Текст книги "Прекрасная пастушка"
Автор книги: Вера Копейко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)
19
Решетников встал и пошел в ванную. Гостя, как он заметил, на диване уже не было. Саша сначала недоуменно уставился на аккуратно сложенное постельное белье на клетчатом пледе, почесал в затылке, шевеля мозгами, и вспомнил, что Павел предупредил: ситуация изменилась, и ему на рассвете нужно в аэропорт,
Улетел обратно в Арктику.
А поскольку ему улетать некуда – или есть куца? – завернула в голову случайная мысль, он устремился к намеченной цели: сунуть голову, тяжелую как чугун, под струю холодной воды, чтобы смыть вместе с хмелем и мысли, настоянные на этом хмеле.
Крепкий чай без сахара и таблетка спазгана позволили ему сесть прямо, расправить плечи и подумать о предстоящем дне.
Итак, сегодня он заканчивает дела на старой работе. Его давно перестала устраивать карьера преподавателя, а случай распорядился как нельзя лучше – кто бы мог подумать, что его первоначальное образование окажется востребованным? Его пригласили техническим директором в чайно-кофейную компанию. Финансово-промышленная группа создает акционерное общество по поставке «колониальных» товаров – чая, кофе и специй.
Вот этот чай, который он сейчас пьет, из только что пришедшей в город партии. Индийский высокогорный, крупнолистовой. Дарджалинский. Пока что такого чая в стране не больше одного процента, но если они возьмутся за дело, то потеснят всякий мусор, который другие выдают за чай.
Как, впрочем, и кофе. Он-то знает, какова разница между крупным зерном и мелким. Мало кто знает, что от мелкого никакого толку – как от любого незрелого плода. А мелкий кофе – всегда незрелый, как его ни обжаривай.
Откуда узнали о Решетникове здесь, в Нижнем, да еще в кругах, близких к Нижегородскому кремлю?
Все просто – его нерушимые связи с Москвой, которые завелись еще во времена африканской практики. Свои своих не забывают до конца дней. Вот и хорошо, сказал себе Решетников. Он готов служить и дальше на кофейном фронте.
Сегодня пятница, он сдает дела – точнее, уже остатки дел, потом у него будет неделя пересменки, а после нее он выходит на новое место в новой должности и с новой зарплатой. Причем весьма достойной. Более того, премии обещаны в акциях этого предприятия, и есть особый смысл рвать пуп, Александр Игнатьевич, усмехнулся он. Станешь собственником, Решетников. А почему бы и нет?
Подумав о матери, Саша сразу вспомнил прошлую ночь, которую он провел в муках, но не совести, нет, при чем тут совесть? Больше всего его задело – что в нем самом не так? Прежде он никогда не задавал себе подобного вопроса, а если задавал, то по отношению к другим. Что не так в…
Но в Виле было все так. Ее он не мог упрекнуть ни в чем. Однако она поступила так, как поступила.
Она заразилась от оленей страшной формой бруцеллеза, сказал Павел. Но ведь когда она была больна, могла же дать ему знать, оставить ему, наконец, ребенка?
Брось, Решето, да конечно же, не могла. Не надо биться головой о стенку. Что бы ты с ним делал? И потом, она ведь говорила, что у нее не могло быть детей…
Он встал из-за стола, поставил чашку в посудомоечную машину – ее посоветовал купить в шутку все тот же друг, который давал советы по хозяйственной части.
– Неделю копишь, потом раз – и вся посуда чистая!
На самом деле так и оказалось.
Ладно, теперь ему надо поехать к матери. Как и обещал.
Когда Решетников открыл глаза и посмотрел на часы, то увидел, что черные стрелки, позолоченные откровенно дневным солнцем, делают ему «козу» на циферблате – показывают пять минут первого.
Саша прислушался к звукам дома. Мать гремела кастрюлями на кухне и что-то напевала из праздничного репертуара прошлых лет, голос ее, выводящий любимую фразу: «Куда-а-а умча-ат тебя со-оста-авы… За много ве-ерст… за мно-ого дней…» – был довольный, пахло пирожками, и… сейчас запахнет кофе!
