Текст книги "В исключительных обстоятельствах"

Автор книги: Виктор Пронин

Соавторы: Анатолий Ромов,Владимир Рыбин,Алексей Зубов,Леонид Леров,Евгений Зотов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 35 страниц)

И подробно рассказал ей все. Во всех деталях. Она была потрясена.

– Мишель, дорогой Мишель! Какое чудо спасло тебя! Боже милостивый! – И Аннет судорожно сжала его руку. – А машину так и не нашли?

– Глупенькая, наивная моя Аннет! Неужели ты не догадываешься, что розыски «странной машины» и не могли увенчаться успехом?

– И ты ничего не сказал полицейскому о Кастильо, о твоих подозрениях?

– Нет, ничего. Ни о подозрениях, ни об угрозе. В канун отъезда на улице ко мне подбежал мальчишка, сунул конверт, буркнул «Это вам» и скрылся. Там была напечатанная на машинке записка без подписи: «Забудьте навсегда о существовании Кастильо и о вашей ночной встрече с ним в отряде маки. Автомобили заносит на тротуар не только в этом городе... Запомните». Я ничего не рассказал полицейскому. К чему? Чтобы услышать сказанные с ухмылкой слова: «Господин Поляков, это бредовые подозрения»? Я не так уж наивен, о жизни на Западе кое-что знаю. Потому и говорю себе: «Не испытывай судьбу, помни о красном «Опеле», о конторе на юге Франции. Угомонись. Ни к чему они, твои поиски».

Аннет снисходительно улыбалась, как добрая мама своему несмышленышу.

– Вот что сделали с тобой годы, Мишель. Ты стал чуть-чуть трусишкой.

– Неправда. Я просто реалистически оцениваю силы противника, законы твоего «свободного мира» и «свободу личности» в нем. Мне известно, что в Западной Германии кое-кто замышляет соорудить в Дахау памятник бывшему обер-штурмбанфюреру СС Пайнеру. Тебе, как и мне, это имя должно многое напомнить. Памятник Пайнеру! Какое кощунство! А что поделаешь? Ты не обижайся, но ведь твой «свободный мир» страшен. Чему улыбаешься?

– Вспомнила наш отряд... Ты говорил, что вынужден дать маки несколько уроков политграмоты. А они не хотели слушать тебя и предлагали распить еще бутылочку вина за будущую победу. Теперь ты хочешь преподать эти уроки мне, да?

– Возможно... Но сейчас речь идет об одном важном уроке жизни... или смерти... Пойми это! Забудь, что еще жив тот, чьи руки обагрены кровью твоей матери, твоего Жюльена, твоих близких друзей. Забудь! Умоляю... Еще раз говорю – не испытывай судьбу.

Аннет пристально посмотрела на взволнованного до боли Полякова – и преисполнилась благодарности за трогательную заботу. Сказала тихо, как говорит ученица учителю:

– Хорошо, Мишель. Я больше не буду, но...

– Никаких «но»... И вообще, я не хочу больше говорить о подонках. Все! Хватит! Для нас с тобой Кастильо, и отец и сын, не существуют.

Мог ли Мишель подумать тогда, что пройдет несколько дней, и он лицом к лицу столкнется с Мигуэлем Кастильо в Подмосковье.

А режущая боль в сердце не оставляла. Кругом темнота, неясные шорохи. Только прямоугольники света из окон ковровской дачи причудливо золотили траву. От реки неровно тянуло холодком. До своей дачи Поляков добрался с трудом.

ПРЕДСМЕРТНАЯ ИСПОВЕДЬ

Почти осязаемый туман походил на все время удалявшуюся стену. Сквозь него по Ярославскому шоссе на предельно допустимой скорости мчалась машина. Шофер знал, если Бутов сказал: «Надо быть на месте как можно скорее» – значит, действительно надо. Бутов зря гнать не будет. События требуют...

