Текст книги "Девушки"
Автор книги: Вера Щербакова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)
Глава 15
В решающие дни своей жизни Тамара придерживалась суеверий, верила снам. А снилась ей в эту ночь высокая, шаткая лестница, по которой она поднималась с большими усилиями, то и дело оглядываясь вниз: не вернуться ли лучше? И только чувство страха – некоторые пройденные ступени лестницы были выломаны – удерживало её на высоте.
Лежа в постели и припоминая снившеёся, Тамара решила, что сон вещий: так и в жизни надо, – все выше и выше!
Вечер у Белочкина был тоже одной из завоеванных ступенек, и крепко завоеванных! Лева не поленился, поработал для неё несколько вечеров так, что в бризе, суда она принесла чистые чертежи, инженер разговаривал с ней, как с равной.
На завод Тамара ушла в этот день раньше обычного. В экспериментальном цехе предстояло испытание нового резца на ускоренной подаче в присутствии инженера из бюро рационализации и изобретательства, а также Белочкина и Титова.
Цех был маленький, уютный, полы кафельные. Солнце, казалось, насквозь просвечивало цех.
Тамара, робея в душе, но внешне спокойная, включила моторы. Они загудели ровно, дружно, резцы исправно исполняли свою работу. Тамара нетерпеливо ждала, когда же дополнительный резец вступит в дело. Она видела, как два старых расточных резца неторопливо проникли внутрь кольца, выпустили наружу по тоненькой завитой стружке (на глаз было видно, стружку они теперь срезали гораздо тоньше), и снова супорт оттащил их обратно.
У Тамары громко забилось сердце: дополнительный резец стоял, как на боевом взводе. Он не подчинялся общему ритму станка, а был прикреплен к независимой подаче, еще болеё быстрой. Вот он сорвал с места, достиг кольца и, усиленно поливаемый эмульсией для охлаждения, мгновенно проточил кольцо, придав ему окончательный размер.
«Видали, каков я?» – будто говорил он, надменный, с вздернутым, как у неё, Тамары, носом.
Тамара столько думала об этом резце, что он показался ей почти одухотворенным существом.
– Поздравляем вас, товарищ изобретатель, – сказал инженер бриза.
Комова с достоинством протянула свою руку, но на рукопожатие ответила слабо. Она чувствовала себя очень усталой, почти разбитой от излишней беготни, скрываемых волнений, но зато теперь Тамара вполне искренне верила, что рационализаторское предложение это – её, и ничье больше. Из-за чего же она проделывает такую лошадиную работу? Да, да, она совершенно была готова прямо смотреть в глаза любому претенденту на её успех! Но как и с чего начинать? Пойти объявить бригаде Ждановой о своей победе? Жаль, конечно, что Варя уехала к матери, ну, а в общем, может быть, это к лучшему. Тамаре так нужно сейчас не чувствовать себя связанной.
– Ну что ж, – сказал Белочкин, – не будем откладывать в долгий ящик, приступим к модернизации станков. Дело само за себя говорит. Товарищ начальник отделения, – обратился он к Титову, – ваше слово?
Титов задумался. Тамара, скрывая тревогу, заглянула ему в лицо, и этот взгляд, помимо её воли, выразил больше, чем требовалось сейчас: он был почти нежен. Не Белочкин, а Титов, этот нежданно появившийся на заводе широкоплечий красивый парень, все больше и больше нравился ей. Он держал себя в цехе независимо, не так, как всем кланяющийся Белочкин, а о его проекте потока шла по заводу завидная молва.
Тамара тронула Титова за руку, сама неожиданно взволнованная этим прикосновением.
– Иван Семенович, так как же?
– Я не возражаю. Только вот Варя Жданова приносила мне свои черновые наброски такого же предложения. И не так давно…
– Ах, Жданова! Ну и что? – спросила, помолчав, Тамара, приподнимая брови и слегка улыбаясь. – У неё черновые, а у меня, как видите, начисто.
