Текст книги "Инженер Петра Великого 7 (СИ)"

Автор книги: Виктор Гросов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Инженер Петра Великого – 7

Глава 1

Пронизывающий до костей ветер с лимана нес гнилостную вонь тины и бил в лицо мелкими ледяными иглами. Опустив тяжелую подзорную трубу, я в последний раз задержал в памяти то, что она показывала: увеличенный, безразличный лик Азова. Каменные морщины его стен, пустые глазницы амбразур, покатые земляные валы. Бесполезно. Отсюда, с нашего наспех отсыпанного, продуваемого всеми ветрами редута, эта неприступная твердыня казалась геологическим образованием. Воевать с таким – все равно что пытаться срыть гору саперной лопаткой. Хотя, кое-что интересное я там заметил.

Но не эта картина стояла перед глазами. Внутри стояла другая: тонкая синяя нить реки Прут на шведской карте и ослепленный гордыней Император, ведущий на убой гвардейские полки.

«Азов – на тебе. Возьми его любой ценой».

Коротко. Ясно. И абсолютно невыполнимо.

– Так каковы будут распоряжения, ваше благородие? – Голос полковника Сытина, пожилого служаки с усталыми глазами, вырвал меня из оцепенения. Он спрашивал, наверное даже, требовал – ясности, порядка, привычной военной рутины, которая одна только и спасает от хаоса. – Прикажете начинать работы?

Мой взгляд скользнул по нему, затем по остальным офицерам, сбившимся за моей спиной в тесную, зябкую кучку. Второй эшелон командования. Добротные исполнители, чьим пределом тактического мышления была атака в линейном строю на ровном поле. Сейчас их лица выражали одно и то же: глухое, покорное отчаяние людей, получивших смертный приговор и ожидающих лишь команды на его исполнение.

– Какие работы, Афанасий Игнатьевич? – подал голос артиллерийский подполковник, зябко кутаясь в потертый до ниток мундир. – У нас на весь лагерь пороху… Гвардия все с собой подчистую забрала. Землю ковырять будем до самой весны, пока от болезней не передохнем.

Сытин промолчал, упрямо поджимая тонкие губы. Солдат старой закалки ставил приказ превыше всего, даже здравого смысла. Он ждал от меня любой, даже самой безумной команды, чтобы немедленно и с тупым рвением начать ее выполнять.

– Десять тысяч, – проскрипел он, не сводя взгляда с крепости. – А их там, сказывают, не меньше двадцати. Да еще и за стеной. С нами оставили полки, не нюхавшие пороху, да калек после шведской кампании. А солдаты… солдаты не слепые. Видели, как гвардейцев, сытых и нарядных, Государь повел на славное дело, а их тут в грязи оставил подыхать. Дух в полках, ваше благородие, ниже всякого предела.

Он констатировал факты. Штурм – это бойня. Осада – медленная агония от болезней и голода. Мы оказались в капкане, а приказ Государя лишь защелкнул его.

Вместо ответа я вновь поднял трубу. Я искал людей. Редкие фигуры часовых на валах, струйки дыма из труб в гарнизонных казармах. Передо мной была замкнутая, самодостаточная система, живущая по своим законам. А у любой, даже самой совершенной системы, есть уязвимости. Точки отказа. Нужно было лишь найти правильную точку приложения силы.

– Василь, – не опуская трубы, позвал я Орлова, стоявшего чуть поодаль и с недовольством наблюдавшего за этой сценой штабного уныния.

– Я здесь, Петр Алексеич.

– Ты с пленным турком, которого вчера взяли, говорил?

– А как же, – хмыкнул Орлов. – Поговорил по душам. Угостил табачком, посулил свободу. Язык у него оказался развязанный, как у бабы на торгу.

– Что говорит? Настроения в гарнизоне какие?

– Да какие настроения, – Орлов вздохнул. – Сидят, как паши в гареме. Уверены, что мы до весны носа не высунем. Насмехаются, ставят на то, когда мы от болезней загнемся. Говорят, Государь убежал, испугался, а нас тут бросил, как псов шелудивых, чтобы мы им не мешались. Стены у них крепкие, пороху и еды – на год осады. Чего им бояться?

Вот он, ключ. Их главная сила – неприступные стены – порождала их главную слабость. Уверенность в собственной неуязвимости. Расслабленность. Презрение к противнику. Они ждали от нас стандартных, предсказуемых действий: редких артобстрелов и глупых атак. А значит, нужно было дать им то, чего они не ждут. Совсем.

