Текст книги "В исключительных обстоятельствах"

Автор книги: Виктор Пронин

Соавторы: Анатолий Ромов,Владимир Рыбин,Алексей Зубов,Леонид Леров,Евгений Зотов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 35 страниц)

– Нужней, но где она?

– Узнаем у девушек. Кажется, он их запер в одной из комнат.

– В какой? – Он показал взглядом на Тасиро: а с ним?

– Его оставим пока здесь. Развязаться, я думаю, он не сможет. Только нужно сделать кляп.

Директор отеля достал из кармана грязный платок, скатал его в трубку, ножом разжал Тасиро зубы. Поморщившись, плотно воткнул кляп.

– Думаю, чтобы вытолкнуть этот кляп, он потратит по меньшей мере час. Нам же этого вполне достаточно.

Они вышли. Исидзима тщательно запер дверь и прошел в конец коридора. Завернул за угол, остановился у одной из дверей. Прислушался. Сказал:

– Есть кто-нибудь? Сюэ Нян, вы у себя?

Достал связку, вставил и повернул ключ.

В комнате на лежанке молча сидели пять девушек. Одного взгляда на них было достаточно, чтобы понять: они в шоке. Он узнал Сяо Э, подававшую ему утром завтрак. Как только они вошли, она повалилась на лежанку и забилась в истерике. Директор отеля сел рядом, стал гладить девушку по спине:

– Ну, Сяо Э. Этот человек обезврежен. Мы его связали, заперли, а ключ вот здесь, в этой связке. Ну, Сяо Э? Он ведь вам ничего не успел сделать?

Сяо Э, тихо всхлипывая, затрясла головой: нет.

– Где Мэй Ин?

Она продолжала плакать не отвечая.

– А Фэй Лай?

Гарамов обратил внимание на одну из русских. Она была хорошенькой, какой-то мягкой, у нее были круглые васильковые глаза и маленький нос, с которого сейчас слезла пудра и выступили скрываемые до того конопушки. Исидзима посмотрел на эту русскую:

– Что, Сюэ Нян?

Девушка вжала голову в плечи, испуганно посмотрела на стену. Да, все эти девицы боятся длинного японца так, будто это дикий зверь.

– Понятно, Сюэ Нян. Они там?

Русская кивнула.

– Он с ними что-нибудь сделал?

Сюэ Нян покачала головой.

– У вас что, язык отнялся?

Сюэ Нян сморщилась, заплакала.

– Хорошо, хорошо. Сидите пока здесь. Ничего не бойтесь. Вы поняли, что я сказал? Ничего не бойтесь, он был один. Мы сейчас придем. Господин Гарамов, прошу вас, загляните в комнату под знаком «ласточка», она рядом. А я пройду в следующую.

Когда Гарамов вошел в соседнюю комнату и увидел беспорядочно разбросанные по полу белье, подушку и одеяло, а на кровати связанную Вику, у него сразу перехватило дыхание и сжало горло. Вика хоть и была в платье, лежала на кровати босая и простоволосая, с неестественно задранным подбородком. Ему показалось, что она мертва. Первое, что бросилось в глаза, были босые, безвольно раздвинутые и связанные ступни. Мертва? Он кинулся к ней, вытащил изо рта кляп, осторожно отложил скомканный, испачканный слюной платок. Нагнулся, погладил по щеке:

– Вика!

По движению ее лица он убедился, что она все-таки жива. Нагнулся – что же у нее с головой – и увидел, что лежать с закинутым затылком ее заставляет веревка, пропущенная под подбородком и привязанная за переднюю дужку кровати. Перерезал веревку и освободил подбородок. Вика тут же сморщилась, будто съела что-то кислое, пригнула подбородок к груди. Снова слабо закинула голову. Он осторожно поддержал ладонью ее затылок, сказал тихо:

– С тобой все в порядке?

Она открыла глаза, сказала шепотом:

– Ты?

– Я.

Вика смотрела куда-то вниз, и он понял, что она проверяет: в платье ли она.

Гарамов хотел помочь ей сесть, но лицо Вики вдруг искривилось. Глаза наполнились слезами. Вика закусила губу и стала хныкать, нет, не плакать, а именно хныкать, вцепившись двумя руками в его плечо. Так хнычут совсем маленькие дети, когда их что-то напугает. И Вика сейчас хныкала, глядя в пространство, вздрагивая и дергая его за плечо, а он не знал, что делать, и только повторял:

– Ну что ты, Вика! Что ты! Ну? Не надо. Все в порядке. Главное – ты жива. Ну, Вика? Все ж хорошо.