...Поздно вечером, когда полковник уже собрался уходить, позвонил помощник Клементьева: «Генерал просит заглянуть к нему». Виктор Павлович предупредил домашних, что немного задержится. Он и не предполагал, что задержится не на час, не на два, а на целые сутки...

Клементьев сидел за столом насупившись, хмурый. У него был неповторимый жест: когда генерал чем-то озабочен, встревожен, он тремя пальцами левой руки энергично подпирал голову.

– Садитесь, Бутов, и записывайте. Впрочем, тут все сказано... Вот, почитайте... Сообщение милиции. Фигурируемый в деле Кастильо профессор Поляков скоропостижно скончался. О его смерти в милицию сообщили соседи, Ковровы... Вчера вы докладывали, что Кастильо у них в гостях. Там же оказался и Поляков. Время смерти не установлено. Тело обнаружили три часа назад. Сидел за письменным столом, а на столе письмо в КГБ. Я просил милицию ничего не предпринимать до приезда наших товарищей. Вызвал судебных экспертов. Получил от прокурора разрешение на обыск. Если потребуется, конечно.

Бутов прибыл на место происшествия с двумя своими сотрудниками.

Почти все, что он узнал из бесед с Ковровыми, читателям уже известно. Охи и ахи ошеломленных супругов Ковровых существенного отношения к делу не имеют. Они легко догадались, чем вызван интерес КГБ к личности господина Кастильо. Позже Бутов еще раз встретится с Ковровыми – потребуется уточнить некоторые детали. А теперь он просит ответить на несколько вопросов.

– Вам не показался несколько скоропалительным отъезд Кастильо?

– Пожалуй, да. Поначалу шло к тому, что застолье затянется допоздна.

– А чем, по-вашему, можно объяснить такую поспешность?

– Право, затрудняюсь ответить...

– И никаких догадок?

– Мне показалось, что после встречи с Поляковым испанец стал каким-то нервозным.

– Он уехал сразу? Как только вышел на улицу?

– Да. Мы проводили его до машины и условились, что он будет звонить.

Бутов попросил рассказать все, что известно им о Полякове. Рассказ был взволнованный, долгий, но мало чем дополнял все, что знал о профессоре Бутов.

...Письмо профессора Полякова в КГБ было длинным и сумбурным. Последние две страницы и вовсе трудно разобрать.

«Пишу это письмо в состоянии тяжком, при мучительных болях в сердце, но не могу отойти от стола, не закончив своей исповеди. Может, это окажется действеннее валидола и горчичников...»

Первые страницы Бутов просмотрел бегло – война, плен, каторжная работа на шахте в Лотарингии, побег, отряд маки, провокатор Кастильо, Аннет Бриссо, признание в любви. Прощание с отрядом, с Аннет. Возвращение.

...Все, кроме интимных лирических отступлений, Бутову уже известно. А дальше пошло такое, что потребовало очень внимательного чтения.

Поляков рассказал о поездке во Францию в составе делегации ветеранов войны, встречах с товарищами по оружию, о Франсуа Лембере, с которым когда-то ходил в разведку. Они весело провели вечер, когда Франсуа приезжал в Москву и был у профессора в гостях.

«Мы пели русские и французские песни, вспоминали наши споры на политические темы с социалистом Лембером. И я напомнил, что Ленин тщательно изучал опыт Парижской коммуны и высоко ценил демократические и революционные традиции народа, давшего миру авторов «Марсельезы» и «Интернационала», Жана Жореса и Марселя Кашена. Напомнил, как Поль Вайян Кутюрье, Анри Барбюс, Ромен Роллан выступили на защиту Республики Советов, как родство наших культур осветили имена Льва Толстого и Бальзака, Тургенева и Гюго... Темпераментный Франсуа бурно аплодировал, в экстазе обнял и расцеловал меня: «Ты был великолепен, Мишель, когда разразился этим спичем! Я готов подписаться под каждым твоим словом».

