Текст книги "В исключительных обстоятельствах"

Автор книги: Виктор Пронин

Соавторы: Анатолий Ромов,Владимир Рыбин,Алексей Зубов,Леонид Леров,Евгений Зотов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 35 страниц)

Они вышли в коридор. У номера, где находился связанный Масу, остановились. Исидзима достал связку ключей, открыл дверь. Увидев майора, Масу замычал. Исидзима вынул из его рта кляп.

– Цутаки-сан, – прохрипел Масу, – директор отеля избил меня и связал.

– Масу, – Исидзима покачал головой. – У нас очень мало времени. Я хотел бы, чтобы вы сказали господину Цутаки, что вы хотели выяснить у садовника Лима?

– Я? – Масу вращал глазами. – Это неправда! Клянусь, я ничего не хотел у него выяснить. Просто он мне показался подозрительным! Но я ничего не хотел у него выяснить!

Цутаки достал нож, присел, приставил лезвие к горлу Масу:

– Признайся, от кого ты узнал о корейце?

– Цутаки-сан... Цутаки-сан, пощадите! – По лицу Масу тек пот. – Я не узнал о нем. Я просто услышал!

– От кого? Говори!

– Мне сказал об этом лейтенант Тасиро! Пощадите, господин майор!

Цутаки чуть прижал лезвие.

– Врешь, собака?

– Клянусь, не вру! Пожалуйста, Цутаки-сан, уберите нож! Господин Тасиро спросил меня о Лиме!

– Как именно спросил? Вспомни!

– Сейчас вспомню, господин Цутаки! Сейчас! Только уберите нож!

– Говори!

– Он сказал так: «Есть ли у вас пожилой кореец, согнутый радикулитом?»

Цутаки чуть отвел лезвие, и Масу облизал губы, не сводя глаз с ножа.

– Бриллиантов захотелось, сволочь поганая?

– Господин майор! Пощадите! Клянусь, я ничего не знал!

Цутаки встал. Улыбнулся:

– Узнаешь.

Они вышли в коридор. Звук моторов стих. Значит, двигатели прогреты. Спустились вниз, подошли к двери с изображением резеды. Исидзима заметил, как дернулась створка в комнате официантов – Кадоваки нес свою службу исправно. Цутаки повернулся:

– Тасиро здесь?

– Да, Цутаки-сан.

– Мне хотелось бы поговорить с ним наедине.

Исидзима открыл дверь, впустил Цутаки и стал ждать, прислонившись к стене. Прислушался. За дверью было тихо. Потом услышал голоса, и снова наступила тишина. Скорее всего, Цутаки и Тасиро перешли на шепот. Исидзима настороженно пытался понять, о чем говорят сейчас в комнате Тасиро и Цутаки. Он ждал, когда же майор наконец повысит голос. Но вместо этого услышал вдруг гулкий звук, напоминавший одновременно щелчок вынутой из бутылки пробки и треск хлопушки. Так звучит пистолетный выстрел в упор, если ствол приставили вплотную к телу и при спуске сильно надавили на пистолет. Дверь открылась. Лицо майора было, как и подобает в такую минуту, бесстрастным. Он вежливо улыбнулся.

– Простите, Исидзима-сан. Я, кажется, немного запачкал номер.

Директор отеля молча поклонился. Значит, как он и думал, лейтенант превысил свои полномочия.

В другом конце коридора, у выхода на рабочий двор, стояли женщины. Они ожидали распоряжения разжечь костры. Цутаки заметил их, и Исидзима тут же предупредил:

– Цутаки-сан. Прошу прощения, эти женщины ждут приказа разжигать костры для взлетной полосы. Мы отпускаем генерала Исидо?

Цутаки сказал со вздохом, как будто думал о другом:

– Что нам остается делать, Исидзима-сан? Распоряжайтесь.

Исидзима окликнул ближе всех стоявшую к нему женщину и сказал, чтобы они разжигали костры. Женщины сразу же потянулись гуськом к выходу. Проследив за ними, Исидзима заглянул в дежурку, позвал Гарамова. Тот вышел, старательно сложив руки, поклонился Цутаки. Майор ответил, а Исидзима спросил как можно спокойней:

– Его превосходительство генерал Исидо уже в самолете?

– Да. Его превосходительство генерал Исидо на борту.

