Текст книги "Танец семи покрывал"
Автор книги: Вера Ветковская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)
– Но как же не увижу, – пытаясь взять себя в руки, вслух произнесла Стася, – я ведь к нему еду...
– К кому вы едете? – снова наклонился к ней тот же парень.
Стася опять выпростала руку, умоляя, чтобы ее оставили в покое.
«Я еду к нему, – закрыв рот ладонью, сказала она самой себе. – Как же я его не увижу?»
И снова полчища духов взвыли в груди:
«Не увидишь! Нет, не увидишь!»
Но сразу после этого отзвучавшего в ее душе вопля со Стасей произошло третье за время ее путешествия превращение.
Сознание ее раздвоилось.
Страдание как бы затворилось в ней за семью печатями. Взгляд ее, когда она снова подняла голову, обрел прежнюю трезвость и отчетливость видения, как будто глаз уже не касалось то, что происходило внутри нее.
Она увидела, что перед нею сидят уже не прежние парни, а супружеская чета: крепкая, мужеподобная женщина в черном платке и добродушный костлявый мужчина, в чертах которого проглядывала улыбка, хотя он и не позволял себе улыбаться, потому что они ехали с похорон.
– Сейчас об этом неудобно было заговаривать, а пройдет сорок дней, и я заберу у них оба ковра, – говорила женщина.
– Зачем тебе? – адресуясь больше к Стасе, смотревшей на него, сказал мужчина. – У нас есть ковер, зеленый, – хвалясь перед Стасей, добавил он.
– Ну и что ж? Тот положим в Славину комнату, а себе постелим бабы-Катин.
– А второй? – как бы подтрунивая над ней, спросил мужчина.
– Второй на стену. Все-таки память о бабе Кате. Она меня любила. И я ее тоже.
– Ну да, – не поверил мужчина, – вы последний раз виделись десять лет тому назад...
– Мы переписывались, поздравляли друг друга с праздниками, – осадила его жена. – Я ей родная кровь, а эти – пятая вода на киселе...
– Зато они доглядали бабу Катю.
– Ну и что же, что доглядали? Велика важность, что ей надо было, старушке... Я бы тоже с радостью ей помогала, если б была такая возможность... А они, наверное, надеялись на ее жилплощадь. Никто же не предполагал, что Георгий вернется в Москву, законный наследничек. Зато мебель – вся им, Георгий так и заявил.
– Подумаешь, мебель, – подмигнул Стасе мужчина, – рухлядь старая...
– Не скажи. Сейчас все цену имеет, даже ее старенький «рекорд». Я уж не говорю о швейной машинке. Нет, если посчитать – диван, шкаф, холодильник...
Они принялись считать, что сколько стоит.
Стася с завистью смотрела на эту плещущую вокруг нее как ни в чем не бывало жизнь. Она умирала – а здесь шел разговор о собрании сочинений Лавренева и паре кресел. Она бы все отдала, чтобы приобрести эту уверенность в себе, это понимание жизни женщины в черном платке, самовластно, как государыня, правящей своим мужчиной... Ей захотелось превратиться в любого человека, на котором только ни останавливался ее взгляд, избавиться от себя, от собственного горюшка... Возможно, у каждого, сидевшего в этом вагоне, имелись свои личные несчастья, но такой беды, как у нее, не было ни у кого...
...Выйдя из электрички в Конакове, Стася снова бросила взгляд на листок бумаги, исписанный ею под диктовку Коли Сорокина.
«Терра»! Какой-то остряк назвал эту турбазу на берегу Волги «Террой». Имя Стасиной собаки. К чему это совпадение, явно не случайное, как не случайно было все, что происходило до сих пор: разговор двух парней в электричке о времени, женщина в черном платке...
Всем своим существом Стася ощущала, что ей не следует ехать туда. И тем не менее, добравшись до дороги, она подняла свою точно свинцом налитую руку, и первая же попавшаяся машина притормозила возле нее.
Стася вышла в сосновом лесу возле турбазы и пошла по протоптанной в снегу тропинке.
Коля объяснил ей, что эта тропинка приведет ее к бревенчатому домику сторожа Игоря. Таких домиков в лагере три, в одном из них поселился Чон.
