Текст книги "Колумбы российские"

Автор книги: Виктор Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 51 страниц)

4

Каждый день с тоской всматривается Александр Андреевич в океан: давно пора «Фениксу» вернуться да привезти припасов, муки и крупы. Изголодался народ. Шесть месяцев еще терпимо, рыбу ловят, а потом – зубы на полку. Собирают ракушки да всякую другую мерзость. Болеть начинают, умирают. Похудели, почернели и монахи – тяжело им. Не этого ожидали они в Русской Америке, а попросить что-либо у Баранова – это как бросить спичку в пороховой погреб. Вскипит сразу, взорвется, оскорбит – никакого уважения у него к духовному сану. Понимает архимандрит Иоасаф, что нет ничего в запасе у Баранова, давно все вышло, но болеет душой за свою братию, видит, как они тают от недоедания, ждут неминуемого конца.

Так еще год прошел, и наступил новый 1797 год. Скупо отметили встречу Нового года. Дни идут и идут, а корабля все нет. Как-то днем – было это 13 октября 1797 года, – сидел Баранов у себя на табуретке, что-то высчитывал, насадив на нос старые окуляры. Вдруг услышал крики:

– Корабль!.. Корабль идет!..

Забыл о мучавшем его ревматизме и, с трудом ковыляя на больных ногах, вышел на крылечко.

И вправду в гавань входил корабль, чьи очертания показались знакомыми. Ну конечно, это же «Феникс»!

Все селение, все, кто там был, услышали крики и ринулись к берегу. – Спасены… наконец-то…

И, действительно, помощь пришла в самый критический момент. Не приди «Феникс», вымерла бы вся колония. Долго, до поздней ночи продолжалось веселье в казармах, люди ожили, досыта поели, выпили водки – и вот уже забыты невзгоды. Песни запели, одна другой веселее, ноги сами пошли выплясывать. Баранов дал полную свободу – веселись, народ!

Много новостей привез «Феникс» – и о кончине матушки-императрицы Екатерины Великой, и о смерти Шелихова, что очень опечалило Баранова. Он уже заранее заготовил письмо об отставке, невмоготу ему стало продолжать так работать и чего-то добиваться, когда все мысли только тем и заняты, как бы накормить людей да и самому набить чем-то брюхо. А тут слезное письмо Натальи Алексеевны. Пишет Шелихова – не покинь нас, Александр Андреевич, без нас и без покойного мужа развалится дело… Другой новостью был вызов архимандрита Иоасафа в Иркутск, где он должен быть хиротонисован во епископа Кадьякского и Американского…

Как-то веселее и радостнее стало на душе у всех. Быстро оправились люди, прибавили в весе, да и Баранов повеселел, не так уж нападал и грозился на монахов. Один только архимандрит печалился: оставляет своих иноков на растерзание «изверга».

Быстро прошла зима, наступила весна 1798 года, и опять «Феникс» стал готовиться к отходу в Охотск, увезти туда нареченного епископа да и новую партию мехов отправить. Приказано было «Фениксу» в Охотске не задерживаться и вернуться, если не в конце года, то не позднее весны следующего, 1799-го.

«Феникс» отправился в Охотск и увез туда архимандрита Иоасафа, который взял с собой в помощь молодого отца Стефана. С их отъездом состав миссии уменьшился до четырех человек.

Еще до отъезда архимандрита пришли тревожные вести из глубины Аляски, куда ушел миссионерствовать отец Ювеналий. Нетерпелив был Ювеналий. Хотелось ему поскорее окрестить туземцев. Где увещеванием, а где и силком он сотнями крестил людей. Слухи доходили, что туземцы часто сопротивлялись Миссионеру, противились обряду, но он, пользуясь авторитетом компании и страхом перед Барановым, продолжал крестить старых и малых. Что-то случилось, видно, там, в глубине материка, но туго натянутая струна лопнула… Не стерпели люди и порешили энергичного монаха-миссионера. Дошли слухи, что изрубили его на куски рассвирепевшие новокрещенные. Не поверил этим слухам архимандрит Иоасаф, но так до своего отъезда и не добился достоверных сведений о судьбе своего подчиненного. Сведения с американского материка доходили скупо, сообщения с ним не было никакого, и если верить этим скупо приносимым слухам, так отец Ювеналий был убит еще в 1795 году на озере Илямне, за три года до отъезда Иоасафа в Сибирь.

