Текст книги "Колумбы российские"

Автор книги: Виктор Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 51 страниц)

6

Каким же образом судьбы главных действующих лиц первой русской кругосветной экспедиции оказались столь различными? Глава экспедиции, действительный камергер Николай Петрович Резанов – забыт, а командир «Надежды» капитан-лейтенант Крузенштерн, виновный в грубом нарушении воинской дисциплины, стал известен как кругосветный путешественник, прославивший русский флаг. Не может же быть, чтобы императору Александру не были известны события, происходившие на кораблях кругосветной экспедиции. Обо всем этом Резанов писал в своих рапортах как из Бразилии, так и из Петропавловска и Уналашки! Об этом доносилось и морскому министру, и графу Румянцеву, и самому императору, не говоря уже о докладах правлению Российско-Американской компании.

Несмотря на все это, Крузенштерн после своего возвращения был награжден почестями, повышением в карьере, денежными наградами, ему поставлен памятник и позже он стал известен как опытный и искусный администратор на посту начальника Морского училища. Умер Крузенштерн уже в адмиральских чинах.

Может быть, причины того, что никаких мер против действий Крузенштерна не было принято, нужно искать в тяжелом политическом положении, в котором оказался император Александр. В свете политических и военных событий, когда судьба империи висела на волоске, то, что происходило на кораблях экспедиции, могло казаться не столь важным и не стоящим внимания. А кроме того, император Александр, по натуре мягкий человек, мог подумать, что ко времени возвращения Резанова «все перемелется». Может быть, смерть Резанова оказалась, как это ни дико звучит, кстати в том смысле, что главный обвинитель сошел со сцены.

Энтузиазм публики по случаю успешного завершения первого русского кругосветного путешествия притупил сообщения о поведении Крузенштерна. Главное – весь мир теперь знал об успехе русских кораблей, и самым лучшим было забыть о прошлом.

Судьба империи висела на волоске. К возвращению Крузенштерна и Лисянского в Кронштадт в августе 1806 года и за все время их трехлетнего кругосветного путешествия в Европе произошло много событий. 2 декабря 1805 года, когда Резанов находился в Новоархангельске и составлял планы поездки в Калифорнию, произошло знаменитое Аустерлицкое сражение, закончившееся страшным поражением русской и австрийской армий. Дорога на восток для Наполеона была открыта. Эта битва известна в истории под именем «битвы трех императоров».

Осенью следующего, 1806 года императора Александра постиг новый удар. Наполеон наголову разбил под Йеной армию союзника Александра прусского короля Фридриха-Вильгельма и подошел к берегам Вислы. И, наконец, летом 1807 года Наполеон разбил русскую армию, вошедшую в Пруссию для помощи разбитой армии Фридриха-Вильгельма. Это поражение при Фридланде привело к заключению Тильзитского мира.

Возможно, тот факт, что император Александр был слишком занят государственными делами, когда одна за другой катастрофы постигали русские армии, и был причиной того, что Крузенштерн избежал наказания, а имя Резанова было предано забвению.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ: ПЕРЕЛИСТЫВАЯ СТРАНИЦЫ…

1

Жизнь Резанова была тесно переплетена на закате его дней с жизнями четырех человек. Один из этих людей – Баранов, который остался руководить делами компании в Америке еще более десяти лет после отъезда камергера из Новоархангельска. Вторым человеком, так досаждавшим ему, был Крузенштерн, который, как известно, был осыпан почестями по возвращении из кругосветного путешествия.

Было еще два человека, с которыми Резанов был тесно связан в последние месяцы своей жизни, это доктор Лангсдорф и красавица сеньорита Кончепчион де Аргуэльо.

Немало крови попортил доктор Лангсдорф посланнику Резанову своими мелкими придирками и постоянными требованиями, хотя он и должен был понимать, что Резанову приходилось вести в президио Сан-Франциско тонкую дипломатическую игру. Лангсдорфу же не терпелось – он хотел без помех вести научную работу, а самое главное, прославиться своими научными открытиями. Он не понимал и возмущался ограничениями, введенными Резановым в Калифорнии, где подозрительные испанцы неодобрительно относились к требованиям любознательного доктора разъезжать по округе. Каждая подобная поездка могла закончиться скандальным обвинением доктора в шпионаже, чего Резанов намеревался избежать. Позже в своих воспоминаниях Лангсдорф горько жаловался и обвинял Резанова в том, что он свел Лангсдорфа, в сущности, к роли простого толмача, благодаря его знанию латинского языка. Мелочный Лангсдорф не мог простить этого, и на всю жизнь затаил недоброжелательное отношение к Резанову. И это несмотря на то, что Резанов так помог карьере доктора своими рекомендательными письмами. А карьеру тот сделал головокружительную. В то же время Лангсдорфа часто мучили угрызения совести, что, покинув больного Резанова, он был в какой-то степени виноват в его преждевременной смерти.