Стася останавливалась на каждом шагу, как будто раздумывая, идти вперед или повернуть, пока не поздно, назад... Но преодолеть эту бешеную тягу было невозможно, ее точно подхватило мощной волной и несло, несло прямо на чернеющие среди леса по берегу реки домики. У нее больше не было своей воли, всю ее выпило январское и февральское солнце.
Внутри нее царили темнота, страх. А кругом было светло от снега и солнца. И по-весеннему пели птицы. Но все это не имело к ней отношения.
...На ее стук в дверь из-за дома вынырнул бородатый парень с топориком в руках, в штормовке.
Стася объяснила, кто она и зачем приехала. На лице бородатого засветилась улыбка.
– Чон рассказывал о вас. Только сейчас он подался в поселок за продуктами, придет вечером... А изба его за этими дощатыми домиками... Может, лучше подождете у меня? Боюсь, что у него холодно...
Стася отказалась.
Взгляд ее притягивал остров посреди замерзшей реки.
Коля говорил, что летом Павел обычно перебирался туда, ставил палатку и целыми неделями жил в полном одиночестве, питаясь сухарями и рыбой, которую удавалось поймать.
Проследив за ее взглядом, Игорь сказал:
– С этого островка открывается замечательный вид. Сейчас до него не добраться, лед может провалиться под ногами. До вон той полыньи еще можно дотопать, а дальше опасно... Может, все-таки останетесь до прихода Чона у меня?
Стася поблагодарила за приглашение и пошла искать указанный домик.
Милая избушка! Стася немного потопталась на пороге, прежде чем открыть дверь. Милая избушка, но отчего страх сотрясал ее тело? Ведь там сейчас никого нет, даже Чона, который мог встретить ее суровым возгласом: «Зачем ты приехала?»
Стася, стиснув зубы, открыла дверь и вошла в домик.
Топчан, застеленный старым спальным мешком, небольшая печурка, возле которой лежали поленья. Стол, заваленный бумагами, у окошка табурет – вот и все убранство комнаты.
Стася подошла к столу.
На нее снизу, как лицо утопленницы, глянуло ее собственное лицо.
Она сразу же вспомнила этот рисунок. Чон набросал ее портрет сангиной в первый день их знакомства.
Стася придвинула к столу табурет, присела на него и стала смотреть вдаль, на остров.
Отчего-то ей казалось, что там, на острове, сейчас находится Чон. Он вовсе не за продуктами ушел, а отправился на остров за тишиной и одиночеством.
Но тишины и одиночества хватало с избытком и здесь.
Тишина до звона в ушах, слышно было биение крови в жилах. И одиночество такое, словно она находилась на дальней звезде, а не на Земле.
И вместе с тем Стасе казалось, что здесь, в избушке, она не одна. Кто-то смотрел и смотрел на нее, чего-то ждал, но чего?
Кто? Кто?
Рисунок снова притянул ее взгляд.
Стася пододвинула лист ватмана ближе – и вдруг вздрогнула.
Страх, рассеянный по всему ее существу, страх, который она никак не могла унять, собрался в один тяжелый ком в груди и, медленно толкнув сердце, стал опускаться к низу живота.
Сквозь ее лицо проступили черты другого лица – знакомого ей резкого, хищного лица...
И, еще не перевернув лист ватмана, Стася все поняла.
Все, что до сих пор было неясно, расплывчато, туманно, восстало перед нею как отчетливое видение.
Она вспомнила, чьелицо было нарисовано на оборотной стороне ватмана.
Она поняла, отчего в первый день знакомства с Зарой в ней появилось это чувство, будто она где-то видела ее.
Все сошлось.
Молния озарила тьму, тьму неведения, в которой до сих пор пребывала Стася. Она увидела все, что до сих пор скрывал от нее покров тьмы.
Оставалось только убедиться в том, что это не злой мираж.
Чон был знаком с Зарой до того, как познакомился с нею!
Он сделал вид, что не знает ее!
Для чего понадобилось это притворство?
Он знал ее прежде, знал давно, он любил Зару!
А потом познакомил ее со Стефаном.
Потом Зара вошла в их дом...
Все эти умозаключения представали перед Стасей в образе ослепительно ярких видений.
