Текст книги "Девушки"

Автор книги: Вера Щербакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

Было уже поздно. Трамваи в нескольких шагах от сквера шли почти пустые, и все меньше и меньше в доме напротив оставалось освещенных окон. Титов беспомощно оглянулся. Ему смутно представился недавний разговор с Лобовым о Тамаре, такой простой и короткий. Вот если бы сейчас неожиданно Виктор оказался рядом и помог бы ему оправдаться перед Варей! Впрочем, не оправдаться: ему не в чем оправдываться перед ней. Но все же…

«Что это со мной? – тут же одернул себя Иван и мысленно выругался. – Не Лобов, а ты сам заводил какие-то подозрительные отношения с Комовой, а теперь вот, как непутевый щенок, смотри в эти правдивые, строгие глаза, перед которыми тебе хотелось бы выглядеть самым лучшим человеком в мире!»

– Варя, прости меня… – начал было он, но Вара решительно остановила его. Она в одно мгновение поняла, как ему неприятно, а может, просто стыдно вспоминать о Комовой. И она молчаливо согласилась предать все забвению.

– Но я никогда не прощу себе одного, – снова заговорил Титов, решив все же до конца высказаться перед Варей, – да, не прощу. Не останавливай меня, милая, я должен сказать, как я проклинаю себя сейчас за то, что не прислал тебе ни одного письма с фронта, не постарался встретиться с тобой. А ты была одна, совсем беззащитная…

– Да от кого же мне было защищаться? – возразила с невольной улыбкой Варя.

– Да мало ли что могло с тобой случиться! – воскликнул он. – Вот мне и теперь боязно отпускать тебя одну.

– Почему одну? Проводи до дому.

– Ах, до дому! А там что? Нет, нет, Варенька, не смейся…

И Варе пришлось почти что успокаивать и уговаривать его, что с ней ничего не случится.

– Ну, а если?.. – Иван запнулся, но она догадалась: он хотел сказать: «А если разлюбишь..»

– Как, за одну ночь? – попробовала пошутить Варя, но, посмотрев в его страстно ожидающие ответа глаза, тронутая силой его чувства, сказала строго – Об этом никогда не спрашивай. Этого случиться не может!

Странно, за истекшие несколько часов Варя стала вдруг чувствовать себя старше его и очень спокойной за его любовь к ней. А он был в беспрестанной тревоге.

«Юноша мой сероглазый, как люблю тебя, милый! – мысленно говорила про себя Варя, прижимаясь к плечу Ивана. – И смуглые руки твои люблю. Они сильные и ловкие. Я видела в цехе: если уж они за что возьмутся, то все сумеют добротно сделать!»

Титов сорвал с серебристого «нашего тополя» – так сказал он – несколько листьев и попросил Варю сохранить их на память. Варя обещала. Она решила на одном из листьев написать год, число и час их встречи, чтобы потом, через год, через несколько лет, когда она осторожно возьмет этот листок в руки, вспомнить прошлое…

«Что-то будет тогда с нами, как сложится его и моя, наша, жизнь? – невольно задумывалась Варя. – Я верю: она будет счастливой!»

Глава 25

Переселившись в сентябре с дачи в город, Комова не могла нарадоваться. Комсомольская дача ни в какой мере не устраивала Тамару: то же общежитие, да еще болеё тесное, ну и бесконечное дежурство – по комнатам, по кухне. А главное – всегда у всех на виду: каждый шаг, каждое слово.

Но на комсомольской даче шла работа над проектом потока, и к тому же она получила слишком большую известность на заводе, да и не только на заводе: в «Комсомольской правде» писали о даче.

Нет, нельзя было, и Тамара не разрешала себе оторваться, быть в стороне от такого прославленного коллектива. Куда уж ни шло, два летних месяца можно потерпеть!