По возвращении в Петербург, Лангсдорф стал быстро продвигаться вверх по служебной лестнице. Через несколько лет – он уже заслуженный академик, автор научных трудов. В 1812 году он переходит на дипломатическую службу и назначается российским генеральным консулом в Бразилию, где разрабатывает планы научных экспедиций в дебри этой девственной страны. Для этого нужны средства, и Лангсдорф в 1820 году возвращается в Петербург. Звезда академика загорается еще ярче. К его планам относятся сочувственно, и по рекомендации Академии наук, император Александр выделяет ему крупную сумму в двести тысяч рублей на нужды его бразильских экспедиций. Мало того, он осыпан почестями. Доктор Григорий Иванович Лангсдорф становится действительным членом Академии наук, получает титул статского советника и награждается орденом Святого Владимира.

С 1822 года он опять в Бразилии, где организовывает серию экспедиций. В свою последнюю экспедицию он отправляется в июне 1826 года. В это путешествие группа Лангсдорфа отправилась на двух больших лодках и баркасе. Для пущей важности на судах были подняты бело-синие Андреевские флаги Российского военно-морского флота. Экспедиция, продолжавшаяся два года, была нелегкой. Тучи москитов атаковали путешественников. Люди страдали от разных тропических болезней, и сам Лангсдорф, изнуренный тяжелым путешествием по безлюдным джунглям экваториальной Бразилии, на пути к реке Амазонке заболевает тяжелой формой малярии. Болезнь пагубно отражается на его нервной системе. Несколько дней экспедиция провела в палатках на берегах Рио-Тапажос в надежде, что здоровье Лангсдорфа поправится. Все эти дни он метался в бреду, и с его уст все время срываются никому не известные имена: «Конча… Резанов»… Улучшения не наступило, и Лангсдорф потерял рассудок.

Остальным членам экспедиции ничего не остается, как прекратить научную работу и отправиться в обратный путь с больным руководителем. Всю дорогу до Рио-де-Жанейро Лангсдорф бредит и без конца повторяет имя «барон фон Резанофф», то обвиняя покойного камергера в придирках к нему, то прося прощения у «его сиятельства».

По возвращении экспедиции в Рио-де-Жанейро, врачи советуют отправить больного Лангсдорфа на излечение в Европу, куда он выезжает в 1830 году. Двадцать два года прожил еще Лангсдорф в Германии, но рассудок так и не вернулся к нему. Умер он в возрасте 78 лет в городе Френбурге, и последние слова, которые он прошептал на смертном одре, были «барон фон Резанофф».

2

Заканчивая описание путешествия Резанова и всех событий, связанных с ним, нельзя пройти мимо девочки в далекой Калифорнии, связавшей свою судьбу с сорокалетним вельможей – судьбы очаровательной сеньориты, признанной красавицы всей Новой Калифорнии, едва не изменившей жизнь всего западного берега Америки. Одна и та же судьба вмешалась в жизни Резанова и Кончиты и навсегда разлучила их.

Шли месяцы… Прошел год, за ним другой – 1807-й, год его смерти… Все это время Конча ничего не знала о судьбе своего жениха и с непоколебимой верой ждала его возвращения. Прошло два года со времени его отъезда – срок, назначенный им для его приезда обратно. «Если я не вернусь в два года, значит, случилось со мной что-то ужасное – и ты свободна», – сказал он ей в день отъезда.

Все эти два года не было дня, чтобы Кончита не поднималась на холм у входа в бухту Сан-Франциско, где она просиживала часами, окидывая взором необъятный пустынный простор океана в надежде увидеть корабль своего любимого. Она хотела быть первой, которая увидит весело-напружинившиеся паруса этого корабля, чтобы радостно сообщить всему Многочисленному семейству Аргуэльо о возвращении своего дорогого Николая. Ни дождь, ни туман не останавливали ее, и Конча упорно взбиралась на холм и стояла у бойниц батареи.