От отца Макария уехавшего на западные Алеутские острова тоже не приходило никаких вестей и никто не знал, был ли он еще жив, или его постигла судьба Ювеналия. Оказалось, что отец Макарий, особенно ненавидевший Баранова, умышленно избрал западные Алеутские острова ареной своей проповеди Евангелия среди туземцев. У него была задняя мысль – каким-то образом перебраться на материк сибирский и пожаловаться властям на безобразное обращение Баранова со служителями церкви и с его подчиненными вообще.

На одном из островов он встретился с конкурентом Шелиховской компании купцом Киселевым, ненавидевшим компанию, которая явно стала пользоваться расположением правительства. Киселев уступил просьбам Макария и переправил его на материк на одном из своих кораблей. Обо всем этом архимандрит Иоасаф узнал только после своего прибытия в Иркутск. Таким образом, из восьми миссионеров на Кадьяке осталось у Баранова только четверо в ожидании возвращения Иоасафа уже в епископском звании. Инок Ювеналий стал первым мучеником православной церкви на американской земле.

Отец Макарий, добравшись до Охотска, подал жалобы на Баранова и вообще на Шелиховскую компанию местному охотскому начальству и в подтверждение своих обвинений демонстрировал несколько алеутов, которых он привез с собой и которые якобы пострадали от Баранова. Не получив никакого удовлетворения, он выехал в Якутск и оттуда стал писать письма и высшим духовным властям, и правительственным учреждениям в Петербурге с жалобами на жестокость Баранова и его служащих. В своем письме из Якутска от 5 октября 1797 года он писал:

«В 795-м году послан был на Лисьи острова к Алеутам – на судне Фениксе, куда и прибыл благополучно, будучи на островах сих до 25-го июня 1796 года, окрестил более тысячи человек островских жителей»…

Закончив перечисление своих достижений, он продолжал:

«В течение того времени столь был стеснен Шелиховой и Голиковой компании передовщиком Вологодским мещанином Кочютиным и работными их людьми, что даже оне покушались на жизнь его, единственно за то, что он защищал островитян»…

Искренне возмущен был Макарий порядками во владениях Шелиховской компании и во всем винил Баранова. В своем ослеплении от ненависти к Баранову, он собирался отправиться в Петербург со своими алеутами, чтобы лично принести жалобу на своего врага высшим властям.

В другом письме на имя Святейшего Синода из Якутска иеромонах Макарий опять жалуется на Баранова. Прошло немного времени и Макарий сумел добраться до Иркутска, а оттуда с помощью «доброжелателей» компании прибыл в Петербург, где стал обивать пороги начальствующих лиц. К счастью для компании Шелиховых, никто не обращал там особенного внимания на жалобы иеромонаха и, более того, высшие церковные власти, которым надоел непоседливый монах, выслали его обратно в Иркутск на покаяние к архимандриту Иоасафу, без чьего ведома он уезжал в столицу.