– В лагере что говорят? – спросил я, поворачиваясь к Орлову.

Он на мгновение встретился взглядом с окаменевшим полковником Сытиным, затем снова посмотрел на меня.

– Говорят то, что есть, ваше благородие, – ровным голосом ответил он. – Государь нас тут на убой оставил. Чтобы мы, значит, пока тут турка забавляем, ему время выиграли. Приманка мы. И солдаты не дураки, все понимают. Вот что говорят.

Слова Орлова заставили офицеров морщиться. Это был голос самой обреченной массы солдат, которую они должны были вести на штурм. Этот голос не оставлял места для иллюзий.

Мой взгляд прошелся по их лицам, скользнул по неприступным валам крепости, уперся в серое, безразличное небо.

Играть по чужим правилам? Послушно вести людей на бойню, исполняя абсурдный приказ? Нет. Хватит. На моих губах, должно быть, тронулась тень улыбки, похожая на оскал. Раз уж судьба забросила меня в этот театр абсурда, то дирижировать в нем буду я.

Резко отвернувшись от бруствера, я оставил за спиной тоскливую панораму безнадежности. Хватит созерцать. Пора конструировать.

– Ко мне в палатку, господа, – бросил я через плечо офицерам, которые, казалось, так и вросли в мерзлую землю. – И привести ко мне главного интенданта. Немедленно. Мне нужны полные ведомости по всему, что у нас есть и чего нет. И поживее, времени у нас в обрез.

Мысль о Прутском котле, о гибнущем Государе, никуда не делась. Раз уж я не могу быть там, чтобы вытащить его из капкана, значит, я сотворю здесь нечто такое, что заставит содрогнуться не только турок, но и всю просвещенную Европу. Я выиграю эту безнадежную битву. Выиграю так громко и так страшно, чтобы грохот этой победы долетел до Молдавии и, быть может, заставил Великого Визиря оттянуть часть сил сюда. Это был мой единственный, математически невозможный шанс помочь ему.

В тесной штабной палатке царило недоуменное молчание. Офицеры, сбившись у входа, с растерянностью наблюдали, как я расстилаю на столе чистый лист пергамента. Они ждали от меня плана штурма, а в итоге я устраиваю бухгалтерскую проверку.

Вскоре появился запыхавшийся интендант, щуплый человечек с лицом вечного должника и мышиными глазками. Дрожащими руками он раскладывал передо мной свои талмуды. Слушая его монотонный бубнеж, я мысленно уже препарировал врага. Их центр тяжести – самоуверенность. Я заставил себя думать как инженер-системотехник, ищущий уязвимости в сложном механизме. Что есть крепость? Замкнутая экосистема. У нее есть входы: подвоз провианта, вода, подкрепления. И выходы: вылазки, канализационные стоки, дезертиры. У нее есть энергетический центр – пороховые погреба и арсеналы. И, главное, у нее есть нервная система – командиры, сигнальщики, гонцы, – передающая приказы. А идеальная оборона – это когда все части работают слаженно. А что, если эту слаженность нарушить? Вызвать каскадный сбой?

– … пороха пушечного тридцать бочек, ружейного – сорок восемь, – бубнил интендант. – Фитили, пыжи, свинец в слитках… А, вот еще, ваше благородие. Неведомо зачем, Государь перед отъездом велел привезти. «Потешные огни». Четыре телеги. Целый фейерверк для празднования будущей победы. Куда их теперь девать, ума не приложу. Только место на складе занимают.

Полковник Сытин неодобрительно крякнул.

– Государь наш шутить изволит. Нам бы ядер побольше, а не хлопушек.

Но у меня родилась идея. Фейерверк. Магниевая пыль. Селитра. Окислители. Химическая реакция с выделением огромного количества световой и звуковой энергии. Подняв руку, я остановил интенданта.

– Достаточно. Оставьте бумаги. Свободны.

Когда он, пятясь, выскользнул из палатки, я обвел взглядом офицеров. Я уже видел все. Операция выстроилась в голове. Атаковать нервы. Бить по разуму. Цель – вызвать в замкнутом пространстве крепости каскадный сбой системы управления. Посеять хаос, который парализует их волю к сопротивлению еще до того, как первый наш солдат выскочит из укрытий.