Она видела перед собою Чона, склонившегося над листом ватмана, с озабоченным видом взглядывающего на нее и набрасывающего ее портрет...
Она видела фигуру Зары, за которой маячил улыбающийся Стефан, и даже услышала свой собственный голос: «Где я могла вас видеть?»
Она увидела угрюмое, злое лицо Чона, чуть не стиснувшего кулаки в тот момент, как Зара произнесла: «Хорошо, наверное, быть невестой...»
Потом она увидела Чона, осторожно поднимающегося ночью с постели, чтобы выйти на веранду: Зара уже поселилась в их доме, и это мучило его.
Он разрывался между двумя женщинами.
Зара не любила Стефана. Она пришла в их дом за Чоном!
Наконец Стася увидела двух боровшихся на снегу мужчин – брата и мужа, и тут часовая стрелка бешено завращалась в обратном направлении, позволяя ей устремить взгляд в сторону Зары, виновницы этой драки: улыбка торжества искривила тогда губы Зары.
...Но может, это все лишь плод больного воображения Стаси и на обратной стороне ватмана нет никакого лица?..
Стася перевернула лист.
Черты ее лица мгновенно растворились в страшном лице Зары, глядевшей на нее с торжеством и ненавистью.
Это ей Стася доверчиво, по-сестрински жаловалась на Чона!
Сухой смешок слетел со Стасиных губ, точно пузырьки воздуха взорвались у нее в голове, толкнувшись в мозг тупой болью, но сразу после этого ей вдруг стало легче; она смотрела на остров, соображая, кто там живет из ее знакомых, кого ей необходимо увидеть, кого? И не могла вспомнить.
Она огляделась, сморщила лоб, пытаясь вспомнить, зачем она здесь, что это за место, то ли Стася с кем-то играла в прятки, то ли еще что... У нее как будто была маленькая сестра, да, они играли в прятки, но при чем здесь эта комната, играли они в большом доме... Куда исчезла сестра? Стася снова бросила хитрый взгляд на остров. Сестра там, где же еще, здесь-то негде спрятаться! Сестра вообразила, будто там Стася не отыщет ее, это уж дудки, Стася лазила по чердакам в поисках сестры, спускалась в бомбоубежище, что ей стоит дойти до какого-то острова?
– Что-то холодно, – поежившись, произнесла Стася вслух, выйдя из дома.
Было уже темно.
Лед трещал под ее ногами, и Стася злилась на сестру – зачем она спряталась в таком месте? Осторожно обогнув полынью, Стася похвалила себя: уже темно, а она видит, куда можно ступать, а куда нет. Вот какое у нее зрение, вот какая она бесстрашная.
Странно, что впереди не видно сестриных следов, но, может, их занесла поземка, ведь сейчас зима, зима, зима – а когда ее не было?
Тут на ее пути впереди выросло какое-то препятствие, стало подниматься перед нею, а она куда-то провалилась – тело ее обожгло ледяным холодом. Стася инстинктивно рванулась изо всех сил, стараясь уцепиться руками за острый край льдины, но ее уже тащило вниз, льдина вывернулась из-под ее рук.
Глава 34
ВОДОЛАЗЫ
Чон приехал спустя сорок минут после того, как Игорь вызвал бригаду спасателей.
Собственно, это были не спасатели, а водолазы, которые должны были поднять тело Стаси со дна реки. Летом они приезжали по пять-шесть раз за купальный сезон, но зимой – на памяти Игоря это был первый случай.
Как только появился Чон, Игорь с трясущимися губами стал рассказывать о том, что произошло на его глазах: он видел Стасю, идущую по льду, кричал изо всех сил, звал ее обратно, но она шла вперед, точно не слыша его голоса. Он кинулся следом за нею, чувствуя непрочность льда, и увидел, как она вдруг взмахнула руками – и ее накрыло треснувшей льдиной...
– Я бы не успел, понимаешь, – бормотал Игорь, – она ушла под воду в ста метрах от меня, ее сразу потянуло на дно...
– Кто? – глядя сквозь него, спросил Чон.
– Да что с тобой? – Игорь сморщил лицо, стараясь удержать слезы, и отвернулся. – Ты что, не слышал, что я говорил?
– Слышал. Кто ушел под воду?
