Текст книги "Инженер Петра Великого 7 (СИ)"

Автор книги: Виктор Гросов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Глава 10

Интерлюдия. Лагерь османов.

Просторный, увешанный бухарскими коврами шатер Великого Визиря Чорлулу Дамат Али-паши утопал в густой, тяжелой тишине. Пропитанный ароматом крепкого кофе воздух был плотен, как войлок. За столиком с перламутровой инкрустацией, на низких подушках, сидел сам Визирь – мужчина средних лет с цепким, немигающим взглядом, чьи пальцы беззвучно перебирали янтарные четки. Это размеренное движение, подчеркивало мертвенную неподвижность его позы.

Напротив замерли две фигуры.

Справа возвышался Ага янычар. Седовласый, с дубленым, иссеченным шрамами лицом, он небрежно положил ладонь на массивную рукоять ятагана. В его глазах не было ни страха, ни сомнений – только холодное презрение к любой слабости, почитаемой им за грех. Слева же, почти вжимаясь в пестрый ворс ковра, переминался с ноги на ногу представитель Капудан-паши. Его лицо отливало нездоровой землистостью, влажные ладони скользили по шелку шаровар. Он принес вести чернее ночи, поэтому готовился держать ответ за бездействие всего флота Блистательной Порты.

Резко откинулся полог шатра и двое дюжих чаушей втащили гонца. Его одежда висела рваными клочьями, лицо превратилось в корку из грязи и запекшейся крови, а в широко раскрытых глазах застыл нечеловеческий ужас, не отпускавший его за все версты отчаянного пути. Падая на колени перед Визирем, несчастный захрипел, как загнанный зверь.

– Говори, – голос Али-паши прозвучал тихо.

– Азак… – выдохнул гонец. – Азак пал, о великий паша!

Ага янычар не шелохнулся, только пальцы впились в рукоять. Представитель флота заметно сник и уставился в пол. Визирь прекратил перебирать четки.

– Как? – спросил он все тем же ровным голосом. – Разве гяуры пробили брешь? Разве воины, защищавшие стены, дрогнули при штурме?

– Штурма не было, повелитель! – Гонец вскинул на него безумный взгляд. – Колдовство! Этот шайтан-инженер, этот Смирнов, разверз врата геенны! Он выжигал наши души!

Его голос сорвался на визг. Захлебываясь словами, он спешил извергнуть из себя пережитый кошмар, рассказывая о явлении, которое не укладывалось в рамки земного, оскверняя само мироздание.

– Сначала пришел звук… Он родился из-под земли, проникал в самые кости, заставляя дрожать все внутри. А потом он начал расти, превращаясь в невыносимый вой, от которого, клянусь Пророком, закипала кровь! Вой, сводивший с ума! Я видел, как старые, битые воины, не боявшиеся смерти, валились на землю и бились головой о камни, лишь бы не слышать этого! Все приказы тонули в адском шуме, мы оглохли, мы ослепли…

Судорожно вздохнув, гонец продолжил, и ужас воспоминаний вновь затопил его глаза.

– А потом погасли звезды. Небо над крепостью зажглось десятками фальшивых лун, горевших нечестивым светом – ослепительно-белым, кроваво-багровым. Они медленно плыли над стенами, превращая наш славный Азак в обитель ифритов. Следом прямо на стенах, во дворах, начали взрываться огненные шары. Нестерпимо яркие огни слепили глаза! Перед ними темнело, и мы на долгие мгновения становились беспомощными детьми! Мы не видели врага – только безбожный свет и дьявольский вой!

Он замолчал, сотрясаемый дрожью. В шатре воцарилась тишина.

Первым ее расколол холодный голос Аги янычар.

– Ты прикрываешь малодушие воинов россказнями о джиннах, когда причина поражения – в их ослабевшей вере! – отрезал он, не глядя на гонца. Взгляд его был устремлен на представителя флота. – А ты, – он вперил палец в трясущегося сановника, – скажи мне, чего ради флот падишаха без дела стоит у берега? Почему ты не запер гяуров в гавани? Почему не обратил их в пепел⁈

Представитель флота вздрогнул, но рассказ гонца дал ему опору. Ведь не он первым сказал эти вести, хотя и пришел сюда для этого. Окружение Визиря уже было в курсе, как и Ага, о поражении под крепостью, именуемом северянами Азовом. Он выпрямился, и в его голосе зазвучали оправдательные, чуть ли не истерические нотки.

