Текст книги "Прекрасная пастушка"
Автор книги: Вера Копейко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)
– Вот уж чего никогда не собиралась делать – открывать магазин. – Потом осеклась, заметив в глазах старика печаль и сочувствие.
– Эта мудрость не про магазин, Рита. А про человека, который не умеет улыбаться. Если он не умеет улыбаться, он плохой человек.
– П-почему?
– Потому что у него нет согласия с собой. – Он вздохнул. – Нет покоя внутри. Он все время недоволен. Не будет у него успеха, магазин он откроет или пекарню. Понимаешь? – Он помолчал и добавил: – Или будет просто жить.
Рита улыбнулась еще шире и с еще большей горячностью помахала самодовольному Алику.
Даже такого, как он, незачем грубо отталкивать. У этого мужчины, как и у большинства из них, поняла Рита с годами, в голове сидит то, что заложено веками. Им кажется, что ничего не изменилось.
Для мужчины любая женщина – это существо, единственное желание которого заключается в одном: любить мужчину и радоваться тому, что он обращает на нее внимание. А если он каким-то образом выражает свое восхищение ею, то она должна ему служить безоглядно, даже… подражать ему!
Но сейчас мужчина подражает ей, улыбнулась Рита, наблюдая в зеркало заднего вида, как Алик повторяет ее движение пальцами, правда, не слишком изящно. Пальцы толстоваты, усмехнулась она, и не гнутся, поэтому издали кажется, что он и не шевелит ими, а мнёт упругий теннисный мячик.
Сейчас многое изменилось. Прошло то время, когда людей ценили за то, что они соблюдали традиции; человека стали ценить за его самоценность, за то, что у него внутри, в душе, за его личные качества.
И это время тоже прошло, сегодня такая «штучная работа» не ценится даже… в чучелах. Сегодня тип героя другой – это человек, который может хорошо подать себя и продать то, что умеет делать, получить за это деньги и потреблять. Много, разнообразно, жадно.
Клиенты Риты Макеевой именно такие. Они хотят, чтобы их дома были набиты удивительными вещами, невиданными, отборными.
Таков и Алик, Олег Сергеевич Щербаков, который вместе с охотничьим диваном не прочь «потребить» и ее, но в рысьей шубке. Кстати, это ведь ради себя самого он хочет и ее сделать еще более ценной, снимая для местных «Новостей». Как он крутился возле нее на открытии таксидермического салона! Как целился камерой в столь необычные глаза рыси.
– Сенсация, сенсация! – шептал он. – Ты, Макеева, самая настоящая сенсация!
Он поднимал ее ценность, рассчитывая уложить на тот диван, тем самым придав дополнительную ценность и дивану, который он, покупая; потреблял.
Петрович тоже уловил «жаркое дыхание времени» и решил устроить аукцион после закрытия салона. Он почувствовал, что Алик купит диван за еще большие деньги – кому, как не Алику, уловить суть героя нынешнего времени? Он ведь сам выпускает такого героя на телеэкран. Молодец, Петрович, похвалила мысленно Рита своего хозяина.
Исходя из теории существования мешка жизни Рита вывела интересную закономерность: для того чтобы вынуть положенное человеку в данный момент, всегда найдется тот, кто вынет. Человек-проводник. Причем он сам не знает, что ему предписано невесть кем выполнить определенную функцию в жизни другого.
Невероятное совпадение, если взглянуть со стороны: Сысой Агеевич оказался знаком с Захаром Петровичем, а Риту Макееву занесло в дом к Сысою Агеевичу. Может, в том и заключается смысл передвижения людей по земле – они ищут тех, кто из твоего мешка жизни вынет то, что тебе положено получить в данный момент?
Можно, конечно, сидеть на месте и ждать. Но велика ли вероятность того, что ты вовремя получишь положенное тебе? Не слишком-то. Под лежачий камень вода не течет – вывод, сделанный века назад. Банальность. Но ею становится истина, усвоенная всеми.
Светофор наконец переключился, Рита резво взяла с места. Джип Алика не отставал. Черт побери, разозлилась она, его шофер хочет въехать ей прямо в бампер?