– Твоя жена. Твоя Стася. Она ушла под воду прямо на моих глазах.
– Моя жена, – задумчиво повторил Чон. – Куда, ты сказал, она ушла?
Игорь сжал голову руками.
– Это я виноват, Чон, прости меня. Я ей говорил, что летом на том острове ты иногда живешь подолгу. Она шла к острову.
С губ Чона сорвался сухой смешок.
– Ты бредишь. Моя жена не могла сюда приехать. Она дома, в Москве. Стася ждет меня, и я сейчас к ней поеду. Сейчас же.
Чон круто развернулся и направился к избушке. Но, не дойдя до порога, сел на снег, точно ноги у него подкосились. Игорь подбежал к нему, поднял его.
– Там, – произнес Чон, указывая глазами на крыльцо.
На крыльце валялся припорошенный снегом вязаный шарфик Стаси.
– Это ее? – шепотом спросил Игорь.
– Ее? – тоже шепотом переспросил Чон. – Да, это ее, Стаси. Стаси, – повторил он, становясь на четвереньки. – Ну, дай же мне руку!
Игорь помог ему подняться и подхватил шарф. Чон этого не заметил, вошел в дом, Игорь – за ним.
– Никого нет, – оглядевшись, удивленно сказал Чон.
Он подошел к окну, упершись обеими руками о стол, наклонил голову, пытаясь привести мысли в порядок. Со стола на него глянуло нарисованное им когда-то лицо Зары. Чон с минуту смотрел на него, а потом пробормотал:
– Ты прав, Стася была здесь. Так, говоришь, она пошла к острову?
И, не дожидаясь ответа, оттолкнувшись от стола руками, вышел из дома и широким шагом направился к реке.
Игорь догнал его неподалеку от трещины, в которую провалилась Стася.
– Ты что? Ты куда это? Туда нельзя. Вот здесь она ушла под воду. – Он схватил Чона за плечо, тот оттолкнул его и пошел вперед. Игорь снова догнал его, свалил с ног. Межу ними завязалась короткая борьба. Они катались по льду, ожесточенно вцепившись друг в друга. Наконец Чон обмяк в руках Игоря.
– Туда нельзя, сказано тебе. Пошли назад.
Чон больше не сопротивлялся. Он лежал на льду раскинув руки и пустыми глазами смотрел в небо.
– Пойдем, – откатившись от него в сторону, сказал Игорь.
Чон не пошевелился.
Игорь, ухватив его за ворот куртки, поволок обратно по льду, как раненого. Чон, подгребая ногой, помогал ему.
На берегу Игорь отдышался.
– Вставай, – сказал он Чону. Тот не ответил. Игорь подтащил его к перевернутой лодке, помог Чону сесть.
– Вот-вот приедут водолазы и вытащат тело, – сказал он. – Посиди, я принесу спирт.
Чон поднес к глазам свои руки и стал их рассматривать.
– Ты чего? – осторожно спросил его Игорь.
– Ничего. Видишь эти руки? Этими руками я убил свою жену. Свою Стасю.
– Что ты несешь! – яростно крикнул Игорь. – Что ты на себя наговариваешь? Смотри не сболтни этого ментам, а то они тут же ухватятся за твой бред... Как ты мог убить свою жену, когда я все видел вот этими, своими собственными глазами!.. Видел, как она ушла под воду...
– Ушла под воду, – повторил Чон, вздрогнул всем телом. – Знаешь, я всегда боялся воды. Больше всего на свете. Я думал: смерть моя будет от воды. Но это хуже, чем моя смерть. Моя смерть ничего от жизни не отнимет.
– Замолчи, – одернул его Игорь. – Возьми себя в руки. Вон они едут...
Сквозь сосны было видно, как тащился по заледеневшей дороге желтый милицейский «уазик». За ним – зеленая машина спасателей.
Чон не шелохнулся.
Он и головы не поворотил, когда к нему подошли люди в милицейской форме, стали задавать вопросы, и не проронил ни слова.
Пока Игорь рассказывал милиционерам, что произошло, четверо спасателей снаряжали двух водолазов. Чон с каким-то болезненным любопытством смотрел, как на них натягивают черные водолазные костюмы, застегивают «молнии», надевают на ноги ласты и прикрепляют им на спины баллоны с воздухом.