– Отлично. – Исидзима достал из кармана черную коробочку, – Передайте это лично его превосходительству. И можете взлетать.

Гарамов спрятал коробочку. Оглядев Цутаки и Исидзиму, поклонился по всем правилам – прижав руки к бедрам. Повернулся, вышел в заднюю дверь. Подождав немного, они вышли вслед за ним. По заднему двору подошли к торцу здания и сразу же увидели костры. Их неровно очерченные живые пятна, вздрагивая, уходили далеко вдоль берега, намечая взлетную полосу. В это же время Гарамов подымался в самолет. За ним убрали трап, захлопнули дверь; тут же взревели моторы.

Когда «Дуглас» с ревом пробежал по глинозему между зажженными кострами и скрылся в темноте, у Исидзимы вдруг возникло желание выхватить «Ариту» и всадить несколько пуль в бок Цутаки. Искушение было столь велико, что его рука невольно потянулась к пистолету. Но это был рискованный шаг. Если бы он сделал эту глупость сейчас, то не исключено, что кто-то, кто, может быть, работает в отеле на Цутаки, тут же сообщит в Дайрен. И за самолетом начнется охота. Нет. Гораздо проще подождать несколько минут, когда майор уедет на заминированной машине. Через семь минут движения а пути, он взлетит на воздух, и все решится само собой. Пока будут выяснять обстоятельства, самолет прибудет к месту назначения, да и сам Исидзима в это время будет уже далеко. Но Цутаки спутал этот план. Повернувшись к директору отеля, он сказал:

– Уважаемый Исидзима-сан. У меня возникла мысль использовать в наших целях майора Тамуру. Ведь это один из лучших летчиков ВВС, и его можно подцепить, скажем, на те же, стразы. В истребителе есть как раз еще два места. Как вы считаете?

Исидзима молчал, глядя на берег. Без самолета он казался пустынным. Костры все еще горели. Несколько женщин ходили по пляжу и разбрасывали их – в темноте над отлетающими головешками косыми хвостами рассыпались искры. «Что же это – ловушка?» – размышлял он. Ему показалось, что голос Цутаки прозвучал слишком уж искренне. Да, очень похоже на ловушку, но она пока его устраивает.

– Цутаки-сан, мне кажется, в вашей идее есть резон.

– Рад, что вы согласны со мной. Попробуем съездить в Дайрен? Вам, наверное, нужно что-нибудь взять с собой на случай, если вы сюда уже не вернетесь?

– Цутаки-сан, все, что я хотел бы взять с собой, здесь, в кармане моего фрака, остальное – в надежном месте.

– В таком случае – прошу. Моя машина недалеко, в кустах с той стороны отеля.

Они прошли через задний двор, углубились в заросли и вышли к дороге. В кустах темнел вездеход. Метров за двадцать Исидзима легко угадал его очертания. Цутаки открыл дверцу противоположной стороны водителя. Исидзима сел рядом. Майор достал и вставил ключ зажигания, повернул – заработал двигатель. Директор отеля посмотрел на свои часы, отметил время и похвалил себя за предусмотрительность: машина, на которой уехал летчик Тамура, должна пройти на три минуты больше. Значит, взрыв произойдет до того, как Цутаки увидит искореженный вездеход с трупом пилота. Что же касается Исидзимы, то он был сейчас даже рад тому, что сидит вместе с Цутаки в вездеходе. Расправиться с ним он сможет, когда они подальше отъедут от отеля. Тем более, что руки Цутаки будут заняты, да и доставать пистолет из брюк в таком положении трудно.

Майор включил фары, вывел машину из кустов, повернул к развилке. До поворота на Дайрен они проедут около двух минут, вхолостую мотор работал где-то тридцать секунд, – значит, сразу после развилки у него будет чуть более четырех минут на реализацию задуманного. Но и этому плану не суждено было сбыться: на самой развилке Цутаки затормозил, остановил машину. «Пора», – пронеслось в голове Исидзимы, но вдруг он увидел, как майор приложил ладонь к губам и издал свистящий звук летучей мыши. «Черт, – ругнулся про себя Исидзима. – Стрелять теперь рискованно. Оказывается, майора здесь кто-то ждет». Из кустов бесшумно вышли двое в военной форме без погон – Мацубара и Таяма. Цутаки кивнул, и вышедшие сели в машину сзади. «Ну и растяпа же, – продолжал ругать себя Исидзима. – Не предусмотрел, что кто-то может ждать его здесь на развилке». Теперь стрелять нельзя. Остается одно – выпрыгнуть из машины на полном ходу в самый последний момент и на всякий случай попытаться огнем из пистолета продержать их до взрыва в машине или возле нее. Выключить двигатель Цутаки вряд ли успеет, чего вполне хватит, чтобы мина взорвалась от встряски работающего двигателя. Если же все трое успеют выскочить, то пули Исидзимы заставят их прятаться за машиной.

