Текст книги "Колумбы российские"

Автор книги: Виктор Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 51 страниц)

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ: В РУССКУЮ АМЕРИКУ

1

Через пять дней «Мария Магдалина» подняла паруса и направила свой путь к далекой Америке. Накануне, 13 июня, к Резанову приходила прощаться вся местная администрация во главе с майором Крупским и офицерами гарнизона. С «Надежды» никто не пришел, кроме одного лейтенанта Головачева.

– Николай Петрович! – сказал Головачев, когда ему удалось уединиться на минутку с камергером. – Вы не можете себе представить, как я огорчен всем происшедшим… мне стыдно… невыносимо стыдно!

Резанов мягко положил ему руку на плечо:

– Я вижу, все это вас страшно мучает… не надо… Это дело прошлого… и я знаю, как тяжело было вам все это пережить… Могу вас заверить, что ваше поведение не будет забыто и о вас будет доложено государю.

– Я о себе не беспокоюсь… мне ничего не нужно… Я служу родине и государю так, как мне подсказывает совесть, но я не могу забыть того, что случилось на моем корабле… Это позор… позор!

Вечером Резанов переселился на «Марию», а 14-го, в 5 часов утра, когда он был в постели, корабль снялся с якоря и тихо направился к выходу из Петропавловской гавани. Вместе с директором компании Резановым в Русскую Америку выехали несколько новых служащих, среди которых были приказчик Панаев, бухгалтер Кожин и писарь Титов. Самого Резанова сопровождал доктор Лангсдорф, безумно радовавшийся предоставленной ему возможности посетить Америку.

В течение дня Резанов часто выходил на палубу и с наслаждением прохаживался взад и вперед, жадно вдыхая свежий воздух моря. Он чувствовал, как в нормальной обстановке, среди нормальных людей силы стали быстро возвращаться к нему. Жан с удовольствием наблюдал за ним, видя как болезненная желтизна постепенно исчезала с лица Резанова и на щеках появлялся румянец. Резанов с наслаждением наблюдал за работой команды корабля, теперь живо и расторопно исполнявшей приказы образцовых офицеров Хвостова и его помощника Давыдова.

Месяц продолжалось путешествие Резанова до первого русского селения на Алеутских островах – острова Уналашки. Весь этот месяц он много занимался, вел подробную запись своих впечатлений от неудачного посещения Японии. Каждый раз, как он вспоминал все унижения, что ему пришлось претерпеть там, его лицо багровело от гнева.

«Простить этого нельзя!.. – шептал он тогда. – Японцам нужно дать хороший урок… и я этим еще займусь после возвращения из Америки».

Первое, что он сделал, когда корабль вошел в гавань Уналашки, сразу написал подробное письмо государю, которое передал правителю острова Ларионову, приказав отправить его в Охотск с первым же кораблем.

«Я не думаю, – писал он, – чтоб Ваше Императорское Величество вменили мне в преступление, когда имев теперь достойных сотрудников, каковы гг. Хвостов и Давыдов и помощью которых выстроя суда пущусь на будущий год к берегам Японским разорить на Матмае селение их, вытеснить их из Сахалина и разнести по берегам страх, дабы отняв между тем рыбные промысла и лиша до 200,000 человек пропитания, тем скорее принудить их к открытию с нами торга»…

Резанов задумался… Большую ответственность решил он взять на себя, но ждать, затягивать нельзя… взялся опять за перо и стал решительно нанизывать строчку за строчкой:

«Воля Ваша Всемилостивейший Государь со мной, накажите меня как преступника, что не сождав повеления приступаю я к делу, но меня еще более совесть упрекать будет, ежели пропущу я понапрасну время и не пожертвую собой славе Твоей, а особливо когда вижу, что могу споспешествовать исполнению Вашего Императорского Величества намерений»…

Резанов пробыл на Уналашке несколько дней, все время допрашивая людей, – не обращается ли с ними правитель Уналашки Ларионов бесчеловечно и жестоко. Он приехал в Русскую Америку сильно настроенный и против Баранова, и против всех его помощников – настолько многочисленны были жалобы, полученные в Петербурге правлением компании. И тут, на первом острове, где он намеревался произвести строгую инспекцию, несмотря на все его попытки выудить признание или жалобу на Ларионова, результаты оказались совершенно противоположными. Подчиненные Ларионова нахвалиться не могли своим начальником.