– Мы не могли, Ага! Это не выдумки! Истинное колдовство, которому не может противостоять правоверный! Мои люди охвачены священным ужасом! Они отказываются входить в воды, оскверненные нечистыми духами! Любая попытка приблизиться к Азаку ночью встречается этим адским воем, что разносится над морем, а небо снова озаряется дьявольским светом! Мы уже потеряли два дозорных судна, пытавшихся подойти ближе! Их машины изрыгают огонь, прожигающий борта! Мои люди на коленях молят Аллаха о защите, а ты требуешь, чтобы я вел их в пасть к шайтану?

– Трусость всегда найдет себе благочестивое оправдание, – прорычал Ага. – Твои матросы боятся теней, пока наши братья гибнут на суше! Боюсь, этот страх перекинется на всю армию!

– Они боятся не теней, а гнева Всевышнего, который попустил это злодеяние! А ты, похоже, не боишься ничего, раз смеешь называть знамения свыше «россказнями»!

Их спор грозил перерасти в открытую ссору, но Великий Визирь поднял руку. Одного этого жеста хватило, чтобы оба военачальника умолкли. Али-паша медленно поднялся, подошел к гонцу и положил ему руку на плечо.

– Ты свободен. Иди, отдохни и поешь. Твоя служба окончена.

Когда гонца вывели, Визирь с непроницаемым лицом обернулся к своим командирам.

– Страх – такое же оружие, как сабля или пушка, – произнес он. – Этот гяур-инженер, похоже, владеет им в совершенстве. – Он перевел тяжелый взгляд на представителя флота. – К доблести твоих моряков мы еще вернемся. Когда пыль уляжется. Сейчас есть дела поважнее.

Представитель Капудан-паши затаил дыхание. Этот разговор добром для него не кончится. А Великий Визирь уже думал о том, что одна проигранная битва на юге – ничто по сравнению с той великой победой, что уже почти созрела здесь, на западе.

Едва за пологом шатра стихли шаги удаляемого гонца, как Ага янычар, не сдерживаясь, гневно заявил:

– Позор! – его голос гремел. – Нечестивцы глумятся над нами, а наш флот прячется за островами, как стая напуганных чаек!

Обернувшись к Визирю, он вперил в него пылающий взгляд. Представитель Капудан-паши осторожно заявил:

– Есть вести еще горше. Гяуры захватили Шевалье Дюпре, французского инженера…

Эта новость заставила Али-пашу, только что вернувшегося к своему месту, замереть. Он медленно обернулся; лицо его было лишь холодной, вопрошающей маской.

– Француз? – переспросил он, словно не расслышав.

– Он самый! – подтвердил представитель флотского командующего. – Тот, кого нам прислал в знак дружбы король франков.

– Это тот, кто чертил нам новые планы бастионов? – хмыкнул Ага, – учил наших мастеров класть камень и рассчитывать углы для пушек? Я предупреждал тебя, паша! Этот франк смотрел на моих янычар, как на дикарей! Его советы стоили нам лучших людей! Мы потеряли ум, работавший на нас! Теперь этот Дюпре, спасая свою шкуру, выложит русскому шайтану все наши секреты, слабые места в обороне не только Азака, но и других крепостей! Он слишком много занет!

Пленение европейского военного советника – потенциальная катастрофа, брешь в самой системе обороны Османской империи. Заметив, что гнев военачальника переключился на новую цель, представитель флота облегченно выдохнул и тут же поспешил подлить масла в огонь.

– Великий грех и великое несчастье, – запричитал он. – Допустить, чтобы такой ценный человек…

Великий Визирь оборвал его на полуслове жестом руки. Медленно пройдя по шатру, он остановился у большой карты на отдельном столе. Пальцы его скользнули по линии побережья и замерли на точке с надписью «Азак».