Игорь поднес к его губам оловянную кружку со спиртом:
– Выпей.
Чон вздохнул и, зажмурившись, выпил спирт. Водолазы, пятясь к реке спинами, пошли по нетвердому льду.
Чон смотрел поверх их голов на остров, еле видный из-за тумана.
– Согрелся? – спросил его Игорь.
– Я бы нарисовал это в ракурсе падающей диагонали... У фотографов есть такой термин, – вяло проговорил Чон.
Водолазы, один за другим, соскользнули со льдины в воду.
– Тело могло отнести далеко по течению, – произнес один из спасателей.
– Посмотрим, – отозвался другой. – Здесь вода чистая, – обратился он к Чону, как будто это могло успокоить его. – Быстро отыщут.
– А может, не отыщут? – вдруг горячим шепотом произнес Чон. – Может, ее там нет, в воде?!
Водолазы несколько раз показывались на поверхности и снова уходили под воду. Наконец один из них вынырнул и поднял руку.
– Нашли, – крикнул кто-то из спасателей милиционерам, греющимся в «уазике».
Из машины вышел врач.
Чон видел, как один водолаз, подтянувшись, перебросил тело на лед. Другой, держась рукой за край льдины, сделал знак спасателям. Один из них побежал по льду и бросил первому водолазу веревку. Второй вместе с другим концом веревки снова ушел под воду, спустя некоторое время вынырнул и тоже вскарабкался на лед. Оба водолаза отползли немного от края льдины и стали тянуть на себя веревку...
Они подтащили тело на веревке почти к самому берегу и оставили там. Подошел врач, скрыв на время от Чона Стасино тело с согнутыми, как у куклы, ногами. Чон не мог встать. К врачу подошли милиционеры и стали составлять протокол.
– Еще спирта? – спросил Игорь у Чона. Тот мотнул головой.
Спасатели сноровисто разоблачали водолазов.
Чону казалось, что он медленно погружается в дремоту... Вдруг он, сильно задрожав, открыл глаза.
Тело Стаси, брошенное, никому не нужное, с посиневшим лицом и схваченными льдом волосами, лежало прямо перед ним. Чон сполз с лодки, подошел к мертвой Стасе и лег на снег рядом с нею, повернув ее лицо к себе. Но вдруг испугался, отполз подальше и уже не видел, как тело положили на носилки и внесли в машину...
Глава 35
ИНТЕРВЬЮ
Очевидно, Заре стоило меньше усилий нажать на кнопку звонка в квартире Лобова, чем ему – открыть ей дверь. По крайней мере, когда он все же сделал это, она увидела на лице Юрия выражение такой открытой злобы, какой не видела никогда.
Тем не менее Зара, пока Лобов не передумал и не выставил ее за дверь, решительно прошла в комнату и уселась в кресло, которое только что покинул Юрий. Передача уже началась, и посмотреть ее Заре было больше негде, абсолютно негде. В доме Стефана занавешены черным были не только зеркала и экран телевизора, но даже последняя картина Стаси. А напрашиваться к гости к Марианне было бесполезно.
Впрочем, передача была для нее только предлогом – Заре хотелось помириться с Юрием. Когда она пропустила первую репетицию, он позвонил ей и сухим тоном осведомился, в чем дело. Это было на второй день после похорон Стаси. Зара, прикрыв трубку ладонью, в нескольких словах объяснила Лобову, что случилось. Тот сказал:
– Ну и что? Для тебя-то, кажется, все складывается удачно? Место рядом с твоим бесценным теперь вакантно, так почему столь трагический голос?
– Чон в шоке, – объяснила Зара. – Он в больнице. Даже не был на похоронах.
– Интересное дело, – хмыкнул Юрий, – вы оба старательно вели к этому печальному финишу бедную девочку. А теперь один изображает шок, а другая – шок по поводу его шока... Вот что, милая моя! Чтоб в среду была на месте!
– Я не приду, – откликнулась Зара.
Лобов, выдержав паузу, внушительным тоном произнес:
– Ты не танцовщица. Ты – моллюск!
Это было самое грубое ругательство, которое в его устах могло означать разрыв. Тем не менее Зара положила трубку.
