Текст книги "Инженер Петра Великого 7 (СИ)"

Автор книги: Виктор Гросов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Глава 15

Интерлюдия.

Ставка Петра Великого. Немногим ранее.

Тяжелый дух непросушенной овчины и сырой земли смешались в походном шатре императора. Снаружи, за тонким полотном, чавкала под ногами дозорных бесконечная грязь. Ветер доносил далекие, гортанные крики турецких постов, опоясавших лагерь плотным огненным кольцом. Внутри царило молчание. Сбившись у стола, несколько высших военачальников смотрели на расстеленную карту. Из инструмента войны она превратилась в пергамент, констатирующий их участь в излучине реки Прут.

Князь Репнин, генерал от артиллерии, откашлялся. Этот надсадный звук заставил всех вздрогнуть. Не глядя на государя, он уставился на собственные руки, лежавшие на эфесе шпаги.

– Доношу вашему величеству, – генерал говорил хрипло, – последняя надежда наша, орудие бригадира Смирнова, именуемое «Дыханием Дьявола», к дальнейшему использованию непригодно.

Петр медленно поднял голову от карты, его палец застыл на синей жилке реки, ставшей для них западней. Он и так это знал, однако официальный доклад превращал катастрофу в непреложный факт.

– Подробнее, князь, – приказал он без тени удивления.

Собираясь с силами, Репнин выпрямился.

– Два заряда из пяти, государь, пришли в полную негодность. При переправе через реку повозки накренились немилосердно, и в ящики попала вода. Мы пытались просушить… Тщетно. Устройство сие, как оказалось, не бочка с порохом единым полнится. Там хитрость великая.

В памяти Петра всплыли торопливые, азартные объяснения Смирнова. Тот толковал о двойном действии заряда: сперва малый, вышибной толчок, чтобы вскрыть бочку и выпустить огненный туман, а уж следом, пока горит шнур, – главный удар, поджигающий сам воздух. Сложная химия, требующая абсолютной сухости, в промозглой грязи Прутского котла обернулась катастрофой. Без инструментов, без знаний самого инженера или его гениального подмастерья Нартова, технологические чудеса превратились в бесполезные, отсыревшие бочонки, которые нельзя было ни починить, ни разобрать. Просто мертвый груз.

– Что с остальными тремя? – спросил Петр, поднимаясь и подходя к столу. Костяшками пальцев он провел по линии турецкого окружения, словно пытаясь нащупать в ней брешь.

Лицо Репнина исказила гримаса человека, вынужденного признаваться в собственном бессилии.

– Мы применили их, государь. Как вы и велели – по плотному скоплению неприятеля. – Он с досадой провел рукой по лицу. – Первыми двумя зарядами ударили по янычарским ортам, что шли на приступ нашего левого фланга. И… мощь была явлена, воистину чудовищная. Огненное облако пожрало их первые ряды. Но ветер, государь… Некстати поднявшийся сильный порыв большую часть того огня снес в сторону, в пустое поле. Урон басурмане понесли, однако не смертельный. Хуже того – они увидели, как действует сие оружие. Увидели и научились. Больше плотным строем на нас не ходят, рассыпаются, сводя на нет всю пользу от заряда.

Петр молча представил эту картину: огненный смерч, рожденный гением его инженера, бессильно уходит в сторону. Случайный порыв ветра – фактор, который Смирнов, без сомнения, учел бы, но о котором в пылу боя не подумал никто.

– А последний, князь? – Голос императора был тихим. – Последний заряд. Куда вы его дели?

Репнин опустил глаза.

– То было отчаянное решение, ваше величество. Враг больше не давал нам цели. Их артиллерия рассредоточена, ставка визиря укрыта. Оставался лишь их главный редут на том холме. Мы… мы решили ударить по нему. Думали, может, сила взрыва обрушит земляной вал, вызовет смятение, даст нам хоть малую толику времени для передышки…

Он не договорил. Все и так знали, чем закончился этот выстрел. Огромная бочка, пущенная из мортиры, не долетев до вершины, врезалась в склон холма. Грохот грянул знатный. В небо поднялся столб земли и камней. А когда пыль осела, с турецких позиций донесся издевательский, торжествующий хохот. Последний козырь Российской Империи, был бездарно истрачен на то, чтобы поднять в воздух целый воз молдавского чернозема.