Но это ее не успокаивало. Она продолжала жалобно хныкать, и тогда он закричал на нее. На какое-то время это подействовало. Она перестала подвывать, несколько секунд молчала, уставившись в одну точку, и вдруг, уткнувшись ему в грудь, заревела в голос. Она плакала, задыхаясь, обиженно искривив лицо, всхлипывая, глотая слезы и повторяя с разными вариациями одну и ту же фразу:

– Я же хотела как лучше! Я же... хотела... как... лучше...

Гарамов терпеливо ждал. Похлопал по щеке. Почувствовал – сейчас рыдания должны прекратиться. Так и случилось, и он подумал: главное, она жива.

– Успокоилась?

Она, все еще вздрагивая, улыбнулась.

– Ну вот. Рева-корова.

Вика выпрямилась, встала. Поправила платье, стала растирать затекшие руки и ноги. Вдруг испуганно прижала руку к груди.

– Что?

– Пистолет.

Гарамов улыбнулся.

– Я без пистолета.

– У меня твой пистолет, не волнуйся. Обувайся. Раненые, наверное, заждались.

Вика сидела неподвижно, и он понял, что она что-то ищет.

– Ты что?

– Ничего. Помоги, а? Тут шпилька должна быть.

Они принялись вместе искать шпильку. Сначала он поднял матрас, потом помог Вике перевернуть лежащие на полу одеяло, белье и подушку. Наконец шпилька нашлась. Она лежала на полу за кроватью. Вика подобрала волосы, заколола их, нагнулась, нашла туфли, надела, мягко втиснув ступни. Он с трудом выдержал ее взгляд. Она сидела перед ним, легкая, странно соединяющая в себе беззащитность и силу.

– Сердишься? – сказала Вика.

– Сержусь.

Она мягко тронула его руку, приблизила лицо. Он почувствовал ее дыхание и ощутил в душе нежность. А собственно, что у него было в жизни? Вика, будто почувствовав, что он подумал, по-ребячьи сморщила нос. Она будто изучала сейчас, почему он молчит, будто знала, что ему хочется сидеть вот так бесконечно. И он сел бы, но надо было пересилить себя. Оба поднялись.

– Я больше не буду, – Вика вздохнула. – Я готова.

– Пошли.

В коридоре они столкнулись с Исидзимой и Мэй Ин. Директор отеля спросил: «У вас все в порядке?» С Мэй Ин, кажется, не все было в порядке: на скуле у нее Гарамов заметил большой кровоподтек, а за ухом – царапину. Исидзима покачал головой:

– Ничего, ничего, как вы говорите – дешево отделались. Мэй Ин, пройдите к девушкам и успокойте их.

Мэй Ин поклонилась и вошла в комнату Сяо Э. Вика и Гарамов пошли за Исидзимой. Идя за Викой и разглядывая ее шею, легкий пушок на ней, подобранные волосы, Гарамов почувствовал вдруг, что все, что с ним сейчас происходит, случилось из-за какой-то малости. Только оттого, что Вика на секунду приблизила к нему лицо. И не нужно, и ничего больше не будет. Они перекачают бензин, взлетят, прилетят в Приморье, сдадут раненых – и разойдутся. А если не взлетят и их всех пришьют здесь – тоже ничего не будет. Потому что счастья не бывает.

На стуле в дежурке дергался связанный официант – квадратный, широкоплечий. Когда они вошли, Исидзима стал быстро развязывать официанта, повернулся:

– Сначала нам нужно подойти к самолету, господин Гарамов, и проверить, как идет заправка. А потом мне на доклад к генералу Исидо. Наступает ответственный момент. Если вы будете так любезны – пройдите вдвоем с Фэй Лай к самолету. А я вас сейчас догоню.

Как только Гарамов вышел, Исидзима повернулся к Кадоваки. Квадратный грузный официант под его взглядом потупил голову.

– Позор, – тихо сказал он. – Позор, господин Кадоваки.

– Господин Исидзима.

– Я нахожу вас связанным? Кем? Кто вас связал?

– Господин Исидзима.

– Позор.

– Он ударил меня сзади.

– Хорошо.