Она показала рукой на станок, на котором проходило испытание.
– Почему, собственно, цех должен ждать, когда Варя или кто-то другой доработает свое предложение, если есть уже готовое? Я не понимаю… Вы сами говорили, что мое предложение несет большое облегчение наладчикам и очень экономично, Иван Семенович. А бриз разве знает что-нибудь о предложении Ждановой? Так причем же тут она? – сорвалось у Тамары, а её небольшие зеленоватые глаза, пристально устремленные на Титова, договорили:
«Я, а не Варька, без памяти от тебя. Разве ты не понимаешь этого?»
…Час спустя Тамара видела, как пришли слесари и приступили к работе. Белочкин с Иваном Титовым были тут же. Тамара, остерегаясь каких-нибудь вопросов к ней, как к автору предложения, поспешила уйти в редакцию заводской многотиражки, чтобы напомнить там о себе.
В редакцию заводской многотиражки у Комовой уже была протоптана дорожка, когда она еще только создавала бригаду. Ее встретили там шуточками, как старую знакомую. Но Тамара не откликнулась на такой прием.
– Простите, товарищи, волнуюсь, – проговорила она с виноватой улыбкой, предварительно отпив несколько глотков из услужливо поданного ей стакана. – К вам, дорогие журналисты, я пришла затем, чтобы этот мой маленький вклад не остался втуне, а сразу же был доступен всему коллективу. В чем суть его можете узнать в бризе или у наших инженеров. Вы их застанете в цехе, а мне, как автору, не совсем удобно, – пояснила Тамара, опуская глаза, но с несомненным чувством собственного достоинства.
– Тамара Владимировна, да мы всей душой! – воскликнул редактор и поручил сотруднику сходить в цех, собрать материал и подготовить статью в завтрашний номер многотиражки.
Тамара тем временем не спеша перекусила в буфете с таким расчетом, чтобы корреспондент успел поговорить с инженерами без неё, и снова появилась в цехе. Белочкин уже ушел домой, а Титов находился тут со слесарями и встретил Комову улыбкой.
– Уже репортеры вас начинают посещать, Тамара, – сказал он, впервые называя её по имени.
– Да, ну и что же?
– Белочкин наговорил с три короба, а я не любитель.
– Ах, я тоже не люблю никакой шумихи! А Белочкин– заинтересованное лицо, ведь он мне помогал и расчетах, – сказала Тамара на всякий случай.-Ну, а вы помогли бы мне? – лукаво щурясь, с плохо скрытым желанием понравиться, спросила Тамара, расстегивая и застегивая на верхнем кармане спецовки молнию.
– Попробуете попросить, тогда узнаете, – отвечал в тон Тамаре Титов, разглядывая её немного склоненную в эту минуту, красиво причесанную голову.
– Хорошо, я попрошу, – пообещала Тамара и тут же добавила, несколько запинаясь – Но только о чем-нибудь другом…
– Так просите же, я на все готов! – отозвался Титов.
Радостный огонек блеснул в зеленоватых глазах Тамары.
– Сводите меня в кино, как закончим работу на станках! – выпалила она.
Они разошлись до новой встречи, весьма довольные друг другом.
Титов привык нравиться женщинам, сам того не замечая, что инициативы в таких случаях не проявлял. Может быть поэтому ни одной крепкой привязанности не было еще в его жизни.
«Смазливенькая, – подумал о Тамаре Титов, меняя спецовку на пиджак. – Кажется, этот Белочкин неравнодушен к ней. Ну, поживем – увидим…»
Тамара осталась в цехе присмотреть за слесарями, но мысли её беспрестанно возвращались к Титову. Она еще не решалась поздравить себя с успехом, однако начало этому успеху было положено основательное, так размышляла она. «Пойдем в кино, слово за слово и о новой встрече договоримся. Подцепить такого парня не каждая сумеёт: Герой, хорош собой, поток строит! Какое будущеё впереди! Да за его широкими плечами сам черт не брат. Досадно вот только одно будет, – если он не повесит своей золотой звездочки Героя на грудь, – загадывала Тамара, не одобряя непонятного ей поведения заслуженного человека. – Заработал – носи! Пусть все видят и знают, кто ты есть, ну и завидуют, само собой!»