Я толком не понял, что привело Франсуа в Москву, то ли обычный вояж со специализированной туристской группой, то ли какие-то коммерческие дела издательства. И не допытывался. Скажете – непростительное легкомыслие? Возможно. Я и подумать не мог, что мои добрые чувства к Франции, к французскому народу, к французским товарищам по оружию кое-кто попытается использовать гнуснейшим образом.

Только позже, из письма нашего общего знакомого Анри Дюмье я узнал, что Лембер приезжал в качестве корреспондента газетенки правого толка, какой – не помню. И тут я начал мучительно вспоминать все наши достаточно непринужденные беседы. И стало не по себе. Ведь Лембер все сказанное мною о трудностях внедрения результатов научных исследований в производство, об огорчениях ученого, порою отвлекающегося на выполнение функций, не входящих в его прямые обязанности, мог преподнести на вкус своего хозяина. Я мысленно прикидывал, что он мог написать о нас. А потом думал: не рано ли бью в набат? Что, собственно, произошло? Почему я должен приписывать Франсуа дурные человеческие качества? О своих подозрениях и опасениях я никуда не сообщил. Возможно, был не прав. Но хотелось верить людям. И в Лембере я точно не ошибся. Не знал, как он поведет себя дальше, но когда Франсуа приехал к нам во второй раз, я услышал горькую исповедь... Он признался, что не хотел при первой встрече распространяться о своей работе: «У нас так много пишут о русской супербдительности, что я решил отмолчаться. А сейчас не хочу тебя обманывать, Мишель, ты должен все узнать. Я рассказал шефу о нашей дружеской встрече, и он жестко предупредил меня: «Вы скоро снова поедете в Москву. Готовьтесь. Перед отъездом мы побеседуем с вами кое о чем».

Шеф потребовал от Франсуа любым способом заполучить у меня интервью о «преследовании» интеллектуалов в нашей стране. «Я хорошо знаю тебя, – сказал мне Лембер, – и знаю, что есть у меня только один способ получить такое интервью – наплевать тебе в душу, продать свою совесть. Нет, старина, Франсуа на такую подлость не пойдет, хотя знает, что за такое правдолюбие его вышвырнут из газеты. А найти работу сейчас ой как трудно!»

Я провожал Лембера, поехал с ним в Шереметьево. Он был грустен и еще раз затеял тот трудный разговор. «Ты веришь своему другу, Мишель?» – «Верю» – твердо ответил я. И еще он сказал: «До войны я помогал отцу, продавцу газет. Вероятно, придется вспомнить старое. Из редакции меня уволят».

Да, Франсуа действительно вышвырнули на улицу.

В последнем письме он писал, что и вправду вместе с отцом продает газеты, что скоро пришлет еще одно письмо, в котором сообщит нечто важное. Но не получал, не читал...»

На этом исповедь заканчивалась. В подписи «Поляков» буквы рвались вверх, как крик души.

...Занимался хмурый, осенний день. В тумане две «Волги», Бутова и Коврова, неспешно пробивались к Москве. Из своей машины Бутов по телефону передал через дежурного по городу генералу Клементьеву заключение экспертизы: смерть Полякова наступила в результате острого сердечного приступа.

Подъехали к трехэтажному домику старой постройки, затерявшемуся в глубине микрорайона с многоэтажными башнями. Ковров заметил: «Профессору предлагали квартиру в высотном доме на Котельнической набережной. Он отказался. Привык к своей, как говорил, мансарде». К входной двери вела узкая асфальтовая дорожка, застланная шуршавшим ковром разноцветных листьев.

Квартиру им открыла старушка. Узнав о смерти Полякова, она долго по-крестьянски причитала, пока не обрела способность разговаривать. Вопросов ей не задавали, Бутов счел нужным сказать, кто он, что ему надобно, и попросил, если секретер закрыт, дать ему ключ.