– Да, великое несчастье, – произнес он наконец, и в голосе его прозвучало, казалось бы, искреннее сожаление. – Король Франции оказал нам великую услугу, прислав одного из лучших своих умов. А мы не уберегли его. Этот Дюпре был истинным другом Блистательной Порты, и его доблесть не должна быть забыта. – Он повернулся к своему писарю. – Подготовить немедленно послание нашему послу в Стамбуле. Пусть он выразит глубочайшее негодование его величеству султану от нашего имени и потребует от посла франков содействия в освобождении их подданного. Мы должны сделать все, чтобы вызволить шевалье из лап неверных.

Медленная, взвешенная речь, исполненная государственной мудрости и заботы о союзнике, произвела должный эффект. Ага янычар удовлетворенно кивнул – Визирь, без сомнения, осознавал всю серьезность положения. Представитель флота почтительно склонил голову, восхищаясь дипломатической тонкостью своего повелителя.

Однако стоило военачальникам, получив распоряжения, покинуть шатер, как маска сошла с лица Али-паши. На его губах заиграла едва заметная, холодная усмешка. Подойдя вновь к карте, он устремил взгляд на далекий Париж.

Пленение Дюпре. Какая удача. Какое изящное, посланное самим Аллахом решение проблемы, что давно не давала ему покоя.

Друг Порты? Шевалье Дюпре? Визирь едва заметно усмехнулся. Француз был другом лишь себе да своему далекому королю. Умен, да, этого не отнять: безупречные советы по фортификации, точнейшие расчеты. Однако он оставался чужим. Надменный, холодный, с вечной тонкой усмешкой, он взирал на османских пашей как на способных, но неотесанных учеников. Али-паша вспомнил, как франк наотрез отказался объяснить местным мастерам принцип расчета свода, бросив, что «эти тонкости не для их умов». Давая готовые чертежи, он не делился знанием. Не учил – лишь позволял исполнять. Держал за подмастерьев, не за коллег. Полезный, как хороший инструмент. Он не укреплял Империю, а только латал ее стены, оставляя секреты мастерства при себе.

Али-паша никогда ему не доверял. Слишком хорошо он знал этих европейцев, особенно их вечные интриги и политику двуличия. Дюпре был полезен, но опасен. Слишком много видел, слишком много знал. И в любой момент мог стать фигурой в чужой игре, направленной против самой Порты. Визирь не раз ловил себя на мысли, что от этого ценного «союзника» пора избавляться. Но как? Убить – навлечь гнев Парижа. Выслать – признать недоверие и испортить отношения.

И вот проблема решилась сама собой. Так изящно, так своевременно. Руками русских. Теперь можно, не рискуя ничем, разыгрывать карту оскорбленной добродетели, требовать, негодовать, давить на французского посла. Пленение Дюпре из проблемы превратилось в превосходный дипломатический инструмент.

А то, что он может выдать русским какие-то секреты… Визирь снова усмехнулся. Да пусть рассказывает. Пусть этот шайтан Смирнов думает, что заполучил ключ к их обороне. Все, что знал Дюпре, – вчерашний день. Каменные стены, расположение пушек. Он не знал и не мог знать о настоящей силе Османской империи, что разворачивалась здесь, на западе. Силе, перед которой все фортификационные ухищрения – не более чем пыль под копытами коней правоверных.

Хотя… мелькнула тревожная мысль. Что, если этот Смирнов, этот русский колдун, сумеет не просто вытянуть из Дюпре старые секреты, но и… переманить его? Если предложит французу нечто большее, чем деньги или свободу? А ведь сам Визирь бещал ему огромные богатства, жаль этот Анри не прельстился. Себе на уме, франк.

Визирь отбросил эту мысль как наваждение. Сейчас Дюпре – лишь карта в его руках. И эту карту он разыграет, как и подобает Великому Визирю. Потеря Азака – досадная, болезненная пощечина, но не более чем отвлекающий маневр в великой партии, которую он вел. Главная игра разворачивается здесь. И в этой игре он уже почти поставил мат московскому царю. А пленение одного высокомерного француза – лишь приятная неожиданность.

Размышлениям Великого Визиря не суждено было продлиться: полог шатра вновь откинулся. На пороге возникла фигура – полная противоположность первому, изможденному гонцу. Высокий, поджарый, в добротной коже степняка, он двигался уверенно. Один из лучших лазутчиков крымского хана Девлет-Гирея, прикомандированный к штабу, поклонился и, не дожидаясь вопросов, начал доклад.

