружие. В обмен он дарует вам жизнь. Честь останется на поле боя.

Гибель? Моя гибель? Кто-то из турок, стоявших рядом с машиной, видел, как меня сбило с ног взрывом, и весть уже облетела их лагерь. Они решили, что обезглавили нас. Что мы сломлены и лишены командования. Этому Аслан-бею нужна мощная победа, триумф, который прославит его в Стамбуле. Уничтожить отряд в бою – это доблесть, однако взять его в плен целиком, заставить русских бросить знамена к его ногам – вот это уже политический капитал. Поэтому он и дает время на обдумывание. Он хочет сломить волю, чтобы мы сдались сами (моя «гибель» наверняка не дала бы и шанса на иной исход). Такая победа будет для турков куда более красивой и выгодной. И эта его самоуверенность, стремление к славе было самым ценным, который они могли мне сделать. Они дарили мне время. Часов десять-двенадцать. По меркам инженера, загнанного в угол, – целая вечность.

Я позволил плечам опуститься, изображая на лице всю скорбь и растерянность мира.

– Передай своему бею… – я сделал паузу. – Передай, что мы подумаем.

Парламентер удовлетворенно усмехнулся и, развернув коня, удалился. Дубов посмотрел на меня с недоумением.

– Подумаем, ваше благородие? Да что тут думать! Они нас в мешок зашили!

– Верно, Дубов. Зашили. – Я выпрямился. – И теперь они спустятся в этот мешок, чтобы нас оттуда достать.

Я не ошибся. Едва парламентер вернулся, в турецком лагере началось движение. Уверенный, что русские сломлены и готовы к сдаче, Аслан-бей начал готовиться к финальному акту – триумфальному пленению. Вести эффективный огонь со скал по укрывшимся у подножия врагам было неудобно. Чтобы провести зачистку и поддержать штурм картечью, требовалось подойти вплотную. По склонам ущелья, скрипя колесами и звеня сбруей, турки начали передислоцировать легкие пушки. За ними плотными отрядами шли лучшие янычарские роты.

Из донесения моих лазутчиком я узнал, что впереди, на западе около 5–7 тысяч янычар и легкой кавалерии. А сзади, закупоривали нас около двух тысяч турков. Назад, на восток пробираться бессмысленно, так как там очень тяжелый рельеф для атаки, потому там и небольшой отряд противника.

Опустившаяся на ущелье ночь принесла видимость затишья. На склонах, уверенные в скорой победе, турки жгли яркие костры; их гортанные песни и хохот, раскатываясь по долине, давили на нервы. Они уже праздновали, упиваясь своей властью над нашей судьбой, видя в нас лишь дичь в загоне. Что ж, пусть. Эта их самоуверенность и была моим главным союзником.

В нашем же лагере, укрытом в тени скал, царила совсем иная атмосфера. Ни песен, ни смеха – приглушенные команды, скрип лопат да глухие удары топоров. Под маской апатии, под прикрытием бессмысленных переговоров кипела самая безумная стройка в моей жизни.

В самой большой из пещер я собрал своих офицеров. На расстеленном прямо на земле куске пергамента был грубый чертеж, от которого у видавших виды вояк глаза полезли на лоб.

– Господа, – начал я без предисловий, мой голос отдался эхом от каменных сводов. – Забудьте о прорыве и обороне. Мы не станем ни бежать, ни отсиживаться. Мы нанесем ответный удар. Такой, после которого у Аслан-бея не останется ни армии, ни желания воевать.

Ткнув пальцем в чертеж, я продолжил:

– Мы превратим это ущелье в ствол гигантской пушки. Стрелять она будет огнем. Цель – основная группировка на западе. Наша задача – уничтожить их. Полностью.

Они пытались осознать масштаб замысла. На их лицах явно читалось недоверие, я бы даже сказал – ошеломление. После Азова они были готовы к любым моим фокусам, но это превосходило все.

– Но как же, ваше благородие? – подал голос Разин вглядываясь в чертеж. – Таким огнем и нас самих накроет.

– Верно, капитан. Накроет, если не построить защиту. – Мой уголек прочертил на земле новую линию. – Работаем по трем направлениям. Немедленно. И одновременно.

Первым делом – собственное выживание. Взрыв такой силы неминуемо создаст чудовищную обратную ударную волну. Требовалось нечто, способное погасить и рассеять этот удар.

– Всех, кто может держать лопату, – на земляные работы! – скомандовал я. – Перед нашими позициями, поперек ущелья, возводим вал! Благо почва не сильно каменистая под ногами. Строим стену из земли и камня. Высотой в два человеческих роста, толщиной – сколько успеем.