Он поправил на Кадоваки лацкан фрака, сдул пылинку. После этого крепыш приободрился, поднял голову.

– Как вы себя чувствуете? Вы способны работать?

Кадоваки неуверенно улыбнулся.

– Кстати, знаете, кто это был?

– По-моему, человек Цутаки. Тасиро Тансу?

– Значит, все-таки не сзади?

– Не сзади, – Кадоваки виновато скривился.

– Он самый. С ним вы могли и не справиться, и я вас понимаю. К тому же должен сообщить печальную весть.

– Что случилось, господин директор?

– Только что пал смертью храбрых на своем посту наш боевой соратник Корнев.

– Корнев?

– Боюсь, та же участь постигла и Вацудзи.

– Вацудзи? Кто их?

Исидзима опустил глаза.

– Тасиро?

– Да. Но об этом хватит.

– Слушаюсь, господин директор.

– Кадоваки, я уже объявил всем, что оплата за сегодняшний день будет равна месячному заработку, причем плачу в долларах. Кстати, вы не хотели бы улететь в нейтральную страну в качестве штатного охранника генерала Исидо?

Кадоваки поклонился.

– Получать там будете в твердой валюте.

– Это моя мечта, господин директор.

– В таком случае даю вам важное задание. Прежде всего возьмите под непрерывный и надежный контроль нового швейцара Масу. Он сейчас сменился и сидит у себя в комнате на этом этаже. Понятно?

– Да, господин директор.

– Пусть сидит. А если выйдет – не спускайте с него глаз.

– Прошу прощения, в этом случае мне следовать за ним?

– Незаметно проследите, куда он пойдет, и сообщите мне, но далеко не ходите – вам ни в коем случае не следует покидать первый этаж.

Он подошел к двери в коридор, чуть приоткрыл ее. Так он стоял около минуты, наконец шепнул:

– Кадоваки, видите – по коридору четвертая дверь напротив?

Кадоваки подошел на цыпочках, вгляделся. Сказал тихо:

– Так точно, господин директор. Комната номер шесть, «резеда».

– Все правильно. Она сейчас заперта и ключ у меня в кармане. Там Тасиро.

Глаза Кадоваки округлились.

– Не бойтесь. Он связан, и у него во рту кляп. Возьмите эту дверь под наблюдение. Никто не должен пытаться проникнуть туда, особенно Масу.

– Осмелюсь спросить, а окно? Это ведь первый этаж.

– Ну, вряд ли кто польстится на это окно, оно зашторено. Но на всякий случай я загляну к Наоки и попрошу проконтролировать окно снаружи.

Сменившись с дежурства, Масу сразу же прошел в свою комнату, с наслаждением скинул расшитый золотом жаркий и тяжелый китель и умылся. Стало легче, и он подошел к окну. Сейчас, разглядывая слабо шелестящую за окном листву бамбуковой рощи, он пытался понять, что же все-таки означала фраза лейтенанта Тасиро Тансу. Дело даже было не в самой фразе, а в том, как она была произнесена. «У вас тут служит кореец, согнутый радикулитом?» Еще бы. Такой кореец у них служит, и это не кто иной, как младший садовник Лим. Абсолютное ничтожество, человек, стоящий в обществе на последней ступеньке. Но тогда зачем о нем спрашивать? Нет, за этим вопросом, как будто бы невинным, наверняка что-то стоит. Причем что-то очень важное. Масу вряд ли обратил бы внимание на этот вопрос, если бы не одно совпадение. Нет, не совпадение. Он теперь это отлично понимает. Буквально перед тем, как этот вопрос был ему задан, этот Лим, согнутая каракатица, прополз мимо него, отвесив, наверное, миллион поклонов. А, проскользнув и решив, наверное, что Масу остального уже не увидит, крадучись прошел к лестнице и поднялся на второй этаж. Да, Масу не придал бы этому вопросу значения, если бы не странное поведение Лима. Вопрос, который был ему задан сразу же после того, как садовник поднялся наверх, убедил его, что в этом что-то есть. Более того, Масу вспомнил, что уже несколько раз Лим, делая вид, что закончил свою работу и пряча в кладовке свою метлу, после этого не шел в свою комнату около помойки, а крадучись поднимался на второй этаж. Что ему было там нужно?