На даче Комова из кожи вон лезла, лишь бы завоевать расположение её обитателей, которые, увы, мало ценили Тамарины прошлые заслуги, а вот промахи помнили крепко. А случилось с ней вот что: Коля Субботин, на правах комсорга, спросил у неё как-то на собрании, поступила ли она куда-нибудь учиться? В списках техникума и вечерней школы её фамилии не значится. Как будто она должна учиться со всеми простыми грешными вместе! Собрание настороженно притихло, и все головы повернулись в сторону, где сидела Тамара по-прежнему с невозмутимой важностью.

– Я буду учиться в школе Героев Советского Союза! – негромко, но чеканно ответила она, не поднимаясь с места.

Гул удивления и зависти, как послышалось Тамаре, прошел по рядам. Эффект был полный.

– А справку из школы привезешь? – спросил Коля с какой-то странной улыбкой на лице.

– Привезу, привезу. За бумажкой дело не станет, только не мешало бы побольше иметь доверия к человеку, – спесиво проговорила она.

И тут вдруг раздался такой хохот, что Тамара несколько минут не знала, какой быть. Всего лучше посмеяться со всеми вместе, вот, мол, брякнула! Но смех был злой, не добродушный. Ее просто высмеивали; приходилось терпеть, раз сама напросилась.

Итак, впереди годы учебы: пять с лишним лет! Нужно было срочно поступать на вечерние курсы по подготовке в техникум. А жить когда: сходить в кино, в театр, когда встретиться с молодым человеком?

Тамара впадала в уныние, раздумывая о споем будущем, до того оно казалось ей суровым, лишенным привычных житейских радостей. Только единственное светлое пятно брезжило в этом мраке: диплом техника, спасительный документ, который даст ей несомненное право занимать, скажем, должность мастера! Без диплома нельзя быть ни от чего гарантированной.

Комова недавно, по протекции инженера Белочкина, с большим, правда, нажимом и с оговоркой, что ставят временно, на период отпусков, была назначена мастером на станках, на которых строился поток.

Это было и хорошо и плохо. Хорошо потому, что Тамара невольно становилась участницей большого дела в цехе, вернеё – целого события на заводе. Потоком непосредственно занимался сам директор, партком, и о нем знали в министерстве.

Впереди предстояли интервью с корреспондентами центральной прессы и даже премия, чем черт не шутит! Но что удручало Тамару, так это низкие заработки на потоке. Она крепилась, понимая, что это временно, однако в день зарплаты всегда была не в духе: жалкие гроши какие-то!

– Вот, денежный урон несу, – говорила Тамара где могла, показывая свою расчетную книжку. – Но я не материалистка, я человек идеи, – торжественно заключала она. – Если люди не оценят, то история зачтет мне это, обязательно зачтет!

Так говорила Тамара, а про себя думала, что больше она ни в чем не поступится на потоке, достаточно с неё и этих жертв.

А вот Титову было недостаточно! Тамара знала от верных ей людей, что он не раз требовал у начальника цеха другого мастера: «технически грамотного, а не эту администраторшу». Будто она плохо справлялась со своими обязанностями! И вот он, видимо, задумал выжить её иным путем, предложив работать в ночную смену.

– Недолго, товарищ Комова, мое вам слово. Поток на днях переводим в две смены. Затянули мы с этим решением, с осени до зимы…

– В ночную меня? – сорвалось у Тамары с чувством изумления и обиды.

Ей не терпелось добавить по привычке: «Меня, знатную стахановку, мастера? Да вы что!..»

Но перед нею стоял Иван Титов с бесстрастным, ничего не выражающим лицом, и она удержала гото^ вые сорваться с губ слова.

– Я не могу ночью, – тихо, но внятно сказала Тамара. – Не могу потому, что больна сердцем. Ночная работа мне противопоказана.

На лице Титова мелькнуло что-то похожеё на усмешку, но он тут же проговорил как будто извиняющимся тоном:

– Разговор идет о нескольких ночах, вы понимаете? – и отошел от неё, считая разговор оконченным.