Для турок это выглядело логично: русские в отчаянии строят последний рубеж обороны. Однако я строил волнолом – массивный траверс, который должен был принять на себя и погасить отраженную энергию взрыва. Одновременно другая группа солдат углубляла и укрепляла боковые, перпендикулярные ущелью расщелины – наши спасительные «карманы», куда должна была уйти основная часть отряда в час «Х». Ударная волна, идущая по прямой, пронесется мимо.

Вторая, самая сложная и ответственная задача, – создание эдакого «поршня». Глубокой ночью, самые ловкие солдаты, рискуя сорваться, вскарабкались на скалу и сняли остатки оболочки «Вознесения». Огромное, просмоленное полотнище перетащили на ровную площадку – оно стало основой.

– Жерди, канаты, бронелисты! Все, что есть! – мой голос разносился по лагерю.

С лихорадочной скоростью мы принялись создавать гибридное инженерное сооружение, вклинивая его враспор между скальными выступами. Центральным силовым ядром стал «крест», собранный из снятых с уцелевшего борта «Лешего» бронелистов и кусков рамы. К этому металлическому сердцу прикрепили самые толстые канаты, натянутые с помощью импровизированных воротов. Лишь затем всю конструкцию обвязали жердями для придания объема, и на этот скелет натянули ткань.

– Глину! Воду! Шерсть! – командовал я дальше.

Начался самый грязный этап. Если глина и песок в ущелье имелось, то с водой была совсем беда – пришлось использовать почти все питьевые запасы. Солдаты месили ногами липкую глину, смешивая ее с водой, песком и рубленной шерстью из распоротой одежды и конских попон. Шерстяные волокна должны были сработать как современная фибра, армируя глину и не давая ей трескаться. Этим густым, тяжелым раствором мы, слой за слоем, покрывали всю поверхность ткани, превращая нашу конструкцию в уродливую, но монолитную глинобитную стену-мембрану, слегка вогнутую в сторону востока для фокусировки будущего взрыва.

Наблюдавший за этой работой Анри Дюпре, не выдержал.

– Мсье, это… это гениально в своем варварстве, – произнес он. – Вы создаете очень необычный материал, очень эффективный, смею предполагать. Глина даст массу и огнеупорность, а каркас – жесткость. Но давление… Оно ее разорвет.

– Не разорвет, Анри, – ответил я, не отрываясь от работы. – Она не должна его держать. Она должна его толкнуть. – не думаю, что он поймет принцип действии поршня. – У нее будет только одно действие. Но его хватит.

Третьим направлением стал сам боеприпас. Сердцем адского устройства послужил второй паровой котел «Лешего». Вокруг него, внутри искорёженного двигательного отсека, мы создавали слоеную начинку. В центр, к самому котлу, – самое калорийное и легковоспламеняющееся: весь наш запас спирта и топленого сала. По краям – более медленно горящее, но дающее массу и температуру: угольная пыль, смешанная с селитрой, и бочки со смолой. Это был вулкан, который должен был проснуться по моей воле. Всю эту адскую начинку мы тщательно замаскировали обломками, превратив в бесформенную груду мусора, не вызывающую подозрений. Можно было бы забросать противника термобарическим боеприпасом, но я хотел решить вопрос с Лешим – он не должен достаться врагу, его нужно уничтожить – и я придумал идеальное решение для этого.

Мои люди работали на пределе сил, движимые отчаянной надеждой. Шум нашей стройки наверняка раздражал Аслан-бея. Мне кажется в его глазах мы были крысами, роющими себе могилы. Он и не догадывались, что мы строим гильотину, а не могилу. По крайней мере, я на это надеюсь – на то, что моя идея «выстрелит» – во всех смыслах этого слова.

Время истекло. Едва забрезжил рассвет, турецкий парламентер вновь появился у наших позиций. Его лицо сияло самодовольством, а поза выражала нетерпение победителя, пришедшего забрать должное. Навстречу ему вышел я. Не знаю, догадывается ли он, что говорит с «умершим» колдуном или нет, но выглядел он надменным.

– Ну что, гяур, ты принял мудрое решение? – спросил он, не слезая с коня.

Медленно подняв на него глаза, я произнес:

– Передай своему бею, что русский бригадир подумал. И предлагает ему самому сложить оружие, дабы сохранить жизни своих людей. У него есть пять минут.

Неподдельное изумление на лице турка сменилось яростью. Что-то выкрикнув на своем языке – несомненно, ругательства, – он резко развернул коня и поскакал прочь, словно боясь испачкаться в моих словах. Я усмехнулся. Запал подожжен.