– Что слышно? – спросил Цутаки севших в машину.

– Вездехода Тасиро нет, – сказал Мацубара. – Самого его – тоже.

– Знаю. Что еще?

– Нашли труп официанта.

– Все?

– Нет. Впереди, километра за четыре, что-то взорвалось. Совсем недавно. Да от отеля взлетел самолет.

– Взорвалось? – удивился Цутаки. – Что взорвалось, ты не понял?

– Не знаю. Похоже на артснаряд или на очень мощную мину.

– Ладно. Посмотрим.

Цутаки дал газ, и вездеход тронулся. Значит, осталось три минуты. Машину встряхнуло, Исидзима незаметно посмотрел на часы. Две с половиной минуты. Он никогда не думал, что секундная стрелка может идти так быстро.

Что же делать? Выпрыгнуть? Да. Выпрыгнуть после того, как стрелка сделает еще два оборота. Ничего другого он сделать уже не успеет – любое его движение тут же. насторожит задних. Выходит, что он прыгает, на лету выхватывает пистолет и стреляет в Мацубару и Таяму? Да, стреляет, потому что главное сейчас ликвидировать их. А Цутаки тем временем проезжает еще несколько метров и тормозит. Вдруг подумал: мучительно хочется жить. До боли, до звона в ушах. Жить, вдыхать воздух, слушать, как шумит море. Нет, он будет искать выход до последней секунды. До самой последней. Стрелке осталось пройти не так уж мало – сорок секунд. Целых сорок секунд. Это почти вечность, бесконечный океан времени...

Исидзима напрягся перед прыжком, но в это время Цутаки положил ему руку на плечо:

– Дорогой Исидзима-сан...

Как только «Дуглас» взревел моторами, поднялся в воздух, генерал Исидо позвонил дежурившему у входа Горо и спросил, где директор отеля.

– Не знаю, ваше превосходительство. Он вышел вместе с майором Цутаки и больше не возвращался.

– С Цутаки? – удивился Исидо.

– Да, ваше превосходительство.

– О проклятье! – не удержался генерал и бросил трубку...

Раздался глухой звук взрыва, и Мэй Ин посмотрела на небо – ей почему-то показалось, что этот звук шел оттуда. Нет, все тихо. Правда, ей почудилось, что по небу прокатилась звезда, упала, вычеркнулась из огромного сонма звезд, из искринок, бесконечно висящих в спокойном ночном небе. И Мэй Ин невольно связала падение этой звезды с непонятным ей звуком и вдруг ощутила в своем сердце страшную пустоту. Ей захотелось закричать, чтобы освободиться от этого ощущения, но губы онемели. И она осела, поняв, что означал этот звук.

Утром 13 августа «Дуглас», ведомый вторым пилотом Зайцевым, благополучно приземлился на аэродроме в Приморье. Ларионова спасти не удалось, но данные, сообщенные остальными членами группы, были использованы для составления карты срочного развертывания посадочных площадок для транспортной авиации 12-й воздушной армии. К исходу 13 августа, используя крохотные клочки земли для посадки, летчики перебросили танкистам все необходимые горючесмазочные материалы, еду и боеприпасы. В тот же день 6-я гвардейская по приказу командующего фронтом повернула на юг и начала успешное наступление на Мукден, Чанчунь, Туцюань, Таоань, овладела этими городами, а затем, в ходе боевых действий, – Порт-Артуром и Дальним.

Исход войны был решен. До безоговорочной капитуляции Японии оставалось 9 дней.

Сразу же после приземления капитан Гарамов сдал встретившим его представителям штаба фронта полученные от Исидзимы бумаги и шкатулку. Списки агентуры и бриллианты оказались подлинными. В конце списка, в углу последней страницы, было написано два слова по-русски.