В секретере царил идеальный порядок. Бутов без труда обнаружил стопку писем и, зная французский, стал искать то, которое интересовало больше других. Оно лежало отдельно. Красивый надорванный конверт, из плотной бумаги с бледно-розовыми полосками по краям. Там, где обычно пишут обратный адрес, четко выведено: «Франсуа Лембер».

Бутов облегченно вздохнул. Ему, контрразведчику, очень хотелось верить предсмертному письму Полякова, помочь мертвому свидетельствовать перед живыми: «Люди, я не лгал вам». Эти мысли приходили сами собой, хотя Виктор Павлович понимал, что чекисту непозволительно отдавать себя во власть эмоций.

Да, письмо это подтвердило написанное Поляковым. Да, в нем есть и об обещании Франсуа в следующем письме сообщить нечто очень важное. Но придет ли следующее? И что, с чьих позиций считает он важным?

Бутов оставил старушке свой телефон и предупредил:

– Михаил Петрович ждал письмо. Если придет – немедленно звоните мне.

О ЧЕМ ПИСАЛ ЛЕМБЕР?

Письмо пришло в тот же день, и старушка оказалась человеком обязательным: позвонила тотчас же по оставленному телефону. Она не знает – это или другое письмо ждет незнакомый ей человек, приходивший сюда. Пусть уж сам разбирается. И была безмерно удивлена, когда за письмом буквально через полчаса прибыл гонец.

...Такой же конверт. Фамилия отправителя – Франсуа Лембер. Вот только с почтовыми штемпелями не ясно что-то. Бутов ищет штемпель того французского города, где письмо было опущено в почтовый ящик. Ищет и не находит. На конверте только московские штемпеля. Ясно: в Советский Союз попало с оказией, и брошено в московский почтовый ящик. Вероятно, господин Лембер сообщал о вещах весьма, как он выразился, деликатных и хотел быть уверенным, что там, на Западе, его послание никто не прочтет. Так и оказалось – писал: жду, пока в Москву полетит человек, который передаст тебе мое письмо или бросит в почтовый ящик.

Бутов одобрительно улыбнулся: «Молодец». Лембер писал, что его вызвали в некое неизвестное ему учреждение без вывески и расспрашивали о поездке в Москву, о Полякове, о встрече с русским профессором. Франсуа отказался отвечать на вопросы человека, который отрекомендовался другом, а держался как следователь.

«Мне показали фотографии, – сообщал Лембер, – на которых я снят вместе с тобой, Мишель, Помнишь, тот веселый вечер. Как мы пели французские и русские песни, фотографировались, обещали писать друг другу и, если удастся, навещать... Не знаю, получится ли теперь?.. Я не мог понять, как эти дорогие мне снимки попали в чужие, да еще грязные руки. Я их бережно хранил. Вернувшись домой, бросился искать альбом. Фотографии лежали на месте. И тут вспомнил, что как-то раз ко мне в гости заявился Марсель Пуаро. Он тоже участник Сопротивления и даже имеет какие-то награды. Я рассказал ему о своей поездке в Москву, о встрече с тобой, показал фотографии. Пуаро сказал, что пишет книгу о Сопротивлении, о дружбе французов-маки с русскими, чехами, поляками, испанцами. И попросил разрешения переснять фотографии – «это будет чудесная иллюстрация к моей книге». Я дал их на два дня. Позднее в одном доме я случайно услышал разговор о Марселе Пуаро. О нем говорили нелестно, намекали на сомнительные источники доходов, какие-то нечистые связи. Кто-то обронил: «Его племянник Луи Бидо поехал корреспондентом в Москву. Дядюшка и это использует... Очень ловкий человек». Теперь этот Пуаро навсегда вычеркнут из списка моих знакомых. Но я не мог не отвергнуть домогательства тех, кто хотел купить совесть Лембера. Мне предложили приятную туристскую поездку в Россию с условием выполнить «пустяковые поручения» – это их слова. Я без труда догадался, о чем речь, и решительно отказался. Тогда стали запугивать: «Поговаривают, что вы, господин Лембер, клюнули на посулы русского ученого. Фотографии свидетельствуют против вас. Вас выгнали из газеты. Но это еще не все. Ждите продолжения, строптивый господин Лембер».