– Великий паша, вести с северо-запада! – чистый и звонкий голос лазутчика смыл остатки тягостной атмосферы после вестей об Азаке. – Газель сама забрела в ущелье, где ее уже поджидает лев.

Визирь слегка приподнял бровь, безмолвно приглашая продолжать.

– Заманенные сладкими речами господаря Кантемира, московский царь и его гвардейский авангард переправились через Днестр, – докладывал лазутчик. – Весенняя распутица обернулась для них тюрьмой. Земля под ногами, превратившись в бездонное болото, топит их пушки, повозки и коней. Отрезанные от основных сил на том берегу, они лишены всякого снабжения.

Он сделал паузу, давая слушателям в полной мере оценить масштаб успеха.

– Воины хана – это рой ос, паша. Мы жалим, пока бык не падет от бессилия и яда. Каждый день мы перехватываем их обоз, вырезаем отбившихся, сжигаем то немногое, что они пытаются подвезти. Лошади их падают от бескормицы, солдаты едят коренья и кору. Ропот в их стане слышен за версту.

В этот момент к Визирю зашел Ага, который хотел обратиться к нему, но остановился, слушая доклад гонца. Али-паша чуть поморщился, вновь увидев главу янычар. Наверняка тот зашел для того, чтобы убедить его в том, что Капудан-паша не верен империи.

– А сам царь? Что московский царь? – нетерпеливо спросил Ага.

Лазутчик позволил себе кривую усмешку.

– Сам Аллах отвернул от него свой лик. Разгневанная река поглотила его жену, и теперь душа царя гяуров черна от горя. Он сидит в своем шатре и не видит ничего вокруг. В решающий момент их армия осталась без головы.

В шатре стало тихо. Главный враг заперт в природной ловушке: голоден, деморализован, а его предводитель раздавлен личной трагедией. Победа была так близка, что, казалось, ее можно потрогать.

– Хвала Всевышнему! – прошептал Ага янычар. – Осталось дождаться, когда этот перезревший плод сам упадет нам в руки! Стянуть кольцо и перебить их всех до единого! С юга и запада их подопрет наша армия, с северо-востока ударит конница хана. Это ловушка, из которого нет выхода!

Торжествующий настрой Аги, однако, не передался лазутчику. Тот кашлянул, привлекая к себе внимание.

– Есть еще кое-что, Великий паша. Нечто… странное.

Визирь вскинул на него вопросительный взгляд.

– От Азака, наперерез степи, прямо на запад движется отряд московитов. Небольшой, сабель не более пяти тысяч, но скорость его нечеловеческая, невзирая на грязь. В центре их отряда движется нечто невиданное: «Шайтан-арба», как зовут ее наши воины. Железное чудовище, которое ползет на собственном брюхе, подобно змее. Изрыгая дым и пар, оно тащит за собой тяжелые пушки и не знает усталости. И командует этим отрядом тот самый колдун, что взял Азак. Смирнов.

В шатре снова воцарилась тишина, на этот раз – тревожная. Образ инженера-колдуна, творца нечестивых огней и дьявольского воя, был еще слишком свеж – теперь он со своим железным монстром мчался сюда.

– Сведения эти подкрепляются донесением от передового разъезда Девлет-Гирея, что ведет наблюдение к востоку, – продолжил лазутчик уже более серьезным тоном. – И самое непонятное, паша… У этого Смирнова не могло быть вестей о беде его царя. Ни один гонец не проскакал бы так быстро. Словно этот шайтан не знает, а чует кровь своего повелителя на расстоянии, как стервятник – падаль за сотни верст. Он идет как по зову темных сил.

– Он чует, шайтан, – глухо проговорил Ага неуверенно. – Чует, что его царь в капкане, и спешит на выручку.

Великий Визирь смотрел на карту, где тонкая нить Прута уже обвивала шею русской армии, и мысленно прокладывал маршрут нового, неожиданного врага. Идеальный расчет. Безупречный план. И одна-единственная деталь, не подчиняющаяся никакой логике. Смирнов. Этот человек не следовал правилам – он создавал свои.