После изучения материалов, полученных из Харбина, Чанчуня и Дальнего, группа под руководством майора Водорезова выяснила: Исидзимой был некто Буйнаков, появившийся в Маньчжурии еще в начале 1917 года, сразу после Февральской революции. Происхождение – из разночинцев, учился в Петербургском университете, изучал японский язык. Воевал на германском фронте, был ранен и отправлен в тыл. Февраль застал его на Дальнем Востоке. Буйнаков жил сначала в Харбине, потом, в Дальнем, переменил несколько профессии. Документы подтвердили главное – связей с белоэмигрантскими организациями Буйнаков не имел, хотя те не единожды пытались его завербовать. Затем Буйнаков исчез. Исидзима, японский подданный, появился в Порт-Артуре вскоре после этого.

На основании имеющихся данных группа сделала вывод: опасаясь мести белоэмигрантов, Буйнаков стал Исидзимой. Ему удалось стать директором «Хокуман-отеля», разбогатеть, но, судя по его действиям, Буйнаков оставался патриотом своей Родины.

Водорезов снова достал из ящика стола списки агентуры, полученные от Исидзимы через Гарамова. Еще раз вгляделся, прочитал в углу последней страницы мелким почерком написанное наспех: «Для Родины» – всего два русских слова. Подумал: за этими двумя словами стоит чья-то жизнь. И вряд ли он сможет разгадать ее до конца, как бы ни пытался. Почему-то на ум пришло чье-то изречение: «Чтобы что-то создать, надо чем-то быть». Да, вот именно, подумал он, Буйнаков был и остался среди врагов Советской России патриотом своей Родины.

Владимир Рыбин
САМОРОДОК

В этой колонии все было серое – серые бараки, серая земля между ними, серые заключенные, каждое утро молчаливой колонной уходившие на работы и вечером возвращавшиеся к своим трехэтажным нарам. Все краски словно бы были вытеснены за проволочный забор. Там, за забором, бушевала тайга – густо зеленели разлапистые тисы, золотистые сосны, яркой белизной стволов выделялись березы. Чего только не было в этой тайге! Казалось, природа забыла об извечном распределении растительности по климатическим поясам и перемешала все – северные лиственницы и южные лианы, мягкие бархатные деревья и кряжистые кедры, тенелюбивые ели и солнцелюбивые дубы. А в колонии не росла даже трава. Прежде она, конечно, росла и здесь, но привыкшие к буйству таежных кустов и трав заключенные не замечали ее меж бараков, не жалеючи перетирали ребристыми подошвами больших арестантских чеботов, сделанных из автомобильных покрышек. И трава исчезла, обнажив сухую, окаменевшую на солнце почву.

Здесь всегда стояла тишина. Днем заключенные были на работах, а вечером, намаявшиеся на лесоповале, они засыпали, едва добравшись до своих нар. Только дважды в сутки, утром и вечером, начинал звенеть серый громкоговоритель, висевший на сером столбе возле караулки, и зычным голосом выкрикивал команды и распоряжения, пугая ворон, соек и прочую таежную мелочь.

Был полдень. Под столбом на сером вытертом чурбаке сидели два человека – здоровый парень с черными зубами чифириста и широко расставленными руками борца и хилый мужичонка с лицом, заросшим до такой степени, что маленькие глаза его, зажатые между низко надвинутой шапкой и поднявшейся до щек бородой, сверкали словно из амбразуры. Перед ними стояли носилки с мотками проволоки и веревок.

Солнце припекало, но они не снимали ни шапок, ни телогреек, парились, привыкшие к неписаному закону: что на тебе, то твое. Сидели и молчали, ждали, когда выйдет конвоир и поведет их с носилками через тайгу, через болота и мари к тому пятачку, где на новой лесосеке строились новые бараки и куда этой осенью должна была перебраться вся колония.

Впрочем, это была вовсе и не колония, а так – «огрызок колонии», как выразился однажды начальник их подразделения Дуб, получивший эту кличку за фамилию Дубов и за вид свой, коренастый и угловатый, как у старого дуба. Сама колония находилась далеко, а это место называлось странным словом «командировка». Видно, потому, что кочевало, перебивалось от одного лесного массива к другому.

– Два зэка заменяют одну лошадь, – глубокомысленно изрек парень, пнув носилки.

Мужичонка никак не отозвался на реплику.

– Не надорвешься, Мухомор? – спросил парень, все так же не поворачивая головы.