– Господа, – произнес я, хватая угольный грифель. – Забудьте все, что вы знаете об осаде крепостей. Мы устроим для Азова представление. Психологический театр военных действий.

На чистом листе пергамента начали появляться эскизы, не имевшие ничего общего с траншеями и бастионами. Первым я набросал простой жестяной цилиндр, похожий на банку для солдатской крупы.

– Вот наш главный довод, – я ткнул в него грифелем. – Светошумовой заряд. Корпус. Внутри – смесь из толченого магния из «потешных огней» и калийной селитры из пороховых погребов. Простейший фитиль. Сотни таких штук. В час «Хэ» наши штурмовые группы забрасывают их на стены и во внутренние дворы. Эффект – мгновенная, ослепляющая вспышка, ярче полуденного солнца, и оглушающий хлопок, от которого закладывает уши и темнеет в глазах. На несколько драгоценных секунд все, кто окажется рядом, превратятся в слепых и глухих истуканов. Их артиллеристы не смогут навести орудия, а стрелки не посмеют высунуться из укрытий. Мы отключим им зрение и слух.

– Шутихами крепость брать? – недоверчиво пробасил Сытин, глядя на мой чертеж как на рисунок сумасшедшего. – Это, простите, ваше благородие, ребячество какое-то.

– Это «ребячество» заставит их опытных канониров ослепнуть в самый решающий момент, Афанасий Игнатьевич, – спокойно, почти ласково ответил я, не поднимая головы от чертежа. – И это только начало.

Не давая им опомниться, я достал из своего походного мешка неуклюжий, собранный на скорую руку механизм из шестеренок и медного раструба – прототип ручной сирены, что сунул мне на прощание Гришка.

– А это – наш голос. – Я с грохотом поставил его на стол. – Еще не воет, как надо, но мы быстро доведем до ума и размножим. Десяток таких устройств, установленных на передовых позициях. В нужный момент они начнут вращаться. И издадут звук, которого никто из них никогда не слышал – выворачивающий нутро, душу скребущий механический вой, от которого стынет кровь в жилах. Он будет давить на нервы, сводить с ума, не давать услышать приказы своих командиров. Мы ударим по их ушам. Мы заглушим их волю.

Отложив сирену, я снова взялся за грифель, начертив схему расположения наших сил вокруг крепости.

– И наконец, финал. Пока их гарнизон будет ослеплен и оглушен, пока их души будет терзать вой наших сирен, мы запустим фейерверк. Весь. Сразу с трех сторон. Сотни ракет взлетят в небо, создавая иллюзию массированной атаки с нескольких направлений одновременно. Командиры, не видя, что происходит, не слыша приказов и получая панические донесения об атаке отовсюду, начнут метать резервы из одного конца крепости в другой. В их рядах начнется сумятица. А для нас – фейерверки дадут небольшое освещение для ночной атаки.

Я обвел взглядом их ошеломленные лица. Артиллерийский подполковник смотрел на меня с откровенным ужасом, Сытин – с мрачным, тяжелым недоверием, а в глазах Орлова, стоявшего у входа, разгорался огонек понимания (вот кто точно знает цену моим «придумкам»).

– Мы атакуем их страх, господа. Мы превратим их неприступную крепость в ловушку, в которой они сами себя сожрут от ужаса. Мы вызовем полный коллапс. И только тогда, когда их воля будет сломлена, когда их командиры потеряют управление, – я сделал паузу, обводя грифелем единственный участок стены, – только тогда пойдут наши штурмовые отряды.

Я отложил грифель. На пергаменте лежал план невиданной доселе атаки.

Тишина в палатке чуть ли не звенела. Офицеры обмениваясь тяжелыми взглядами, в которых недоумение боролось с откровенным скепсисом. Первым, как я и ожидал, не выдержал полковник Сытин. С натужным скрипом походной табуретки он грузно оперся побелевшими костяшками пальцев о стол и посмотрел на меня в упор. В его взгляде было усталое, отеческое снисхождение к зарвавшемуся, по его мнению, юнцу, который возомнил себя стратегом.

– Петр Алексеевич, – начал он взвешенно, словно отмеряя каждое слово на аптекарских весах. – Мы люди военные, простые. Твои «потешные огни» да дьявольские свистульки – дело, может, и занятное. Для ярмарочного балагана. Но здесь, прости, война. Здесь кровь льется настоящая. Мы не можем рисковать тысячами солдатских жизней ради… фокусов.