Ночь у Комовой прошла в хлопотах, но она не чувствовала усталости, когда к шести утра слесари объявили ей, что одна пара станков готова. Тамара перезнакомилась за это время со всеми рабочими ночной смены.
– Идите усните хоть часик, – говорили ей сердобольные люди. – Да вы еле на ногах Стоите, нельзя так… Три смены подряд!
– Ах, можно, все можно, когда вопрос идет не о личном, а об общественном! – восклицала Тамара и начинала пространно говорить о той выгоде, какую несет цеху её предложение.
Под утро она все-таки прилегла на диване в здравпункте, твердо веря, что ложится мало кому известной Тамарой Комовой, а встанет прославленной. Но мысль о том, кого же для почина поставить на переналаженные станки, не дала ей уснуть. Надежнеё, конечно, Фросю Субботину – лучшую её работницу, но не лежит душа Комовой к наперснице Симы Кулаковой, этой все подмечающей девчонке, которая в карман за словом не полезет.
«Ничего, пусть встанет Муся Цветаева, справится»– скрепя сердце решила она и перестала думать об этом.
Перед началом работы скуповатая Тамара угостила Мусю в буфете хрустящими на зубах коржиками в знак особого расположения и наказала работать как можно внимательнеё, Муся, в красном платке, далеко отовсюду заметная, с особым усердием пустила станки. Бригадир стояла поодаль, ждала первого кольца. С трудом унимая нервную дрожь в руках, она проверила его. Кольцо оказалось до того не по размерам, что у Тамары зарябило в глазах, и она, сразу утратив всю выдержку, хрипло крикнула Мусе:
– Беги за слесарями!
– Идут, идут! – пролепетала Муся, не добежав до станков.
– Ну, чего всполошилась? – прикрикнула на неё успевшая овладеть собой Тамара.
Вот изобрела на свою голову новый резец, – шутливо пожаловалась слесарям Тамара. – Ну ничего, справлюсь со своим детищем…
Станки через несколько минут заработали, и слесари, полюбовавшись на быстрый бег шпинделей, ушли, с уважением пожав изобретателю руку. Тамара приосанилась, высматривая между рядами станков, не идет ли кто к ней. Титов и Белочкин на совещании у начальника цеха, а вот предстоящей встречи с Симой Тамара явно трусила. Конечно, было бы куда лучше, если бы Кулакова, оставшаяся наладчиком за Варю, узнала о её авторстве уже из газеты: тогда пусть кричит и машет кулаками после драки.
Отлучившись на минутку, Тамара сбегала в пустующую конторку мастера позвонить в редакцию: вышла ли газета и когда её станут разносить по цехам?
– Вышла со статьей о вас и уже разнесли, – сказал Комовой знакомый корреспондент. – Готовьтесь теперь к встрече гостей. Скоро к вам из всех цехов пойдут. А я первый лечу с фотографом.
– Милости прошу, милости прошу! – пригласила обрадованная Тамара и с высоко поднятой головой важно прошествовала мимо Симы.
– Как справляешься с шестью станками, может помочь? – с притворной участливостью спросила она.
– Проваливай, не нуждаюсь, – отмахнулась Сима, сердито нахмурясь.
Тамара обиженно покачала головой, все время помня, что чьи-нибудь глаза в эту минуту могут следить за ними.
Сима пришла к Комовой несколько позднеё в сопровождении Коли Субботина, по лицу которого трудно было что-нибудь прочесть, а вот Сима вся пылала негодованием.
– Бессовестная ты, Тамарка, до чего бессовестная? Так гнусно воспользоваться Вариной простотой. Какой ты к черту рационализатор, если и станков-то как следует не знаешь. Нет, тут что-то не чисто!