В эти дни очень редкие корабли появлялись у входа в бухту. Ограничения, введенные вице-королем из Мехико, все еще были в силе, и редкие корабли смели приближаться к грозным батареям форта – разве только в случае крайней необходимости: запастись свежей питьевой водой или провизией. И каждый раз, когда Конча видела паруса приближающегося корабля, ее сердце начинало биться сильнее – не Николай ли это? Судно подходило, и Конча разочарованно читала незнакомое название. Да и корабли-то все больше были невзрачные, занимавшиеся торговлей с прибрежными индейцами на север от Сан-Франциско. Нет! Ее Николай вернется на борту мощного фрегата, с широко раскинувшимися полотнищами парусов и десятками пушек, громогласно салютующих его возлюбленной Кончите.

Прошел еще год. День за днем сидела Конча перед крепостной пушкой и смотрела на безбрежный океан. Уже три года минуло со времени отъезда Николая, а его все еще нет. В мыслях Кончи не было ни малейшего сомнения в его верности. Не мог он ее обмануть, нет… что-то его задержало… «Только смерть разлучит нас», – сказал он ей прощаясь. Но… умереть он не мог – так много планов обдумывали они вместе, планов, которые они собрались вместе претворить в жизнь. Как может он умереть, когда они были так счастливы вдвоем…

И Конча продолжала день за днем взбираться на холм, где стояла крепость, смотреть на океан и ждать появления на горизонте красавца-фрегата. А семья ее уже давно потеряла веру в возвращение Резанова.

– Он сказал, что вернется в течение двух лет. Кончита, три года уже прошло, а его нет. Сколько можно ждать? Разве ты не видишь, что он забыл тебя! Он слишком занят в своей большой столице и он забыл даже о твоем существовании, – как-то сердито сказал ей отец, – пора тебе забыть свое сумасбродство… ты теперь свободна… забудь его… он тебя не стоит…

Начинай выходить в свет, Кончита, встречайся с молодежью твоего возраста… танцуй, играй, пой, веселись… посмотри, сколько гидальго хотят встретиться с тобой… сколько их, готовых умереть за одну твою улыбку! Как долго еще можно ждать?

Конча только сжала губы:

– Я поклялась, папа, выйти замуж только за Николая, и никого другого мне не нужно. Он мой нареченный, и только ему я буду принадлежать.

– Конча, тебе только восемнадцать лет. Перед тобой вся жизнь. Как ты можешь говорить такие вещи! Предположим, ты права, и он был верен тебе и хотел вернуться за тобой, но что… если он умер? Тогда что? Что ты будешь делать тогда? Мертвые не возвращаются!

– Я буду ждать, пока не получу достоверного сообщения, что его больше нет. И даже тогда это будет означать, что моя земная жизнь с ее удовольствиями и радостями закончилась. Я никому не буду принадлежать, кроме Николая и моей святой покровительницы Девы Марии.

А годы все идут. Конча потеряла им счет. Она перестала выходить, отказывалась принимать приглашения, порвала связь со всем внешним миром, стала отшельницей, монахиней своего собственного монастыря. И день за днем она продолжала сидеть на холме в глубоких думах, тихо нашептывая слова молитв, все еще не теряя надежды на возвращение Николая. Прошло девять лет, и Конча дня не пропустила, чтобы не подняться на холм, откуда открывался изумительный вид на грозный Великий океан.

Ей скоро исполнится двадцать шесть лет, и красота ее нисколько не увяла. Даже наоборот, она еще больше похорошела, но теперь ее красота стала более строгой, духовной, внутренней. Смех, веселье, жизнерадостность исчезли, но красота новая, благородная, гордая – осталась. Она теперь напоминала скорее холодную, гордую, классически красивую греческую богиню.

В 1815 году отец Кончиты вышел в отставку и покинул свой пост. Вся семья Аргуэльо переехала в селение около миссии Санта-Барбара, славящейся своим благословенным климатом. Конча на новом месте с головой ушла в благотворительную работу.