И снова мужик промолчал.

– Язык отсох?

– Давно отсох, – сказал мужик.

– С тех пор, как тебе его прищемили?

– Кто прищемил?

– Видно, начальник. Раньше ты к нему часто бегал.

– Надо было, вот и бегал.

– Сиксотничал?

– Дур-рак!

Парень привстал угрожающе. Но в этот момент сверху послышалось очень похожее:

– Ар-рак!

На сером рупоре громкоговорителя сидела черная ворона и каркала, словно передразнивала. Мужик взглянул на нее, насмешливо блеснул глазами из своей амбразуры. Парень тоже рассмеялся, сел, спросил миролюбиво:

– Сколько тебе, Мухомор?

– Все мои.

– Я не про срок, а про жизнь спрашиваю. Бородища больно здорова.

– От комаров спасает.

– Дикий ты, Мухомор. Я же вот бреюсь.

– Здесь-то? – сказал мужик и огляделся. – Здесь не комары, а комарики.

– А где комары?

– В тайге.

– Это что – не тайга?

– Настоящей тайги ты не видывал. Да и вообще, – он недоверчиво оглядел его с ног до головы, – что ты видел в своей жизни.

– Побольше твоего, – усмехнулся парень. – Погулял дай бог каждому.

– За что сидишь?

– Так, ни за что. А ты?

– Я человека убил.

Парень недоверчиво и удивленно поднял глаза, хотел что-то сказать, но тут на пороге караулки показался Дубов, встрепанный, без шапки, посмотрел на них, почесал щеку и спросил непонятно:

– Сидите? Ну, сидите, сидите.

Он повернулся, закрыл за собой дверь. И тут же снова выглянул.

– Сизов, поди сюда. – И не дожидаясь, когда мужичонка подойдет, спросил его: – Дорогу на новую командировку знаешь?

– Нет, не знаю.

– А, черт! – выругался Дубов. – А ты? – крикнул он парню.

– Два раза гоняли.

– Не гоняли, а водили.

– Так точно, гражданин начальник, два раза не гоняли, а водили.

Парень был серьезен, но глаза его насмешливо поблескивали.

– Поговори у меня!

Дубов протянул руку назад, достал фуражку, сдунул с нее что-то, надел, снова перешагнул порог и встал над парнем, высокий, строгий в своей новенькой гимнастерке, перетянутой армейским ремнем, в широких галифе и тяжелых яловых сапогах.

– Поговори у меня! – повторил он. Подумал и добавил неожиданное: – Послать-то с вами некого. Одних отправить, что ли? Без конвоя? Срок у обоих плевый, наматывать себе не будете. Да и некуда вам бежать, окромя как обратно сюда же. – Он помолчал, словно давал им время опомниться и оценить его благородство: – Старшим мог бы ты, – ткнул он пальцем в парня. – Не сбежал бы? Ты ж себе не враг?

Парень ухмыльнулся. Нет, он не был себе врагом. Дураком был – это точно. Иначе бы не вкалывал тут. Воровал, бывало, но по-умному, не попадался. А влип по глупости. Дал соседу по морде – всего и делов-то. Ну, в больницу соседа увезли, так ведь сам виноват: полез к его Настасье. Дать-то дал, а чего добился? Сам сел, а сосед на воле остался, возле Настьки...

– Ну? Чего молчишь?

– Не бойсь, деру не дам, – сказал парень.

– А как дашь, так и возьмешь. Сколько по этой тайге погуляешь? «Зеленый прокурор» – он ведь не помилует: выживешь – так через неделю вернешься. И за каждый день получишь по году. Устраивает? Не устраивает, – сам себе ответил Дубов. – Да и чего тебе бежать-то при таком сроке? Год остался. На параше отсидеть можно...

Дубов знал немудреную психологию своих подопечных и любил порассуждать на популярную тему среди осужденных – тему о «прогнозировании будущего». Ему непонятен был только вот этот мужичонка, Сизов. Интеллигент вроде, а все помалкивает, не бандит, а говорит – человека убил.

Вдруг Дубов уставился на кусты, куда уходила хорошо утоптанная тропа, замахал рукой:

– Беклеми-ише-ев! Где ты ходишь? Идти надо, а он ходит. Засиделись твои.

– А им все равно, где сидеть, – хмуро изрек Беклемишев, долговязый худой конвоир.