У Резанова начали открываться глаза. На Уналашке он многое понял; понял, что эти скромные, простые люди делают большое русское дело. Наказывать Ларионова не пришлось, а наоборот, растроганный Резанов приказал собрать всех жителей селения, и когда те собрались, произнес прочувственную речь и вручил Ларионову награду – золотую медаль. Тут же наградил и способного переводчика Панкова – дав ему серебряную медаль. Награды, от имени государя поразили и обрадовали население острова; люди разразились долгим, несмолкаемым «ура!»

Не обошлось, однако, и без наказаний. Во время пребывания Резанова на Уналашке было получено сообщение, что на острове Атха старшина артели жестоко обращался с местным населением, «американцами», как их называл Резанов. Старшину Куликалова даже обвинили в жестоком избиении женщины-«американки», которая от побоев скончалась. Это привело Резанова в ярость. Он требовал от всех русских промышленных человеческого отношения к алеутам – только таким образом, говорил он, «можно привлечь их нашу сторону и сделать из них верных подданных государя». По его приказанию, Куликалова доставили в Уналашку, заковали в кандалы по рукам и ногам и отправили с первым попутным кораблем в Охотск для дальнейшего препровождения его в Иркутск, где должен состояться суд. В своем письме государю Резанов, по этому поводу приписал:

«Здесь на Уналашке… я дал именем Вашего Императорского Величества правителю Ларионову золотую медаль и толмачу Панкову серебряную… В самое тож время произвел я над привезенным с острова Атхи мещанином Куликаловым за бесчеловечный бой американки и грудного сына торжественный пример правосудия, заковав в собрании тоенов, американцев, русских и матросов с кораблей, сего преступника в железы и отправил его в Иркутск… для поступления с ним по законам».

2

В теплый летний день 25 июля 1805 года Резанов отплыл из Уналашки на остров Кадьяк, где намеревался повидать правителя острова Ивана Баннера, прежде чем отправиться в конечный пункт своей инспекционной поездки – Новоархангельск. Именно там он предполагал произвести строгое, беспристрастное Расследование деятельности Баранова, но для этого ему нужно было выяснить мнение Баннера о Баранове.

Путь до Кадьяка при попутном свежем ветре занял шесть дней, и 31 июля Резанов прибыл на Кадьяк, где был торжественно встречен жителями всего селения во главе с правителем Баннером. Здесь он рассчитывал пробыть не больше недели, но настолько увлекся изучением быта и жизни островитян, а также ежедневными беседами с Баннером, что пробыл там три недели. Кроме того, Резанов задержался там так долго еще и потому, что был довольно плохой моряк. Свежий ветер, иногда доходивший до размеров бури, довольно изрядно потрепал «Марию Магдалину». От беспрерывной качки Резанов опять стал сильно страдать. Отчасти поэтому он старался отсрочить отъезд в Новоархангельск. Суденышко компании, на котором он отправился путешествовать по американским владениям, было построено из рук вон плохо, и это, конечно, еще больше выводило из себя Резанова.

Много нового узнал Резанов о Баранове, который теперь представлялся ему в совершенно ином свете.

– Нет человека в Русской Америке равного Александру Андреевичу, – убеждал его Баннер, – не будь его здесь, давно бы уже не было ни колонии, ни вообще Русской Америки.» все бы разбежались отсюда… Только он один держит людей вместе несмотря на постоянные недостатки во всем, несмотря на голод и холод, несмотря на то, что компания часто месяцами и даже годами не шлет помощи.

У Резанова стали открываться глаза, и он теперь с нетерпением ожидал окончания необходимых починок корабля, чтобы скорее отправиться в Новоархангельск, чтобы наконец встретить человека, чье имя стало легендарным по берегам Великого океана от Сибири до Америки и даже до Сандвичевых островов, король которых называл Баранова своим братом. Слава о Баранове докатилась до далекого Бостона, откуда в Русскую Америку изредка наведывались корабли.