Годы продолжали нанизываться на нитку времени. Брат Кончиты дон Луис успешно продвинулся по административной лестнице мексиканского колониального управления и в 1822 году добился высокого положения – стал губернатором Новой Калифорнии, заняв пост сеньора Ариллаги.

В 1828 и 1829 годы Конча потеряла своих родителей, а в следующем году умер и ее брат, губернатор Новой Калифорнии дон Луис. Он был похоронен в миссии Сан-Франциско (Долорес). От семьи Аргуэльо почти ничего не осталось, и Конча после трех лет отсутствия снова вернулась в свой дом при миссии Санта-Барбара.

Она все еще не теряет надежды на возвращение Резанова, хотя прошло уже двадцать два года с тех пор как его маленький корабль вышел из бухты Сан-Франциско и скрылся на севере. Конча полностью посвятила себя благотворительной деятельности и подумывала о том, чтобы стать монахиней. Останавливало ее то, что она все еще не получила доказательств смерти Резанова и считала себя обрученной с ним, а второе – в Верхней Калифорнии пока не было женского монастыря.

Пронеслись еще десять лет. Конча теперь носит одеяние монахини, хотя официально не приняла пострига. В декабре 1841 года в шумный, разросшийся город Сан-Франциско прибыл директор Гудзон-Бейской компании сэр Джон Симпсон, только что проехавший через всю Сибирь на пути в Америку.

Сан-Франциско к этому времени превратился в шумный портовый город, на рейде которого постоянно теснились десятки кораблей со всех концов мира. Город постепенно терял свой испанский облик и был переполнен толпами янки. Английская речь преобладала теперь на улицах, и оставшиеся испанцы с горечью смотрели на ускользавший от них город Святого Франциска. От прежней тихой, неторопливой жизни испанских семей Аргуэльо, Сола и других почти ничего не осталось. За пределами города, однако, почти ничего не изменилось, и живописный испанский генерал Вальехо продолжал еще играть видную роль среди испанских землевладельцев.

Недалеко от Сан-Франциско, миль девяносто на север от него, в 1812 году поселились русские с Аляски и основали форт Росс. В декабре 1841 года, однако, история форта Росс пришла к концу, и он был продан швейцарцу, капитану Суттеру.

Посетив генерала Вальехо в его имении на реке Сакраменто, сэр Джордж Симпсон заехал в Монтерей и затем отправился в Санта-Барбару, где он провел несколько дней в январе 1842 года. Епископ устроил в его честь парадный обед, на который были приглашены представители местной испанской аристократии. Гость заметил среди присутствующих красивую женщину средних лет, одетую в типичную одежду монахини. Он уже слышал о ней и знал, что это Кончепчион де Аргуэльо. Позже, описывая эту встречу в своих воспоминаниях, он отметил, что несмотря на ее пятьдесят лет она была необыкновенно хороша. Очевидно, сэр Джордж был первым человеком, который через тридцать пять лет известил Кончу о смерти Резанова.

– Вы хотите сказать, что до сих пор ничего не знали о его смерти в 1807 году? – изумился сэр Джордж.

– До меня доходили какие-то слухи, но все они были настолько разноречивого характера, что мне трудно было верить им. Все эти тридцать пять лет я молилась и надеялась, что он жив, хотя в душе и потеряла надежду на его возвращение. А вы сами уверены, есть ли у вас доказательства, что он умер?

– К сожалению, да, мадам! На пути сюда, проезжая по Сибири, я заезжал в Красноярск и там побывал на могиле камергера Резанова. Сомнений быть не может. Он умер на пути из Калифорнии в Петербург… умер, если я не ошибаюсь, первого марта 1807 года.

Кончита наклонила голову и стала тихо шептать слова молитвы о упокоении раба Божьего Николая, Первые ее молитвы об усопшем. Теперь она знала, что он умер. И она знала, что теперь ничто не связывало ее с тягостями земной жизни. Теперь она могла по-

святить себя исключительно служению Господу Богу и Божьей Матери.

В 1851 году в Монтерее был открыт доминиканским орденом первый в Калифорнии женский монастырь, и первой послушницей в нем была Кончепчион, которой только что исполнилось шестьдесят лет. Через три года монастырь был переведен на север, в маленькое местечко на реке Сакраменто, по имени Бенишия, и там 23 декабря 1857 года сестра Мария Доминга Кончепчион Аргуэльо тихо скончалась.