– Поторопись, чтоб дотемна успеть. Переночуешь там, а утречком обратно. Вместе с этим... Сизовым. Завтра, ему надо быть здесь.

– Чего завтра-то? – не удержавшись, спросил Сизов.

– В колонию пойдешь.

– Чего это?

– Чего, чего – зачевокал. Требуют, и весь сказ.

Парень и мужичонка снова уселись под столбом: хорошо знали этого Беклемишева – не сразу раскачается. Покуривали, помалкивали, подремывали, радуясь тому, что срок не задерживается вместе с ними – идет себе и идет.

Конвоир вышел только через полчаса. Он не стал открывать зыбкие ворота, сделанные больше для порядка, чем для охраны осужденных, пропустил их с носилками через калиточку возле караулки и пошагал следом, косо посматривая за своими подопечными – маленьким Сизовым впереди и этим верзилой сзади. Носилки были наклонены вперед, и конвоира беспокоило только одно: как бы эта пара не растеряла чего по дороге.

На первом же повороте из-под брезента, прикрывавшего носилки, выскользнул моток веревки. Его бросили поверх брезента, но он снова упал на землю.

– Стой! – крикнул конвоир. – Перевязывай все.

Он оглянулся беспокойно. Над низким лесом торчал столб с рупором громкоговорителя, и видно было, как ворона, сидевшая на нем, вытягивала голову в сторону леса, каркала.

– Вот сука, ведь накаркает, – сказал Беклемишев.

Тайга стояла тихая в этот час. Сойка верещала над головой, первая сплетница леса. Синицы и поползни суетились у корней деревьев. Серые ореховки бегали по стволам, громко кричали. Черный дятел исступленно бился о кору своей красной головой. Выше, над застывшими в безветрии кронами, скользили в синем небе быстрые стрижи.

Парень не стал перевязывать. Кинул себе через плечо выпавший моток веревки, наклонился к носилкам.

– Берись, чего рот разинул! – крикнул Сизову.

– Как думаешь, зачем я им понадобился? – спросил его Сизов, берясь за ручки.

– Не слышал, что ли? Этап готовят.

– Этап? Куда этап?

– На кудыкину гору, – захохотал парень. – Нашего брата посылают обогревать места, которые похолоднее. А ты как думал? Командировка переезжает, а сколько мест на той командировке? Считал? То-то же. Кого-то надо и отправлять.

Сизов не знал, какой будет новая командировка и сколько там понадобится рабочих, но встревожился:

– Я бы не хотел...

– Чего? – удивился парень. – Ты сколько сидишь?

– Пятый месяц.

– Еще необкатанный. Хотя пора бы...

Они снова пошли по тропе в том же порядке: впереди Сизов, за ним этот здоровяк парень. Позади, чуть поодаль, – конвоир с карабином, закинутым за спину. Долго шли не останавливаясь, молчали, посматривали на лес, на небо. По небу ползли облака, белые, взбитые, как подушки у мамы.

– Как тебя зовут-то? – полуобернувшись, спросил Сизов.

– Красавчик, – буркнул парень.

– У нас жеребец был Красавчик, вот ему шло.

– А мне не идет?

– У тебя имя есть.

– Нет у нас тут имен, только клички.

– Я не гражданин начальник, чтобы передо мной выламываться.

– Мама Юриком звала, – помолчав, сказал парень. – Юрка, значит.

– А по отчеству?

– Чего?

– Как отца-то звали?

– А черт его знает! – неожиданно зло сказал он, и Сизов оглянулся, подивился быстроте, с какой менялось настроение парня. – Не было у меня бати.

– От святого духа, значит?

– Считай, что от святого. Юрка, и все. Юрка Красюк. Потому и Красавчиком прозвали, что фамилия такая.

– А меня – Валентин Иванович.

– Хватит просто Иваныча. Мухомор Иваныч! Или хошь, другую кличку придумаю?

– Я не лошадь.

– Ясно, только пол-лошади. Другая половина – это сейчас я. – Он вздохнул шумно, по-лошадиному. Откинул голову, посмотрел на шагавшего сзади конвоира: – Посидеть бы, а?

– Полежать не хочешь? – добродушно ответил конвоир.

– Не откажусь. – Он захохотал с вызовом. – Лежать не сидеть. Лежать всю жизнь можно.

– Скучно все время лежать-то, – сказал Сизов.