...Лобов уселся на полу перед телевизором, скрестив ноги. Зара то поглядывала нерешительно на его выбритый затылок, то смотрела на того же Лобова, оседлавшего стул посередине студии, на экране. Оператор снимал его сбоку, со спины, с пола наездом на лицо крупным планом. Выглядел Юрий на экране замечательно. Что-то завораживающее было в его суровом, почти неподвижном лице, в перекрещенных кистях рук, свисавших со спинки стула, в спокойной, как бы незаинтересованной интонации, с которой он отвечал на вопросы известной ведущей. Зара стала вслушиваться.
«У него была феноменальная балетная и сценическая память. Он знал наизусть великое множество балетных постановок разных стран, различных народов. Помнил каждую мизансцену, каждое движение. Не знаю, уместно ли в случае Жана говорить о заимствовании, даже не прямом, в его балете все было органично, даже то, что в «Ромео и Юлии» Берлиоза у него слышен рев летящих самолетов и падающих бомб, что музыка Баха в «Утре мира» у него смешивается с аргентинским танго...»
– О ком это ты? – спросила его Зара.
– О Жане Бежаре, – хмуро отозвался Юрий.
– Ты его знал?
– Знал. Не мешай.
«Уровень хореографического мышления на Западе выше, чем у нас... Впрочем, в последнее время я видел и кое-что отечественное, весьма неслабое...»
Зара на какое-то время отключилась. Ей вдруг пришло в голову, что она здесь – как будто у себя дома. Здесь – привычно, здесь – покой, а там, в доме, о котором она так страстно мечтала как о своем собственном, – все чужое. Чужой спектакль, в котором она, героиня, должна играть несвойственное ей амплуа инженюшки. Зара уже изнемогала от собственного притворства, от необходимости утешать Стефана, когда душа рвалась к Чону, в больницу. Его никто не навещал. Пашка Переверзев уехал в Архангельскую область на другой же день после похорон, и счастье, что Чон лежал в шоке – возможно, если бы не это обстоятельство, Пашка свернул бы ему шею. Марианна не выказывала никакого желания навестить Чона. Стеф и сам был очень плох.
На похоронах было не много народа. Зара поддерживала Стефана, неизвестно, как бы он повел себя, если бы не она... Но никто не выразил ей сочувствия, хотя, когда гроб опускали в землю, Зара залилась искренними слезами – в те минуты ей было так жалко Стасю, так жутко от мысли, что она приложила руку к ее гибели...
«Вы идете в ногу со временем или впереди?» – спросила ведущая. «Идти в ногу со временем – это и значит идти впереди, – отвечал Юрий. – Жизнь скучна, мне в ней скучно, не то что в искусстве...» – «Чего вы добиваетесь от своих артистов?» – «Боюсь, что добиться от них того, что я хочу, – невозможно. Добиться можно бесконечного повышения техники. А я хочу, чтобы они были индивидуальностями. Чтобы люди помнили их лица, глаза, как они улыбаются, как принимают цветы... Я хочу, как ни странно, чтобы они что-то значили помимо меня, были независимы...»
– А я что-то значу для тебя? – снова подала голос Зара.
– Решительно ничего, – отрезал Юрий, нажимая пальцем на кнопку пульта. – Все. Передача окончена, можешь идти.
– Но я не хочу! – возмутилась Зара. – Я хочу чаю!
– Ты хочешь поплакать мне в жилетку, – поднимаясь с пола, объявил Лобов, – а я не гожусь для этой скорбной роли. Ступай к Стефану или к своему Чону. Вот что тебе действительно нужно. Именно это, а вовсе не искусство. Ты обыкновенная восточная интриганка, одна из жен шаха, причем не самая любимая...
Зара наконец-то перевела дух. Раз уж Юрий разразился столь длинной тирадой, есть надежда на примирение. Если б он намеревался ее выставить, она бы через секунду после того, как он нажал пальцем на пульт, оказалась за дверью... Это бы был настоящий урок со стороны друга и учителя – впустить ее, чтобы послушала передачу, а потом тут же выставить.
– Интересно, – произнесла Зара, – кто из нас двоих все же более циничен?