* * *

Много писалось о романтической любви Кончи и Николая Резанова. Известный калифорнийский поэт Брет Гарт, в своей поэме «Кончепчион де Аргуэльо» так описал долгое ожидание Кончитой своего возлюбленного:

 
Шли недели, и белела дюн песчаных полоса,
Шли недели, и темнела даль, одетая в леса.
………………………………
Только не приходят вести, писем из чужой земли
Коменданту и невесте не привозят корабли.
Иногда она в печали слышала безгласный зов.
«Он придет», – цветы шептали,
«Никогда», – неслось с холмов».{5}5
  Перевод с английского М. Зенкевич.


[Закрыть]
 

* * *

Успокоилось страждущее сердце красавицы Кончиты, и до сих пор прохладный ветер, дующий от Золотых ворот Сан-Франциско, доносится до Бенишия, шелестит цветами вокруг могильного креста Кончиты во внутреннем дворе монастыря и шепчет ей слова любви, которые она слышала давно-давно…

ЗАВЕРШЕНИЕ ЦИКЛА

Ушкуйникам-землепроходцам, проторившим тропы русской предприимчивости и культуры на пустынных берегах и в дебрях алеутских островов и Аляски, посвящаю.

«…Баранов есть весьма оригинальное и при том счастливое произведение природы. Имя его громко по всему западному берегу до самой Калифорнии. Бостонцы почитают его и уважают, а Американские народы, боясь его из самых дальних мест, предлагают ему свою дружбу». (Н. П. Резанов)

ГЛАВА ПЕРВАЯ: ПРИГОТОВЛЕНИЯ

1

Опять наступило мягкое, приятное лето после суровой, ветреной, бесснежной зимы. Селение Новоархангельск на острове Ситка ожило. В море появилась рыба, и рацион промышленных стал более разнообразным. Немало еще предстоит сделать в новом селении, основанном в 1804 году, почти четыре года тому назад. С каждым днем, с каждым месяцем растет, ширится селение. На холме гордо высится форт – верный страж селения от набегов индейцев-колошей. Внутри форта, за его крепкими стенами и башнями с десятками пушек, находятся главные здания селения: дом правителя американских владений Российско-Американской компании Александра Андреевича Баранова, небольшая церковь – скорее это часовня – и различные другие административные здания.

Не хватает уже места внутри форта, и поэтому много новых зданий выросло снаружи: тут и казармы для одиноких русских промышленных, и небольшие чистенькие, все еще пахнущие свежесрубленным лесом избы для женатых, и многочисленные избы для алеутов – рыбаков и охотников. На пригорке – ветряная мельница, а внизу, у самой воды, судостроительная верфь – любимое детище Баранова. Строить корабли нужно, потому что надежд на регулярные рейсы кораблей из Охотска мало. Суда, вышедшие из Охотска в Новоархангельск, часто не доходят до места назначения и разбиваются на скалах Алеутской гряды. Поэтому Баранов решил, что самое лучшее – это пополнять флотилию компании судами, построенными на верфи Новоархангельска.

Кратковременное пребывание петербургского сановника и директора компании Резанова в Новоархангельске сильно укрепило положение Баранова. До приезда камергера у него происходили постоянные столкновения с мореходами, присланными ему в помощь из России. Резанов пробыл в Новоархангельске зиму 1805—1806 годов и на месте убедился, как нуждается новое селение. Большую часть зимы ощущался недостаток в продуктах, и к весне большинство населения страдало от цинги. Резанов весной решился побывать в Калифорнии и достать там продуктов для спасения Новоархангельска. Миссия его оказалась успешной, и он смог привести корабль, доверху загруженный провиантом. Угроза гибели колонии была отсрочена.

2

После отъезда Резанова Баранов оставил Новоархангельск на попечение своего помощника Кускова, а сам вернулся на Кадьяк, где не был уже почти три года. Последнее время он стал сильно скучать по своим детям. Пока нужно было отвоевывать Ситку у индейцев, пока надо было строить крепость, да укреплять ее – ему было не до мыслей о доме. Но с тех пор как жизнь в новой колонии вошла в более или менее нормальное русло, Баранов заскучал.

«Теперь тут и без меня справятся, – думал он, – да еще с Иваном Кусковым. Дело теперь на мази, как хорошая телега, – знай только подмазывай оси колес!»