Петр смотрел на своих генералов. Это были храбрые воины, которым в руки дали инструмент которым они так и не научились пользоваться, несмотря на все старания Смирнова. Столкнувшись с новой физикой боя и пытаясь применить ее по старым лекалам, эти воины проиграли. Их провал был следствием некомпетентности, прямым доказательством того, что в этой новой войне отсутствие одного-единственного инженера оказалось фатальнее отсутствия целого полка.

– Свободны, господа, – произнес он, отворачиваясь к карте.

Когда за пологом шатра стихли тяжелые шаги, Петр остался один на один с горьким осознанием. Технология, рожденная, чтобы спасать, в неумелых руках обернулась бессмысленным фейерверком. И винить в этой катастрофе было некого, кроме него самого.

Когда тяжелый полог шатра опустился, отрезая его от остального мира, Петр остался один. Опустившись на походный стул, он обмяк, будто из него выпустили воздух. Впервые за много дней он позволил себе не быть императором – скалой, о которую должны были разбиваться все сомнения и страхи. Сейчас остался человек, загнавший себя и свою армию в безнадежную ловушку.

Мысли, сдерживаемые железной волей, хлынули мутным, неудержимым потоком. Последний дозорный отряд, посланный на восток в отчаянной попытке прорвать блокаду, не вернулся. Он не знал ничего: ни что происходит в Яссах, ни что под Азовом. И первой, самой болезненной вспыхнула мысль о Катерине. Образ ее синего от холода лица, с темными ранами на щеке, стоял перед глазами так отчетливо, словно ее только что вынесли из ледяных вод Днестра.

Подойдя к выходу из шатра, он отогнул полог и уставился в непроглядную ночную тьму на востоке, словно пытаясь взглядом прожечь сотни верст. Она выжила, вопреки всему. Выжила, чтобы он бросил ее в Яссах – слабо укрепленном городе, который станет следующей целью турок, едва они покончат здесь с ним. Перед глазами вставала жуткая картина: янычары врываются во дворец, ее, русскую императрицу, тащат по грязным улицам… От этого к горлу подкатывала тошнота. Он, клявшийся защищать ее, сам подставил ее под удар. Эта мысль медленно отравляла его изнутри.

Вместе с виной пришла ярость. Он снова и снова прокручивал в голове тот роковой совет перед походом. Почему? Почему он не взял его с собой? Смирнова. Тогда это решение казалось таким логичным. Инженер – для осад, для хитроумных машин. Его место там, под Азовом. А здесь, в стремительном полевом походе, требовалась удаль гвардейцев, мощь кавалерийского наскока, его собственная воля. Он отнесся к Смирнову как к «инженерному костылю».

Каким же слепцом он был!

Вернувшись к столу, он с силой оперся о него кулаками, оставляя на карте вмятины. Именно здесь, в этой безнадежной тактической западне, и требовался асимметричный, непредсказуемый ум его инженера. Смирнов нашел бы выход. Он придумал бы какую-нибудь дьявольскую хитрость, построил бы из банального дерьма нечто такое, что заставило бы турок бежать в ужасе. Он изменил бы сами правила игры. Мысль о том, что ключ к спасению был у него в руках, и он сам его отбросил, жгла нестерпимо. Он проиграл эту компанию в тот самый момент, когда из гордыни решил, что справится сам.

Полог шатра откинулся. В проеме застыл преображенец с мушкетом.

– Ваше величество, дозвольте. Пленного привели. Янычарский ага, раненый. В последней вылазке взяли.

Петр махнул рукой, разрешая. Государь в последнее время лично допрашивал пленных.

В шатер ввели кряжистого, седоусого янычара. Несмотря на кровь, пропитавшую повязку на плече, он держался прямо и смотрел на русского царя с холодным презрением. Устало окинув его взглядом, Петр понял, что допросы давно превратились в бессмысленную рутину. Однако жажда любой, самой ничтожной вести из внешнего мира пересилила. Он пошел на провокацию.