– Вы считаете это фокусами, полковник?

– А чем же еще? – он развел руками, ища поддержки у остальных. – Вы предлагаете нам играть в разбойников, пугать басурман криками да трещотками, в то время как настоящая война требует иного. Порядка. Терпения. Расчета. – Он обвел взглядом остальных офицеров, и те согласно закивали, обретя лидера. – Единственный разумный путь в нашем положении – тот, которому ты сам нас и учил под Нарвой. Зарыться в землю. Глубже. Построить надежные редуты, укрепить фланги, наладить караульную службу. Перейти к глухой, изматывающей осаде. Да, это долго. Да, мы понесем потери. Но так мы сохраним армию. Дождемся весны, подкреплений от Государя и тогда уже, с новыми силами, по-настоящему ударим. А твои затеи, прости великодушно, – верный путь к позору.

Он тяжело опустился на табуретку, довольный своей речью. Его план был безупречен с точки зрения военной науки. И абсолютно самоубийственен в наших реалиях. Ждать весны? К весне от нашей десятитысячной армии останется в лучшем случае половина – изможденные, больные калеки, не способные держать оружие. Он предлагал медленную, почетную смерть в окопах во имя устава.

– Благодарю за ваше мнение, Афанасий Игнатьевич, – спокойно ответил я. – Оно основано на опыте и здравом смысле. И оно ведет нас прямиком в общую могилу.

Сытин покраснел. Мне даже стало боязно, как бы кондратий не прихватил старика.

– Ты… ты смеешь…

– Я смею утверждать, что у нас нет месяцев, – с ленцой прервал я его. – У нас нет и недель. У нас есть несколько дней. Либо мы берем Азов сейчас, одним дерзким, безумным ударом, либо эта армия сгниет здесь заживо. И вы, полковник, знаете это не хуже меня.

Артиллерийский подполковник, стоявший рядом, нервно кашлянул в кулак.

– Даже если так, ваше благородие… Ваш план… он слишком… рискован. Нет никаких гарантий, что эти хлопушки произведут на турок хоть какое-то впечатление. А если они просто посмеются над нами? Что тогда? Мы выставим себя на посмешище и потеряем последнее уважение в глазах солдат. Это спровоцирует их на вылазку, которую нам будет нечем отбить. Нас просто сметут.

– Верно говоришь, подполковник! – тут же подхватил Сытин. – Это авантюра! Блеф! А на войне блефовать можно, когда у тебя в рукаве припрятан козырь. А у нас что?

Их логика была железобетонной. Они мыслили категориями устава, опыта, привычных рисков. А я предлагал им шаг в область, не описанную ни в одном военном трактате, а они были не готовы его сделать. Я оглядел их упрямые, честные, ограниченные лица. Стена. Эту стену было не пробить доводами. Ее можно было только обойти.

Заставив себя медленно подняться, превозмогая тупой укол боли в ноге, я подошел к столу. Расправив на столе измятый пергамент с государевым приказом, я накрыл его ладонью, словно припечатывая их возражения.

– Господа, – я вздохнул. – Я ценю ваш опыт и вашу доблесть. Но, похоже, вы забыли, что здесь написано. Здесь не рекомендация к действию. Здесь не просьба. – Я постучал пальцем по пергаменту. – Здесь не сказано: «Держите осаду». Здесь не сказано: «Ждите подкреплений». Здесь сказано: «Взять Азов». И дальше, – я сделал паузу, – «любой ценой».

Я обвел их тяжелым взглядом.

– Государь не назначил вас командовать этой операцией. Он назначил меня. И он дал мне право определять эту самую цену. И я ее определил. Ценой будет страх наших врагов. Я не прошу вашего совета, господа. Я ставлю вас перед фактом.

Это был неприкрытый вызов. Я переступил черту.

– Это… это превышение полномочий! – выдохнул Сытин, его лицо теперь побелело от гнева. – Вы толкаете армию на гибель! Я не могу этого допустить. Я немедленно пошлю гонца к фельдмаршалу Шереметеву с донесением о вашем самоуправстве!

– Ваше право, полковник, – кивнул я. – Посылайте. Пока ваш гонец доскачет, пока фельдмаршал разберется в ситуации и пришлет ответ, мы либо будем пить вино в комендантском доме Азова, либо наши головы будут торчать на его стенах. В любом случае, будет уже поздно что-либо менять.