Комова, приподняв брови, с рассеянной надменностью слушала её. Она ждала этой минуты и боялась, что, поступи Сима иначе, Тамара, чего доброго, могла и выдать себя, ну а криком – криком её не запугаешь! Пусть откричится, благо за шумом станков её никто не слышит. А вот оскорблять она себя не позволит!
– Тебе придется извиниться, Кулакова, – неподдельно вспыхнув, пригрозила Тамара. – Сходи в бриз, там тебе скажут, какого числа поступила от меня заявка и когда было произведено опробование в экспериментальном цехе. Не одна твоя Варенька работает! Я вынашивала эту мечту с давних пор, ни сил, ни здоровья не щадя. Спросите, повторяю, в бризе, у Титова, наконец спросите у народа. Во всех сменах знают!
– У народа мы спрашивать не будем, а спросим у тебя на бюро, как ты дошла до такой жизни… А Титов у нас новый человек, он тебя не знает, – отвечала ей Сима все с той же запальчивостью.
Но Тамара, быстро смекнув, что Сима не Варя, на деликатность рассчитывать не приходится, может прокричать, собрав любопытных, целый день, тут же изменила тактику.
– Дайте мне работать, дайте мне работать! – слезливо обратилась она к подходившему Ивану Титову, хватаясь руками за голову. – Иван Семенович, да что же это такое?!
– Пойдем, Коля, а то она истерику закатит, – брезгливо сказала Сима. – Пойдем, все равно на ворованном далеко не уедет!
– Ответишь мне, ответишь, есть свидетели – взвизгнула Тамара, решая вгорячах тут же бежать и жаловаться на Кулакову повсюду. Присутствие людей на агрегате – подошли, кроме Титова, Белочкин и инженер бриза – охладило пыл Тамары.
– Вы видите, что получается? – проговорила она уже с привычной улыбкой на губах, обращаясь к посетителям, впрочем больше уповая на поддержку инженера бриза, который ничего не знал о работе Ждановой. – Чего мне только приходится выслушивать!..
– Ну, это недоразумение не в счет, вы автор! – отвечал инженер. – Они и ко мне прибегали.
– Да?.. И что? – спросила сразу осипшим голосом Тамара. – Вы сказали им, что против фактов но но прешь, сказали? – продолжала она, и голос её приобрел прежнюю силу. – Против фактов не попрешь – вот факт, – заключила она. – Как же вы защищали права автора?
– Успокоитесь, товарищ Комова, права автора защищали факты, как вы сказали, и они ушли ни с чем.
– Однако они подозревали что-то, правда? – спросила, помолчав, Тамара. Но теперь волнение её было наигранным. – Нет, я не успокоюсь до тех пор, пока они не извинятся передо мной!..
Вечером Тамаре Комовой предоставили слово у микрофона заводского радиовещания. В редакции ей предложили почти готовый текст выступления, несколько измененные отрывки из сегодняшней статьи, которые оставалось ей зачитать.
«Я надумала… Я решила… Я выполнила»– без конца повторялось в выступлении. Все я да я.
Тамара поморщилась, вспомнив как проучили се за это на комсомольском собрании, и попросила разрешения написать текст заново.
– Скромнеё надо, товарищи, скромнеё, – несколько рисуясь, сказала она, понимая, что выигрывает таким заявлением в глазах сотрудников.
И все же тревожно ныло под ложечкой. Кто знает, может, пока она здесь рисуется своей скромностью, Кулакова настрочила на неё донос и вот-вот раздастся телефонный звонок и редактору предложат отложить её выступление. Тамара боязливо покосилась на мирно молчавший телефон: ведь он мог каждую минуту стать предвестником её крушения!.