– Что, ага, молчишь? – голос Петра прозвучал нарочито насмешливо. – Верно, стыдно говорить. Дошли до меня слухи, что ваши храбрые воины под Азовом боятся нос высунуть перед горсткой моих инженеров. Не воины, а бабы в гареме.

Янычар вздрогнул. Его глаза сузились, желваки заходили на скулах. Оскорбление было рассчитано на турка, так как понимал их мышление Петр.

– Твои инженеры – шайтаны! – прорычал он, выплевывая слова. – Они не воюют, как мужчины, а колдуют, как нечестивцы!

Петр внутренне напрягся. Получилось.

– Неужто так сильна их магия, что и стены Азова не устояли? – подлил он масла в огонь.

В гневе, желая уязвить Петра в ответ, янычар взорвался, уже не выбирая выражений.

– Они сожгли Азак небесным огнем! Этот ифрит, этот Смирнов, разверз врата ада! Но его колдовство вам здесь не поможет! Здесь вас всех ждет собачья смерть под нашими ятаганами!

Он выкрикивал это не для того, чтобы донести информацию, а чтобы швырнуть ее в лицо врагу как проклятие, эдакое доказательство того, что русские – нечестивцы, чья победа не от Бога, а от дьявола. Сквозь ярость и оскорбления Петр вычленил главное. Азов пал. И пал из-за Смирнова. Подтверждение, вырванное из глотки врага.

С каждой фразой турка маска ледяной усталости на лице императора медленно таяла. В его темных глазах разгорался огонь: сперва недоверие, следом изумление и, наконец, – чистая гордость.

Его инженер. Его человек. Пока он, император, вяз в грязи, там, на востоке, созданный им прожект по имени Смирнов сработал. Победа, одержанная на расстоянии. Победа его веры в этого странного, ни на кого не похожего человека.

Эта весть, вырванная у врага, стала мощным лекарством. Она не меняла их отчаянного положения здесь, на Пруте, однако вернула ему то, что он почти утратил, – веру в самого себя. Он мог ошибаться в тактике, но в главном, в стратегии построения новой России, он был прав.

Император выпрямился. Тяжесть, давившая на плечи, отступила. Он посмотрел на ошеломленного его преображением янычара, и на его губах появилась улыбка.

– Уведите его, – бросил он преображенцу. – И перевяжите рану. Он принес добрую весть.

Когда пленного вывели, Петр подошел к карте. Он все еще был в ловушке, зато теперь он смотрел на нее без прежней безысходности.

На следующий день снова собрался военный совет. На столе вместо карт лежало лишь несколько потрепанных донесений.

Опираясь на палку, фельдмаршал Шереметев с трудом поднялся.

– Государь, —его голос был далек от заискивания, – провианта в полках – на один день, и то если делить сухарь на двоих. Фуража нет вовсе, лошади начнут падать. Пороха для ружей хватит ненадолго, для пушек – на один бой. В лазарете более двух тысяч больных и раненых. Армия небоеспособна.

Петр смотрел на него без гнева.

Старик… Осторожен, как всегда. Честен, предан до мозга костей, однако его храбрость – это храбрость терпения.

– Любая попытка прорыва в нынешнем состоянии обернется бойней, – продолжал Шереметев. – Нас сомнут. Мы не пройдем и версты. Мое мнение, и я прошу всех присутствующих его подтвердить: единственный путь сохранить людей и остатки войска – немедленно начать переговоры.

Воцарилась тишина. Первым ее нарушил Меншиков. Светлейший, всегдашний сторонник самых отчаянных авантюр, на этот раз говорил тихо.

– Фельдмаршал прав, государь. Воевать нам боле нечем. Голодный бунт – дело нескольких дней. Почетная сдача – дипломатический маневр, а не позор. Мы сохраним армию, сохраним тебя. А значит, сохраним и Россию. Дадим туркам откуп, уступим земли – невелика цена…

Алексашка… Хитер, шельма. И сейчас не о чести печется, а шкуре. Ворует безбожно, но предан, как пес. И сейчас его страх – его главный противник. Его правда – это животный инстинкт.