Раздумывая над этим, Масу постепенно пришел к выводу, что должен подняться наверх. Лим еще не спускался, он что-то делает наверху. Значит, он должен как можно тише подняться на второй этаж и попытаться выяснить, что делает там сейчас этот слизняк. Судя по вопросу, он делает там что-то интересное, что может ему, Масу, потом пригодиться. Во всяком случае узнать это не помешает.

Масу посмотрел на свои туфли. Лаковые туфли швейцара для такой цели не годятся – они скрипят на каждом шагу. Он подошел к кровати и вытащил из-под нее мягкие лайковые тапочки, расшитые причудливым узором. Снял туфли, надел тапочки, встал, сделал несколько шагов. Совсем, другое дело. Идти можно совершенно беззвучно, и нога отдыхает. Надо пойти, пока эта развалина, этот «согнутый радикулитом» кореец еще там.

Масу подошел к двери, открыл ее, осмотрелся. Коридор был пуст в обе стороны. Он вышел. Кажется, все вокруг тихо. Убедившись, что его никто не видит, и осторожно ступая, Масу двинулся к лестнице, ведущей на второй этаж.

Подойдя к самолету, по лицам стоящих у крыла штурмана и бортмеханика Гарамов понял, что главное сделано. К бензобаку тянулся шланг, насос мерно работал. Значит, бензобак уже отремонтирован и на него поставлены заплаты. И все-таки из головы не выходил тот, кого они оставили связанным в комнате. Конечно, развязаться он не сможет, но вдруг его обнаружит кто-то из своих?

– Идет, голубчик, – тихо сказал бортмеханик. – Идет бензинчик родимый.

Пожилой солдат-японец сидел в машине, разбирая и складывая горелку, рядом стояли капрал-водитель и Хиноки. Лицо Хиноки казалось сейчас каменным, будто он нарочно хотел показать, что все, что происходит вокруг, ему глубоко безразлично. Лицо капрала, наоборот, простецкое, широкое, мужицкое, было оживлено и всем своим видом приглашало к общению. Капрал курил, поглядывая то на стоящих у самолета, то на море.

– Без инцидентов? – тихо спросил штурмана Гарамов.

– Пока, – так же тихо ответил штурман. – Сестричка, курить принесла?

Вика не ответила.

– Что с оборудованием? Рацию, приборы приняли? Все в комплекте?

– Разбираться надо, но как будто все в комплекте. Приемник уже работает, радист и второй пилот там колдуют.

– А вы что?

– Я вас ждал, сейчас пойду помогать.

– Заглянуть в самолет они не пытались?

– Нет.

– Как раненые? – по-прежнему почему-то не глядя на штурмана, спросила Вика.

– Есть, по-моему, хотят, – тихо сказал штурман. – Да и нам, грешным, не мешало бы рубануть из котелка.

Штурман посмотрел на Гарамова.

– Есть сухпаек, – без всякой жалости сказал Гарамов.

– Бросьте вы – «сухпаек»... Попользоваться надо. Неужели здесь нельзя что-нибудь отхватить? Отель высшего разряда, официанты в манишках. Неужели там не найдется горяченького? И курева, – штурман посмотрел на Вику, – сестричка забыла.

Но Вика вдруг медленно пошла на него, закусив губу. Штурман заметил ее угрозу и начал пятиться.

– Ты что? Ты что? Чумная, что ли? – зашипел он. – Очумела?

– Я вам сейчас такое курево устрою. Задохнетесь.

Гарамову показалось – она сейчас ударит штурмана. Но Вика остановилась и отвернулась. Видать, злость у нее быстро проходит. Штурман растерянно завертел головой:

– А что я такого сказал? Вы же все слышали? Что я такого ей сказал?

– Ладно вам. Молчите.

– А что ладно-то. Я же только про курево. А она на меня буром...

Подошел Исидзима, штурман замолчал.

– Что-нибудь случилось?

Исидзима оглядел их исподлобья. Враг, подумал Гарамов, глядя на его смуглые скулы, тонкий нос и глаза, почти невидимые в щелочках век. Это его смертельный враг, агент японской секретной службы, да еще – лихоимец, замысливший спасти на их самолете богатство, нажитое за счет других. Но этот враг ведет себя так, что Гарамов испытывает к нему сейчас чуть ли не симпатию. А может быть, это очень даже хорошо, что он пока, вот именно пока, будет испытывать к нему симпатию? «Постой, – подумал Гарамов, – что же получается? Я должен испытывать к нему симпатию, а потом – предать? Какая ерунда. А он что – не собирается меня предать? Тогда и конец разговорам». Пока эта симпатия работает на руку и ему и всем остальным. А вот когда они сядут в самолет и поднимутся в воздух, когда люди Исидзимы, в этом Гарамов был уверен, попробуют их взять – тогда он посмотрит насчет симпатий.