20 августа Резанов, наконец, правда с опаской, переселился на «Марию Магдалину». Очень уж часто вспоминал он трудный путь от Петропавловска до Кадьяка, – считал, что уцелел чудом на этой невероятной посудине. Подумал о том, что, скорее всего, ни один моряк ни в одной стране не решился бы доверить свою жизнь этому дряхлому, дырявому корыту.

Позже, прибыв благополучно в Новоархангельск, Резанов писал в Петербург директорам компании:

«Пришел я 31-го числа (июла) на Кадьяк благополучно. Жестокий ветер показал нам новую судна Св. Марии безнадежность. Бушприт до 30 фут длины впущен был в судно только на 3 фута, 3 дюйма»…

Вспомнил он те страшные дни бури на море, когда, казалось, спасения не было:

«Сильное волнение отломало его у нас и с форштевнем, и мы в самый свежий ветер должны были спустить стеньги и насилу в Чинияцкую губу попасть могли. Таково построение Охотских судов: где невежество судостроителей и бесстыдное и примерное грабительство от компании определенных, доставляют ей суда дороже, нежели гделибо стоющие и при том никуда не годные. Пробыв на Кадьяке три недели за починками сего первого еще рейса в Америку делающего и притом лучшего и новейшего компанейского судна, вышел я 20 августа и пришол в Новоархангельск благополучно тогож месяца 26-го числа, и не с большим в пять суток»…

Подумал опять немного Резанов, усмехнулся и приписал:

«Не отнесите однакож сего ни мало к доброте судна. Счастье нам столько благоприятствовало, что мы не имели других кроме фордвинда ветров, и я думаю, ежелиб и на плоту из Камчатки вышли, то и тогдаб достигли здешнего места»…

3

Прибытие Резанова в Новоархангельск произвело сенсацию. Крепостные пушки по распоряжению Баранова, подняли невероятный грохот, как если бы в порт явился кто-то из императорского дома. Судну «Марии» пришлось отвечать на салют своими маленькими пушчонками.

Когда шлюпка с Резановым подошла к пристани, там уже стоял Баранов, одетый в свой лучший костюм, с неизменным шелковым платком вокруг шеи. За ним почтительно стояли его сподвижники, с любопытством всматриваясь в приближающегося Резанова. Им еще никогда и в жизни не приходилось видеть настоящего, живого генерала. До сих пор самым большим для них начальством в Сибири были полупьяные капитаны да майоры.

Баранов за свою долгую жизнь насмотрелся на высокопоставленных представителей администрации, особенно в Сибири, и был не особенно высокого мнения о них. И на этот раз он довольно критически относился к приезду «залетной птицы» из Петербурга, правда, на этот раз в высоких чинах.

Резанов в сопровождении доктора Лангсдорфа вышел на берег. Баранов спокойно приблизился к нему и отвесил низкий поклон, но без тени подобострастия. Затем он выпрямился и молча ожидал обращения к нему со стороны генерала.

К его полному изумлению, если не сказать замешательству, Резанов, увидя Баранова, радостно подошел к нему и приветливо протянул руку:

– Как я рад вас видеть, Александр Андреевич! Наконец-то, Богу было угодно нам встретиться…

Оторопевший Баранов, не привыкший к подобному обращению как к лицу равному по положению, пожал протянутую руку камергера, не находя слов.

– Вы не можете себе представить, Александр Андреевич, какое удовольствие с вами встретиться. Ведь я о вас много слышал и в Петербурге, и здесь, на островах. Я уверен, что мы станем теперь искренними друзьями… О, разрешите представить – мой доктор… доктор Лангсдорф!

Баранов пожал руку доктору. К нему наконец вернулся дар речи:

– Прошу, ваше превосходительство… в мои скромные покои…

– Пожалуйста, – прервал его Резанов, – между нами не должно быть никаких «превосходительств». Меня зовут Николай Петрович.

– Да… пожалуйста, в мои покои. К сожалению, ничего хорошего, соответствующего вашему рангу предложить вам не могу, живем попросту, но это все, что у нас есть… «Чем богаты, тем и рады»… Не обессудьте…

Баранов понемногу успокоился. Он ожидал всего – и высокомерного обращения, и, может быть, укоров, обвинений, а тут оказалось, что петербургский гость был милейшим человеком.