Баранов вернулся домой на Кадьяк, чтобы опять быть вместе с детьми, хотя открыто не хотел признаваться в этой своей человеческой слабости. Официально он объявил, что едет на Кадьяк для встречи со своим старым приятелем, бостонским шкипером О'Кейном, который должен был вернуться из Охотска на компанейском судне с запасами продуктов для северян. Страшно хотел Баранов повидать своего сына Антипатра – ведь ему уже десять лет исполнилось, и Иринку – веселую, живую черноглазую красавицу-дочурку надо повидать, пока она не забыла своего отца. Ей теперь пять лет.

Трудно описать радость Баранова и его детей, когда он неожиданно прибыл, домой на небольшом компанейском суденышке. Дети радостно бросились к нему в объятия. Баранов крепко обхватил их, прижал к груди, не замечая слез радости, струившихся по его лицу. Только мать детей, Анна Григорьевна, не выказала никаких эмоций. Она спокойно поздоровалась с мужем, точно он только что вернулся из обычного обхода алеутских жилищ в селении, и пошла на кухню, где затарахтела кастрюлями и чайником.

– Детки, мои детки! – радостно гладил детей по голове Баранов. От волнения он ничего больше сказать не мог, точно большой ком вдруг застрял в его горле.

Баранов сел на стул, и Ирина сразу же вскарабкалась ему на колени, а Антипатр стал рядом, так и не выпуская большой, сильной руки отца из своих рук. В то время как Ирина только молча сидела и смотрела на отца своими большими черными глазами, Антипатр засыпал его градом вопросов. Он хотел все знать: как была захвачена индейская крепость, как был построен новый форт и хорошо ли там… можно ли плавать на байдарке…

Правитель колонии на острове Кадьяк Иван Иванович Баннер умилился, увидев эту идиллию семейной жизни. Улыбнувшись, когда Антипатр стал опять задавать вопросы, он сказал:

– Завидую вам, Александр Андреевич, что у вас такие хорошие, благовоспитанные дети. Вы по праву можете гордиться ими, так же как гордились ими мы, когда вы были в отъезде. Наш добрейший отец Герман был счастлив, что ему довелось присматривать за ними. И я могу заверить вас, что дети отвечают ему глубокой привязанностью. Бог одарил вас чудными, прекрасными детьми, Александр Андреевич, за все труды и лишения, что вы претерпели за многие годы жизни в Америке.

– Я сам горжусь своими детками… А что вы думаете, дети… довольны ли, что ваш старый отец вернулся домой? – и он нежно поцеловал Иринку в лобик.

Ирина в ответ только крепко прижалась к его груди.

Антипатр взглянул на отца полувопросительно:

– Ты теперь останешься с нами навсегда, батюшка?.. Ты больше не поедешь в этот ужасный Новоархангельск, где всегда могут напасть на тебя индейцы?..

Баранов с улыбкой посмотрел на него:

– Ты хочешь всегда быть вместе со мной?

– Да, всегда. Ты должен остаться и никогда не уезжать от нас.

Баранов прищурил глаза, подмигнул Баннеру и сказал:

– Но мне нужно, Антипатр, вернуться в Новоархангельск. Я перевожу туда контору. Наше главное управление теперь будет там, и мне необходимо жить там же… Да и климат там лучше, мягче здешнего.

Дети испуганно посмотрели на него, и глаза бедной Ирины наполнились слезами.

– Нет, папа, не уезжай… останься с нами, – стал умолять его Антипатр, – не оставляй нас одних!

Баранов поднял руку:

– Та… та… та… подождите… я еще не кончил. Если мне нужно жить в Новоархангельске, это не значит, что мы должны расстаться… Что мешает вам поехать со мной туда? Что вы думаете об этом?

Глаза детей засверкали, и Ирина, которая была готова уже заплакать, соскочила на пол и захлопала в ладоши.

– Это правда? – не совсем веря своим ушам, спросил Антипатр. – Мы поедем с тобой?

– Да, да… конечно… поедем вместе… Я решил, что мы все будем жить в Новоархангельске. Я не хочу больше оставлять вас.

Ирина опять захлопала в ладоши, а Антипатр закружился по комнате, изображая дикий индейский танец.