Она взяла резко вправо и подрезала новенькую «десятку» противного голубого цвета, как старомодные женские трусы. Такие были у матери. Заскрипели тормоза, но Рита шмыгнула в переулок, чтобы дворами подъехать к парадному подъезду.
Сердце билось громко, она положила руку на грудь, пальцы заметно дрожали.
– Старый дурень, – прошипела она.
Это он приказал водителю попугать ее. Типичный представитель мужского сообщества, говорила себе Рита, в которое ей никогда не проникнуть. В нем каждый считает себя хозяином жизни только потому, что родился с тем предметом, которого нет у женщины.
А на самом-то деле, если разобраться, мужчина – это сосуд, в который женщина вдыхает свои собственные мысли и желания. Эти мысли он и озвучивает, сам того не замечая. Меняя женщин, они меняют мир вокруг себя, исполняя прихоти своей похоти. Наверняка какая-то откровенная женщина отважилась изречь то, что стало старой поговоркой: жена – шея, а муж – голова. Куда шея захочет, туда и голова повернется.
Рита вышла из машины, ноги ее слегка дрожали. Она почувствовала терпкий запах солярки. Рядом с ней затормозил черный джип. Алик высунул руку в окно и весело помахал ей:
– Скоро встретимся!
Джип рванул с места.
9
Саша своим внезапным отъездом сильно удивил мать.
Мама, я приеду очень скоро. Просто у меня неотложные дела. Я снова лечу на Таймыр.
– Послушай, но я думала, ты навсегда перешел на преподавательскую работу.
Мать выпятила нижнюю губу, эта манера перешла и к сыну. Когда чем-то недоволен, сам того не замечая, Шурик выпячивает ее.
– Не оттопыривай губу, – одергивала мать в детстве, «улучшая» его, как говорил сын.
– Оттопыривают уши, а не губы, – поправлял отец, если присутствовал при воспитательном моменте, что случалось редко, поскольку отец, как и полагается идеологу высокого ранга в обкоме партии, горел на работе. Он курировал местную прессу и постоянно негодовал из-за опечаток и стилистических погрешностей, хотя сам был инженером, а не филологом по образованию. Мог ли он терпеть безобразное обращение со словом у себя дома?
Санек, как звал его отец, знал, что теперь родители станут разбираться между собой, и уносил подальше свою выпяченную или оттопыренную губу, как и все остальное хозяйство, с глаз долой.
Почему-то при свидании с домом и матерью всегда лезут в голову мелочи прошлой жизни и отвлекают от главного.
«А ты хотел бы сейчас думать о главном? О том, почему на самом деле удираешь раньше времени, почему не пошел на встречу с Ритой? Не хитри, дружок, с собой-то зачем хитрить!» – говорил себе Решетников.
– Мама, я…
– Ты обязан приехать на очередную годовщину смерти отца. Круглая дата. Соберутся люди. Я должна показать им сына, в конце концов.
– Хорошо, хорошо, я приеду. Я вернусь к тому времени, обязательно.
– Я думаю, твои овцебыки тебе все-таки не дороже матери и отца.
Когда мать пускалась в сравнительный анализ ценностей, это означало крайнюю степень раздражения на собственного сына. Сейчас пойдет перечень…
– Ты до сих пор не женат. Потому что ты безответственная личность. Я никогда не ожидала, что у меня вырастет такой сын. Как хорошо, что твой отец не дожил до этого…
– Мама…
– Дай мне сказать все, что накипело. Я знаю, у тебя много женщин. Ты их меняешь, сам не понимая, что ищешь. Я уверена, Шурик, если мужчина меняет одну женщину за другой и никак не может остановиться, то он просто-напросто трус. Это значит, он понятия не имеет, что делать с одной-единственной.
Саша открывал и закрывал рот, пытаясь возвести словесную дамбу, через которую не перелился бы поток материнских слов. Ему казалось, что они были у нее припасены в каком-то огромном словохранилище, и поэтому никак не удавалось этот поток унять.