– Чего? Вкалывать – вот это скучно. А лежать да мечтать – милое дело.

– О чем мечтать?

– Хотя бы о воле.

– А на воле?

– О полноценных червончиках.

– Зачем они тебе? Напиться и в тюрьму попасть, чтобы тут снова мечтать о воле?

– Ну, не-ет! – Парень приостановился, дернул носилки, просипел в спину Сизова: – Грабануть бы покрупнее, завязал бы, вот те крест, завязал. Уж я бы придумал, как жить, придумал бы.

– Не выйдет.

– Чего?! – заорал парень, словно у него уже отнимали его еще не приобретенный кус.

– Если теперь не знаешь, потом не придумаешь...

И тут сзади грохнул выстрел. Они разом бросили носилки, отскочили, оглянулись. На тропе, где только что прошли, быстро поднимался на задние лапы огромный широкий медведище. Конвоир судорожно дергал затвор. В один миг медведь оказался возле него. Тот безбоязненно сунул ствол в глубокую свалявшуюся шерсть, нажал на спуск, но затвор только тихо щелкнул. В то же мгновение тяжелые лапы опустились на его спину, подтянули к себе, рванули когтями снизу вверх, задирая гимнастерку, из-под которой вдруг фонтаном брызнула кровь, ослепительно алая на белой обнаженной коже.

Они стояли оцепенев от ужаса, смотрели, как крючковатые когти кромсали обмякшее тело, не было у них сил ни бежать, ни кричать. Медведь вскинул голову, уставился маленькими глазками на оцепеневших людей и вдруг коротко рявкнул. И этот рык словно бы подтолкнул их. Не помня себя, они кинулись в кусты, помчались напрямик через буреломы, через чащобу. Ветки хлестали по лицу, острые сучья рвали одежду. Они падали, вскакивали, снова бежали, слыша за собой страшный шум погони.

Первым опомнился Сизов. Остановился и ничего не услышал, кроме своего частого и хриплого дыхания да глухого хруста веток в той стороне, куда убегал Красюк.

– Эй, стой! – крикнул он. – Медведя-то нету!

Слепой страх прошел, и теперь ему было стыдно самого себя. «Отвык, отвык ты от тайги, – думал Сизов. – От озлобленного раненого медведя разве уйдешь? А терять голову – самое последнее дело».

Он пошел следом за Красюком и скоро оказался у невысокого обрывчика, с которого, серебристо поблескивая, спадал неширокий водопадик. Красюк стоял на коленях у самой воды и пристально рассматривал небольшой камень, который он держал в руках.

– Что нашел? – спросил Сизов, подходя к нему.

Не отвечая, Красюк сорвал шапку, сунул туда камень и кинулся в плотный подлесок, стоявший на краю поляны.

– Неужели золото? – вслух сказал сам себе Сизов. Он подобрал жгут веревки, валявшейся на траве, повесил на плечо. Затем подошел к водопадику, осмотрел камни. – Эй! – крикнул. – Подожди, дай поглядеть!

Тайга молчала. Только сойки хохотали в отдалении да комары зудели над самым ухом.

Он снова принялся осматривать камни, шагая вдоль ручья. Нашел изъеденный ржавчиной топор с разбитым обухом, непонятно почему породивший в нем смутную тревогу. Отбросил топор в сторону, пошел дальше, то и дело наклоняясь, переворачивая камни. Руки ломило от ледяной воды. Веревка мешала, и он забросил ее за спину как солдатскую скатку..

– А ну пошли! – вдруг услышал над головой.

Выпрямился, увидел своего напарника и испугался его застывшего лица.

– Золото, что ли? – спросил Сизов.

– Думал, я тебя тут оставлю? – зашипел Красюк. – Нашел дурака. – Откуда-то из-под телогрейки он вынул короткий, с ладонь, нож, сделанный из обломка пилы. – А ну пошли!

– Куда?

– Туда. – Парень ткнул ножом в сторону леса.

– Вернуться бы надо. Может, живой... конвоир-то?

– Я тебе вернусь! – Парень резанул ножом воздух, зацепил телогрейку Сизова. – Пойдешь со мной. Чтобы не растрепал о самородке.

Нож снова сверкнул перед лицом, Сизов попятился в гущину подлеска, пошел, потом и побежал, подталкиваемый сзади. Жгут веревки, висевший через плечо, не скидывал, думал: если этот обалдевший от золота бандит кинется на него, то веревка-то как раз и может прикрыть в первый момент.