Саша закрыл глаза. Все ясно. Он дома.
Стоило ему это осознать, как дверь детской открылась и на пороге появилась матушка. Как всегда подтянутая, в черных брюках и длинном вязаном сером жилете, в тон седым, коротко стриженным волосам, и белой шелковой блузке, она расплылась в улыбке и объявила:
– Шурик, у нас сегодня гость. Точнее, гостья.
– Ты что-то задумала, моя милая хитрая мамочка? – Саша вскинул брови. – Лучше сразу признавайся.
– Не волнуйся, ты ее знаешь. Рита Макеева. Твоя одноклассница как-то на днях позвонила, она хотела послать тебе фотографии.
– Какие фотографии? – изумился Саша.
– С вашей встречи. А я ей сказала, чтобы она не трудилась попусту – ну знаешь, идти на почту, тратить время, деньги. Я сказала, что ты сам приезжаешь. Поэтому пригласила ее зайти.
– Ну, это совсем другое дело. – Саша невольно почувствовал слабое удовольствие.
Интересно, о каких снимках идет речь? Он что-то не помнит, чтобы у кого-то была камера на последней встрече. Ну, разве, что скрытая, причем у самой Риты, хмыкнул он. Она стала такая крутая, поэтому ничего удивительного. Он опять ощутил легкое удовольствие, улыбнулся, вспомнив блестящую серебристую «восьмерку», из которой показались ее ноги в туфельках, потом короткая юбка и, наконец, все остальное, что было Ритой Макеевой. Новой, нынешней, непохожей на прежнюю.
– И что же гостям приготовила моя хлебосольная матушка?
– Как это – что? Персики.
– С каких это пор они растут у нас в саду?
– В саду не растут, глупый сынок мой. Я их делаю сама, на кухне.
– О, я помню… Как давно это было…
– Чаще надо заворачивать домой, мой блудный сын, – проворчала мать.
– Обещаю, теперь при первом удобном случае. Я стану вести оседлый образ жизни. Теперь не я еду к кофе, а кофе едет ко мне.
Он рассказал матери подробности о переменах в собственной карьере.
– Ну что ж, одобряю, – выслушав его, сказала мать. – Перемены главное начать, потом они сами за тебя возьмутся. Я надеюсь…
– Ну конечно надейся. Я давно не думаю, что надежды юношей питают.
– Ты имеешь наглость спорить с великим поэтом? – Мать свела брови, тем самым давая понять, что не позволит насмехаться над классиками.
– Сдаюсь! – Сын поднял руки.
– Вставай, Шурик. Неприлично, если гостья застанет тебя в постели.
Саша хмыкнул – это еще как сказать.
Но как только мать закрыла за собой дверь, он поднялся из постели, потянулся и потопал в ванную.
Он долго плескался, тер себя жесткой щеткой, мать никогда не держала ничего мягкого или нежного – тело должно закаляться, уверяла она и отца, и его, Шурика, с самого детства. Впрочем, не так уж она была не права потому, что сколько дорог пришлось пройти ему до сих пор, но никогда он не жаловался на здоровье.
На физическое, если говорить точнее. А вот с моральным… Что-то с ним в последнее время не то. После новостей о Виле ему до сих пор нехорошо.
И самое главное – ночные мысли о смерти. Вот уж о чем он никогда в жизни не думал. Да и потом, разве это не парадокс, не глупость – думать при жизни о смерти? При жизни надо думать о жизни.
Он еще раз полил себя ледяной водой, заплясав в ванне от полноты чувств, которые возникали у него всякий раз после подобной экзекуции, брызги разлетелись в разные стороны, а мать, как всегда и в прежние времена, заслышав его вой и топот, кинулась с увещеваниями:
– Ну что такое, Шурик… Ты меня так до инфаркта доведешь.
А он всегда отвечал фразой, ставшей их паролем:
– Здоровый дух – верный признак здорового тела.
И опять ответ матери, который он знал наизусть:
– Ты, как всегда, путаешь причину и следствие.
– Но до сих пор не заблудился!
Они оба смеялись, испытывая облегчение от общей памяти о прошлом.