– Значит, он строит дьявольские машины, говорит с ифритами, что доносят ему вести, – процедил Визирь сквозь зубы. – Тем хуже для него.

Появление этого колдуна в самый разгар триумфа грозило превратить выверенную партию в хаос. Но Великий Визирь не был бы собой, если бы позволил одной-единственной фигуре опрокинуть всю доску.

Лицо Аги янычар окаменело. Он вперил в Визиря взгляд, в котором горел фанатичный огонь воина, наконец-то узревшего ясного, осязаемого врага.

– Знак! Это знак! – прогремел он. – Всевышний сам посылает этого колдуна нам в руки! Встретим его в чистом поле! Десять тысяч сабель сметут его! Мы растопчем их, как саранчу, и я принесу тебе его голову! Мы смоем позор Азака кровью нечестивца!

План был яростен – сойтись с врагом лицом к лицу и сломить его силой, доблестью и верой.

Однако Великий Визирь медленно покачал головой. Подойдя к карте, он положил на нее ладонь, словно успокаивая взбунтовавшуюся землю.

– Ты предлагаешь сражаться с ним на его условиях, Ага. Хочешь биться силой против его колдовства. Посылать лучших воинов на его дьявольские огни и нечестивый вой. Нет. Поступим умнее. Мы будем его пасти.

Ага непонимающе нахмурился. Само слово «пасти» казалось ему унизительным, недостойным.

– Что значит «пасти»?

– Это значит, мы превратим степь в его загон, а наших всадников – в пастухов, что поведут упрямого барана на бойню, – пояснил Визирь. Его палец заскользил по карте, обрисовывая контуры плана. – Мы заставим его уничтожить себя самого.

– Крымская конница, – начал он, – станет его тенью. Являться на горизонте, тревожить фланги, исчезать и возникать там, где не ждут. Лишить его отряд покоя, его людей – сна. Его железное чудовище не вечно, оно требует обслуживания и починки. И этот Смирнов, как бы хитер он ни был, будет вынужден искать укрытие, чтобы напоить своего зверя и дать отдых солдатам.

Палец Визиря остановился на карте, обводя неприметную зеленую прожилку среди холмов.

– И он найдет это укрытие. Вот здесь. Длинная, узкая балка, заросшая лесом, – единственное место на многие версты вокруг, дающее защиту от наших всадников, воду из ручья и безопасность для ремонта. Он сочтет это даром небес, не зная, что рука Азраила ведет его туда. Его слабость – его же ум. Он инженер, он ищет оптимальное решение. А эта балка и есть оптимальное решение. Собственная логика заведет его в наш капкан.

Ага янычар вгляделся в карту, и до него начала доходить вся глубина и коварство замысла.

– Эта балка, – продолжил Визирь, – станет могилой для его чудовища. В этой теснине оно утратит маневренность, превратившись в беспомощную железную черепаху. Наши инженеры заложат склоны небольшими зарядами. Один сигнал – и обвалы отрежут ему путь вперед и назад. Он окажется в каменном мешке.

Он поднял глаза на Агу.

– А на высотах его будут ждать несколько расчетов легких пушек и отряды с горшками горючей смеси. И даже если его ифриты предупредят об обвале, наши лучшие стрелки с дальнобойными штуцерами уже на позициях. Их цель одна: сердце шайтан-арбы. Один удачный выстрел – и его чудовище обернется грудой мертвого железа посреди огненного ада. Мы не будем его рубить, а сожжем его заживо.

Ага долго смотрел на карту, на ничем не примечательную зеленую линию, на его глазах превратившуюся в смертельную западню. Старый вояка, привыкший к честному бою, на миг скривился от восхищения дьявольской элегантностью. Это было истребление, высшая, безжалостная форма военного искусства.

Он медленно, почти неохотно кивнул.

– Как прикажешь, Великий паша.

Великий Визирь удовлетворенно улыбнулся и повернулся к писарю.

Приговор был вынесен. И его приведет в исполнение хитрость, против которой у ифритов Смирнова не найдется ответа.

Конец интерлюдии.