– Я вообще не циник, Зарема. Я романтик. Не будь я романтиком от корней волос до ступней, ничего бы у меня в искусстве не вышло.
– Напротив. Не будь ты циником от пяток до макушки, черта с два у тебя что-то бы получилось, – парировала Зара. – И к чему этот безжалостный тон? Ты должен понимать, что я хотела не этого... я виновата, да, но этого я не хотела...
– А чего же ты хотела? Ты хотела свести девушку с ума, и у тебя это здорово получилось. Теперь тебя немножко мучает совесть, и ты пришла ко мне, чтобы я наложил на твою небольшую царапину пластырь... Говоришь, чувствуешь вину? Грош цена твоему раскаянию, ведь ты намерена плести свою интригу до конца... Я правильно улавливаю твои намерения? Ты собираешься с Чоном под венец?
– Если ты поставишь мне прямой вопрос, я прямо на него и отвечу, – мрачно отозвалась Зара.
– Какой вопрос?
– Спроси, люблю ли я его по-прежнему, – сверкнув глазами, сказала Зара.
– Ты по-прежнему хочешь чая? – угрюмо спросил Юрий.
– Тогда я отвечу: да, люблю. Ничего не могу с этим поделать. Люблю его. Без него я танцую словно с привязанными к ногам гирями. Устала я от этого всего...
Лобов нетерпеливо махнул рукой:
– Про гири – извини, неинтересно. Ты намерена работать дальше со мною или нет, вот что важно?
– Намерена, – отрывисто сказала Зара.
– Если намерена – чтоб я больше про твои гири и прочие дела не слышал. Жизненные катастрофы надо уметь переплавлять в искусство. Наши поражения и беды – материал для искусства. И не более того. Это говорит тебе человек, переживший и не такие крушения надежд. Тем паче, что с тобой-то самой ведь ничего не случилось. Ты-то, кажется, по-прежнему здорова и невредима, и надеюсь, завтра придешь работать... Мои надежды справедливы?
Зара вздохнула:
– Да уж, на роль жилетки ты точно не годишься. Хорошо, завтра я буду.
Она поднялась и пошла к двери.
– Только не опаздывай, – вслед ей промолвил Лобов.
Глава 36
ПЕПЕЛ
Чон не сошел с ума, чего опасалась Зара, которая время от времени стала навещать его в больнице, с тревогой выспрашивая лечащего врача Павла о его психическом состоянии.
Напротив, он вышел из шокового состояния раньше, чем его организм справился с тяжелым воспалением легких.
Он обнаруживал перед психиатром, приглашенным на консультацию, такую трезвость ума и бодрость духа, что тот отклонил всякие подозрения насчет умопомешательства больного.
Чон не сошел с ума, его поведение было абсолютно нормальным. Нужен был куда более опытный врач, чем тот консультант, чтобы распознать в его ответах на вопросы хитрость сумасшедшего, который хочет, чтобы его считали нормальным.
Было ли это действительно сумасшествие? Сам Чон считал, что он на пути к безумию, что с этого пути, как со скользкой наклонной плоскости, ему уже не вывернуться, если не произойдет чуда. Ему вовсе не улыбалось загреметь в психушку, где его будут колоть аминазином и серой. А что готовит ему это учреждение, он догадался с помощью одной книги, которую читал его сосед по койке, – «Справочник практикующего врача».
Внимательно прислушавшись к своему состоянию, Чон выписал на листок признаки душевного нездоровья, которые обнаруживал в себе. Сильное сердцебиение. Скользкий, прохладный страх где-то в области сердца, страх, граничащий с паникой. Сильная тяга к окну – палата, в которой он находился, была на пятом этаже, и Павел с трудом удерживал в себе желание, особенно ночами, броситься вниз. Дрожь сердца, которое точно висело на тонком-тонком волоске. Бессонница и полная потеря аппетита – он больше делал вид, что ел, притрагивался к хлебу и каше, а суп и котлеты скармливал выздоравливающему после плеврита соседу. И еще что-то было такое, что он не мог уловить, – страшное чувство разрастающейся тревоги, какой-то тонкий монотонный звук, сопровождавший его последние месяцы. Все это можно было отнести к признакам классической депрессии, только очень тяжелой, которая может привести к настоящему безумию, – так он решил, сверившись со справочником.