Нужно отметить, что Резанов выглядел весьма торжественно в своем парадном мундире, с высоким, расшитым золотом, воротником и многочисленными орденами. Он был худощав, немного бледен и выглядел моложе своих сорока лет. Его острые, резкие черты выдавали в нем породу. Особенно подкупали его исключительные манеры, умение держаться, и в то же время отсутствие высокомерия.

Хотя Резанов и храбрился, дабы показать Баранову, что он готов лицезреть самые примитивные условия существования в этом новом селении, но то, что он увидел, его поразило. Он просто не мог поверить своим глазам, что прославленный правитель американских владений, грозный Баранов жил в небольшой избушке, просто-таки в индейской хижине, да к тому же с дырами везде – в крыше, в стенах и в полу.

Баранов искоса наблюдал за ним, хотел увидеть, какое впечатление произвел вид хибарки на Резанова… увидел его реакцию с каким-то внутренним удовлетворением.

Они вошли в маленькую столовую, и Баранов указал гостю на небольшую комнату рядом, выглядевшую чище и суше.

– Прошу! – указал он рукой. – Это будет вашим помещением, Николай Петрович. Надеюсь, вы найдете эту комнату удобной – самая лучшая комната во всем моем «дворце».

Камердинер Резанова, следовавший за ним по пятам, заглянул в комнату и. в ужасе попятился назад. Никогда еще за всю жизнь он не служил своему барину в таких «покоях».

Можно себе представить возмущение доктора Лангсдорфа, которому показал его помещение помощник Баранова Кусков. Когда Кусков открыл дверь Избы, где Лангсдорфу надлежало жить, доктор в негодовании посмотрел на Кускова, лицо его побагровело и он прохрипел:

– Здесь, даже свинья не будет жить, ни одна немецкая свинья не согласится жить в этом грязном свинарнике. Я пойду жаловаться господину камергеру немедленно. Это оскорбление предлагать такой свинарник мне – ученому-натуралисту и личному врачу его превосходительства!

Кусков только пожал плечами и ничего не сказал, когда возмущенный доктор круто повернулся и почти бегом выбежал из избы… Тараканов, прибиравший дом для доктора, сплюнул в сторону и презрительно пробормотал:

– Грязная немецкая свинья!.. Что он ожидал в этой индейской деревне – палац какой-нибудь!

Негодование Лангсдорфа, однако, значительно уменьшилось, когда он вошел в дом Баранова и увидел комнату, приготовленную для его патрона. Комната камергера была нисколько не лучше той, что предоставили доктору. Резанов сразу же понял по покрасневшему лицу доктора, что произошло, и холодно сказал:

– Вам бы не следовало жаловаться, герр доктор, относительно наших помещений. Посмотрите на мою комнату… Сами видите, хвалиться нечем. Не забудьте – мы пионеры на самых дальних границах российской империи. Здесь ведь самый дальний район распространения владений компании. И мы должны быть довольны, – добавил он внушительно, – что нам не приходится селиться в дырявых палатках. А вы можете себе представить, что там было бы в дождливую погоду? Здесь хоть, слава Богу, у нас есть крыша над головой.

Лисье личико маленького доктора перестало кривиться. Он смиренно поклонился Резанову и тихо вышел.

Последнее время Резанов стал недолюбливать доктора Лангсдорфа. Близко присмотревшись к нему, он понял, что весь его интерес к научным исследованиям был напускной, что он интересовался наукой и новыми открытиями только для прославления своего имени. «Маленький человечек, – подумал Резанов, – и маленькая душонка». Он давно бы с ним расстался, еще в Петропавловске-на-Камчатке, и решил его оставить на службе только потому, что в американских владениях не было ни одного доктора. Он понимал, что здоровье его оставляло желать лучшего и что ему нужен врачебный присмотр.

4

Как только доктор вышел из комнаты, Резанов с насмешкой поднял брови, встал и направился к выходу. Ему не терпелось найти Баранова и поговорить с ним. Столько писали об этом человеке в Петербург, столько разноречивого и непонятного, что только личная беседа могла рассеять туман… Почему люди здесь живут в такой невероятной бедности и… беднее всех сам правитель Русской Америки?.. Почему ничего не делается, чтобы улучшить положение промышленных, креолов и алеутов?.. Почему так много людей умирают от цинги?.. Эти и другие вопросы гнездились в голове Резанова, вопросы на которые он искал немедленного ответа.