– Ничего, господин Исидзима. Я хотел попросить горячей пищи для экипажа и несколько пачек сигарет или папирос. Людям нечего курить.

Исидзима поклонился:

– Понимаю, господин Гарамов. Вам скоро все принесут.

Бортмеханик снова отошел к бензонасосу, и Исидзима добавил:

– Но вас, когда вы управитесь здесь со всем, попрошу все же находиться в комнате официантов. Надеюсь, вы понимаете, зачем это нужно? Положение такое, что вы должны быть все время у меня под рукой.

Из люка спрыгнул второй пилот. Он явно хотел что-то сказать Гарамову, но, увидев рядом Исидзиму, осекся. Директор отеля все это отлично разглядел и повернулся:

– Здравствуйте. Надеюсь, господин... или как у вас – товарищ Гарамов сказал о моей роли? Я – директор этого отеля.

Второй пилот, очевидно пытаясь сообразить, как себя вести, молчал. Исидзима посмотрел на Гарамова:

– Господин Гарамов, я жду ответа.

– Да, он обо всем знает. Это член экипажа.

– В таком случае я хотел бы спросить у этого члена экипажа – как идут дела? Что с приборами и рацией? Когда самолет будет готов к взлету?

Гарамов, поймав взгляд лейтенанта, кивнул:

– Скажите.

– Приборы и рацию заменяем, но работы много. Всю доску придется перебирать. Ну и бензин еще не закачан.

– Что значит много? – спросил Исидзима. – Когда вы закончите?

– Если повезет – часа через три-четыре.

– Ну, считайте, через пять. Уже стемнеет. Что ж, меня лично это устраивает. Еду и сигареты вам сейчас принесут. Еще какая-нибудь помощь нужна?

Второй пилот посмотрел на мерно двигающийся поршень насоса, потом на стоящий поодаль вездеход. Гарамов подумал: а ведь от этого пацана зависит, взлетят они или не взлетят.

– Самолет нужно развернуть.

– Развернуть?

– Видите, колеса в песок въехали? А взлетать надо в другую сторону, по глинозему.

– Понятно. Что для этого нужно?

– Нужны машины, и не одна. – Второй пилот по-мальчишески провел ладонью по вихрам: – В идеале – парочку вот таких, как этот вездеходик. Тросами зацепим – и сливай воду.

– Может, одна потянет? – спросил Гарамов.

– Может, и потянет, если она двужильная. Но лучше две.

– Подождите, – Исидзима коротко оглянулся. – Подождите, господин член экипажа. Кажется, я придумал. Будут две машины. Это ведь не очень к спеху? Через час-два не поздно?

– Ага, – сказал второй пилот. – Не поздно. Через два – в самый раз.

– Господин Гарамов, подождите меня здесь.

До чего же он корректен, просто сил нет, подумал Гарамов. Поклоны через каждое слово.

– Чтобы достать машину, мне необходимо отлучиться. Я буду примерно через два, в крайнем случае – через два с половиной часа.

Лим нажал на тонкую перепонку, соединяющую две половинки муравья, сначала большим потом указательным пальцем. Раз, другой, третий. Серединой муравья заканчивалась первая половина участка, который Лим наметил на сегодня. Каждый раз, пробуя пальцами очередную точку, Лим придавал руке легкое колебательное движение, одновременно усиливая нажим и как бы пробуя сдвинуть невидимую крышку. Конечно, все это кропотливая и нудная работа. Но ведь за свою долгую жизнь он много раз имел возможность убедиться: как только он, да и не только он, а любой человек пытается повернуть судьбу сразу, наскоком, одним ударом, он всегда неизменно терпит неудачу. Только то, что дается не сразу, тяжким трудом, многочисленными и бесконечными усилиями, – только это может принести хоть какую-то надежду на успех.

Ощупывание стены уже начинало тяготить его – это очень хороший признак. Раз трудно, то он идет по правильному пути. С удовлетворением отметив это про себя и закончив ощупывать перепонку, Лим осторожно перевел палец чуть в сторону, к перламутровому подбрюшью. Он собрался было уже нажать, как вдруг услышал прямо у себя над ухом свистящий шепот. Шепот был страшным: пальцы, грудь, ноги Лима сразу стали ватными. Еще через секунду все в нем окаменело.