«Ну нет, так ему это не пройдет!.. Тут не обошлось без Варькиных наветов», – сказала себе оскорбленная Тамара, открывая дверь к начальнику цеха.

– Что с вами, товарищ Комова, да вы отдышитесь сначала!

Лобов пододвинул ей кресло.

– Вот видите, сердце… Я не могу в ночную, – пробормотала Тамара, хватаясь рукой за левый бок. – Распорядитесь, Виктор Георгиевич, отменить приказ Титова.

– Да вы не волнуйтесь, Комова. Счет идет буквально по пальцам: пять, шесть, ночей, не болеё. Обстановка потока такова, что нужно! Титов вон редкую ночь спит всю, что ж поделаешь!.. – Лобов развел руками, усаживаясь в свое жесткое кресло и заглядывая в отложенные бумаги.

Тамаре пора было уходить, так ничего и не добившись.

– Хорошо. Пять ночей я могу, если, конечно, раньше не выйду из строя, – согласилась она поднимаясь.

«Дружки все да приятели, – злобно думала Тамара. – Нашла у кого справедливости искать! Эх, люди, люди!..»

Все пять ночей Титов навещал цех, и Тамара приписывала это на свой счет: «Проверяет, не сплю ли. Хочет захватить меня с поличным. Ну уж, дудки!»

На шестую ночь Комова вышла на работу с видом человека, превозмогающего боль. Сердобольные люди тотчас заметили это, а Муся Цветаева, не скупясь, поясняла, как вредно подруге работать в ночь.

– Идите в здравпункт, Тамара Владимировна, берите бюллетень, а мы тут и без вас справимся, – предложили Комовой наладчики.

Тамара вымученно, через силу, улыбалась им с гримасой боли на лице. Она раздумывала, как же поступить: уйти или не уйти? Тамару серьезно останавливало одно соображение: как быть со сдачей станков? Ночь была не простая, а с субботы под воскресенье, когда станки обычно принимает инспектор отдела главного механика. Ну, а за бюллетенем Тамара, ясно, не пойдет: хвала аллаху, она не какая-нибудь рядовая работница, ей обязаны на слово поверить!

Однако зря, зря она тогда уступила гордецу Титову и вышла в ночную смену!..

– К черту! – вслух выругалась Тамара, больше всего злая в эту минуту на себя, на свое трусливое поведение перед инженером.

Она сняла спецовку, вымыла под краном руки и, попрощавшись с одной лишь Мусей, широко раздувая ноздри надменно вздернутого носа, ушла из цеха, забыв в гневе сделать какие-либо распоряжения.

На улице мело, завывал декабрьский ветер, перекатывая снежные наносы по обледенелому асфальту. Стояла ночь над Москвой.

Тамара, добрым словом помянув судьбу, что она так хорошо устроена, пошла домой. Ванна, газ на кухне, теплая постель – все привычные удобства жизни ждали её там. И эта комната ей досталась не по наследству от папеньки, как некоторым, а она заработала её себе сама, своим трудом.

В понедельник, ничего не подозревая, Тамара Комова спустилась с лестницы в цех и остановилась у доски приказов, где было сейчас особенно многолюдно. Тамару заметили и тут же, как по команде, расступились, пропуская её к доске.

Тамара не сразу увидела приказ главного инженера завода о своем снятии с мастеров, но настороженная тишина за спиной вдруг больно кольнула её предчувствием непоправимой беды. Это длилось с секунду, но Тамаре показалось невероятно долго, пока она неповинующимися глазами вчитывалась в прыгающие строчки нежданного, как удар из-за угла, приказа. Ей даже не позвонили и ничего у неё не спросили, словно у какой-нибудь самой мелкой сошки, и она уже вот больше не мастер, а всего-навсего рядовая станочница.

– Идите, Тамара Владимировна, принимайте парочку шестишпиндельных, – насмешливо проговорила Сима Кулакова. – Чужое место занимала, хватит!

– Ну это мы еще посмотрим, какое чужое! – нашла в себе силы возразить Тамара и ушла из цеха: только бы не оставаться на глазах любопытных и совсем не сочувствующих ей рабочих!