Ответ Аслан-бея был скор. Склоны ущелья ожили. Боевые рога проревели сигнал к атаке, и тысячи глоток подхватили его, наполнив ущелье многоголосым, звериным ревом, от которого, казалось, вибрировали сами скалы. Из-за завала на востоке хлынула уверенная стена янычар, сверкающая ятаганами. За ними, толкая перед собой легкие пушки, двигались артиллеристы. Они шли на зачистку.

– По укрытиям! – крикнул я.

Солдаты без суеты занимали свои места за массивным земляным валом и в боковых расщелинах, там, где ущелье делало небольшой изгиб. Ни единого выстрела. Я смотрел на приближающуюся лавину, и впервые за долгое время мой мозг инженера молчал. Все расчеты сделаны, все переменные учтены. Оставалась лишь одна, последняя, которую невозможно просчитать, – воля случая. Рука на рукояти пистолета была ледяной. Я не был уверен. Я надеялся. Самое ненадежное топливо для инженера, однако сейчас у меня не было другого.

– Пятьсот шагов… четыреста… триста… – монотонно докладывал Дубов из-за укрытия.

Турецкие офицеры, видя наше молчание, похоже, решили, что мы окончательно пали духом. Они гнали своих солдат вперед, желая одним ударом покончить с этим фарсом.

Капля на моих водяных часах упала.

– Сейчас, – выдохнул я.

Дубов, находившийся у замаскированного входа в пещеру, где заканчивался бикфордов шнур, высек искру. Огонек змейкой побежал по просмоленной веревке. Несколько секунд невыносимой, звенящей тишины, когда слышен лишь топот тысяч ног и собственное сердце.

И затем земля содрогнулась.

Сначала – глухой, утробный удар, словно гигантский молот ударил по наковальне в самых недрах земли. Это инициирующий заряд пробил котел «Лешего». И тут же, без паузы, последовал чудовищный «выдох»: перегретая вода, мгновенно обратившись в пар, с колоссальной силой разорвала машину изнутри. Мощный, физически ощутимый импульс швырнул тонны горючей смеси вперед, превратив воздух в восточной части ущелья в густое, маслянистое топливо-воздушное облако.

В следующее мгновение это облако вспыхнуло.

Раскаленные докрасна обломки котла, летевшие со скоростью ядер, стали детонаторами. Не было ни огненного шара, ни привычного грохота. Вместо этого все пространство между «Лешим» и наступающими турками на долю секунды схлопнулось в точку нестерпимо-яркого белого света. Объемный взрыв.

Наша глинобитная мембрана выдержала. С глухим, сокрушительным гулом, от которого заложило уши даже в укрытиях, она приняла на себя всю мощь удара. Затрещавший, но устоявший каркас из жердей вдавило в скальные опоры. Стена не прорвалась. Она сработала как гигантский поршень, как исполинская ладонь, сфокусировавшая всю энергию и швырнувшая ее на запад.

Ущелье превратилось в аэродинамическую трубу. Стена огня и волна избыточного давления, сжатые и направленные рельефом, пронеслись по долине огненным смерчем.

Из своей расщелины я смотрел, как первые ряды янычар просто исчезли, поглощенные стеной пламени. Тех, кто был дальше, ударная волна поднимала в воздух, ломала, швыряла о скалы. Артиллерийские орудия подбрасывало, словно игрушки, и они кувыркались в огненном вихре. Все произошло за те несколько секунд, пока до нас доносился оглушительный рев.

Наш земляной вал и изгиб ущелья спасли нас. Отраженная волна ударила в него, подняв тучу пыли и камней, но потеряв свою смертоносную силу. Нас тряхнуло, оглушило, засыпало землей, но мы были живы. Многих посекло каменной крошкой, но это мелочь, царапины. Скальный выступ, за которым мы укрылись, сработал как естественный щит, рассекая отраженный поток.

Когда грохот стих и пыль начала оседать, я выглянул из укрытия. Перед нами лежала преисподняя. Западная часть ущелья была выжжена до голого камня, воздух дрожал от жара. Там, где еще минуту назад стояла семитысячная армия, теперь простиралось поле, усеянное почерневшими, бесформенными останками, испускавшими густой, тошнотворный чад. Их боевой порядок и командование перестали существовать.

В ушах звенело так, что мир превратился в немое кино. Дубов что-то кричал, размахивая руками, но я не слышал ни звука, лишь угадывал слова по движению губ. Контузия накрыла всех. Земля под ногами была горячей, воздух – тяжелым, как в растопленной бане. На то, чтобы прийти в себя, времени не было. Враг был обезглавлен и оглушен. И этот вакуум ужаса был нашим единственным окном возможностей.