– Невелика цена⁈ – Петр ударил кулаком по столу. Он вскочил, опрокинув походный стул, и его огромная фигура нависла над генералами. – Ты предлагаешь мне торговаться честью Империи, как барышник на торгу⁈ Переговоры⁈ Сдача⁈ Вы предлагаете мне, первому Императору Российскому, в первом же походе под новым знаменем бросить оружие к ногам басурмана⁈

Его горящий взгляд метался от одного лица к другому в поисках поддержки, но натыкался на стену.

– Речь не о моем личном позоре, господа! Бог с ним! Речь о цене этого поступка для всей Империи! Помните Нарву? Где мальчишки-семеновцы, оставшись без офицеров, встали в каре и умирали молча. Никто не просил пощады! Они создали легенду! А вы предлагаете мне, их императору, предать эту память⁈ Мы можем все до единого лечь здесь, в проклятой грязи. Однако легенда о гвардии, что билась до последнего, станет тем камнем, на котором будут строить будущие поколения! А сдача первого Императора станет клеймом слабости, которое не смыть и за сто лет! Вся Европа и все наши враги увидят, что Империя наша – колосс на глиняных ногах! Нас начнут рвать на части! Ваша «почетная сдача» – смертный приговор для самой идеи Империи!

Он замолчал, тяжело дыша. Несмотря на гнев Государя, даже всегда исполнительный генерал Голицын, решился поддержать фельдмаршала.

– Ваше величество, но те мальчишки под Нарвой погибли, чтобы другие могли победить потом. Их жертва имела смысл. А наша гибель здесь будет бессмысленной.

И этот туда же… Добрые вояки, исполнители. Привыкли ходить по проложенной колее. Шаг в сторону – для них уже бунт. Их правда – правда устава.

– Я предлагаю иное! – голос Петра снова загремел. – Отобрать три тысячи лучших гвардейцев, тех, кто еще может держать оружие. И этой ночью, оставив раненых и обоз, ударить в самом слабом месте их кольца. Прорваться или умереть. Но умереть как солдаты, а не как загнанный скот в загоне! Остальные пусть сдаются!

Впервые в жизни он натолкнулся на сопротивление своих ближайших соратников. Это была отчаянная попытка спасти своего государя от него самого.

– Государь, – Шереметев вздохнул. – Твои гвардейцы пойдут за тобой и в пекло. Но прорываться некуда. За кольцом окружения – сотни верст выжженной степи, кишащей татарами. Мы не пройдем и десяти верст. Это будет бессмысленная резня.

Спор зашел в тупик. Вон и Кантемир даже молчит, будто соглашаясь с его генералами. А ведь именно он больше всех ратовал за борьбу любой ценой.

Глядя на своих генералов, Петр впервые видел непробиваемую стену, выстроенную из упрямой правды. Он мог рявкнуть, пригрозить плахой – и они бы наверняка подчинились, пошли бы за ним в эту самоубийственную атаку. Они спасали его, своего царя-батюшку, от него самого, от его ярости и гордыни.

Все доводы были высказаны. Когда, казалось, говорить было уже не о чем, фельдмаршал Шереметев вновь подал голос. Тяжело оперевшись на эфес палаша, он посмотрел на Петра взглядом старого, умудренного опытом человека, взирающего на молодого, полного сил, но сбившегося с пути воина.

– Государь, – прошептал он, – ты говоришь о легенде для будущих поколений. О славной гибели. Да, славно умереть за веру и царя – это честь для солдата. А долг царя – жить для государства. Кому ты державу оставишь, на кого? На Божью волю? Так Бог тебе ум и дал, чтобы ты эту волю исполнял, а не искушал Его понапрасну!

Он сделал паузу. Петр хотел было его оборвать, но что-то в спокойной силе старика удержало его.

– Ты создал Смирнова, – продолжал Шереметев. – Вытащил его из безвестности, поверил в его безумные затеи. И он отплатил тебе сторицей, взял неприступный Азов. Уже вся армия об этом знает. Твои верфи, государь, мануфактуры, Питербурх – кто все это до ума доведет, коли ты здесь голову сложишь? Наследник? Молод еще. Бояре? Разворуют, растащат, по ветру пустят все труды твои!