Выпив из графина целый стакан шипучей воды, Тамара взяла новый лист бумаги. В какой-то мере обезопасить себя от наскоков Кулаковой – вот что требовалось сейчас. А доказать Сима все-таки ничего не сможет! Но нехорошо, когда за восходящим в известность именем тащится, пусть даже небольшая, тень. Пресечь её, в корне пресечь, пока не поздно, и главное – во всеуслышание!
«Я и моя подруга по работе, Варя Жданова, не раз задумывались о том, что мне удалось осуществить сегодня, а она, несомненно, сделает это завтра и, может быть лучше меня… – бойко писала Тамара, поздравляя себя с удачной находкой. Раздосадованные лица Кулаковой и Вари Ждановой возникали перед Тамарой как вещественные доказательства её правильного дипломатического хода. Пусть-ка попробуют теперь подсидеть её!..
Когда Тамара вышла из радиостудии, до свидания с Титовым оставалось еще полтора часа, можно было позволить себе не спеша пройтись по поселку. Все существо Тамары распирало буйное ликование. Вот она, лестница, снившаяся ей ночью: все выше и выше! Тамара посмотрела на здание заводоуправления, разыскивая среди множества окон четвертого этажа окна директорского кабинета. Там ей еще ни разу не приходилось бывать, но, вероятно, скоро придется!
– Эй, мастерица чужими руками жар загребать! – раздался вдруг за спиною Тамары ядовито-насмешливый голос Симы Кулаковой. – Отзвонила – и с колокольни долой?
Тамара не шелохнулась, не подала виду, что эти слова относятся к ней, хотя на душе у неё кипело.
– Да, мастерица! – все же не сдержавшись, прошипела она в лицо Симы и, заносчиво улыбаясь, добавила – Надо уметь чужими руками жар загребать… А вот ни ты, ни Варька Жданова не умеёте. Ведь не умеёте?
Глава 16
Когда Варя сошла с поезда в родном городе, стояла глубокая ночь. Февраль в последних числах брал свое, наметая сугробы снега. Варя попробовала бежать, но вскоре устала, без конца натыкаясь на снежные наносы и часто падая. Ей было жарко несмотря на то, что ноги промокли от набившегося в ботинки снега. Опасаясь простуды, Варя отдыхала понемногу, затем снова прибавляла шагу и все всматривалась, не мелькнет ли из-за какого-нибудь поворота знакомый, затененный зеленым абажуром свет в комнате матери. Дома кругом стояли, словно нахохлившись, под снежными шапками, и нигде ни одного огонька.
Дверь отпёрла тетя Даша и, должно быть, сразу поняв состояние Вари, поспешно пояснила:
– Марье Николаевне лучше, поправляется. Снимай– ка пальто, давай сумку. Да умойся с дороги.
Варя торопливо сбросила пальто и положила на подвернувшийся стул сумку. До чего же этот её приезд не походил ни на один из тех, когда мать сама встречала Варю у порога, целовала, то и дело отстраняя от себя, чтобы насмотреться! За стеной от Вари находилась мать, но соседка, словно отодвигая ту минуту, когда нужно будет пройти последние шаги до комнаты больной, выдумывала все новые и новые заботы: снять ботинки, причесаться.
– Ах, нет, тетя Даша, потом! – проговорила Варя, не слушая её и со все возрастающим волнением, страшась даже подумать, какой же она сейчас застанет мать, вышла из кухни.
– Варенька моя приехала! – услыхала Варя, голос матери, прежде чем увидела её в полураскрытой двери комнаты.
Марья Николаевна стояла, держась за косяк, до того на вид худая и слабая, что Варя бросилась поддержать её.
– Мама, мама! – воскликнула она, прильнув к её плечу.
Давно сдерживаемые слезы потекли по лицу Вари; она старалась плакать молча, не всхлипывать – и не могла. Исхудавшие, узенькие, совсем как у подростка, плечи матери были до того беспомощными и слабыми, что девушка впервые отчетливо подумала о том, что отныне не мать для неё, а она для матери должна быть защитой и опорой в жизни.
Как можно осторожнеё подняв мать на руки, Варя отнесла её в. комнату.