– Та-ак. Что ты здесь делаешь, свинья вонючая?

Этот шепот прозвучал для него громом. К тому же он раздался так неожиданно, что Лим сначала отказался поверить в его реальность. Но шепот был, это не галлюцинация, а он, Лим, не сумасшедший. И опять ватно обволокло ноги: тот, кто стоит за ним, долго наблюдал за его действиями, все видел и все понял. Значит, все в его жизни кончилось, обрушилось и наступает конец его надеждам, мечте о безбедной старости, конец ожиданиям счастья, которое, как он думал, заслужил под конец жизни. Он, наверное, увлекся и не услышал шагов. Теперь все. Прощай надежда. Шепот сдул ее, уничтожил. А если так, значит, у него теперь нет ничего, и лучше всего умереть. «Жестоко караешь меня, в Всевидящий, – подумал Лим. – Жестоко». Лим готов был уже отнять от стены руку, но чьи-то пальцы, цепко взяв запястье, снова приложили руку Лима к стене.

– Ну-ну, гнида, – раздался шепот. – Не убирай клешню. Теперь повернись.

Лим послушно повернулся не убирая руки. Сначала он увидел острое длинное лезвие ножа, приставленное вплотную к кончику его носа. А где-то там, за ножом, было видно, как его ощупывали глаза Масу, нового швейцара. Ну да. Он ведь наверняка мог видеть, как Лим вошел в отель, а потом поднялся на второй этаж. Лим постарался изобразить на лице высшую степень почтения:

– Господин Масу? Как я рад, здравствуйте, господин Масу! Ради бога, простите, господин Масу! Ради бога, пощадите меня, если я в чем-то провинился!

– Свинья, – прошипел Масу. – Быстро выкладывай, что ты здесь делал? Зачем ощупывал стену?

– Господин Масу, пощадите! Я не хотел ничего дурного! – Лим, сделав вид, что готов заплакать, придал дрожь щекам, губам, подбородку. Ему самому показалось, что он сейчас заплачет, но на Масу это не подействовало.

– Или ты перестанешь юлить, или я убью тебя.

– Я не хотел ничего дурного! Пощадите, господин Масу, вы ведь добрый! Я не хотел ничего плохого. Клянусь богами! Просто я очень люблю эту стену!

– Что? – Нож сполз с кончика носа и уперся в щеку. – Ты любишь эту стену? Почему это, интересно, ты так ее любишь?

Масу нажал, и Лим почувствовал, что нож сейчас проткнет щеку.

– Я очень люблю троесловие «Саньянь!»

Масу сузил глаза и приставил нож к горлу Лима:

– Что? Ты очень любишь троесловие «Саньянь»? Сволочь! Я что, слепой? Думаешь, я не видел, как ты лапал стену, будто клопов давил? Быстро: что ты там искал?

Масу схватил Лима за волосы, задрал ему голову и приставил нож к правому глазу:

– Быстро, или я выколю тебе глаз. Говори, что ты искал? Считаю до трех! Раз!.. Два!..

Кончик ножа больно уперся в веко. «Да, – лихорадочно думал Лим, – если я сейчас не скажу, что искал, он в самом деле выколет глаз. Может быть, лучше остаться без одного глаза, чем выдать тайну? Но ведь Масу, выколов один глаз, вполне может выколоть и второй. Как же Масу удалось подкрасться так бесшумно? Наверное, это случилось потому, что я слишком увлекся и в мечтах о счастье забыл, что никогда не следует забывать об опасности».

– Все! Я тебя предупреждал, – зло прошипел Масу.

– Подождите, господин Масу! Подождите. Я все скажу!

Масу приблизился к его лицу вплотную.

– Сволочь! Посмей только обмануть... Что ты искал?

– Тайник... Я искал тайник, господин Масу...

– Тайник? Какой тайник?

И в этот момент они оба услышали совсем недалеко, где-то в середине коридора, легкие шаги. Лим сразу узнал их: это были шаги господина Исидзимы. Неужели спасение, подумал он. Лицо Масу застыло, он лихорадочно оглянулся. Увидев занавеску окна, показал Лиму ножом: «Тихо!» – и втащил его за цветастый полог.