Каждую минуту он ждал удара в спину, но удара все не было, и Сизов стал успокаиваться. Чащоба уплотнялась. Приходилось продираться через кусты, перелезать через поваленные деревья, высоко задирать ноги в ломком сухом буреломе.

Выскочили на звериную тропу, и Сизов свернул по ней.

– Куда?! – заорал Красюк. Пот лил с него ручьями. На щеке, от носа до уха, темнела широкая царапина.

– Надо знать тайгу, – беззлобно сказал Сизов. – При такой беготне, наобум можно остаться без глаз...

А вокруг буйствовала таежная растительность. Повсюду были папоротники, огромные и совсем крохотные, взбиравшиеся на стволы и скисавшие с них гирляндами вместе с длинными бородами лишайников и петлями лиан. На прогалинах папоротники исчезали, зато появлялась масса цветов – розовая герань, белые недотроги, бледно-сиреневая валерьяна. Местами зонты цветов поднимались выше головы, и сочные стебли этих гигантов напоминали еще не развившиеся стволы деревьев. Со склонов сопок, где лес был пореже, открывались другие склоны, пурпурно-фиолетовые от цветущих рододендронов. На открытых местах налетали тучи оводов и комаров, и Красюк толкал Сизова в чащобу, где листва, бьющая по лицу на узких звериных тропах, смахивала насекомых.

Потом лес кончился, и они увидели перед собой болотистую равнину, поросшую редкими соснами и елями. На опушке тропу потеряли и пошли прямиком через осоку, рассчитывая найти другую тропу. Под ногами при каждом шаге выступала черная вода, медленно заполняла вмятины следов.

– Все, отдыхаем, – сказал Красюк, садясь на зыбкую кочку.

– Встань! – зычно крикнул Сизов.

Красюк вскочил от неожиданности, зло уставился на Сизова.

– Под такими кочками гадюки живут.

Он подошел к кочке, принялся шуровать под ней длинным суком. И почти сразу в траве мелькнула серая блестящая кожа. Змея куснула палку, застыла в настороженной позе.

– У, гадина! – заорал Красюк. Он выхватил палку, злобно, мстительно принялся бить гадюку.

Когда змея перестала извиваться, он отбросил ее, зашвырнул палку, обессиленно опустился на кочку и снова вскочил, принялся оглядывать траву вокруг.

– Ну ты даешь, Мухомор! – сказал восторженно. – Как узнал, что она тут?

– По запаху, – усмехнулся Сизов. – Сразу покойником запахло.

– Врешь!

– Конечно вру. У нас нанаец проводником был, так тот верно по запаху змей находил. «Твоя не понимай, – так он говорил. – Змея сырым пахнет».

– Вот тебе и дикарь! – удивился Красюк.

– Это мы в его понимании были дикарями. Ничего не знали в тайге.

– А ты откуда родом?

– А что?

– Орать больно здоров. Глотка луженая – позавидуешь.

– С Волги я, из Саратова.

– А я из Киева.

– Из самого?

– А что, не похоже?

– Почему же? И в Киеве разные люди есть...

– Договаривай, – неожиданно зло сказал Красюк.

– Что договаривать?

– Ты ж хочешь сказать, что я сволочь. Человека бросил. Разве не так? Но этому человеку, конвоиру нашему, уже ничто не поможет. – Он помолчал. – А мы в случае чего скажем – от медведя бежали, потом заблудились. И доказывать ничего не надо – медведь свидетель.

Сизов ничего не сказал. Он и сам знал – не первый день в тайге, – гражданина Беклемишева уже нет на этом свете. Видел, как медведь драл его, знал: не отпустит, пока вконец не искромсает.

– И зачем он стрелял в него? – тихо проговорил он.

– Охотничий азарт. Как не стрельнуть?

– Сейчас медведь сытый, сам на человека не пойдет. Его если уж бить, то наверняка: раненый он страшен... И винтовку надо иметь хорошую. А из своего карабина Беклемишев поди год не стрелял.. По ком стрелять-то на нашей командировке? Разве что по воронам?..

Вечер застал их в густом лиственном лесу, где было много дубов, тисов и бархатных деревьев. Здесь они повалились в траву и, отдышавшись, вспомнили о еде.