Саша оделся в светлые летние брюки и голубую рубашку в полоску, выпил на кухне стакан мацони. Этот напиток мать делала сама уже много-много лет, ухитряясь где-то добывать специальную закваску.
– Ну вот, теперь пускай приходит гостья, – сказал он ставя в мойку стакан, по внутренней поверхности которого стекала белая влага.
– Ну ты как всегда! – заметила мать. – Ты не можешь его сполоснуть сам, да?
– Мама, у меня дома посудомоечная машина, прости, я по привычке.
– Но… – Мать только хотела что-то возразить, как в дверь позвонили.
Саша приложил руку к груди, тем самым принося свои извинения матери, и направился к двери. Он повернул ключ, открыл дверь.
Перед ним стояла тоненькая женщина в изумрудного цвета костюме.
Сердце внезапно дернулось. Тот самый цвет…
– Рита, да ты просто красотка! – Серафима Андреевна всплеснула руками в золотых кольцах, которые не крутились на пальцах и не сидели как вросшие навсегда. Кто-то к старости толстеет, кто-то худеет, а Серафима Андреевна осталась прежней. Нужна отменная сила воли, чтобы сохраниться до старости в прежней форме. У Серафимы Андреевны она была.
– Спасибо, – сдержанно улыбнулась Рита, но искренний восторг хозяйки ей понравился. Особенно ей понравилось то, как многозначительно Серафима Андреевна посмотрела на своего сына – мать приглашала его полюбоваться ею.
– Да уж пожалуйста, милая, – хмыкнула Серафима Андреевна и наклонила голову набок, как болотная курочка, которую недавно закончил делать Петрович для диорамы «Птицы нашего края». – Ты будто прямо вчера из Парижа. Я на днях смотрела ночную передачу о моде, и твой костюмчик… гм… – Она свела брови на переносице. – Я думаю, видела… в зале. – Заметив удивленный взгляд Риты, она поспешила объяснить: – Но ведь то, что на подиуме, нормальным женщинам носить невозможно. – Она вздернула подбородок.
Рита засмеялась:
– Я тоже так считаю. Но в Париже я никогда не была, зато жила на Чукотке почти десять лет, – добавила Рита, не желая ничем огорчать хозяйку дома.
– Что-то такое я слышала… – Серафима Андреевна наклонила голову, короткий хохолок на затылке качнулся, в солнечном свете из окна он казался совершенно прозрачным, и если посмотреть сквозь него, то будет виден клен, переросший этот этаж.
Действительно, подумала Рита, волосы с возрастом у людей редеют так же, как у всех млекопитающих, вспомнив вдруг о своей последней работе – она делала чучело кунички и здорово намучилась, животное оказалось в приличном возрасте. Поэтому пришлось ее засадить в дупло, чтобы не было видно, какая шерсть на всем теле зверька.
– Мама, дай гостье наконец пройти. Что ты ее держишь на пороге?
– Шурик прав, – кивнула она, и снова прическа Серафимы Андреевны показалась пышной – уловка мастера сработала: короткая стрижка зрительно обманывала. – Что бывает о-очень редко! – добавила мать и даже зажмурилась, чтобы подтвердить собственную неколебимость в сказанном. – Проходи, Рита.
– Ну, привет, Макушка. Ты такая… потрясающая, как… Входи, входи.
– Как кузнечик, – насмешливо бросила она, переступая через порог.
– Откуда ты знаешь, что я это хотел сказать? – Он вскинул каштановые брови – ровные и пушистые, они лениво шевельнулись, словно гусеницы на ярком солнце. – Ты меня опередила.
– Эго не я тебя опередила. – Рита провела рукой по русым волосам, просто чтобы проверить, не растрепались ли, когда она поднималась по лестнице. – Ванечка так говорит, когда я надеваю этот костюм.
– Ванечка? – Брови-гусеницы замерли, насторожились.
– Мой сын. Я тебе говорила, что у меня есть сын. Ты, наверное, забыл.