Вернувшись в отель, Исидзима прежде всего заглянул на кухню и приказал отнести в самолет горячую еду и несколько блоков сигарет. После этого он зашел в комнату официантов. Кадоваки стоял у двери. Видно было, что официант все время старательно наблюдал за дверью комнаты «резеда».

– Что-нибудь произошло?

– С «резедой» ничего, господин директор. Масу вышел из своего номера и поднялся на второй этаж.

– Масу?

– Да. Минут пять назад. Он шел крадучись, очень осторожно. На ногах у него были мягкие тапочки.

Масу шел крадучись и осторожно. Это новость. Может быть, на втором или третьем этаже у них прячется еще кто-то?

– Мягкие тапочки? Интересно, он мог заметить, что вы за ним следите?

– По-моему, нет, господин директор.

– Вы уверены?

– Он ни разу не обернулся.

– Хорошо, Кадоваки. Все остается в силе. Продолжайте наблюдение за «резедой».

Двигаясь бесшумно, он подошел к лестнице, ведущей на второй этаж. Прислушался. Ему показалось, что наверху, в коридоре и номерах второго этажа, стоит абсолютная тишина. Поднимаясь по ступенькам, подумал: может быть, Масу что-то понадобилось в номере генерала Исидо? Но если это так, зачем тогда Масу принимал такие меры предосторожности? Тапочки... Шел крадучись... Ведь Хаяси и Саэда, несущие сейчас охрану генерала Исидо, наверняка заперли наружную дверь. И никакие тапочки здесь не помогут. Ступив в коридор второго этажа, он неслышно двинулся к центральному холлу и, когда был совсем близко от него, вдруг услышал шепот. Один голос был хриплым и злым, второй – напуганным и старческим. Приблизившись вплотную к холлу, он встал за одной из занавесок: сейчас ему было отчетливо слышно каждое слово... Кажется, судя по вопросам и ответам, «старческий голос» что-то искал в стене. В конце концов понял: это младший садовник Лим пытался найти его тайник. «Хриплый» же, судя по допросу, каким-то образом пронюхал об этом. Голос наверняка принадлежит Масу. Как будто все становится на свои места. Лим, вернее всего, догадался, что он носил в судках. Старик-кореец неграмотен, темен, забит, но он вполне мог догадаться о том, что в судках были не только деликатесы. Но как Лим узнал, что тайник находится именно в этой стене? Скорее всего, кореец ухитрился как-то выследить, но как? Впрочем, сейчас это уже неважно. Да и ищи Лим хоть тысячу лет, он никогда не обнаружил бы тайника, не зная способа нажатия панели. Зато очень интересно выяснить, почему обо всем этом узнал Масу. Вообще, почему он оказался здесь. Может быть, швейцару о тайнике что-то сообщил Тасиро? Сделав своим сообщником? Вряд ли. Хотя в принципе Тасиро вполне мог сказать Масу о том, что Лим как-то связан с бриллиантами. Но как Тасиро узнал? О старике Лиме и Тасиро, и Цутаки могли узнать только в одном случае: если они, чувствуя неизбежность капитуляции, перед бегством начали потрошить дайренских ювелиров. Правда, при этом ни Тасиро, ни Цутаки не стали бы посвящать мелкую сошку вроде Масу хоть в одну из своих тайн. Вернее всего, Масу решил действовать на свой страх и риск и сейчас пытается вырвать у Лима признание. Вот уже и обещание считать до трех. Он не очень громко изобразил собственные шаги и тут же – по шороху – догадался, что оба спрятались за занавеской. Подойдя к холлу, сделал вид, что оглядывает стену. Из-под занавески у окна торчали ботинки Лима и тапочки Масу. Резко отдернул полотно.

За занавеской стоял бледный и близкий к обмороку Лим; Масу, оскалившись, держал у его горла нож.

– Та-ак, – он огорченно вздохнул. – Ай-яй-яй. Что я вижу? Масу, вы...

Договорить он не успел. Масу с коротким вскриком бросился на него, выкидывая вперед руку с ножом. Он целил в живот, и Исидзима едва успел отстраниться, так быстр был бросок. Рука Масу прошла мимо, чуть не задев фрак. Исидзима как можно резче ударил по руке ребрами обеих ладоней. Нож, описав дугу, со звоном стукнулся где-то у противоположной стены. Масу же, падая, по инерции попытался повернуться, но Исидзима, опередив его, резко отступил и ударил ногой в живот. Лицо Масу исказилось от боли. Он упал на пол как мешок. Но швейцара следовало проучить, как раз сейчас для этого представлялся идеальный случай. Взяв Масу сзади за ворот рубашки, Исидзима повернул его лицом к себе. У того изо рта тонкой струйкой шла кровь, но Масу не был в бессознательном состоянии, все понимал и чувствовал.