5

В то время как Баранов со своими людьми с нетерпением ожидал возвращения «Феникса» со столь нужными ему пищевыми припасами, события на материке стали развертываться с необычайной быстротой. В этом было что-то особенное, если принять во внимание, что до сих пор все, касавшееся дел компании, двигалось со скоростью улитки. Архимандрит Иоасаф со своим помощником иеромонахом Стефаном благополучно прибыл на «Фениксе» в Охотск и оттуда на лошадях добрались до Иркутска. В марте 1799 года в Иркутске состоялось посвящение архимандрита Иоасафа в епископский сан, был он наречен епископом Кадьякским, первым православным епископом первой в Америке православной епархии. Новопосвященный епископ Кадьякский не стал тратить времени, быстро собрался, собрал чинов своей новой миссии для усиления штата оставшихся в Кадьяке четырех миссионеров, выехал в Охотск и там, опять не теряя времени, погрузился на свой старый «Феникс» и отправился обратно в Америку. С собой он взял своих старых сотрудников: все того же горячего, страстного в своей миссионерской деятельности иеромонаха Макария и смиренного иеродиакона Стефана.

Не суждено было «Фениксу» достичь Кадьяка, где Баранов с таким нетерпением ожидал свой корабль, ожидал не столько вновь нареченного епископа, сколько трюмов, наполненных продуктами для изголодавшихся промышленных. Бедный Баранов так и не дождался «Феникса». Корабль просто-напросто исчез в пути, и никто не знал, что с ним случилось. Вместе с кораблем погибло восемьдесят восемь человек команды и пассажиров, среди которых был епископ Иоасаф, ехавший к месту своего служения. Баранов все еще надеялся на лучшее. Целый год он ждал корабль, думая, что тот задержался где-нибудь в гавани, но потом охотники и алеуты стали находить предметы, выброшенные волнами на берег. Эти вещи могли быть только с «Феникса». Там были свечи, воск и другие предметы из церковной утвари. Биограф духовной миссии так описывает гибель корабля:

«Из того, что близ острова Кадьяка морские волны не раз выбрасывали свечи, воск и обломки разных вещей, имевших церковное назначение, можно полагать, что гибель «Феникса» и его пассажиров произошла у самой цели плавания. Вместе с епископом погибли известный миссионер иеромонах Макарий и иеродиакон Стефан. Между погибшими был архиерейский певчий, брат знаменитого американского миссионера на острове Уналашке Иннокентия (Вениаминова), впоследствии епископа Камчатского, а затем митрополита Московского. Вероятно, тогда же погиб переводчик Прянишников».

Кроме вещей, выброшенных морем на Кадьяк, были получены сообщения о подобных же находках у Бобровой бухты и даже на далеком острове Ситка.

Но Баранов не сдавался. Он стал подумывать о том, чтобы отправить в Охотск одно из крошечных суденышек, построенных им самим, благо у него теперь было четыре специалиста-морехода, присланных компанией ему в помощь в последний рейс «Феникса». С мореходами, однако, дела не ладились. Те не могли представить себе, чтобы они, люди благородного звания, подчинялись какой-то черной кости, купчишке третьеразрядному. Особенно несговорчив был молодой мореход, штурман Талин, наотрез отказавшийся подчиняться приказаниям Баранова. Даже непонятно, зачем, в сущности, он приехал на Кадьяк.

Год 1799-й оказался суровым для Баранова, и все несчастья, обрушившиеся на него в этот год, сломили бы волю и решимость любого человека, но только не Баранова. С каждым известием о новом несчастье он свирепел, сжимал кулаки и, казалось, бросал вызов стихии:

– Не таковские, небось не сдадим!

Получая все больше доказательств гибели «Феникса», Баранов неожиданно узнал, что штурман Талин, ослушавшийся его приказаний, потерял другое небольшое компанейское судно «Северный Орел» У острова Сукли, на котором было мехов на 22 тысячи рублей. Сам Талин, однако, спасся.