– Нельзя к Виктору Георгиевичу, сейчас нельзя, – хмуро встретила Тамару всегда до этого приветливая секретарша, загораживая собою дверь.

– У него кто-то есть, он не один? – спросила Тамара не отступая.

– Он один, но… – отвечала, несколько замявшись, секретарша.

– Стыдитесь вы, бюрократическая крыса! – злым шепотом проговорила ей в лицо Тамара и, оттолкнув девушку, вошла в кабинет.

Лобов поднял на Комову недовольный взгляд и молча показал на кресло.

– Извините, – буркнула Тамара усаживаясь. – Меня уже не пускают к вам, вот как! – договорила она, смотря на Лобова будто прицеливающимся взглядом.

Лобов, вероятно позаимствовав у Титова выдержки (дружки ведь!), спокойно и терпеливо ждал, что Комова скажет ему.

Нет, ничего хорошего не сучило Тамаре её подчинение.

– Послушайте, я вас должна спросить, что за приказ вывешен? У меня просто не укладывается в сознании, – начала Тамара несколько повышенным тоном.

Но Лобов, вдруг вспыхнув так, что его по-мальчишески оттопыренные уши тоже покраснели, перебил Комову:

– Нет, вы послушайте! – сказал он, нажимая на каждое слово. – Я у вас спрашиваю… Как вы могли, как смели самовольно бросить работу и уйти домой спать, даже никому не поручив заменить себя? Двадцать два станка из сорока были оставлены рабочими почти не убранными: в стружке, в грязи, и инспектор опломбировал их. Неслыханный случай, товарищ Комова, целое происшествие на заводе! И какое позорное происшествие! – с горячностью говорил Лобов. – Три часа рабочего времени первой смены понадобилось сегодня, чтобы специальная комиссия приняла станки, сняла пломбы. Посчитайте-ка, во что обошлось это заводу? – спросил он. – В тысячи, в тысячи рублей, вот во что! И все это по вашей вине. Нет, вы еще легко отделались, вас судить бы надо!

– Судить меня? За что? – взвизгнула Тамара, вскакивая с места. – Разве можно судить человека за то, что он заболел, еле жив пришел на работу, ну и… не дотянул до конца смены? Нет у нас таких законов, чтобы судить! – кричала Тамара. – Нет! Я предупреждала вас, что больна сердцем. Звоните, сейчас же звоните или ступайте к главному инженеру, чтобы он отменил свой приказ, – стуча ребром ладони по столу, потребовала она, тяжело дыша и с ненавистью глядя в лицо Лобова.

– Что, что вы сказали? – спросил вдруг странно тихим голосом Лобов, обойдя стол и подступая к Комовой.

Она встретила его выпяченной грудью, хотя лицо её побледнело.

– Ничего. Не ругайте меня, – пробормотала Тамара, тяжело опускаясь в кресло.

Лобов принялся закуривать, чиркая спичку за спичкой своими длинными худыми пальцами под неотступным взглядом Тамары.

– Уходите в цех работать. Вы мне мешаете, – закурив, сказал Лобов.

Она не отвечала, что-то соображая про себя – сразу ссутулившаяся, постаревшая. У Лобова не повернулся язык снова предложить ей выйти.

«Сами мы её избаловали, вот и получаем награду», – подумал он.

Тамара, чутьем уловив перемену в настроении Лобова, подняла на него умоляющие глаза.

Идти в цех работать станочницей я не могу, я ведь мастером была… – проговорила она слезливым голосом. – Дайте мне, Виктор Георгиевич, отпуск, что ли, прошу вас, тем болеё, что скоро на курсах у меня зимние экзамены. Дайте отпуск дней на десять, я жаловаться пойду…

– Отпуск, жаловаться? Это не поможет, – возразил Лобов. – Придется отвечать за свои поступки.