– Нет, какова, приехала дочь, а она её прячет от меня! – жаловалась на соседку прерывающимся голосом Марья Николаевна, усаженная Варен на постель. – Книжек не дает, сама мне на ночь сказки читает…
Вскоре мать заснула, утомленная болезнью и радостным свиданием с дочерью. Варя плотно прикрыла дверь её комнаты, на цыпочках вышла на кухню. Пока разогревался ужин, уже рассвело. Надев свои меховые тапочки, ждавшие её от приезда до приезда, Варя пошла по дому. В кабинете покойного отца оставалось все по-прежнему, кроме появившейся под портретом Ленина новой фотографии: отец на ней был снят в форме полковника. Вот точно таким – Варя помнила – они провожали его на фронт.
Затем Варя оглядела все шкафы с книгами, открывая каждый. С полок сыпались бумажки с цитатами, номерами страниц, исписанные мелким материнским почерком. Варя бережно клала их обратно.
В своей бывшей комнате Варя села на продавленный стул за письменный стол. Здесь она с подругой делала уроки, читала. Обои на стенах, рамы – все было в пометках, полных когда-то большого смысла для неё н значимости.
«Неужели я не сдам на «5» алгебру?»– прочитала Варя сделанную своей рукой пометку в ящике стола. «Сдала. Ура!»– стояло пониже.
«Да здравствует 10 дней каникулов!»– красовалась подружкина надпись на форточке.
«Невежда, – нравоучительно поправляла Варя, – не каникулов, а каникул». Тут же в шкатулке на полочке мать хранила её письма. Варя порылась и наугад вытащила одно. Это было то самое, которое заставило её покраснеть даже сейчас.
«Мама, пишу тебе, как старшей подруге, – взглянула Варя в заключительные строки. – Я, кажется, могу влюбиться в Леву Белочкина. А вдруг безответно? Тогда я уж больше не полюблю никого. Твоя несчастная дочь Варвара-мученица».
– Вот тебя-то мне и надо, – сказала вслух Варя и, разорвав письмо на мелкие клочки, выбросила в форточку.
…Как быстро идет время! Давно ли, после смерти отца, они жили тут вдвоем. Уныло, пусто было в их доме; чтобы не тратить лишнего топлива, перешли жить на кухню. Мать преподавала тогда на партийных курсах и работала в райкоме. Просыпаясь ночами, Варя часто видела, как мать, отодвинув книги, о чем-то думает, а слезы ползут по её щекам. Варя чувствовала сердцем, что в такие минуты замкнутую и сдержанную в своем горе мать беспокоить нельзя. Она старалась дышать ровнеё, будто спит. Мать успокаивалась и принималась снова за книги.
«Мы, коммунисты, – люди особого склада. Мы скроены из особого материала», – как-то, читая, произнесла она эту фразу вслух и, должно быть пораженная вдруг открывшимся ей смыслом давно известных слов, снова медленно, вдумчиво повторила: «Мы, коммунисты, – люди особого склада».
Варя засмотрелась на лицо матери – такое оно у нес было необычное. Она повернулась и скрипнула кроватью.
– Ты не спишь, Варенька? – окликнула мать и заговорила с ней об отце, словно с подругой, об их длившейся много лет любви, о поздней женитьбе: то каторга, то царская тюрьма. Сколько пережито, выстрадано! Но отца было трудно сломить, и эта стойкость, вероятно, передавалась и ей: Отец, Варя знала давно, пять лет отсидел в одиночке, в колодце-камере, в которой едва– едва лишь хватало вытянуть ноги. Мать поехала с ним на каторгу, затем на поселение и там выходила, вылечила его. На фотографиях тех лет лицо матери молодое, полное сил.
А сейчас она сидела на краешке кровати, маленькая вся, легкая, с поседевшими после гибели отца волосами, слабая и, казалось, беспомощная.
– Мама, мама, какая ты у меня хорошая! – только и могла сказать Варя.