– Понимаешь ли, Рита, мой сын Шурик вообще считает, что «сын» – это только он, один на земле, больше нет никаких других сыновей, – вмешалась мать, выходя из кухни. В каждой руке у нее было по тарелке с чем-то необыкновенным. – А я бы сравнила Риту… с козочкой! – заявила она, опуская тарелки с закусками на стол, накрытый белоснежной крахмальной скатертью, на которую была наброшена еще одна – кружевная.
Рита засмеялась и заложила волосы за ухо. Смущаясь, она всегда открывала лицо, а не завешивала его волосами. Она однажды поймала себя на этом и подумала – почему именно так она поступает? Потом поняла. Ну конечно, чтобы надежнее скрыть смущение. Она же не страус, который прячет голову в песок. Открывая забрало – обманываешь противника.
– Я вообще-то имела дело с козами и овцами в своей жизни. Впервые я увидела их вблизи примерно… да, именно примерно в нынешнем возрасте моего сына.
– А сколько ему? – наконец разрешил себе спросить Саша.
– Ему? Скоро шесть. Когда мне было шесть, я была пастушкой.
– Да что ты говоришь? – Серафима Андреевна округлила бледно-серые глаза. – Кого же мог пасти такой ребенок?
– Овец и коз. А еще там был бык…
– Надеюсь, не овцебык? – машинально бросил Саша, у которого было отлегло от сердца? когда он услышал, что Ритиному сыну скоро шесть. А значит, Ритин сын не его сын. А следом за чувством облегчения накатила странная волна разочарования. Такое бывает, когда о чем-то долго думаешь, додумаешься и убедишь себя в этом, а потом окажется, что все твои волнения были напрасны.
– Овцебык? – подняла тонкие светлые брови Рита. – А… что это такое?
– Не что это, а кто это, – принялся объяснять Саша. – Ценнейший образец млекопитающих. Не бык и не овца. Но в то же время и бык, и овца.
– А… разве их скрещивают? – Рита изумленно вскинула брови. Ей живо представилась картинка из детства, и она энергично затрясла головой: – Но это просто невозможно! – Слова прозвучали настолько искренне, что Решетниковы захохотали.
– Ты, конечно, Макеева, великий эксперт, – фыркнул Саша. – Ладно, необразованная женщина, пошли за стол. – Он взял ее за локоток.
Рита чуть не отпрыгнула от него, ей показалось, что от этого прикосновения прогорит не только ткань, но и кожа, а может быть, сейчас задымится и мясо под кожей. Рите показалось, что она уже чувствует запах паленой ткани и горелого мяса.
– Ох, я тут с вами заговорилась, – раздался громкий голос Серафимы Андреевны, – а окорок едва не сгорел в духовке!
О Господи, и Рита почувствовала, как колени задрожали, но Саша уже отпустил ее локоть и выдвигал стул, чтобы усадить гостью.
Слава Богу, пахнет не ее рукавом, а прихваткой, и не ее плотью, а свиным окороком. Она села, заложила волосы за другое ухо, заставила себя изобразить улыбку на лице.
– Мама, ты была неискренна со своим сыном, – насмешливо сказал Саша, окидывая взглядом стол и шевеля ноздрями. – Великолепный аромат, – похвалил он.
– Я никогда вообще не бываю неискренней, – гордо бросила Серафима Андреевна, внося корзиночку с хлебом. – Так в чем ты меня смеешь обвинить?
– А кто сказал сегодня утром, что ты приготовила персики для гостьи?
Да, я их приготовила. На сладкое. А обед должен быть обедом. Ты разве не видишь, который час? – Она кивнула на стену, где неспешно качался маятник старинных часов.
Рита почувствовала, что ей стало жарко. Еще бы не жарко! Она давно не испытывала такого смешения чувств. Она вынула из кармана белоснежный платочек с кружевами, сложенный вчетверо, развернула, словно проверяя его белизну, потом снова сложила и легонько обмахнула лицо. Она почувствовала тонкий травянистый аромат духов, и он, как всегда, успокоил ее.