– Женщина требует заботы, – продолжала мать, – внимания, полноценной семьи, наконец. – На секунду мать умолкла, сложила руки на груди, словно закрываясь от надоевших ей попыток сына унять ее, и Саша почувствовал нутром, что сейчас она собирается ранить его как можно больнее. – Я не удивлюсь, – мать откашлялась, – если по свету бродят мои неприкаянные внуки, которые даже не подозревают, что у них есть бабушка… Бабушка, которая готова их любить, которая грезит ими во сне.
Сердце Саши дернулось. «Ах, мать, ты и сама не знаешь, какую струну задела. Или догадываешься, потому и задела?»
– Они не представляют, кто их отец. Они, может быть, голодают, а у меня столько всего… лишнего. – Глаза матери блестели.
Это уже что-то новое. Возраст берет власть даже над его железной матушкой. Александру Игнатьевичу это не понравилось. Он не любил слабость в сильных людях. Она им не идет, она намекает на опасный синдром – никто не способен оставаться сильным до конца, все ломаются.
– Мама, перестань. У тебя нет никаких оснований говорить так. Я ничего не знаю ни о каких детях. Я никогда и никому до сих пор не обещал жениться ни в шутку, ни всерьез.
– Но сейчас такие женщины… – Серафима Андреевна покачала головой. – Они хотят иметь ребенка и воспитывать его в полном одиночестве, они не сообщают о его рождении даже отцу.
Саша чувствовал, как закипает.
– Мама, если мы коснулись этой темы, весьма щекотливой, то я скажу тебе: я всегда забочусь о безопасности.
Мать открывала и закрывала рот, потрясенная откровением сына. Она расцепила руки и опустила их по бокам, сжимая и разжимая пальцы. Она была потрясена, хотя считала себя вполне просвещенной женщиной, но, выходит, лишь до какого-то предела. Она могла и не такое обсуждать с подругами, но с сыном!
Наконец она взяла себя в руки и пристально посмотрела на Сашу.
– Бедный ты мой. Ты даже представить себе не можешь коварство и изобретательность нынешних женщин…
Они кое-как помирились с матерью, выпили крепкого чая с халвой перед его отъездом на вокзал. Мать вырвала у сына обещание приехать на годовщину смерти отца.
* * *
Теперь Александр Игнатьевич оказался в привычной обстановке, у себя дома, в Нижнем Новгороде, в своей квартире с видом на кремль.
Он поставил тарелку со взбитым омлетом в микроволновку, в который раз мысленно поблагодарив приятеля за совет. Иначе на сковородке омлет давно бы подгорел, а он, вместо того чтобы вынуть его желтым и пушистым, драил бы дно металлической щеткой под струей воды и чертыхался. По-прежнему голодный.
Он слышал, как печка ему позвонила, мол, все готово, но он не двинулся с места.
Оказывается, что-то в словах матери его задело гораздо сильнее, чем он думал. Он-то рассчитывал, что приедет к себе домой и все мигом выветрится из головы. Ни на какой Таймыр он не собирался, у него остались дни педагогического отпуска, лекции начинались с сентября. Но сейчас он очень живо представил себе Таймыр и себя там.
…Это случилось уже давно, когда он наконец расстался с иллюзиями возрождения сельского хозяйства в Африке и решил вернуться к родным черноземам, как выражался его отец.
Вообще жизнь Саши Решетникова складывалась причудливо. Баловень судьбы, времени, собственных возможностей и иллюзий, после школы он поступил туда, куда никто никогда из их города и не помышлял поступить. В московский университет, но не в тот, который носит имя прославленного помора Ломоносова, а в названный в честь борца за справедливость на африканском континенте – Патриса Лумумбы.
Потягивая по утрам черный кофе со сливками, мальчик однажды задумался: а как выглядит этот самый кофе не в пакетах в вакуумной упаковке, а на плантации? В ту пору по телевизору еще не крутили рекламные ролики, которые ответили бы ему в три секунды на интересующий вопрос, а не за пять лет учебы в университете. И однажды отец в шутку бросил:
– А слабо поставить себе невероятную цель и достичь ее, а, сынок?
– Какую, пап?