Резко повернувшись к Орлову, который все это время, прислонившись к центральному столбу, с откровенной хищной усмешкой наблюдал за этой сценой, я понял, что один союзник у меня все же есть.

– Василий, – скомандовал я. – Собери мне всех младших офицеров. Поручиков, капитанов. Тех, кто не просиживает штаны в штабных палатках, а делит с солдатами последнюю вошь и последний сухарь в окопах, кому осточертело смотреть, как их люди мрут от лихорадки и безнадеги. И тех, кто готов рискнуть всем ради шанса выжить. Прямо сейчас. В моем шатре.

Орлов, коротко усмехнувшись, щелкнул каблуками, козырнул и выскользнул из палатки – исполнять мою волю.

Старые офицеры смотрели на меня с ненавистью и растерянностью. На их глазах происходило немыслимое. Я делал их ненужными, превращая в винтики машины, которой они больше не управляли.

– А вам, господа, – я обратился к ним, и в голосе не было и тени злорадства, лишь холодная деловитость, – я поручаю не менее важную задачу. Обеспечить бесперебойную работу тыла. Мне потребуются сотни рук для изготовления зарядов, мне нужны будут лучшие кузнецы для доводки сирен, мне нужен будет каждый плотник. Вы отвечаете за то, чтобы в решающий момент у моих штурмовых групп было все необходимое. И отвечаете за это своими головами. Перед Государем.

Думаю, что они прекрасно понимают что происходит. Ведь по чину я – бригадир, который выше полковника, который возглавляет сейчас этих офицеров.

Я не оставил им выбора. Открыто взбунтоваться они не посмели бы. Саботировать – тоже: слишком велика ответственность. Я запер их в клетке их собственного долга, оставив им самую скучную, но абсолютно необходимую работу. А всю славу – или весь позор – я забирал себе.

Когда они, один за другим покинули палатку, я на мгновение остался один. Внутри все гудело от напряжения. Рубикон перейден. Теперь либо пан, либо пропал. Но другого пути не было. И когда в палатку начали входить молодые офицеры с горящими от азарта и отчаяния глазами, я понял, что не ошибся.

Мой шатер преобразился, он походил на улей. Два десятка молодых офицеров, сбившись плотной толпой вокруг стола, ловили каждое мое слово. На их лицах не было ни тени сомнения, которое я видел у стариков, лишь голодный азарт людей, которым слишком долго не давали настоящего дела. Они были моей последней ставкой, ударной группой отчаянных, готовых поставить на кон все ради призрачного шанса на победу. А уж то, что каждый из них получит следующее звание (надеюсь, никто не лишит меня этого права, если все получится), подстегивало их сильнее всего.

– Итак, господа, – я обвел их взглядом, чувствуя, как их энергия передается мне. – Времени на раскачку у нас нет. Операция начнется через двое суток, на третью ночь. До этого момента нам предстоит сотворить небольшое производственное чудо.

Я развернул на столе эскизы, и они подались вперед, вглядываясь в непонятные чертежи.

– Задача первая, – я хлопнул ладонью по чертежу светошумового заряда. – Кодовое название – «Гром небесный». Нам нужно пять сотен таких штук. Начинка проста: магниевая пыль и селитра из «потешных огней». Подробности я передам кузнецам. Корпус… – я сделал паузу, обводя их взглядом. – Он должен быть легким, чтобы рвался от вспышки, а не от удара. Дешевым и простым в изготовлении. У кого какие мысли?

Офицеры переглядывались, в их глазах читался ступор. Жести у нас не было. Глина – слишком тяжела. Дерево – будет гореть, а не взрываться. Кажется, я не в ту дверь стучусь. Надо будет собрать только технарей и ремонтников. Они меня лучше поймут. Привык я, что в Игнатовском, даже де ла Серда не плохо соображает в моих проектах.

– Ваше благородие, – подал голос один из поручиков. – В обозе есть несколько бочек с клеем, что для починки лафетов везли. И бумага. Горы бумаги для штабных нужд. Ежели в несколько слоев проклеить, да на болванке высушить… Папье-маше, как у французов – видел у отца подобное. Легкое, прочное, дешевое.

Идея была гениальной в своей простоте. А я недооцениваю своих новоиспеченных офицеров, однако.