У Тамары на мгновение вспыхнули злым блеском глаза и тут же потухли, словно в них дунули.

– Поступков никаких нет, – устало отвечала она. – Я пришла больная, а среди ночи почувствовала себя совсем плохо. Рабочие скажут, они видели, и они же настояли, чтобы я ушла. Вот как все на самом деле. Вы скажете, а где бюллетень? – спросила Тамара, несколько оживившись. – Я лечусь постоянно у одного врача и не захотела идти к другому. Да и чудовищно было подумать, чтобы мне, Комовой, не поверили! Какие основания на то? Было ли что-нибудь раньше подобное в моей работе? Никогда! – У Тамары звенел и срывался голос, но она забирала все выше и выше. – Вы знаете, как я тружусь не щадя своих сил… И за свой труд я поставлена в ряд с лучшими людьми завода. Свою работу я люблю и дорожу ею болеё всего на свете. Да, да! – Тамара повторила «люблю». – Она помнила, что все стахановки обычно так говорят с трибуны. – Судите сами, Виктор Георгиевич, каково мне пережить это… – Тамара вытащила платок и держала его наготове, но через минуту, словно раздумав плакать, договорила спокойно, с кривой усмешкой – Слишком грубо стал сводить со мной счеты главный инженер завода за критику на совещании у замминистра, вопиюще грубо! Никто не позволит ему ни за что ни про что шельмовать заслуженного человека! – докончила она и встала, выпрямившись, всем видом своим подчеркивая, что и. Побои виноват в этом.

Вечером Тамара лежала на диване в своей красиво обставленной комнате и чувствовала, что её лихорадит.

Весь день, когда она, получив у Лобова отпуск, бегала с жалобами по начальству, Тамара но падала духом, держалась «бодрячком», как сказала Муся, а вот сейчас, оставшись одна, еще воя под впечатлением поре житого, она явно трусила. Ни в ком Тамара но нашла ни поддержки, ни сочувствия. Все как будто жаждали её унижения. А директор завода, только что вернувшийся из отпуска (приказ о её переводе в станочницы был издан без него), не принял Тамару, ссылаясь на то, что он еще не в курсе дела. И все же Тамара но собиралась сдаваться, покориться без борьбы, уступить. Нет, и тысячу раз нет! Плохо, конечно, что в такой горький час у неё не оказалось друзей.

«А Лева-то? Преданный друг с того самого вечера, когда она впервые, незваная пришла к нему с чертежами. Он не совсем тактично тогда обошелся с нею. По что за счеты между своими людьми?! Лева извинился и крепко помог ей делом, а это главное. Ведь что там ни говори, а она ему и только ему обязана всем!»

Вот второй месяц они живут в одной квартире, но в разных комнатах. Правда, Тамара в надежде на лучшую партию не расписалась с ним и вообще не считала себя замужней, чем доставляла Леве немало огорчений. Он искренне привязан к ней и, кажется, любит.

Тамара встала с дивана и подошла к зеркалу; нужно было слегка принарядиться, прежде чем позвать Белочкина.

«От таких переживаний и в старуху недолго превратиться», – тоскливо подумала она, припудривая нос и решая как можно быстреё зарегистрировать свой брак в загсе. Только бы Белочкин заговорил об этом снова!

Лева пришел сам, без зова, по праву близкого человека, не постучавшись в дверь. В другое время Тамара сделала бы ему выговор, а сейчас она увидела в этом хороший знак.

Тамара с удовольствием и затаенной радостью посмотрела в его красивое, улыбающеёся ей лицо – первое дружественное лицо за целый день. Нервы не выдержали, слезы потекли по щекам, и Тамара начала громко, в голос всхлипывать. Она до такой степени не владела собой, что как ни силилась, не могла сдержаться, хотя все время помнила, что слезы дурнят её.

– Кисанька плачет? Вот новость! – воскликнул Белочкин, подходя к Тамаре. – Кто обидел мою кису?

Тамара, уткнувшись головой в его грудь, продолжала плакать. Белочкин гладил её по волосам и говорил привычные ласковые слова.