– Довести кофе до немыслимой урожайности на африканском континенте. Чтобы нашей стране продавали сверхплановый кофе по самым низким ценам! Или вообще отдавали даром – в знак благодарности за то, что выходец из Страны Советов, Александр Игнатьевич Решетников, обеспечил им такой успех.
Сын едва не захлебнулся кофе, но ждал продолжения. Отец никогда ничего не говорил просто так.
– Квота пришла на область, Санек. Одно место в университете Лумумбы. Агроном с кофейным уклоном.
Сын молчал, пытаясь осознать услышанную от отца новость.
– После второго курса – практика в Кении. Не в столице, разумеется. Но неподалеку. Командировочные в твердой валюте. Языки, разумеется, при тебе.
– Ух ты! – Санек залпом опустошил кружку.
Мать, с которой отец уже все обговорил, мечтательно улыбалась, представляя белого сына-блондина среди темнокожих крестьян. Африканское солнце в зените. Ореол славы русского агронома Александра Решетникова.
Фантазия за воскресным завтраком оказалась куда бледнее реальности. Саша Решетников поработал не только на кенийских плантациях, где разговаривал на английском, но и в Анголе, где говорил по-португальски.
Языки ему давались легко, даже родного, русского, ему хватило для того, чтобы печататься в журнале Академии наук «Азия и Африка сегодня». Он писал о путешествиях, встречах, впечатлениях, а дама, ставшая его личным редактором, призывала писать еще и еще. Он осмелел до крайности и принялся за тему, которая его просто захватила, – африканский театр.
Саша хотел даже написать книжку и намекал на это редактору. Она давала понять, что все возможно и, как только он приедет в Москву, его можно свести с нужными людьми. Он долго выбирал ей подарок…
Но потом события в Москве так закрутились, что мысль об африканском театре, о книжке, вообще об Африке оказалась погребенной под множеством неожиданностей и перемен.
Перемены заставили его вернуться на родину. Отец все еще был в силе, он помог сыну устроиться на Таймыре, не в самой жаркой точке на Земле, конечно, но, как быстро понял Саша, за все теплое надо платить, и немало. Слишком далеко от кофе и Африки? Да, но и его новая работа имела некоторое отношение к сельскому хозяйству.
Таймыр тянулся на тысячу километров с запада на восток и столько же с юга на север. Морозы, свирепые ветры, затяжные метели. Любимое место чаек, пуночек, казарок, белых сов, гусей, уток и еще бог знает кого, кто это место считает самым лучшим на Земле для воспроизведения потомства.
У всего есть свое предназначение. Скажем, лето и ледник – плохо сочетаемые понятия, но это лишь на сторонний взгляд. А вот для диких северных оленей – самая настоящая отрада, на ледниках они прячутся от комаров и мошки.
Красота здесь дикая и первозданная до сих пор, как будто ничто, происходящее в мире, не способно дотянуться досюда – рук не хватит.
Здесь есть все – и скалы, и причудливые каньоны, и стремительные хрустально-чистые реки, и вершины гор с пятнами снега, и бездонные озера и водопады. Стоит спуститься в долину реки или пройтись вдоль нее, и можно подумать, оказавшись среди елей и лиственниц, что ты где-то в средней полосе России, особенно если встретишь на своем пути привычную глазу иву или рябину. Полно разных кустарников, грибов.
А для охотника здесь самый настоящий рай – соболь, выдра, белка, лось, бурый медведь, зимуют северные олени. Украшение здешней фауны – путоранский снежный-баран.
И вот в такой северный рай, на таймырскую речку Бикаду, переселили стадо овцебыков из Канады.
Когда-то эти животные, похожие по размерам на быков, а по шерсти – на обычных овец, обитали в Старом Свете, более того, они заселяли многие страны, вплоть до Западной Европы. На месте нынешнего Берингова пролива в свое время был перешеек, и по нему, как по мосту, животные перебрались в Северную Америку. Это произошло, как уверяют ученые, девяносто тысяч лет назад. Овцебыки расселились почти до юга современных Соединенных Штатов, а оттуда проникли в Гренландию.