Глава 11

Степь дышала сыростью. Под тысячами сапог чавкала бесконечная, разбухшая от талого снега земля, превращая наш стремительный марш в изнурительную борьбу с пространством. Каждый шаг давался с усилием: нога с трудом выдиралась из жирной, податливой глины, налипавшей на голенища пудовыми комьями. И все же мы шли, причем с такой скоростью, какая и не снилась ни одной армии этого века. Весь секрет умещался в каждом походном суме – просмоленные жестяные банки с высококалорийным «Степняком». Моя маленькая логистическая революция доказывала свою гениальность: солдаты ели на ходу, не тратя времени на костры и варку каши. Не таща за собой громоздкий, уязвимый обоз – вечный якорь любой военной кампании, – мы летели.

Вгрызаясь в раскисший чернозем широкими гусеницами, стальным сердцем колонны шел «Леший». Мое уродливое и могучее детище тащило за собой легкие мортиры, превращая наш летучий отряд в мобильную артиллерийскую группу. План догнать армию Государя, обойти ее и ударить в тыл турецким порядкам пока исполнялся. По идее это породит смятение в тылу врага – и вот уже Петр ведет гвардию в контратаку на дрогнувшего противника. План казался мне красивым и осуществимым.

Первые дни эта уверенность лишь крепла. Мы покрывали по пятьдесят верст в сутки – немыслимое расстояние. Солдаты, видя, как остаются позади такие расстояния, воспряли духом. Эйфория от взятия Азова подпитывалась ощущением собственного превосходства, стремительностью нашего движения. Мы неслись на выручку, и сама скорость была нашим главным оружием.

На шестой день эйфория дала трещину. Пробил ее хмурый поручик Дубов, вернувшийся с передовым разъездом. Его измотанные люди спрыгивали с покрытых пеной лошадей.

– Беда, ваше благородие, – доложил он, отойдя со мной в сторону. – Они нас ждут – пасут, как отару.

Легкая татарская конница избрала самую подлую из возможных тактик. Татары не принимали боя. Их летучие отряды появлялись на горизонте, дразнили, а затем растворялись в степи, уводя за собой наши дозоры в бессмысленную погоню. Но за собой они оставляли пустыню.

– Мосты через балки жгут. Их и так не то чтобы много, – продолжал Дубов, счищая грязь с сапога. – Колодцы дрянью заваливают, скотиной дохлой. Траву палят. Сегодня наткнулись на переправу через речку-вонючку, так они ее завалили так, что нам полдня пришлось гать прокладывать. Мы с их проказами боремся, а не воюем. Теряем ход.

На карте линия нашего маршрута начала еще сильнее изгибаться, обходя сожженные участки и заваленные переправы. Такое ощущение, что противник управляет нашим движением. Он заставляет нас терять главное – время. Каждый сожженный мост и отравленный колодец был часами, которые складывались в дни, которых у Государя, скорее всего, уже не было. Неприятное открытие: я играю в игру, правила которой пишет кто-то другой. Блестяще, Петр Алексеич. Тебя, гения стратегии, водят на поводке, как бычка на ярмарку.

Окончательное прозрение наступило во время очередной вынужденной остановки у широкой, заросшей камышом балки, где татары разобрали единственную переправу. Пока солдаты рубили лес для новой гати, я развернул в походном шатре карту в поисках способа вернуть себе инициативу. В шатер вошел Анри Дюпре со своим неизменным спутником – поручиком-толмачом. Француз за эти дни изменился: из высокомерного пленника он превратился в наблюдателя. Голод инженера, лишенного возможности творить, заставлял его с интересом следить за каждым моим действием.

– Мсье бригадир, – начал он без обиняков, – позвольте полюбопытствовать, какова ваша конечная стратегическая цель? Вы ведь не думаете, что ваш доблестный, но малочисленный отряд сможет прорвать османское кольцо?

Я посмотрел на него с легкой иронией во взгляде. У меня родилась интересная мысль. Мне нужен был его взгляд, чтобы проверить собственные выкладки, и я решил подыграть.

– Я не собираюсь его прорывать, Анри. Я собираюсь ударить им в спину, пока они будут заняты штурмом.

Дюпре позволил себе тонкую, снисходительную усмешку и подошел к карте.