И в этот первый вечер своего приезда в Новоархангельск Резанов долго сидел наедине с Барановым. Долго эти два человека, вершители судеб Русской Америки, сидели за столом и обсуждали вопросы, поднятые Резановым. Баранов во время разговора часто прикладывался к бутылке с водкой. Пил он много. Ему было все равно, что о нем думает и будет думать это высокопоставленное лицо. Ему все это надоело. Надоело постоянно отписываться перед компанией, просить, требовать и… видеть, что люди мрут, как мухи, стараясь обогатить компанию. Он решил теперь, что приезд директора компании Резанова был для него самым благоприятным событием, прекрасным случаем уйти в отставку и уехать подальше от этого места; пусть другие, помоложе, продолжают русскую великодержавную политику. Может быть, теперь он сможет уехать в Бостон, где давно предлагают ему интересную службу… там он сможет вырастить в нормальной обстановке, поднять, поставить на ноги своих Детей, дать им хорошее образование.

– Ваше превосходительство… Николай Петрович, я знаю, что вы многое слышали обо мне, много доносов писалось на меня, слышали одну сторону от этих монахов, отцов святых, – и он пытливо посмотрел в глаза Резанова, спокойно глядевшего на него. Резанов отказался пить, ссылаясь на слабость здоровья.

– Вы слышали одну сторону обо мне, а теперь я расскажу вам, что я думаю обо всей этой американской затее покойного Григория Шелихова; я вам покажу картину, которой еще никто не видел и не знает в Петербурге, потому что директора там не хотят знать ее… почему?!. Да потому, что это будет обвинением их самих…

Резанов, протестуя, протянул к нему руку:

– Александр Андреевич, ради Бога, не думайте так… Никто никогда не сомневался ни в вашей искренности, ни в ваших способностях. Наоборот, директора прекрасно знают, в каких ужасных условиях вы работаете, знают обо всех ваших затруднениях, и все, что они хотят теперь, в настоящее время, это чтобы вы продолжали с таким же усердием возглавлять наши владения в Америке…

Баранов посмотрел на него, не совсем понимая смысла того, что услышал. Казалось, он ожидал, что ему будет объявлено, что в его услугах более не нуждаются…

– Все же, Николай Петрович, разрешите мне высказаться… Мне есть что сказать.

Резанов склонил голову.

– Я весь внимание и к вашим услугам!..

5

Баранов заговорил…

Он высказал Резанову все, что у него накопилось на сердце за четырнадцать лет жизни, работы и борьбы на Алеутских островах. Он высказал все то, что он не смел писать ни Шелихову при его жизни, ни директорам компании… Рассказал, как он провел четырнадцать лет жизни в русской Америке, жизни, которую можно было сравнить с существованием диких животных, с людьми, многие из которых сами были не лучше зверей… Рассказал Баранов и о беспрерывной борьбе с цингой, ежегодно косившей людей только потому, что компания, ЕГО компания, которую возглавлял Резанов как один из директоров ее, не всегда поставляла обещанную провизию на острова и в то же время нетерпеливо требовала все больше и больше мехов. Одновременно правление компании присылало письма и инструкции с утопическими планами, требуя, чтобы Баранов непременно строил большие города, фантастические города с широкими площадями, церквами, школами, музеями.

– И все это время люди здесь мрут, как мухи, из-за недостатка продуктов! – мрачно сказал Баранов, опять наливая себе водки в стакан.

Резанов молчал и только внимательно слушал, стараясь не пропустить ни слова из того, что говорил натерпевшийся и настрадавшийся Баранов. Николай Петрович никогда не думал, даже не подозревал, насколько тяжелым было положение промышленных и туземцев, как невыносимо тяжело было Баранову все эти годы жизни на неприветливых островах. И все эти годы они жили в Петербурге в полном неведении, с завязанными глазами, убаюканные фантастическими прожектами его покойного тестя Шелихова, и даже подозревали Баранова в нечестном ведении дел компании.

А Баранов все говорил и говорил. Давно все умолкло в селении, погрузилось в сон, а два человека сидели и говорили, вернее, говорил один, а другой – терпеливо слушал. Все, что открывал ему Баранов, было для Резанова настоящим откровением.