Потом они стали исчезать. Как рассказывал Александру Игнатьевичу эскимос с Аляски, то есть инуит, по их поверьям, овцебыки никуда не девались, они просто вознеслись на небо, чтобы скрыться от жадных, грешных охотников, которые выбивали их стадами, гоняясь за мясом и шерстью.
Овцебыки-переселенцы за четверть века прижились и размножились на Бикаде. Самое милое место для этих туш, закутанных в мохнатую шерсть от морозов и буранов. Тепло и сытно.
Саша сидел в кресле-качалке, забыв о том, что в печи остывает его еда, он сейчас мыслями был далеко, не здесь…
Еда… Дары местной природы поразили не только овцебыков, но и другого переселенца, Александра Игнатьевича. Деликатесы, за которые гурманы во всем мире платят бешеные деньги, здесь плавают в реках – таймень, голец, муксун, нельма, чир, хариус, омуль.
Зима на Таймыре длится больше восьми месяцев, но она отступает, в конце концов, весна приходит даже туда. О себе она подает сигнал, сдергивая темное одеяло полярной ночи: мол, давай-ка, подруга, кончай спать, убегай! Первое апрельское солнце восходит на царство.
Океан света, который способен соперничать с Северным Ледовитым океаном по размерам, разливается над бескрайними снежными просторами. Сразу же тундра приходит в движение. Первыми прилетают пуночки, будто сама весна позвонила им по мобильнику: эй, срочный сбор!
А вот и загудела земля, это трогаются с пастбищ северные олени, а следом за ними бесшумными шагами – волки, песцы, белые куропатки.
Южные склоны холмов оккупируют для своих игр зайцы-беляки, возвращаются на скалы и обрывы обитатели птичьих базаров – чайки, чистики, бургомистры. Расчетливые и вдумчивые полярные совы откладывают яйца, они самыми первыми заботятся о своем потомстве.
Но настоящая весна приходит на Таймыр в конце мая и в июне. Тундра постепенно освобождается от снега, вскрываются реки и разливаются озера талой воды. Стаи куликов, уток, гусей несмолкаемым хором славят весну.
Решетников никогда не был охотником, поэтому голоса весны будили только кровь, но не азарт.
Вот в такую весну Виля уезжала с Таймыра. Она как будто чувствовала, что должна бросить его на какой-то звенящей бурной ноте.
Но это было потом, а пока он трудился переводчиком – приезжали на Бикаду лихие американцы, степенные англичане и расчетливые французы.
Саша, оглядевшись на новом месте, увидел для себя еще одну возможность самоутвердиться – он предлагал начальству открыть туристический маршрут. Судя по Кении и Танзании, где он успел поработать, в мире полно любопытного народа, который готов лететь тысячи километров над землей ради того, чтобы взглянуть на диковинных животных. Люди согласны платить за это хорошие деньги. Но, как ему объяснили, причем довольно быстро и энергично, популяция для такого дела еще не созрела.
Саша понял, что не созрела еще человеческая популяция, а не только популяция животных. И, оставив ее дозревать, он перестал суетиться, переключился на личную жизнь.
Ее звали Виля. Ветеринар, лихая женщина, способная уломать даже овцебыка. Старше его ровно на десять лет.
Наконец Саша оторвал взгляд от потолка, на котором сейчас не видел ничего, кроме белой таймырской тундры, цвета извести, со скупыми намеками на летнюю зелень – верхний сосед как-то залил его, и с тех пор остались эти разводы. Всматриваясь в белизну, он видел мохнатых чудищ – тени от заоконного фонаря. Саша встал из кресла и устремился на давно умерший призыв микроволновой печки.
10
– Ну, давай, давай его сюда! Гони! – кричал толстый мужик в мохнатой песцовой шапке. – Заворачивай этого кобеля.
– Так он тебе и пошел, как же. Гляди-ка, – сказала молоденькая девушка, указывая на огромное животное, которое никак не хотело сходить по трапу транспортного самолета. – Ишь, прямо как люди. Обратно ему заграницу подавай! Ему там, в Канаде-то, небось медом намазано.
– Овцебыки меда не едят.