Бутов еще раз перечитал исповедь, откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Хотелось хоть так, сидя, вздремнуть несколько минут, отключиться от всех треволнений минувших очень долгих суток. Но не пришлось. Позвонил Сухин, попросил принять для доклада.

ТУРИСТ ЗАГОВОРИЛ

Из клубка событий, который довелось распутывать Бутову, кажется, высунулись одна-две ниточки, за которые можно потянуть. Накануне наконец перестал играть в молчанку турист Петерсон. Он показал, что антисоветские листовки ему здесь, в Москве, вручил господин Кастильо. О предстоящей встрече с хромоногим, о задании, которое должен выполнить турист, предупредили еще до начала путешествия. Он побывал в Италии, оттуда – в Скандинавию, из Стокгольма в Москву. Все было расписано по дням и по часам. На случай, если «стыковка» нарушится, предусматривались запасные варианты. Но они не потребовались. В назначенный день и час хромоногий испанец и молодой человек в ярко-зеленом плаще и бежевой кепке встретились у памятника Пушкину. Кастильо передал ему листовки, замаскированные под книгу.

Генерал Клементьев поинтересовался:

– Следователь спрашивал туриста, почему сразу не назвал человека, вручившего ему листовки? Это было бы смягчающим обстоятельством.

– Спрашивал. Турист ответил: «Мне запретили называть этого человека».

– Кто запретил?

– Шеф. Взяли письменное обязательство – ни в коем случае не раскрывать контакт с Кастильо. Посулили большие деньги. В противном случае ему и его семье придется плохо. Пять дней держался, потом все же признался...

Генерал усмехнулся:

– Этот турист хитрец... Пять дней... Ровно столько дней, сколько требовалось... пока Кастильо не улетит из Москвы... Все у них было рассчитано...

Генерал перечитал протокол допроса туриста и улыбнулся каким-то своим мыслям. На следствии туриста спросили:

– Почему вы разбрасывали листовки, если даже не знали их содержания?

– Мне хорошо заплатили за работу, и я обязан был честно выполнить ее.

– Не кощунствуйте! О какой честности вы говорите? Знаете ли вы, что такое честь и совесть, коли продали их за деньги?

– Повторяю, я не читал листовок, я не знаю русского языка. Но мне сказали, что в них – призыв честных людей Запада встать на защиту прав человека, прав советских людей.

– Район ваших действий был ограничен московским универмагом?

– Да.

– А не предполагался ли ваш вояж с такими же листовками по другим адресам?

– Нет.

Генерал отложил протокол допроса:

– С туристом все ясно. А вот Кастильо... Виктор Павлович, можно ли ожидать повторного визита?

– По полученным данным, он скоро опять должен приехать, чтобы завершить переговоры с одним внешнеторговым объединением. Намечается контракт.

– Готовьтесь, Виктор Павлович, достойно встретить этого господина. Ему место в тюрьме. Представьте мне свои соображения.

ЗНАКОМАЯ ЛИЧНОСТЬ

Вечером в квартире Бутова раздался телефонный звонок. К телефону подошел сам Виктор Павлович. Он только что приехал домой и еще не успел снять плащ.

– Алло! Это вы, Виктор Павлович? – прохрипело в трубке.

– Да.

– Извините, что тревожу дома, здравствуйте.

– Рад слышать вас, Захар Романович. Как здоровье?

– О здоровье поговорим потом. Пришло письмо от нашего общего знакомого. Вы, конечно, догадываетесь, о ком речь.

– Правильно сделали, что позвонили. Вы один дома?

– Да, один. Молодые к себе поехали.

– А что, если через час-полтора я приеду к вам? Не возражаете?