6

Снова и снова, с монотонной аккуратностью приходят сообщения то о гибели группы охотников в бурном море, то о гибели корабля. Еще один корабль – «Св. Симеон и Анна» был выброшен на камни на острове Святого Павла. Судно шло с Уналашки на Прибыловы острова и там разбилось. К счастью, на этот раз люди не погибли. С потерей этих кораблей у Баранова не осталось ни одного судна, которое он смог бы послать в Охотск. Люди стали страдать от недостатка пищи, опять появилась цинга, никто уже не надеялся на прибытие нового судна в этом году. И неунывающий Баранов решился на новое предприятие – отправиться на остров Ситку и основать новое поселение с целью перевода туда главного управления компании с Кадьяка. Ситка во всех отношениях казалась лучшим местом для поселения – и климат теплее, и гавань, свободная ото льда круглый год, и рыбы больше у берегов. Единственно, что вызывало опасения – это присутствие там особенно воинственного и кровожадного племени индейцев-колошей. Но Баранов был не из пугливых. Он уже не раз сталкивался с индейцами и знал их повадки. Кроме того, он надеялся на то, что индейцы теперь будут более дружественно расположенными к нему, так как он породнился с вождем одного из племен.

Решил Баранов снарядить все имевшиеся у него кораблишки, посадить охотников-алеутов на их верные байдарки и отправиться в дальний и опасный путь на остров Ситку. Положение с кораблями его тревожило. В то время как корабли, бывшие в его ведении, принадлежали компании, а, следовательно, подчинялись ему, капитаны этих кораблей, назначенные туда из мореходов, присланные компанией, отказывались подчиняться «купчишке» Баранову, и каждый из них действовал по своему усмотрению, например выходил в плавание, когда заблагорассудится. Поэтому-то Баранов больше полагался на байдары своих охотников, чем на корабли. Особенно неистов в своей лютой ярости к Баранову был штурман Талин. Дошло до того, что мореходы вообще отказались являться к Баранову с докладами, а он сам считал для себя, правителя американских владений, унизительным идти к ним и лично уговаривать в чем-то. Отношения между ним и мореходами к этому времени просто свелись к переписке. Очень показательно одно из таких писем, написанных Барановым штурману Талину перед своим выходом в поход на Ситку в 1799 году:

«В бумаге вашей, – пишет Баранов, – изволите спрашивать почему я распоряжаю здесь мореплавательными делами, нехотите следовать моим сообщениям, для чево я купец? с каковым предосудительно будет чести офицерской или собственно вашей иметь сношение… Компания господ хозяйствующих Голикова и Шелихова и вполное распоряжение и управление неисключая и мореплавания вверена мне с 1790 года… ивсе мореходы состоящие вкомпании зависели отъмоих распоряжений»…

Посидел Александр Андреевич, подумал немного, желчное чувство сдавило ему сердце… пододвинул чернильницу и опять взялся за перо…

«Предоставляю вполную вашу волю следовать или исследовать моим сообщенным предположениям… касательно нужного и важного вояжирования; ежелиже инебудет вашего соизволения настоять втом немогу; благоволите толко прислать мне писменной ваш отзыв…

…Напоследок же всего донесенного я должен дать отчет потребованию вашему и отом для чево я купец без характера чиновного определен всею здешнею компаниею скоей имореплавательные дела включаются как я определен сюда ипотом имел щастие пользоваться ипользуюсь казенною начальствующих ихозяйствующих доднесь доверенностью… и купецка звание неесть подлое ибесъчесное, корпус коих составляет всех вообще важную государственную опору… хотя вы испрезрением озвании том имое имя сотчеством выражать изволите»…

Опять приостановился Баранов, подумал, мысленно подбирая выражения и, наконец, точно вдруг решившись, с остервенением атаковал бумагу, заканчивая свое длинное письмо:

«Взаключении ж всего сего паки покорнейшую мою простираю прозбу доставить ваш решительный отзыв или предписание изволите ли вы ныне следовать судном посообщенным от меня предположениям или особыя какия из Высокого правительства предписании или отгоспод компанионов сообщении имеете, благоволите открыть, дабы я далее заблуждаться не мог в моих мнениях… Пребывая с должным почтением моим милостивый государь вашего благородий покорным слугою… А. Баранов».