– Ну я не про настоящий ведь мед говорю. Он, может, и мохнатый, да не пчелка.
– Слушай, Груня, ты никогда загадок не придумывала??
– Каких загадок? – Груня открыла рот.
– Да как только что.
– А что – только что? – Девушка уставилась на Решетникова голубыми, какими-то нездешними глазами, и он был рад, что она сейчас отстанет от животных, которых ему было попросту жаль.
Странное дело, но он испытывал к ним сочувствие, они напоминали ему его самого, когда он вот так же однажды, в такой же зимний метельный день, сошел с трапа самолета в Шереметьеве. Он прилетел из Африки. С вещами. Навсегда.
– Ну, Александр Игнатьевич, говорите же!
– Да о чем, Груня?
– Загадайте загадку.
Он посмотрел на девушку. Простое лицо, круглое, как солнце. И сама простая. А как кокетливо, по-женски смотрит. В крови это у них, что ли? Что в России, что в Европе, что в Африке.
– А разве я тебе еще не загадал… загадку? – Решетников медленно, намеренно медленно, растянул губы, улыбнулся той самой улыбкой, которая разила всех женщин мира без промаха. – Разве нет?
Что-то новое блеснуло в глазах Груни, она подняла руку и меховой варежкой прошлась по щеке, словно убирала завиток кудряшек. Потом покачала головой, а губы повторили его улыбку.
– Не-а…
Он вскинул одну бровь, это тоже всегда возбуждало женщин. Ему говорили, что вот такой он похож на… Каждая выдвигала свой вариант. В меру образованности и начитанности. Странные эти женщины, почему им всем нужен кто-то похожий на актера, музыканта, певца. Впрочем, нет. Не всем. Только одна женщина не сравнивала его ни с кем. Он усмехнулся. Ага, уже бежит из синего домика ветлечебницы.
Груня тоже усмехнулась…
Он снова взглянул на девушку.
– Вот она. Загадка. – Он решил больше не томить юное создание. Без него найдутся охотники. – Мохнатый, да не пчелка. Кто такой?
– Вы-ы! – радостно закричала Груня.
– Ну вот, и ты туда же, девочка. Ты тоже меня с кем-то сравниваешь. Никак вы, женщины, не можете увидеть в мужчине его самого. Личность.
– У личности есть что? – вдохновилась Груня.
– Что? – Решетников склонил голову набок, неожиданно увлекшись игрой. Вот так всегда и бывает. Думаешь отвлечься, а вовлечешься.
– Да вы же сами только что сказали. Уже забыли, да?
– Слушай, девочка, мне пока не девяносто лет. Я ещё слова хорошо запоминаю.
– Ну тогда скажите отгадку! – Груня откинула капюшон, щеки пылали румянцем, а изо рта вился пар.
– Слушай, Виля, ты только посмотри, что делает этот твой ребенок. – Решетников величественным жестом указал на девушку.
Подошедшая к ним Виля переводила взгляд с Решетникова на свою юную сотрудницу, потом обратно.
– Она открывает специально для меня свою личину! Личность открывает личину! – уточнил Решетников.
Груня захлопала в ладоши, варежки из овцебычьего пуха заглушали хлопки.
– Пыль, что ли, выбиваешь? А ну быстро надеть капюшон! – скомандовала Виля. – Мне не нужны больные сотрудники, И бегом марш на рабочее место.
– Но мне же поручено…
– Я уже сама на посту, – нарочито сурово процедила сквозь зубы Виля и так посмотрела на девушку, что та накинула нерповый капюшон, отороченный хвостом серебристо-черной лисицы, и понеслась к домику.
– Сурова ты, дорогая моя. Ох, сурова, – с деланным осуждением покачал годовой Решетников, наблюдая, как последний овцебык сходит с трапа.
– А что это она возле чужой собственности вьется? – свела брови Виля. – Мала еще взрослых мужиков дразнить, причем чужих.
– А разве бывают взрослые мужики не чужие? Они ведь всегда чьи-то, – усмехнулся Решетников.
– Да конечно, бывают. – Виля пожала плечами, а рыжая лиса, обнявшая ее за шею, повторила это движение. – Ты, например.