– Классическая ошибка, – произнес он с нотками лектора, объясняющего прописные истины нерадивому студенту. – Вы мыслите как тактик, а Великий Визирь – как стратег. Он не будет штурмовать. Зачем? Голод, болезни и отчаяние сделают всю работу за него. Он простоит месяц, два, и ваш Император сам приползет к нему, моля о мире.

Взяв уголек, он обвел на карте излучину Прута.

– Ваша армия уже там. В ловушке. Местность болотистая, фуража нет. Через неделю у вас начнут падать лошади. Через две – умирать от лихорадки люди. Визирь это знает. Он не торопится.

Его логика была безупречна.

– Хорошо, – сказал я, передвигая оловянную фигурку, изображавшую мой отряд. – Тогда я не бью в тыл. Я иду на перехват. Режу пути снабжения.

– Еще хуже, – покачал головой Дюпре. – Вы завязнете в степи, в мелких стычках с татарской конницей, которая будет жалить вас со всех сторон. Потеряете людей, израсходуете припасы и так и не дойдете до основной цели. А Визирь лишь посмеется, глядя, как вы уничтожаете себя сами.

Он говорил с азартом, упиваясь собственным интеллектом. С упоением доказывая мне, варвару, тщетность моих усилий, он и не догадывался, что каждая его фраза лишь подтверждает самые страшные догадки.

– Тогда что? – спросил я, глядя ему прямо в глаза. – Что остается делать? Сколько сил нужно, чтобы запереть Государя там, в этой мышеловке?

Дюпре на мгновение задумался, оценивая местность, рельеф, возможные пути подхода.

– Чтобы создать плотное кольцо, из которого не вырвется и мышь… – он постучал угольком по карте, – чтобы перекрыть все дороги и тропы… Великому Визирю потребуется не менее ста, а то и ста двадцати тысяч сабель. Иначе всегда останется лазейка.

Сто тысяч.

Просто охренеть!

Мой взгляд был прикован к карте: к маленькому оловянному квадратику моего отряда и к огромному пространству, которое, по словам француза, кишело врагом. Сто тысяч против моих пяти. И около тридцати тысяч государевой гвардии в окружении.

Моя стратегия дала сбой. Я спешил не на сражение. Я вел людей на бойню, прямиком в ее эпицентр, чтобы они погибли бессмысленно и бесславно. План умер.

Я молча вышел из шатра. Лагерь жил своей жизнью: солдаты таскали бревна, ругались, смеялись. Они верили в меня, а я вел их на верную гибель.

Машинально опустившись на бревно, я уставился на догоравший костер. В голове метались мысли. Повернуть назад? Бросить Государя на произвол судьбы и спасти хотя бы этих пятерых тысяч? Позор. И все равно – плаха по возвращении. Идти вперед? Безумие. Самоубийство, облеченное в форму приказа. Тупик. А ведь раньше надо было об этом думать. Но тогда у меня не было данных о таком колоссальном преимуществе врага в живой силе. Да и рассчитывал я все же успеть до окружения, на крайний случай вывел был Петра из ловушки.

Что же делать? Диверсия? Небольшой отряд, который проберется в лагерь и подожжет пороховые склады? Вряд ли фишка с Азовом прокатит. Наивно, такой лагерь охраняется лучше, чем дворец султана. Подземный подкоп здесь, в болотистой почве, занял бы месяцы, которых у нас нет. Все «земные» решения были либо бессмысленны, либо невыполнимы.

Бесцельно блуждающий по лагерю взгляд зацепился за тонкую струйку дыма от одного из костров. Ветер стих, и дым уходил в серое вечернее небо ровной, почти идеальной вертикальной линией. В этом идеальном векторе, направленном в небо, в мозгу замкнуло нужную цепь. Вспыхнуло воспоминание из другого мира, из далекого, почти забытого детства: бумажный пакет над пламенем свечи вдруг оживает и устремляется к потолку. Простая детская забава, основанная на незыблемом законе физики – теплый воздух легче холодного и всегда стремится вверх.

Вся проблема лежала в горизонтальной плоскости. Пробиться к цели по земле, сквозь стотысячную армию, было невозможно.

Значит, решение должно быть вертикальным.