Рита довольно быстро освоилась в компании Решетниковых. Ей нравилось, как они держатся друг с другом, эти мать и сын, – с добродушной иронией, беззлобной подначкой, за всем этим, несомненно, кроется самая искренняя любовь и нежная привязанность. Рита подумала, что и у них со взрослым Ванечкой будут такие же легкие отношения.
Обед, приготовленный и поданный Серафимой Андреевной, оказался по-настоящему изысканным, с серебряными приборами, хрустальными подставками под ножи, ложки и вилки, на тонких тарелках мейсенского фарфора. Куриный бульон мог тягаться по прозрачности с детской слезой, а профитроли, испеченные к нему в компанию, по воздушности соперничали разве что с подушкой, начиненной лебяжьим пухом. От свиного окорока пахло самым настоящим раем. Вынув из духовки, истосковавшаяся по гостям хозяйка сдобрила его самыми любимыми своими специями, Рита уловила даже аромат розмарина. А когда дело дошло до сладкого, то к самодельным персикам присоединился чернослив, начиненный неустанными руками Серафимы Андреевны миндалем и от души политый густой сметаной.
Попав в рай, людям свойственно стремление стать хотя бы чуточку похожими на его обитателей.
Рита уже не обращала внимания на то, что волосы подали на лицо, она чувствовала себя легко и свободно. Рита вынула конверт с фотографиями и протянула Саше.
Он, поскрипев старинным венским стулом, устраиваясь на нем поудобнее, открыл конверт, достал сразу всю пачку. Перебрав несколько штук, он вскинул брови и посмотрел на Риту. Помолчал, изучая блестящие среди густых пшеничных зарослей волос серые глаза.
– Ты читаешь мои мысли, Макушечка, – наконец сказал Саша. – Я так жалел, что тогда, после празднования пятилетия, уехал и не дождался, когда напечатают наши карточки.
– Тогда еще не было таких фотомастерских, как сейчас, – кивнула Рита. – Теперь они на каждом углу – не проблема. – Она обрадовалась, что попала в точку.
Решетников перебирал снимки, жадно всматриваясь в каждый.
– Какой я был молодой, однако… – Он нарочито шумно вздохнул.
– А потом постарел сразу на десяток лет, – нарушила райское течение беседы мать, которая принимала карточки из рук сына.
– Это почему же? – строгим голосом спросил Решетников, фотография, которую он собирался рассмотреть, замерла в руке.
– Потому что ты отрастил свою ужасную бородищу, как только оказался на Таймыре, вот почему. – Мать шлепнула пачку снимков на стол, тем самым выражая всю силу своего негодования. Потом Серафима Андреевна всем корпусом повернулась к Рите и вздохнула: – Веришь ли, Рита, у Шурика отросла рыжая борода. Та, которую люди называют «борода лопатой», – по слогам произнесла она последнее слово. – Сейчас, сейчас я тебе покажу, Рита, ты его просто не узнаешь. Ты спросишь, что за дедок такой? Между прочим, мой покойный муж, то есть его отец, выглядел моложе даже глубоким пенсионером.
Мать выскользнула из-за стола, Саша подмигнул Рите. Она сначала не догадалась, в чем дело. И Саша понял, он откашлялся и хмыкнул. В его голосе она уловила что-то особенное… победное, торжествующее… или… Да, конечно, это голос мужского тщеславия.
Что ж, Саша Решетников имел право на подобное тщеславие. Мало кто может похвастаться тем, что девушка тебе, именно тебе хотела отдать то, что отдала…
Он не просил ее об этом, она сама просила, чтобы так случилось. Нет, не его, Боже упаси. Себя? А может быть, того, кто над всеми людьми, невидимый, но сущий? Тот, кого одни признают, другие нет, но мало найдется тех, кто абсолютно всегда, в любой ситуации напрочь отрицает особую, неведомую и невидимую силу. Ее можно назвать как угодно – Космосом, Вселенной. На кого-то или на что-то хочется надеяться в самые отчаянные минуты жизни, разве нет? Чтобы исполнилось самое невероятное желание.
Рита никогда не любила фальши и никогда бы не стала смиренно ожидать исполнения желаний по чьей-то милости. Просто иногда в душе возникала надежда, что ее собственные действия не идут вопреки разуму – и человеческому и мировому.