Баннер, улыбаясь, заметил:

– Замечательная новость для детей, Александр Андреевич. Я очень рад, что вы пришли к этому решению. Думаю, что это будет хорошо и для детей, и для вас.

Он посмотрел в окно:

– О, я вижу, что отец Герман направляется сюда.

Дверь открылась, и в избу вошел инок Герман.

Три года почти совсем не изменили Германа, может быть, он чуть-чуть постарел. А так все то же иконописное лицо, тщательно приглаженные длинные волосы и аккуратно расчесанная не очень густая бородка. По-прежнему поражают его необыкновенные глаза, излучающие доброту и святость.

– Добро пожаловать на наши берега, – тихо проговорил Герман, смиренно поклонившись Баранову.

Тот подошел и горячо пожал ему руку:

– Очень… очень рад видеть тебя, отец… Как видишь, благодаря Богу, я вернулся домой живым и в полном здравии… счастлив видеть всех вас опять.

Баннер заметил, что Баранов стал часто со смирением поминать имя Бога, что показалось ему чем-то новым. В прошлом редко можно было услышать от него Божье имя… особенно еще и из-за вражды со служителями церкви… чаще можно было слышать слова богохульства и брани. Теперь Баранов заметно изменился, стал более религиозным. Новый Баранов был, видимо иным. Баннер не знал, что повлияло на правителя и вызвало эту перемену – возраст ли… он заметно постарел… или тот факт, что при захвате Ситки он столкнулся лицом к лицу со смертью, был ранен… было ли что другое, но только вернулся Баранов на Кадьяк совершенно другим человеком.

– Большое спасибо, отец Герман, за все ваши заботы о моих детях. Они просто обожают вас, и я знаю, что они будут сильно переживать разлуку с вами, – проговорил Баранов.

Монах вопросительно посмотрел на него:

– Вы сказали разлуку?.. Хотите сказать, Александр Андреевич, что собираетесь увезти детей от нас?

– Да, отче… Это как раз то, что я собираюсь сделать. Мне нужно жить в Новоархангельске… дела нашей компании требуют этого. И я, каюсь, не могу больше жить в разлуке с моими детьми… с моими маленькими ангелами. Я не вижу иного выхода, как взять их с собой в Новоархангельск.

Монах грустно опустил голову:

– Не могу противиться вашей воле, Александр Андреевич, вполне понимаю ваши чувства, но, сознаюсь, разлука с детьми будет очень тяжелой для меня да и для всех прочих здесь в селении, мы так привыкли к ним.

Баранов взглянул на него:

– Так в чем же дело? Почему бы вам не поехать с нами? Мы все будем счастливы, если вы переедете с нами.

Герман поднял на него свои чистые, ясные, незлобивые глаза, покачал головой:

– Нет… мое место здесь, среди всех этих людей, с которыми я прожил много лет вместе. Они нуждаются во мне, так же как я нуждаюсь в них, в их высокой нравственной силе, в их безграничной вере в Бога Единого. Нет, Александр Андреевич, вы поезжайте с вашими детьми туда, куда зовет вас ваш долг, а я останусь здесь. Мой долг быть здесь, среди моих людей, моей паствы – ведь большинство из них были крещены и приобщены к Вере Христовой с моей помощью.

Когда Баранов сообщил Анне Григорьевне о своем решении перебраться на постоянное жительство в Новоархангельск, и о том, что возьмет детей с собой, Аннушка не выказала никаких эмоций и только категорически заявила, что сама она из Кадьяка не уедет. Баранов посмотрел на ее все еще красивое, гордое лицо, ее тонкие, плотно сжатые губы, точно демонстрирующие непреклонную, несломимую волю, – и ничего больше не сказал. Так и было решено, что Баранов с детьми уедет на Ситку, а Аннушка останется и будет помогать, работать на благо духовной миссии. Он обещал, что дети изредка станут навещать ее.

Сам Баранов, в восторге от своего решения уехать с детьми, летал по селению, как на крыльях. Он часто проводил время с детьми и как-то поведал Антипатру и Ирине свои заветные мечты:

– Мы построим новый, большой двухэтажный дом в нашей крепости в Новоархангельске, привезем лучшую обстановку из Бостона. Наш дом будет не хуже любого в Петербурге… привезем книг для вас… а главное, выпишу гувернантку для вас из Петербурга. Она будет учить вас хорошим манерам, музыке, иностранным языкам…