Мать проснулась утром в хорошем настроении и несколько окрепшая. Варя успела поспать часа три и тоже не чувствовала усталости. В доме было как-то по– особенному светло и уютно после общежития. Цветы, заботливо пересаженные матерью в новые банки, зацветали на окнах, сад буйствовал со всей пробуждающейся весенней силой, напирая набухшими ветвями старых лип в окна, в дверь террасы.
Марья Николаевна сидела в кресле с закутанными в плед ногами, в серой байковой кофточке с отложным воротничком, умытая, причесанная. Седенький пучок волос, величиной с детский кулак, трогательно, по-старушечьи, торчал на затылке. Болезнь иссушила её, но не изменила. Все так же вспыхивали глаза при интересующем её разговоре, молодо звучал голос, тонкие руки с синими жилками споро и любовно перебирали книги, бережно листали страницы.
О Герцене Марья Николаевна могла говорить часами. Она, как очень дорогое, берегла тоненькую, пожелтевшую от времени книжку «Сорока-воровка», подаренную ей в дни далекой юности отцом Вари.
– Съезди как-нибудь на Воробьевы горы, – попросила мать, особенно оживившись. – Мы с твоим отцом любили бывать там в память о Герцене. Да, а с письмами Герцена ты не знакома? – говорила Марья Николаевна. – Ну-ка, подай мне ту синюю книжку! Советую почитать.
И мать, волнуясь, должно быть на память, потому что книжка подрагивала в её руках, читала посвящение Герцена сыну Саше:
«Ты, может, увидишь его… не останься на старом берегу… Лучше с революцией погибнуть, нежели спастись в богадельне реакции. Религия революции, великого общественного пересоздания – одна религия, которую я завещаю тебе. Она без рая, без вознаграждений, кроме собственного сознания, кроме совести…
Иди в свое время проповедывать её к нам, домой; там любили когда-то мой язык, и, может, вспомнят меня. Я благословляю тебя на этот путь во имя человеческого разума, личной свободы и братской любви. Твой отец».
Марья Николаевна закрыла книгу и, сняв очки, стада протирать глаза.
– Застилает и застилает, – сказала она виноватым тоном. – Пора очки менять.
«Старушка моя молодая, как я люблю тебя! – думала Варя, украдкой посматривая на мать. – Сумею ли я когда-нибудь быть такой, как она? Образованной, справедливой?»
Вошла тетя Даша и подала матери стакан теплого молока.
– А книжечки-то надо положить на место, не читать, – сказала она, забирая у матери Герцена,
Днем стали приходить знакомые проведать мать. Дарья Ивановна натянула на дверной звонок меховую рукавицу, чтобы не беспокоил больную, и всем отвечала неизменно:
– Живы, здоровы, поправляемся!
Мать заведовала отделом агитации и пропаганды в райкоме партии. Случалось, если её не заставали на работе, приезжие из колхозов прямо направлялись к дому в любой час дня и вечера. Распрягали лошадей, задавали корму. Тетя Даша ворчала, что у липы ободрали всю кору.
«Пожалуй, трудно будет маме в Москве на заводе», – думала Варя, приглядываясь к жизни матери и все еще не решаясь завести с ней разговор об этом.
Девять дней пролетели незаметно. Варя даже в городе ни разу не побывала, находясь все время неразлучно с матерью.
На улице за эти дни здесь стало совсем по-весеннему: падала капель из труб на посеревший ноздреватый снег, синел за станцией хвойный лес.
– Здоровье Марье Николаевне из столицы привезла, легкая рука у тебя, Варюша, – говорила повеселевшая тетя Даша.
– Мама, ты слышала, что говорит она? – спросила Варя, начиная долго откладываемый разговор. – Может, тебе вообще в пользу бы пожить несколько в Москве?
– Как, не работая? – удивилась мать. – Что значит несколько?