Взгляд фельдмаршала стал жестким.

– Твое наследие и главное детище – это не эта несчастная, обреченная армия. Твое детище – это вся Россия, что ждет твоего возвращения. Ты должен вернуться, чтобы спасти дело всей своей жизни.

Эти слова пронзили броню императора и достали до человека. Перед его мысленным взором встало не абстрактное «наследие», а дымящие трубы Игнатовского, загремели молоты на верфях, запахло свежей сосновой доской на стапелях. И возникло лицо Смирнова – хитрое, все понимающее. Какой еще дьявольский механизм он уже придумал там, в тылу? И все это, все это, отдать на поругание, променять на одну героическую, но никому не нужную смерть?

Молча развернувшись, он вышел из шатра. Снаружи его встретили холод и запах дыма от тысяч вражеских костров, ржание измученных лошадей и тихий стон из лазаретной палатки. У самого края лагеря он долго глядел на бесконечную огненную цепь, опоясавшую его армию. Эта цепь была вражеским кольцом, своеобразным воплощением его личной ошибки. Он завел сюда лучших своих людей, поверив лживым обещаниям. И теперь, чтобы спасти их, ему предстояло принести в жертву то, что он ценил превыше жизни, – миф о своей непобедимости. Ему предстояло склонить голову.

Вернувшись в шатер, он застал генералов на тех же местах; молчаливые, напряженные, они ждали его решения. Ни на кого не глядя, Петр прошел к столу, налил в простой оловянный кубок воды из походной баклаги и осушил его одним глотком. В тишине его голос прозвучал безжизненно:

– Готовьте парламентера.

Никто не проронил ни слова. Все понимали, какой ценой далось это решение.

Конец интерлюдии.

Глава 16

Безумная мысль не давала покоя. Я ее отгонял всеми силами.

Холод. Пробирающий до костей. Тело стало сплошным комком напряжения. Руки, вцепившиеся в плетеный борт гондолы, свело так, что пальцы не разгибались. Так, Смирнов, работаем. Что у нас есть?

Первым делом – оценка состояния. Я проверил гондолу: два бочонка «Дыхания» были надежно закреплены. Теперь аппарат. Потянувшись к рычагу горелки, я понял, что пальцы не слушаются – пришлось разжимать их второй рукой. Короткое, почти рефлекторное нажатие, и «Сердце Дракона» отозвалось утробным, сытым ревом. В купол ударил столб пламени, гондола дрогнула и с ленцой поползла вверх. Я отпустил рычаг. Зависли. Контроль есть. Минимальный, но все же. Немного погрел руки у горячего сопла. А ведь пламя сильно меня демаскирует. Радует, что маловероятен случай того, что кто-то будет пялится на звезды. Да и костры сильно мешают концентрироваться на что-то в небе.

Теперь вниз. Нащупав пеньковый шнур клапана, я дернул. Где-то высоко надо мной зашипел стравливаемый воздух. Началось падение, тоже медленное, инерционное. Быстрых маневров не будет. Эта штука – не истребитель, а груженый товаром дирижабль из старых фильмов. На подъем в сотню метров уйдет минуты три-четыре, не меньше. Снижение через клапан – еще дольше. Инерция чудовищная. Любой маневр нужно планировать минут за десять. Десять минут, Карл! За это время на земле полк перебьют.

А еще память подкидывала события сегодняшнего дня. Лопнувший канат. Один некачественный узел, одна прогнившая нить – и все расчеты полетели бы к чертям вместе с моими костями. В этот раз пронесло. Второго раза может и не быть. Какой там надежный корабль – я на пороховой бочке, летящей по воле случая.

И все же…

Внизу, во всех подробностях, расстилался огромный турецкий лагерь. Тысячи мерцающих костров, и тонкие струйки дыма от них, словно крошечные стрелки компасов, тянулись в одну сторону – на запад. Однако длинный конус-«чулок» Дюпре, висевший под гондолой, указывал совершенно в другом направлении – на юго-запад. Есть! Ветровой сдвиг. На разной высоте воздушные потоки жили своей жизнью. Я не мог рулить, не мог идти против ветра, зато, меняя высоту, мог ловить разные течения и выбирать направление дрейфа. Неточный, требующий колоссального упреждения и интуиции метод, зато он был.