– Я не чужой, дорогуша. – Он шумно вздохнул и посмотрел на нее щенячьими глазами. – Я твой. Правда?
Виля секунду-другую смотрела на него, потом улыбнулась:
– Правда. Сегодня вечером – тоже.
Он подмигнул:
– Вот сегодня вечером я тебе кое о чем и напомню.
Она засмеялась:
– Ну давай. Строганину приготовить? Чир? Муксун?
– Еще спрашиваешь… Все приготовить!
Она ушла, а Саша смотрел ей вслед со странным чувством, как будто ему надо было – неизвестно почему – побежать за ней…
Он познакомился с ней самым, как он считал, классическим способом. У мужчин вообще для знакомства есть, как они считают, несколько беспроигрышных вариантов. Может быть, это у них с детского сада осталось: девочки во, что играли чаще всего – в дочки-матери, во врача, в учительницу, в продавца. Он решил, что эта женщина с большей охотой признается, что ее любимая игра была во врача и пациента. Вот он и явился к ней в ветлечебницу.
– Это не ко мне, – сказала она тогда, не поднимая глаз от своих рук в тонких резиновых перчатках, в то время как Груня, помощница, привязывала покрепче ногу теленка. Малыш повредил ее, и ссадина гноилась.
– Как это? А я пришел к вам.
– Я ве-те-ри-нар. Врач для быков, а не для людей, – резко ответила она, нехотя поднимая наконец глаза от ампулы, в которую она только что засадила шприц. – Все, Груня, можешь идти, ты мне больше не нужна.
Девушка с некоторым сожалением бросила на него заинтересованный взгляд и вышла. Ясно было, что ей невыносимо интересно, что произойдет дальше. Но она тихо закрыла за собой дверь.
Виля быстро сделала укол, животное дернулось, захрипело, и Саше показалось, что он увидел в глазах теленка слезы.
– Ну, милый, потерпи… – ласково проговорила Виля, вскрывая скальпелем гнойный нарыв.
– Это вы мне? – с нарочитым трепетом и придыханием спросил Саша.
Виля молчала, продолжая заниматься своим делом.
– Да вы посмотрите на меня получше, – бархатным голосом попросил Саша. – Чем я не ваш клиент? – Он сощурился – от этого взгляда таяли даже темнокожие африканки, привыкшие к жаре. Слов не надо, только этот взгляд.
Женщина оторвалась от своего настоящего пациента и оглядела Решетникова с головы до ног. Усмехнулась.
– Раздевайтесь.
– Но у меня порез на руке.
– Что делает доктор, когда к нему на прием приходит больной? Осматривает. – Она пожала плечами, в глазах ее не было никакого сомнения, что пациент немедленно должен подчиниться.
– А вы сами сказали, что ветеринар… – в некотором замешательстве проговорил Саша. – Быки перед вами все-таки остаются… в шерсти.
– Вы хотите сказать, на вас совсем нет шерсти? – Глаза доктора заблестели.
В общем-то предложение оказалось несколько неожиданным для Решетникова. Он колебался – на попятную никак не пойдешь, но и согласиться на предложение – опасно. Как бы на самом деле ей не увидеть перед собой быка в полной охоте…
– Да как же нету – вон… На мне полно шерсти, причем довольно густой. – Он решил ввязаться в игру. – Саша закатал рукав рубашки, и на солнце заблестели золотом густые рыжие волоски.
Такого же цвета были волосы и на голове, и все это вместе доводило африканок до экстаза. «Голден Шаша» – называли Они его, словно сговорившись.
Ветеринар еще раз внимательно изучила нового пациента, почему-то решившего играть роль овцебыка, к которым она приставлена на Бикаде. Ехидная улыбка внезапно сошла с лица, судя по всему, она решила отступить. Не хочет доводить ситуацию до крайности?
– Ладно, пошутили – и хватит. А если серьезно, почему бы вам не пойти в медпункт? Там очень хороший врач. Очень опытная женщина…
– На мой взгляд, она слишком опытная, – глядя на нее в упор, сказал Саша, он уже обрел дыхание и привычную уверенность.