– Ну, год-другой… А работать, почему же, на заводе дело найдется для тебя, – обрадованная, что мать не отказывалась сразу, говорила Варя. – И знаешь, мама, зажили бы с тобой как!..
– Я все одна и одна, – заговорила мать. – До болезни не замечала, некогда было. А тут…
Голос у неё дрогнул. Варя внезапно, словно у неё подкосились ноги, опустилась на стул, не смея взглянуть на мать.
Черные большие грачи расхаживали в огороде по прошлогодним грядкам с таким независимым видом, будто знали, что в доме живет больной и некому вспугнуть их.
Варя представила, как мать вот так же сидела в одиночестве у окна, предаваясь тоскливым мыслям, и слезы выступили у неё на глазах.
– Рыжик мой! – оправившись, сказала мать и коснулась Вариных волос. – Значит, по рукам, как говорит твоя Сима?
– По рукам, мама, по рукам!
Лежа в эту ночь у тоненькой перегородки, разделяющей их кровати, Варя прислушивалась к дыханию матери, мечтая, как они устроятся в Москве.
На следующий день мать начала бродить по комнатам. Подобревшая тетя Даша отперла на крыльце почтовый ящик и вынула оттуда целый ворох газет.
– Не сразу только, Марья Николаевна, – говорила она, сортируя по числам газеты, и вдруг, ахнув, запричитала:
– Батюшки, Марья Николаевна, голубушка, гляньте-ка вы, да ведь это Варя наша в «Труде!»
Мать торопливо надевала очки не повинующимися ей руками.
– Дай сюда, – строго сказала она Дарье. – Напугала как! А и верно, похожа, – добавила она, рассматривая снимок. – Варя, да ты что надулась? Недовольна разве?
– Конечно, недовольна. Снимали всю бригаду, а посадили одну меня. Я не Комова небось! – отозвалась Варя.
Мать укоряюще покачала головой.
– Подождите-ка, да тут и статья есть на второй странице. Читай, Варя. Дарья Ивановна, послушай.
Варя читала довольная. «Вот что значит писатель, как правильно описал все наши треволнения! Ну, очерк девчатам понравится. Соскучилась я о вас, друзья мои!»
– Завтра тебе надо ехать, – первое, что сказала мать, когда Варя дочитала очерк. – Как же там без тебя, а если что не так?
– Борис Шаров обещал позвонить в случае чего, да и на Симу я надеюсь.
– Предположим, но… Да не возражай, пожалуйста? – прикрикнула мать.
Она взяла газету и стала перечитывать очерк. Тетя Даша встала и на цыпочках вышла из комнаты. Варя с волнением ждала. Ей уже начинало казаться, что в статье перехвалили их. и это не по душе придирчивой матери.
– Хорошая у тебя бригада, – сказала, дочитав, мать.
К шестичасовому утреннему поезду на другой день разбудила Варю мать. Вставать не хотелось: очень уж удобно на большом кожаном диване в кабинете отца. Все привычное кругом, милое сердцу. Ленин с вышитого портрета все так же, как в дни детства, смотрит, прищурившись, в своей неизменной кепочке и с красным бантом на пиджаке: вот-вот заговорит. Пряча лицо в подушку, Варя подумала, что будет очень скучать в общежитии, пока не приедет мать.
– Вставай, Варенька, да помоги мне снять портрет со стены, – попросила Марья Николаевна.
– Ленина?
– Ленина. Тебе от отца… дорогая память, – медленно проговорила мать.
Тропинка на станцию бежала в гору, и Марье Николаевне, прильнувшей к окну, мнилось, что Варя не идет, а как бы набирает высоту. Варя часто оглядывалась, пока не скрылась за поворотом, и разрумяненное лицо её сияло счастьем. Такого сюрприза она не ожидала. Ведь это был тот самый портрет, в надежной дубовой раме, – подарок отцу от ивановских рабочих.
«Мы завоюем право на него – всегда с нами в цехе у станков пусть будет он!» – думала Варя, поднимаясь все выше и выше в гору.