Вся история войн, известная человечеству тактика и стратегия разворачивались на плоскости. Я же смотрел на них из третьего измерения. С этой высоты поле боя превращалось в систему, в живую, понятную схему. Линии обороны, расположение резервов, пути снабжения – все как на ладони. И в этой системе отчетливо выделялись два центра притяжения, уничтожение которых могло вызвать каскадный сбой всей вражеской машины.

Первый я нашел сразу, и находка вызвала кривую усмешку. Сколько же сил и времени ушло на допросы, на вычисление ставки Великого Визиря! Я-то искал нечто замаскированное, укрытое, защищенное – по образу и подобию походного шатра нашего Государя, ценившего функциональность, а не пышность. Каким же я был наивным, меряя Восток своей меркой. Ставка визиря не пряталась, а она кричала о своем существовании. В самом центре лагеря, окруженная тройным кольцом костров и шатров личной охраны, раскинулся чуть ли не передвижной дворец. Огромный, многоцветный, с несколькими «пристройками», шатер напоминал ярмарочный балаган. Это была не точка управления, а символ власти, демонстрация богатства и пренебрежения к опасности. Восточная ментальность во всей ее красе. Получалось, моя многодневная шпионская эпопея была бесполезной. Эту цель мог бы найти и слепой.

Вторую цель пришлось именно вычислять, и здесь помогла логика инженера, ищущего аномалии в системе. Если ставка визиря была самым ярким пятном на этой карте, то пороховой склад оказался самым темным. Долго скользя взглядом по россыпи огней, я наткнулся на обширную зону абсолютной черноты. Большой прямоугольник, внутри которого не горело ни единого костра, ни единого факела. Вокруг него кольцо охраны было плотнее, чем где-либо еще, за исключением ставки. Все сходилось: отсутствие огня – элементарная пожарная безопасность, усиленная охрана – ценность содержимого. Янычар на допросе не солгал. Вот он, главный арсенал, сердце, качающее порох по артериям этой огромной армии.

Разведка окончена. За какие-то полчаса в воздухе я получил больше информации, чем мог бы собрать за месяц работы на земле.

Итак, данные собраны. Разведка завершена с непредвиденным успехом. Теперь – самое сложное. Решение. Мой мозг, работавший в режиме сбора данных, мгновенно переключился на просчет вариантов, выкладывая перед внутренним взором две четкие, но взаимоисключающие директивы.

Вариант первый, условно – «Яссы». Логичный, правильный, единственно разумный. Прямо сейчас, под покровом ночи, начать медленный дрейф на восток, ловя верхние воздушные потоки. Возвращение потребует много часов, возможно, целой ночи, однако вероятность успеха высока. Я бы вернулся, и не с пустыми руками. Бесценные сведения о численности и расположении врага позволили бы организовать оборону Ясс, опираясь на точные данные. Так поступил бы инженер-системотехник, думающий о сохранении проекта. Минимальный риск и локальный результат. Укрепить позиции, сохранив то, что имеешь. Правильный, безупречный выбор.

Вариант второй. «Прут». Путь авантюриста, игрока, поставившего на кон все. Продолжить дрейф и попытаться ударить по выявленным целям двумя моими зарядами. Риск не просто запредельный – он граничил с самоубийством. Точность сброса с такой высоты, даже при минимальном ветре, – величина почти случайная, промахнуться проще простого. А главное – после атаки меня бы, разумеется, обнаружили. Тысячи стволов открыли бы огонь по беззащитному шару, и вероятность уцелеть стремилась бы к нулю. Спасет только стремительный набор высоты. В случае провала я терял все: аппарат, разведданные и собственную жизнь. А отряд в Яссах, лишившись командира и надежды, был бы обречен. Безумный путь.

Решение казалось очевидным. Яссы. Ответственный командир думает о своих людях. Моя рука уже потянулась к рычагу горелки, чтобы начать подъем в верхние слои и поймать восточный ветер.