– Однако… – засмеялась она. – Так зачем же вы пришли? Смешная, неужели на самом деле хочет услышать прямо сейчас – зачем? Да затем, чтобы трахнуть тебя, черт побери! И он готов сделать это прямо здесь, на столе, к которому привязывают собак, которых она лечит, или телят, рожденных от этих чертовых овцебыков, которые ей важнее всех мужиков в поселке.
Саша протянул к ней руку, вспоминая, как он увидел Вилю в самый первый день – высокую, с такой прямой спиной, будто в детстве ей привязывали доску, чтобы она не гнулась за партой. Светлые волосы собраны на затылке, ему нравятся такие прически у женщин, потому что волосы можно распустить, играть ими, крутить и раскручивать, испытывая при этом невероятное вожделение. Она была в унтах, расшитых разноцветным бисером. Если присмотреться к рисунку, то можно найти фигурки все тех же овцебыков. Они расшиты с такой любовью, что мастер, снимавший размер, наверняка таял от восторга. Шубка из золотистой нерпы сидела на ней как влитая.
В общем, эта женщина походила на красавицу, сошедшую в мир с подиума. Она стояла, закинув голову в небо, шапка-малахай из белого полярного песца не казалась смешным сугробом, она была на удивление по ней. Виля подняла руки в теплых мохнатых варежках, связанных из пуха овцебыка, и махала вертолету, который вез ей новую вакцину, присланную из Канады.
А потом он увидел ее в маленьком местном ресторане, она была в вязаном платье из пуха овцебыка, в котором она казалась совершенно голой. Всего сто пятьдесят граммов пуха нужно, чтобы связать дамское платье, вспомнилась ему строчка из рекламного проспекта, а взрослая особь теряет во время весенней линьки до трех килограммов воздушного пуха, вспомнились ему две строчки из рекламного проспекта, который он переводил на английский по просьбе начальства. Фигура у этой женщины была потрясающей.
Она сидела и ела бифштекс из мяса овцебыка и смеялась шуткам какого-то заезжего хмыря. Потом он узнал, что это был человек из московской турфирмы, который собирался возить сюда иностранцев.
– В мире существует аборигенная, или исконная, популяция овцебыков, – донесся до нее голос Вили, просвещавшей гостя. – Это Канада, Восточная Гренландия. И созданная, то есть интродуцированная. Аляска, Западная Гренландия, Швеция и Россия…
Решетников скептически усмехнулся. Он точно знал, о чем думает этот залетный гость.
– Понятно, – кивал он, не притрагиваясь к бифштексу. Ему явно хотелось притронуться не к нему.
– К нам приезжал профессор университета с Аляски, Дэвид Кляйн, специалист по овцебыками, – говорила Виля, делая вид, что не замечает состояния собеседника. – Он дал совет не спешить с отстрелом быков на Таймыре. Он сказал, что у нас на полуострове одна небольшая популяция. А на Аляске у них пять. Так что, я думаю, вам все верно объяснили наши начальники. Пока рано…
Решетникову почему-то понравилось, как эта женщина произнесла слово «рано». Она как будто говорила не об отстреле овцебыков, а совсем о другом. Краем глаза взглянув на гостя, он заметил, что и тот правильно расслышал это слово.
– Понятно. Стало быть, пока нет надежды…
– Никакой. – Она звонко рассмеялась и отпила из бокала.
Решетников не знал, как к Виле подступиться, их пути не пересекались, хотя поселок невелик. Он все больше работал в конторе, над переводами, начальство загрузило работой с иностранными партнерами.
И вот, наконец подвернулся случай. Он катался на мотонартах и упал, рука скользнула по ледяному металлу, и он пропорол ее чуть не до кости. А она еще спрашивала, почему он пришел к ней.
Внезапно Саша почувствовал раздражение черт побери, ведь он раненый человек, а она не спасает его, а стоит разговаривает. Да еще смотрит с насмешкой.
– Неужели не проявите хотя бы… профессиональное милосердие?
Ока фыркнула и принялась стаскивать перчатки.