Какой смысл молить о чем-то и ничего не делать для исполнения – бессмысленная затея. Человек знает, чего хочет, и знает, что может не получить того, что хочет. Люди, верующие в Бога, объясняют себе в таком случае просто: просимое тебе не полезно, потому тебе оно и не дано. Если ты не получил то, что просишь, это может оказаться тебе во благо, если иметь в виду последствия.
Феромоновую приманку, которая выпала девушке накануне встречи с Решетниковым, она восприняла как знак свыше-действуй, Рита. Она воспользовалась случаем. Но Саша Решетников никогда не узнает об этом. Это ее тайна и больше ничья.
Рита почувствовала внезапный озноб, словно в предчувствии чего-то. Доверять собственной интуиции ее научил Сысой Агеевич, она прислушивалась к себе внимательно, иногда ей даже это мешало… Вот уж правду говорят – меньше знаешь, крепче спишь.
– Вот, полюбуйся, Рита! – Серафима Андреевна вернулась за стол. Она щелкнула золотым замком на альбоме, обтянутом пурпурным бархатом. Раскрыла на середине и вынула фотографию, вложенную между плотными альбомными страницами.
Рита взяла карточку и поднесла поближе к глазам. На нее смотрел потрясающей красоты мужчина. Бородатый Решетников.
– Ты почитай на обороте, как он себя именовал! Я разрешаю, Рита.
– А я? – нахмурил брови Саша.
– Это, сын мой, уже не твоя вещь. Ты мне подарил карточку, и ты мне ее подписал. Я вольна распоряжаться тайной переписки, поскольку эта вещь моя! – Серафима Андреевна вздернула подбородок и поджала ярко накрашенные губы.
Рита перевернула фотографию. Там, на фоне штампованного миллион раз логотипа «Кодак», толстым фломастером было написано то… от чего у Риты задрожали руки. Она чуть не выронила фотографию. Не желая показывать, что руки ходят ходуном, Рита опустила карточку на стол, но глаз от нее не отрывала. Ей показалось, весь воздух из легких со свистом вырвался наружу, теперь ей больше не вдохнуть в себя ни капли.
Она не отрывала глаз от подписи под двумя строчками текста, который ей совсем не был важен. Рита знала, что за ней наблюдают оба Решетниковы, мать и сын, они что-то говорят… Вероятно, спрашивают… О чем, о чем они могут спрашивать? Сейчас, когда вот здесь жирными, крупными буквами, синим фломастером написан ответ, который она искала столько времени.
«ОБ». Эти две буквы. Синим фломастером.
Так вот кто он, ОВ! Саша Решетников.
Это так же точно, как ответ на еще один, не высказанный самой себе вопрос: это правда, что Саша Решетников – ее единственная в жизни любовь? Да, и это правда.
Вот почему никогда ни с кем другим она не чувствовала себя такой женщиной, о которых читала в романах. Она ничего не чувствовала рядом с ними, она испытывала слабое возбуждение в постели и больше ничего…
Рита подняла глаза и слабо улыбнулась.
– Рита, ты только подумай, ты только посмотри… – тарахтела Серафима Андреевна, ничего не замечая в горячке слов, а может, по Рите не было заметно того потрясения, которое она испытала только что. – Он идентифицировал себя с овцебыком! Как я рада, как я рада, я просто не могу описать, что наконец круг замкнулся, мой сын возвращается к своей профессии! Рита, он теперь будет заниматься кофе. Кстати, кто сейчас готов пить кофе?
Рита пыталась взять себя в руки, но эти руки, как и все внутри, по-прежнему отчаянно дрожали. Она не разрешала себе думать дальше, не разрешала отойти хотя бы на шаг от простой застольной беседы, она ловко поддерживала ее, потому что когда тебе за тридцать, то в голове полно фраз на все случаи жизни. Главное – произносить их с подходящей моменту интонацией. Она так и поступала.
Конечно, ей следовало расспросить Сашу об Арктике она наверняка бы что-то уловила – о нем и о той женщине.
Той женщине, которая настоящая мать Ванечки.