И тут я снова посмотрел вниз – просто чтобы в последний раз окинуть взглядом эту грандиозную, жуткую картину. Прищурившись, я попытался оценить скорость нашего движения. Приборов не было – только глаза и смекалка. Вытянув руку, я поднял большой палец и совместил его с одним из ярких костров. Начался отсчет по ударам пульса. Раз, два, три… Палец сместился. Замеры, повторенные несколько раз, мысленно усредненные и скорректированные на высоту, дали результат. Скорость дрейфа – около пяти-шести верст в час. Медленно. Убийственно медленно для побега. Но достаточно быстро, если…

Мой взгляд прочертил воображаемую линию от моего текущего положения. Воздушный поток, в котором я дрейфовал, нес «Катрину» не куда-то в сторону, не мимо. Он тащил ее медленно, но неотвратимо, по идеальной траектории, которая проходила сначала над огромным шатром визиря, а затем – над темным пятном порохового склада.

Нет. Глупости. Простое совпадение. Случайный порыв ветра, который через минуту сменится. Нужно возвращаться…

Но он не менялся. Снова и снова я делал замеры, сверяясь с положением «чулка» Дюпре. Поток был стабильным. Шар продолжал свой медленный дрейф к цели, словно ведомый невидимой рукой. Железная логика инженера трещала под напором этой иррациональной, но такой соблазнительной предопределенности.

Мой взгляд метнулся на восток, в сторону едва различимого, спасительного огонька Ясс. А затем на запад, где в огненном кольце умирала армия моего Государя, моя Империя. Выбора не было. Вернуться сейчас, упустив этот единственный, посланный небесами шанс, – значило бы предать саму суть того, кем я был. Человеком, который использует возможности и создает их из ничего. А сейчас мне дали готовую возможность на блюдечке. Отказаться?

Решение пришло само. Я не буду авантюристом. Я останусь инженером, в чьи расчеты вмешалась непредвиденная переменная – идеальные условия. И я обязан использовать эту переменную с максимальной эффективностью. Управлять шаром я не буду. Лишь рассчитаю момент, когда нужно будет разомкнуть пальцы и позволить двум моим аргументам упасть.

До шатра визиря – минут сорок. До склада – чуть больше часа. Идеально. Слишком идеально.

Я медленно потянул рычаг горелки, правда не для того, чтобы уйти на восток. А чтобы чуть-чуть, совсем немного, опуститься, выверяя траекторию дрейфа с точностью до метра и входя в самый центр воздушного потока.

Игра началась. Ва-банк.

Минуты тянулись. Гондола, подхваченная ровным течением, плыла над спящим вражеским лагерем.

Чтобы уменьшить время падения и снизить влияние бокового ветра, я коротким рывком клапана стравил часть горячего воздуха. «Катрина» послушно просела метров на триста. Теперь лагерь внизу перестал быть абстрактной картой, он обрел объем и детали. Внизу метались у костров часовые, доносилось далекое ржание лошадей. Ощущение власти нарастало с каждой секундой. Они там, внизу, жили своей жизнью, не подозревая, что над их головами, в недосягаемой черноте, застыл глаз циклопа, готовый извергнуть пламя.

Хах! И какие-только метафоры не приходят, когда в крови бурлит адреналин!

Первая цель приближалась – пятно ставки Великого Визиря. Еще раз проверив крепления первого бочонка, я взялся за взрыватель. Наше с Дюпре гениальное в своей простоте творение – контактно-вытяжной запал. Стараясь не делать резких движений, я привязал прочный пеньковый шнур-чеку к силовому каркасу гондолы. Длина шнура, выверенная многократными тестами в Яссах, должна была обеспечить подрыв на оптимальной высоте.

А пульс-то у меня участился. Нервничаю. Ухмылка сама заползла на мою физиономию.

Ладно, теперь – ждать. Снова вытянув руку, я использовал большой палец как визир, совместив его с центром шатра. И ждал, отсчитывая пульс, мысленно внося поправки на параллакс и скорость дрейфа. Весь мой мир сузился до этого маленького пятачка света внизу и медленно смещающегося на его фоне пальца. Вот оно. Точка упреждения пройдена. Пора.