Нужно не прорываться, а перепрыгнуть. Перелететь. Подняться над полем боя, над их порядками, над их численным превосходством и нанести удар туда, где его никто не ждет – по одной-единственной, главной цели – по ставке Великого Визиря. Посеять хаос и в войсках, и в голове.

В лихорадочно заработавшем мозгу начала прорисовываться конструкция: огромный купол из ткани, мощный источник огня под ним, корзина для наблюдателя и нескольких бомб. Абсолютное безумие. Почти невыполнимая в здешних условиях задача. Риск, от которого сводило скулы.

Но другого шанса не было. Вообще.

Я встал. Холодное отчаяние, сковывавшее меня, отступило, уступая место горячему, злому азарту инженера, столкнувшегося с невыполнимой задачей.

Я построю эту машину. Здесь, в этой грязи, из г… и палок. И нанесу свой удар.

Проект получит имя. «Вознесение».

На следующее утро я собрал своих офицеров. Дубов и другие командиры, прошедшие со мной огонь и воду под Азовом, смотрели на меня с недоумением. Они ждали приказа вперед, а вместо этого увидели развернутый на столе эскиз, набросанный угольком на куске пергамента: неуклюжий шар с корзиной, изрыгающий пламя.

– Господа, – вздохнул я, – идти напролом не получится, мы не успеваем спасти Государя от пленения. Поэтому мы изменим правила. Ударим оттуда, где нас не ждут. С небес.

Офицеры переводили взгляд с моего чертежа на меня, силясь понять, не тронулся ли их командир умом от безнадеги. Первым, как всегда, нашелся Дубов.

– С небес, ваше благородие? – осторожно переспросил он. – Это как же? На крыльях, что ли?

– Почти, поручик. На большом пузыре, наполненном горячим воздухом. Он поднимет нас над землей, над вражеским войском.

Тактику я менять не стал – мы продолжали идти на запад, – однако теперь наш марш подчинялся новому ритму. Отряд превратился в мануфактуру на ходу. Каждая стоянка и привал обращались в гигантскую мастерскую под открытым небом. Движение днем, работа ночью. Из людей выжимались все соки, но, видя мой фанатичный огонь в глазах, они отвечали тем же. Не до конца понимая замысел, солдаты верили, что я снова творю какое-то чудо, как под Азовом.

Первым и главным вызовом стала оболочка. Моя первоначальная идея о пилотируемом аппарате, способном поднять меня и несколько бомб, разбилась о суровую реальность, как только беглый подсчет показал: для этого потребуется купол чудовищных размеров, на который у нас нет ни материалов, ни времени. Пришлось на ходу резать осетра. План изменился: вместо пилотируемого монстра мы строили уменьшенный, беспилотный прототип с задачей провести разведку (если получится взять в корзину человека) и сбросить один-единственный, но самый мощный зажигательный заряд.

Материал для оболочки скребли по всему лагерю. В ход пошли трофейные шелка, офицерские простыни, шатры и даже знамена. Хоть это и вызвало глухой ропот, приказ есть приказ. И все же собранного оказалось ничтожно мало, поэтому основу нашего «пузыря» составили сотни пустых мешков из-под муки и сухарей – ткань грубая, тяжелая, но единственно доступная в нужном количестве.

Работы по пошиву возглавил старый, толковый фельдфебель из интендантской службы, Матвеич, всю жизнь латавший солдатские мундиры и палатки. Получив четкие инструкции, он взялся за дело с усердием муравья. В огромной «швейной мастерской», день и ночь скрипели иглы: сотни солдат, отложив мушкеты, переквалифицировались в портных. Сшитые из разномастных лоскутов полотнища напоминали одеяло нищего гиганта. Каждый шов и заплатку затем тщательно, в несколько слоев, пропитывали горячей смесью из сосновой смолы, воска и топленого бараньего сала. В лагере стоял густой, едкий чад, но результат того стоил. В итоге получалась уродливая, тяжелая, но на удивление прочная и, главное, практически герметичная ткань. Один минус: наш будущий аппарат стал горюч, как пороховая бочка. Одна шальная искра – и все труды превратятся в огненный шар. И это минус в какой-то момент даже перевесил плюсы. Но по размышлении, я все же решил оставить все как есть – просто не нашел иной идеи.