– Отлично, поручик! – я с уважением посмотрел на него. – Ваше имя?

– Ржевский, ваше благородие.

Я сдержал смешок. Вот же бывают совпадения, хотя до 1812 года еще далеко.

– Назначаетесь ответственным за производство корпусов, поручик Ржевский. Соберите всех писарей, всех, кто умеет с бумагой работать. Пусть клеят. Круглосуточно.

– Задача вторая: «Глас Божий», – я указал на прототип сирены. – Этот механизм нужно не просто скопировать. Его нужно усилить. Мне нужно десять таких «голосов», и каждый должен выть так, чтобы у янычар на стенах зубы крошились. Поручик Дубов, – я обратился к кавалеристу из своего «Охранного полка», – забирайте этот образец, берите лучших слесарей и плотников. И решите главную проблему. – Я раскрутил ротор. Механизм издал жалкий, дребезжащий звук и заклинил. – Подшипники из простого железа стираются за минуту. Нам нужен материал, который даст легкое скольжение.

Дубов повертел прототип в руках, нахмурившись. У меня была пара идей как решить проблему, но для начала я раздавал поручения, чтобы можно было потом их отладить. Люди должны заниматься делом.

– И последнее, господа. «Огненный змей». Фейерверк. Здесь все проще, но требует аккуратности. Все ракеты нужно разделить на три равные части. Каждую группу – на отдельную позицию, как можно дальше друг от друга, чтобы создать максимальный разброс. Запускать – одновременно, по моему сигналу. Задача – подготовить пусковые станки и обеспечить синхронный залп. Малейшая ошибка – и весь наш обман пойдет прахом.

Последнее задание вызвался выполнить некий капитан Нелидов.

Передо мной стояли командиры штурмовых групп, которым я только что вручил по сути театральный реквизит. Не знаю что им наплел Орлов, а может и совместная попойка на них так влияла, но мне верили. Хотя, не так. Верили – в меня.

– А что же мы, ваше благородие? – подал голос один из капитанов, рослый гренадер с обезображенным шрамом лицом. – Пока эти свистульки будут выть да хлопушки бабахать, нам что, молиться?

– Вам, капитан, достанется самая важная роль, – ответил я, и все подались вперед, затаив дыхание. – Вам и вашим людям предстоит стать главными актерами в этом представлении.

Снова развернув карту Азова, я ткнул пальцем в самый укрепленный участок.

– Вот. Главный удар мы наносим здесь, по центральным воротам. Точнее, имитируем его. За час до основной атаки пятьсот человек начинают демонстративно, шумно, с показной яростью готовиться к штурму. Таскать лестницы, которых у нас почти нет. Рубить фашины. Орать во всю глотку. Чтобы турки стянули на этот участок все свои силы. А настоящий удар… – мой палец медленно скользнул в сторону, к неприметному участку стены, выходящему на темную реку, – … мы нанесем здесь. Две сотни лучших бойцов. Тихо. На лодках, под прикрытием адского шума и ослепительного огня с других направлений. Ваша задача, капитан, – создать грандиозный отвлекающий маневр. Заставить их смотреть в одну сторону, пока мы будем резать их с другой.

Гренадер молча смотрел на карту, и на его изуродованном лице медленно расплывалась жестокая, хищная, абсолютно понимающая улыбка.

– Хитро, бригадир. Очень хитро. Будет исполнено. Отвлечем так, что они и родную матушку забудут, не то что про тылы.

– Вот и славно, – я свернул карту. – А теперь, господа, – за работу. И помните: от того, насколько хорошо каждый из вас сыграет свою роль, зависит исход всего представления.

Они расходились, и я видел, как по мере удаления от моей палатки их шаги становились все быстрее, а разговоры – все громче и азартнее. Я выпустил джинна из бутылки. Вирус безумной, дерзкой надежды начал распространяться по лагерю, вытесняя апатию.

Оставшись один, я тяжело сел на походную койку. Тело гудело от усталости, нога ныла тупой, изматывающей болью. В голове царил порядок, каждая деталь плана была на своем месте. Но где-то в глубине души шевелился червячок сомнения. Я затеял самую рискованную игру в своей жизни, поставив на кон все, что у меня было. Но ведь самое главное, я приберег. Вся это постановка была ради одной единственной цели, которую я разглядел в Азове через трубу.