Не раздумывая, я перерезал ножом удерживающие веревки. Бочонок, качнувшись, ухнул в темноту. Шнур-чека размотался со змеиным шипением, натянулся до предела и с сухим, едва слышным щелчком выдернул воспламенитель.

Затаив дыхание, я смотрел вниз. Секунда. Две. Три. Мне уже показалось, что запал дал осечку, когда тишину разорвала беззвучная вспышка. Прямо над шатром визиря, почти в его центре, распустился ослепительный, нестерпимо-белый цветок. И следом еще. Когда вспышка расцвела над центральным куполом, я и сам не поверил своему везению. Ударная волна, словно невидимая рука, смахнула с земли десятки шатров и погасила сотни костров. Затем, с секундным опозданием, донесся глухой, утробный гул, от которого дрогнула гондола.

Получилось. Точно в цель. Мозг вражеской армии был уничтожен, центр управления превратился в выжженное, хаотичное пепелище. Внизу, должно быть, ад. А здесь, наверху, – тишина и холод. Странное чувство.

Воодушевление от успеха придало сил. «Катрина» продолжала свой медленный дрейф ко второй цели – темному, зловещему прямоугольнику порохового склада. В лагере началась суматоха: крики, беготня. Они еще не поняли, откуда пришла кара, наверняка списывая все на божественный гнев. У меня оставалось мало времени. Я с неудовольствием заметил, что курс чуть сместился в сторону. Я могу и не попасть в пороховой склад.

Мне казалось, что вся армия, все стотыщ турков сейчас смотрят на меня. Но вроде пронесло. Да и кто будет пялится в небо, когда взрыв-то на земле был?

Когда настало время, наклонившись ко второму бочонку, я взялся за механизм чеки, чтобы повторить процедуру, – и тут же нащупал неладное. Деревянная трубка воспламенителя перекосилась и сидела в гнезде криво. Попытка выдернуть ее провалилась. Удар рукоятью ножа – еще один – ничего не дал. Механизм сидел мертво. Попробовал поддеть острием – лишь содрал щепки. Проклятая сырость, проклятая спешка! Тщательно откалиброванный механизм превратился в бесполезный кусок дерева.

А тем временем темное пятно склада уже проплывало подо мной. Шанс уходил. Каждая секунда промедления – десятки метров, превращающие верное попадание в гарантированный промах. Взгляд метнулся вниз. После первого взрыва у склада началось какое-то движение: возможно, турки пытались рассредоточить запасы. Если не ударить сейчас, потом будет поздно. Они меня не видели.

Мысль пришла мгновенно. Выхватив фитиль, который хранился на гондоле в небольшом ящике с оружием, я поднес его к горелке и поджег. После, я наклонился над бочонком. Времени отвязывать чеку уже не было. Одним движением ножа я перерезал удерживающие веревки, а второй рукой, обжигая пальцы, поднес фитиль к короткому, торчащему из бочонка бикфордову шнуру.

Огонек жадно вцепился в просмоленную нить. Я со всей силы отшвырнул бочонок от себя.

Горящий бикфордов шнур стал идеальным ориентиром в темноте. Падая, он оставлял тонкий огненный след – указующий перст, нацеленный прямо на меня. Внизу, в турецком лагере, хаос мгновенно обрел вектор. Сотни глаз устремились вверх. Они меня увидели.

И через несколько секунд открыли огонь.

Небо вокруг гондолы прошили сотни огненных ос. Беспорядочный, панический, но оттого не менее смертоносный огонь из десятков мушкетов. Пули щелкали, проходя в нескольких метрах, глухо ударяли в плетеные борта.

А внизу раздался второй взрыв. Но это был уже не триумф. Из-за задержки и ручного подрыва, я промахнулся. Да и маршрут сместился. Бомба легла у самого края склада. На воздух взлетели несколько сторожевых вышек и часть земляного вала. Удар был мощным, но цепной реакции не последовало. Когда дым рассеялся, темное пятно склада осталось на своем месте, лишь слегка подпаленное с одного бока. Кто-то из коллег Дюпре поработал на славу: порох хранился в раздельных, углубленных в землю и обвалованных погребах. Мой удар лишь сковырнул верхушку айсберга.