– Помилуйте, буду рад.

– Договорились.

Бутов внимательно рассматривает письмо. Почтовые штемпеля только московские. Ничего не значащий текст. В тайнописном, когда проявили, оказался перечень вопросов, на которые Захару Романовичу – Сократу – надлежит ответить. Перечень большой, и все о деятельности научно-исследовательского института, в котором работает Рубин. Требовали назвать наиболее перспективные и важные с государственной и военной точек зрения разработки, кто их ведет и в какой они стадии. Дать характеристики этим людям, отметив их увлечения, наклонности, пороки. Сообщить, кому из них предстоят зарубежные командировки, когда, в какие страны. Цель командировок. Добытые материалы надо по частям закладывать в тайник. Далее следовало точное описание его местонахождения, приметы, инструкция, как удобнее к нему подойти, как им пользоваться. Положив в тайник свое сообщение, Сократ должен позвонить по указанному в инструкции телефону, а услышав ответ, молча два раза подуть в трубку, после чего положить ее. Это условный знак – все в порядке, тайник можно очищать. Дальше уж не его, Сократово, дело. Категорически напоминали о максимуме осторожности. Через этот же тайник Сократ в дальнейшем будет получать задания, инструкции и вознаграждение...

Захар Романович умоляюще смотрит на Бутова.

– Что же мне делать?

– Будем вместе готовить информацию – точнее, дезинформацию, – с улыбкой ответил Бутов. – Само собой разумеется, никаких секретных данных. Только общеизвестные сведения. Материал подготовьте сами, но прежде чем закладывать в тайник, покажите мне. Постарайтесь заранее ознакомиться с тайником, внимательно осмотрите подходы к нему. Мы тоже это сделаем. Первая закладка желательна дня через три. Времени хватит?

– Думаю, что для первой информации, хватит, – неуверенно ответил Рубин. – Во всяком случае, постараюсь.

– Значит, договорились. Письмо заберу. Не возражаете?

– Да, да, конечно. Как вам будет угодно.

– Мне, вероятно, не надо предупреждать вас, что о письме, о намеченных нами действиях никому ни слова. Будьте здоровы. До скорой встречи. Звоните в любое время и на службу и домой.

...Отправляясь на доклад к генералу, Бутов уже знал, кому принадлежит тот телефон, по которому должен звонить Сократ.

– Вот справка на этого человека.

– Оперативно сработали, Виктор Павлович. – И генерал углубился в чтение справки.

– Ах, вот кто это, – он поднял глаза на Бутова. – Знакомая личность. Лоро, первый советник посольства. Давно он у нас на подозрении. На этот раз мы обязаны взять его с поличным у тайника. Подумайте, в какой момент и как это сделать, чтоб без осечки.

– Я уже думал. Возьмем его после того, как Кастильо вторично прибудет в Москву и снова встретится с Ружинским.

– Когда его ждете?

– Недели через две. Кстати, Ружинский тоже получил письмо Кастильо. Спрашивает, когда приезжать.

– А как Ружинский?

– Теперь никаких сомнений – агент Кастильо. Не раз замечен в районе расположения воинских частей и важных оборонных объектов. Несколько раз фотографировал их. Каждое его действие документируется. Вместе с органами МВД мы разобрались в его валютных операциях. Есть все основания для ареста, МВД уже обезвредило ряд крупных валютчиков, в частности Манухина – партнера Ружинского и Шелвадзе. Я вам уже докладывал. Шелвадзе на следствии подробно рассказал об этих сделках. Ловко орудовали, ничего не скажешь, – поистине золотые руки... С милицией договорились – Ружинского арестуем мы, когда сочтем нужным.

– А когда сочтете?

– Будем брать при его встрече с Кастильо в момент передачи информации. Тогда и испанца задержим.

– Что ж, добро. Только не прозевайте гостя. Он не лыком шит. Умен и ловок... Действуйте.