Баранов перешел к поведению моряков – молодых морских офицеров и гардемаринов, посланных к нему для командования судами компании, – неопытные моряки с весьма скромными знаниями, которые постоянно теряли суда, потому что не желали подчиняться «купчишке». Многие из них к тому же стали пить. Пьянство стало беспробудным. Отношение к Баранову несколько изменилось, когда пришел царский указ о возведении его в чин коллежского советника. Тем не менее он был для них выскочкой.

– Мне совершенно все равно, Николай Петрович, мне, извините за выражение, наплевать, если эти глупцы теряют свои жизни в кораблекрушениях, но мне невыносимо жаль и тяжело терять ценные грузы, гибнущие по их глупости и заносчивости, грузы стоимостью в несколько десятков тысяч рублей, ценные меха, добыть которые теперь не так-то легко. Видели бы вы их поведение, Николай Петрович, здесь на берегу, когда корабль стоит в гавани. Много раз я писал об этом правлению компании. Их поведение стало просто невыносимым. Возьмите для примера моего помощника Кускова… чрезвычайно способный человек, исполнительный… человек долга… честный, работящий… и этот человек без конца подвергается грубостям, оскорблениям и даже угрозам со стороны этих щенков, угрозам физического воздействия – то есть мордобоя или порки, только потому, что он человек низкого происхождения… Почему бы правлению компании не позаботиться о нем – дать ему какой-нибудь чин, хотя бы коммерции советника, что ли, чтобы оградить его от этих людей. Этот человек будет достойной заменой мне, потому что я хочу уйти на покой… и чем скорее, тем лучше.

Резанов поднял руку…

– Даже не думайте о своем уходе, Александр Андреевич. Как можно говорить об этом, когда здесь еще так много незавершенных дел, которые только вам под силу! А что касается ваших рекомендаций по поводу Кускова, то я немедленно же пошлю надлежащее сообщение в Петербург и личное письмо его сиятельству графу Румянцеву – вы ведь знаете, он министр коммерции и мой покровитель!

Был уже поздний час, очень поздний, а два человека все сидели и говорили… обсуждали судьбы Русской Америки… С горечью коснулся Баранов и своих отношений с монахами.

Чем больше слушал Резанов своего собеседника, тем больше убеждался, насколько несостоятельны были все доносы на него. Здесь перед ним сидел большой человек, строитель, раздвигающей границы империи. Он понял теперь, почему Баранов пользовался таким уважением и авторитетом за границей, как и уважением верных ему промышленных, понял, почему никто из них не сказал даже и слова против своего начальника. Очевидно, очень мало было среди них недовольных Барановым, кроме, может быть, монахов.

Эта встреча двух людей, совершенно различных по происхождению, но похожих по своей любви и преданности родине и стремлению к ее величию, открыла им обоим глаза на многое. Оба они объяснились и полюбили друг друга, почувствовали искреннее уважение друг к другу, и это свидание оказалось поворотным пунктом в истории русских владений в Америке потому, что оба они почувствовали и уверовали в схожесть своих мыслей и планов. Тот и другой оставили свой след на строящемся здании новой столицы Русской Америки, на расширяющейся колонии, которая только-только начала чувствовать свою силу.

Быть может, имя Баранова запечатлелось сильнее даже в теперешней американской Аляске, как имя первого правителя русских колоний, которого и сегодня помнят как человека тяжелым трудом и упорством сколотившего русскую колониальную империю за небольшой срок – какие-то двадцать лет. В то же время имя Резанова промелькнуло в истории колонии подобно метеору, пролетевшему над Новоархангельском, совершившему историческую поездку в Калифорнию, где ему суждено было опять-таки оставить яркий след хотя бы как одного из героев романтического эпизода. Метеор промелькнул, и… исчез. Способный государственный Деятель Резанов, возможно, оставил бы более глубокий след в истории западной части Америки, если бы судьба не вмешалась и не прервала его жизнь именно в тот момент, когда, казалось, все благоприятствовало и обещало ему дальнейшее продвижение.

Проживи этот человек дольше, может быть, и судьба Аляски и Калифорнии была бы совершенно иной!..