– Ай-яй-яй, Масу. – Он не очень сильно, но болезненно ударил швейцара по правому уху. В глазах Масу мелькнула ненависть, но для острастки Исидзима тут же ударил по левому. Швейцар замычал от боли.

– Вам совсем не жалко себя, Масу. Ай-яй-яй.

Швейцар снова дернулся, прикидываясь, и тут же, резко рванувшись, попытался ударить его ногой. Исидзима легко отстранился и, приговаривая «ай-яй-яй», стал методично и расчетливо избивать Масу: костяшками пальцев – по легким, кулаком – по печени, коленом – в диафрагму, по ребрам. Закончил ударом обеих ладоней одновременно плашмя по ушам, так что Масу захрипел, как загнанная лошадь. Глаза швейцара поплыли, он стал падать. Кричать у него уже не было сил. Исидзима подхватил Масу, чтобы тот не упал, встряхнул. Масу затравленно поднял на него глаза.

– Смотрите, смотрите, господин Масу. Смотрите на меня! Как только вы опустите глаза – сразу получите новый удар! Вы поняли?

Масу слабо кивнул.

– Очень хорошо. А теперь, Лим, подойдите ближе.

Кореец, дрожа от страха, приблизился.

– Я слышал, вы искали какой-то тайник. Кроме того, этот тайник, как я понял, очень интересовал и господина Масу.

Он посмотрел на Масу – кажется, тот ничего не соображает. Лим же – напуган до смерти.

– Я не хочу выяснять, что это за загадочный тайник, который вы здесь так старательно ищите. Но прошу запомнить, уважаемый младший садовник: тайком, без разрешения ступив на второй этаж, вы грубейшим образом нарушили распорядок, установленный в нашем отеле. Вам это понятно?

– Простите, господин директор! Я... – Лим хотел было упасть на колени, но Исидзима силой удержал его.

– Не нужно. Стойте и слушайте. Хочу спросить: вы выполнили все свои утренние обязанности по саду?

– Конечно, господин директор! Вы же...

– Остальное меня не интересует. Сейчас прошу вас следовать за мной.

Сжимая ворот рубахи, он повернул хрипло дышащего Масу, подвел его к одной из дверей. Достал ключи, открыл номер. Втолкнув в дверь еле передвигающего ноги швейцара, швырнул его на кровать и достал в антресолях веревки.

– Лим, вот веревки. Привяжите как можно прочней к кровати этого господина.

Лим, дрожа от страха, стал привязывать Масу. Веревок он не жалел, и в конце концов все еще находящийся в шоке Масу был опутан от горла до щиколоток.

– А теперь воткните ему кляп. Что вы смотрите на меня? Не знаете, что такое кляп? Можете использовать для этого собственный платок господина Масу.

Хоть и поздно, но теперь, кажется, Лим будет ему предан душой и телом. Впрочем, если Цутаки в самом деле узнал о роли садовника – кореец обречен.

– Неплохо, Лим. Думаю, этому господину полезно будет полежать здесь, в тишине, и хорошенько обдумать, как опасно бросаться с ножом на своего хозяина. Все, Лим, все, не впихивайте платок слишком глубоко. Он задохнется, а это пока не входит в мои планы. Прошу вас. Выйдем.

Они вышли. В коридоре Лим опять попытался было встать на колени, но, увидев его взгляд, низко поклонился, непрерывно повторяя:

– Господин директор, ради бога, простите меня. Господин директор, ради бога...

– Все, Лим. Вы слышите? – Он запер дверь и положил ключ в карман. – Все. Можете идти к себе.

Лим исподлобья посмотрел, сказал тихо:

– Господин директор, я буду помнить об этом до конца жизни и до конца жизни буду молить о вашем здоровье.

– Лим. Я простил вас только потому, что считаю: вы и так сейчас достаточно наказаны.

– Господин директор!

– Все, Лим. Идите.

Дождавшись, пока шаркающие шаги Лима стихнут внизу, он подошел к тайнику.