Но она не могла рисковать. И не стала.
Они говорили, смеялись, шутили, Рита вела себя естественно, как обычно в компании других людей. Она ловила на себе изумленные взгляды Решетникова, а если быть честной с самой собой, в них она видела неподдельное восхищение.
Риту внезапно потянуло к нему, ей захотелось, чтобы он снова, как недавно в беседке, поцеловал ее в губы, она бы впустила его нетерпеливый язык… Она теперь знала, как это приятно, как возбуждающе. Не важно, что потом, может быть, она почувствует боль внизу живота от… неосуществленного желания.
Ее и в школе влекло к Саше, теперь она, взрослая женщина, это точно знала, более того, она могла назвать словами то состояние, которое охватывало ее рядом с ним, – отчаянно билось сердце, огонь в бедрах, напряжение в груди, а где-то глубоко внутри все переворачивается и падает… Вожделение, если говорить высокопарно, вот как это называется.
То был не просто вопль гормонов, нет, потому что ни к кому у нее не возникало такого чувства. Никогда в жизни Рита Макеева не испытала ни к кому подобного вожделения, хотя разрешала гормонам иногда завладеть своим телом, ответить на зов гормонов другого человека.
– Рита, а ты стала совсем другая, – сказал Саша, когда мать вышла из комнаты. – Ты такая стильная женщина. У тебя, наверное, куча поклонников? Или есть один постоянный?
Он подался к ней через стол, она правильно прочла его взгляд, безошибочно, внутри ее все взволновалось. Сказать правду? Согласиться на его предложение без слов тоже… без слов?
Рита заметила, как он ерзал на стуле, меняя позу. Она верно прочла это движение.
– Да, конечно. У меня есть постоянный мужчина. – Рита кивнула, глядя ему прямо в глаза, и сразу уловила едва заметный недовольный блеск серых глаз. – Он всегда при мне, – добавила Рита и заставила себя рассмеяться. Смех получился низкий, с хрипотцой. – Его зовут Ванечка. Ты уже знаешь, это мой сын.
Решетников тоже рассмеялся. Рита заметила в его смехе легкое облегчение.
– Какой удачливый мужик!
Услышав его голос, Рита вспомнила сцену из детства, тот страх и странное возбуждение, когда на нее, маленькую пастушку, двигался здоровенный бык. Такое с ней бывало и после, во сне, когда снилось что-то отчаянное, а она испытывала какое-то экстатическое возбуждение и просыпалась мокрая от пота.
Рита побледнела, потом вспыхнула и, как тогда к быку, с отчаянной смелостью двинулась Саше навстречу. Разве что без зеленой ленты, которую, сама не зная почему, выдернула из волос, – наверное, чтобы отогнать быка.
– Я тоже так думаю. Ванечке повезло. С мамой.
Ноги под столом онемели – так плотно Рита стиснула колени, унимая дрожь. Согласиться? Она не может согласиться. Потому что… Потому, что он опытный мужчина и сможет… догадаться, что она… не рожала.
Что она не рожала Ванечку.
– А вот и кофе. – Серафима Андреевна внесла на подносе кофейник и чашки. – Черный, крепкий. Или со сливками. Как угодно, – говорила она, опуская поднос на стол. – Рита, тебе какой?
– Черный и крепкий. Без сахара, – сказала Рита.
– У тебя есть вкус, Макушка, – усмехнулся Решетников.
– Как бы я хотела, Шурик, чтобы он был и у тебя. – Серафима Андреевна села на свое место и многозначительно посмотрела на сына.
– А я сейчас собезьянничаю, – засмеялся он. – Я буду как Макушка. Черный и крепкий. Без сахара! Мама, у меня есть вкус?
Серафима Андреевна фыркнула:
– Я бы, может, и надеялась, что он появится. – Она помолчала, собираясь сказать фразу, которую можно истолковать только так, как она прозвучала. – Да, дорогой мой сын. Если бы радом с тобой была такая женщина, как Рита. – Сделав столь оглушительное признание, она поднесла к губам чашку с кофе, белесым от густых жирных сливок.