И еще постоянная близость слез... Если бы он осмелился дать себе волю, они потекли бы из глаз ручьями. Павел узнал в эти дни, как можно любить мертвых. До сих пор он об этом только слышал. Стася постоянно была перед его глазами. Он и врача, задававшего ему тонкие вопросы, видел сквозь нее. Каждое воспоминание, связанное с ней, приводило его в такое умиление, точно он был малым ребенком, потерявшим мать. Он мог разрыдаться при звуках ее имени. Да что там разрыдаться – грызть руки, кататься по полу... Конечно, это имя никто не произносил, ни Зара, ни Марианна, которая после того, как его перевели в терапию, приходила каждый день и до дрожи пугала его своими приходами.
Марианна держалась ласково, приносила соки и минеральную воду, но Чон, хотя его мучила жажда после антибиотиков, скорее бы дал отрубить себе руку, чем сделал бы глоток из бутылок, которые она приносила. Марианна садилась на стул рядом с Павлом, брала его за руку, расспрашивала о том, как он себя чувствует, что ест... Как только пальцы ее касались его руки, Чон стискивал зубы, ему казалось, что она через его пульс пытается разведать какую-то его страшную тайну. Сосед по койке говорил: «Какая славная, заботливая старуха, как она тебя любит, переживает за тебя, как за сына», а Чон чувствовал в теплых пальцах Марианны прикосновение самой смерти, через них в его организм поступала отрава... Он боролся с желанием спрятаться под одеяло, забиться головой под подушку, когда она возникала на пороге палаты, вся в черном. И ненавидел ее за то, что Марианне удалось увидеть его слезы.
Это случилось через несколько дней после похорон Стаси. Забывшись после укола, Чон впервые увидел во сне жену. Он был уверен, что это не сон, он слышал свой собственный голос, произнесший вслух: «Я вижу тебя, ты – моя жена». Стася сидела на земле в какой-то пыльного цвета хламиде, которой Чон никогда на ней не видел, в подоле у нее лежала охапка незабудок. Глядя на Павла неотрывно, Стася перебирала цветы пальцами. Чон смотрел на нее, и через вены в него стал проникать холод, как будто ему вкалывали ледяную воду. Губы у него смерзлись, он с трудом разлепил их, чтобы вымолвить: «Стася, мне холодно». – «На, укройся», – сказала она ему, бросив на его руку горсть земли...
Чон пришел в себя, когда почувствовал, что его голову приподнимают: это Марианна снимала мокрую от слез наволочку. «Ты видел ее во сне», – утвердительным тоном произнесла она, и Чону показалось, что на ее губах промелькнула улыбка.
В мае его выписали. Чон упросил врача не говорить ни Заре, ни Марианне о дне его выписки. Он переоделся в те же рубашку и брюки, в которых его привезли в больницу, накинул на плечи куртку и вышел из больничных дверей.
И тут сразу понял, что с белым светом что-то произошло за то время, что он провалялся на койке. Солнце светило, и молодая зелень плескалась вокруг, и люди сновали по улице как ни в чем не бывало... Но что-то случилось. Город, как древняя Ниневия, был покрыт пеплом. Зелень была черная, небо – белое, бумажное, люди одеты либо в белое, либо в черное. Но все виднелось сквозь какую-то муть, мельчайшую взвесь, висевшую в воздухе. Клавишу цвета заело, вяло подумал Чон. Он не различал цвета!
Чон повертел головой, протер глаза, прошел несколько шагов вперед. Перед ним заплескались торговые ряды рынка. Прилавки с черно-белым чем-то, припорошенным пеплом. Пепельное облако, белое небо.
Чон сел в троллейбус и поехал в центр, чтобы там пересесть на автобус, идущий к дому Стаси.
В сущности, куда более охотно он отправился бы к кому-то из приятелей, хоть к Коле Сорокину. Но не мог представить себе, что будет делать, когда Коля выйдет куда-то из дома по делам. Чон не мог находиться в одиночестве, это было ему ясно. Он должен был кого-то постоянно видеть рядом – Зару, Стефа, даже ужасную Марианну, только бы не оставаться одному. В Стасином доме всегда кто-то был, и гости все время приходили...