7

Ввиду отказа мореходов подчиняться ему, Баранов собрал большое количество байдар да небольшое судно «Екатерина» под командой шкипера, иностранца Подгажа, поступившего на службу компании, и решился, наконец, привести в исполнение долго им лелеянную мысль об устройстве поселения на острове Ситке, куда он со временем предполагал перевести свою главную контору. Промысловая партия охотников, русских и алеутов, отправилась сначала на промысел у материка с инструкциями прибыть на Ситку после охоты, где Баранов предполагал их встретить. Подгажу на «Екатерине» было приказано идти в порт Букарелли, а потом тоже явиться на Ситку для встречи с Барановым. Сам же Баранов, уладив свои дела на Кадьяке, отправился с небольшой группой охотников на Ситку. Ему не терпелось скорее найти подходящее место и основать там селение. Все говорило в пользу этого предприятия – и более благоприятный климат, и прибрежные воды, полные рыбы, и географическое положение – гораздо южнее Кадьяка.

Нелегок был путь на утлых суденышках. Как только добрался Баранов со своими людьми до Ситки, одному Богу известно! Подошли к песчаному берегу, высадились. На берегу ни души…

Оглянулся Баранов.

– Что за чертовщина? Где же наша промысловая партия?

Зашагал тяжело по берегу на своих больных ревматизмом ногах, слегка прихрамывая.

– Что бы это могло быть, Трифон? – обратился он к старшому среди промышленных. – Уж не индейцы ли их порешили? Да не могло этого быть, никаких следов боя не видно.

Вдруг из леса невдалеке показалась одинокая фигура. Баранов с людьми насторожился. Ружья под рукой в случае необходимости. Места дикие и никогда не знаешь, когда свирепые индейцы-колоши вдруг набросятся на них.

Пригляделся еще Баранов. Зрение у него орлиное, под стать молодым глазам…

– Да это никак Наквасин наш, тот, что с промысловой партией ходил! – с изумлением вскричал он.

Быстро приближающийся человек замахал руками.

– Да и впрямь Наквасин, – поразился Трифон.

Баранов подошел к подбежавшему Наквасину и не

успел ни о чем спросить, как тот быстро заговорил:

– Беда, Александр Андреич!

– Какая беда, что случилось? Где вся промысловая партия? Почему ты один здесь?

– Беда случилась… Набросились люди на ракушки на берегу, обрадовались, что нашли обильную пищу… Это после голодухи-то, а потом и началось…

– Что началось-то? – нахмурился Баранов. – Говори, не томи.

– Богу душу отдали… Сто пятнадцать человек померло в несколько часов. Остальные перепугались, вскочили в байдарки да пошли обратно на Кадьяк, ни одного дня не хотели оставаться здесь. Я вот один и остался встретить вас, Александр Андреич!

Баранов снял шапку, перекрестился истово, благоговейно, по-купечески.

– Вечная память погибшим, вечный покой, – сказал он с чувством. – Многих хороших охотников лишились, да еще в такое горячее время… а все по дурости их, – повысил он вдруг голос, – дикость все здешняя. Не слушают, что им говорят. А ты, что же, старый хрыч, смотрел, – вскипел вдруг Баранов, – Не в первый ведь раз со мной ходил в походы, как же ты не досмотрел!

– Виноват, Александр Андреич… Сам вижу – не досмотрел. Нечистый попутал.

– Вот то-то же, нечистый. Все на него сваливаете. Вот вернемся на Кадьяк, я им, беглецам, покажу. Выпорю всех, а их начальствующего за бороду оттаскаю, а потом полбороды сбрею, пусть поганец походит так.

Однако ничего не поделаешь. Рабочих рук не было, кроме той небольшой группы, что пришла с Барановым. Возвращаться он не хотел на Кадьяк и откладывать постройку форта. Решил обосноваться на Ситке с теми людьми, кто есть. Надо место хорошее выбирать да строиться.