Саша и Рита на секунду замерли. Рита со сжавшимся сердцем ждала, что скажет он… Только бы не какую-то банальность, мелькнуло у нее в голове. Но, слава Богу, Решетников сделал вид, что не расслышал, и Рита решила последовать его примеру. Она допила кофе и сказала:
– Мне пора. Спасибо за все, Серафима Андреевна.
– Я провожу тебя? – спросил Саша, не вставая из-за стола, глядя На нее каким-то странным взглядом. Словно хотел увидеть то, чего не увидел сам до сих пор, будто к этому его подтолкнули слова матери.
– Нет-нет, спасибо, я на машине. И… я не домой, – пробормотала она, опуская глаза на сумочку, которую вешала через плечо. – Пока. Спасибо еще раз, Серафима Андреевна, никогда так вкусно не ела, честное слово.
– Не льсти мне, девочка. – Она подмигнула. – Таких козочек, как ты, я просто уверена, поклонники водят в самые лучшие рестораны.
– Козочек водят козлы, – пробормотал Решетников с хитрецой и посмотрел на Риту.
Она отлично расслышала его выпад, но сделала вид, что пропустила мимо ушей.
– Я полагаю, ты у нас не в последний раз. Приходи, я с радостью поболтаю с тобой, даже когда не будет моего драгоценного сокровища, – щебетала Серафима Андреевна. – С мальчиком приходите, я просто обожаю детей, я сплю и вижу внуков…
– А когда моя маменька просыпается, она видит меня! – зарокотал Саша, обнимая мать за плечи.
Мать отстранилась от сына и критически оглядела его лицо.
– Не оттопыривай губу. Не дергай ее. – В голосе звучала застарелая досада. – Тебе сколько лет, Шурик? А ты все еще никак не отвыкнешь, – упрекала сына Серафима Андреевна.
Рита почувствовала, как у нее кружится голова, потому что она слышала свои собственные слова, обращенные к… сыну. К своему сыну. К Ванечке. Она точно так же запрещает ему оттопыривать губу и дергать ее.
Мысль о том, почему бы не прийти сюда с Ванечкой, когда Саши не будет в городе, пропала мгновенно.
– Спасибо, но ему еще рано ходить по гостям…
Рита напряженно взглянула на часы, стараясь сделать это как можно естественнее, и, выражая всем своим видом крайнюю спешку, простилась с хозяевами.
Едва оказавшись за дверью квартиры Решетниковых, на площадке, Рита кинулась вниз по лестнице, не дожидаясь гремящего и лязгающего лифта, на котором кто-то ехал в брюхе дома. Она бежала, не оглядываясь, До самого первого этажа.
Зеленый двор, усаженный соснами, был залит солнцем. Суббота, ясный яркий день. В такой замечательный день нельзя сидеть в городе. А ей тем более нельзя быть дома, рядом с телефоном, потому что в самом центре города есть мужчина, от которого ей надо бежать, скрыться, сделать так, чтобы он забыл о ней навсегда.
Столько лет она мечтала добиться его внимания – и вот на тебе, оно не просто опасно для нее, оно для нее смертельно опасно. Они с матерью отнимут у нее Ванечку, если она не спрячется вместе с ним, не заляжет на дно. Поэтому она сейчас поедет, заберет Ванечку и…
Рита прыгнула в машину, двигатель «восьмерки» отозвался тотчас, она рванула от подъезда так, словно впереди ее ждал кубок победителя.
Рита открыла глаза и увидела белый потолок. Она дома? Она посмотрела вправо – белая стена.
Нет, она не дома. Потому что дома на стене у нее шкура оленя.
Она посмотрела влево – белая стена. Нет, она точно не дома. Потому что на той стене у нее дома шкура волка.
Рита почувствовала, как сердце замерло, а дыхание остановилось. Она двинула одной рукой, потом другой. Они отозвались, как обычно. Потом, то же самое проделала с ногами. Они тоже работают, как всегда. На лбу выступила испарина. Но в чем тогда дело?
Рита медленно провела рукой по груди, потом ниже и наткнулась на повязку.
Она закрыла глаза. Под ними было черное пространство.