Застучали топоры, зазвенели пилы – благо хороший лес стоял недалеко. Строить было нелегко. Инструментов не хватало, а, главное, лес поваленный нужно было тащить к берегу, где строился новый форт Михайловский. Бревна тащили на руках или волоком. Все это страшно затягивало работу. Подошла осень, сырая, мокрая, холодная, но Баранов со своими людьми все еще жил в дырявых палатках. Мерзли люди от холода, никогда не просыхали, а согревались только на работе. Работали так, что пар шел от вспотевших рубах.

Закончился этот и настал 1800 год, а работе и конца не было. Торопился Баранов, в первую очередь закончил хороший, прочный тын для защиты от индейцев и только после этого приступил к постройкам. Нужно было и жилища построить, и склады, да и башни караульные. Так и жил Баранов в самую холодную зимнюю пору в своей палатке, потрепанной зимними ветрами и продырявившейся от ветхости. Мучила его сырость, страдал он сильно от ревматизма, с которым боролся неимоверной силой воли и упорством. Только в феврале 1800 года перебрался он в избу, да и та была не намного лучше палатки – теплее, правда, да и защита от непогоды лучше, но все равно – изба жалкая, с печью, которая никогда не переставала дымить. Если раньше страдал в палатке от непогоды, то теперь едкий дым буквально выедал глаза.

Только к весне наметился прогресс в новом русском селении Михайловском. Страшно гордился Баранов, что вырвался наконец из морского окружения на Кадьяке и построил крепость гораздо южнее, а главное – в непосредственной близости к материку. Остров Ситка, в сущности, был уже частью Американского материка. Несколько островов архипелага с островом Ситка разделялись небольшими узкими проливами и отсюда нетрудно было добраться на байдарках и до самого материка.

Еще весной заметил Баранов, что подходили к острову английские и американские корабли. Люди поражались, видя на берегу русских и построенную ими крепость. Поспешно ретировались, когда Баранов грозил им применить силу. Знал он, что неспроста приходили корабли. Выменивать меха пришли они у туземцев, на землях владений компании, управлял которой Баранов. Слышал Баранов от случайных индейцев, что корабли давали в обмен за меха ружья, порох и другие огнестрельные принадлежности, то есть то, что Барановым было строго настрого запрещено. Слишком много было там индейцев, слишком опасны были они со своими стрелами и луками, чтобы еще и огнестрельное оружие давать им в руки. Грозил Баранов капитанам кораблей, что будет ловить чинов их команды и в цепях отправлять в Сибирь для суда, если застанет их, выменивающих оружие на меха.

К маю большинство построек, хотя и временного типа, были закончены. Вдоль высокой ограды форта располагалось двухэтажное здание, из окон второго этажа которого были хорошо видны подходы к форту. В случае необходимости можно было отстреливаться от нападавших из этих окон. По концам здания высились две защитные башни. Внутри форта построены добротная баня, да казарма для алеутов-партовщиков, – Баранов называл ее балаганом.

В мае, когда форт прочно встал на ноги, Баранов решил отправиться обратно на Кадьяк. Оставил в Михайловском гарнизон в 25 русских и 55 алеутов-партовщиков. Начальником назначил смышленого Медведникова, а старостой, в помощники ему, поставил Наквасина. Оба, и Медведников и Наквасин, были старыми, опытными промышленными, и на них Баранов мог смело положиться.

Болит сердце у Баранова: как-то там на Кадьяке справляется молодой его помощник Кусков. Сам знает, что ему нелегко, – нет управы на мореходов благородных, да и монахи злобствуют. Нет, скорей надо возвращаться. Собрался быстро. Дал несколько отеческих советов остающимся:

– Не мне говорить вам, – обратился он к Медведникову и Наквасину, – что делать и как себя вести. Хорошие дни настали. Трудное позади. Обстраивайтесь. Стройте постоянные помещения на место временных. Вернусь через год, переведу сюда главную контору, хочу, чтоб помещений хватало на всех.