«А что как отшатнется он от меня, если расскажу все? Ведь не расписаны с ним?»– какую-то долю секунды колебалась Тамара, но ей хотелось, чтобы её приласкали и пожалели, слабую, уставшую кисаньку, что она пренебрегла этими соображениями.

– Левушка, милый, – начала Тамара, все еще всхлипывая, – в твое отсутствие меня приказом из мастеров в станочницы перевели…

– За что, кто смеёт, что за шутки? – всполошился Лева, пожалуй, больше, чем она в цехе у доски приказов.

Но тем разительнеё показалась Тамаре затем перемена в его настроении, когда он узнал от неё, как все произошло.

– Это в высшей степени легкомысленно с твоей стороны! – вырвалось у него.

– Но пойми: я заболела! – продолжала слабо оправдываться Тамара, уже сама не веря б силу своего довода. – Вся беда в том, что я не взяла больничного листа…

«Плохо мое дело, плохо, если даже Лева говорит так!» – про себя твердила она.

А Лева, посмотрев на неё, продолжал:

– Да ты и в самом деле неважно выглядишь, Тамара. Может, врача на дом позвать?

Тамара снова расплакалась, чувствуя себя всеми покинутой.

– А ты, я заметила, вначале сомневался, больна ли я…а еще друг! – говорила она сквозь слезы. – Эх, Левушка, Левушка, кто же меня пожалеёт теперь?..

– Извини, дорогая моя, извини… – тронутый её горем, просил Белочкин, стоя над Тамарой и поглаживая её волосы. – Ну, а это дело мы так не оставим. В конце концов ты не простая работница, тебя на заводе знают. Случай с тобой не простой, а из ряда вон выходящий… Не взяла бюллетень, так что же? – решительно заключил он. – В высшие инстанции необходимо писать и жаловаться. Я думаю, лучше всего по линии ЦК профсоюза. Ты туда еще никогда не обращалась ни с жалобой, ни с просьбой? спросил Белочкин Тамару. Вот и чудесненько! Там разберутся и мозги кое кому вправят. Мне почему то кажется, ты не сердись Тамара, что тут не обошлось без участия Титова.

Тамара благодарным взглядом следила за Белочкиным, и уверенность понемногу возвращалась к ней.

«Ревнует – значит любит», промелькнуло у неё в голове, и она потянулась обнять его.

…И вот письмо написано и послано.

Тамара прячет от Белочкина пузырьки из-под валерьяновых капель, к которым она пристрастилась в эти дни. Белочкин верит в хороший исход, потому, наверно, и нежен с ней. А вдруг нет? Не сразу, разумеётся, по он охладеёт к ней, простой работнице с загрубелыми руками. Иначе почему же Лева никогда не предложил ей бросить все, уйти с завода и пожить спокойно, просто женой инженера Белочкина, как живут тысячи других женщин? Она бы ни за что не согласилась, но он молчит, боится чего-то. И с завода никто не едет навестить её, даже Муся, а уж остается всего два дня до конца отпуска. Неужели все-таки придется пойти на станки, если почему-либо произойдет задержка с разбором её письма? Не пойти нельзя, еще обвинят, пожалуй, в прогуле; теперь всего можно ожидать.

На десятый день Комовой позвонили с завода от директора и попросили заехать. Тамара от волнения не сразу поняла, кто звонит и куда надо ехать.

– Я не совсем здорова, но приеду, – ответила она, обрадованная уже тем, что о пей вспомнили.

Тамара встала, прошлась по комнате, повторяя про себя давно обдуманный разговор с директором. Она выскажет ему все и решительно потребует реабилитации!

– Здравствуйте, Тамара Владимировна, садитесь, – встретил Комову директор, указывая рукой на стул. – Как же это у вас вышла такая неприятная история? Мне звонили и предложили разобраться.

– Неприятная? Что вы имеёте в виду, для кого неприятная? – спросила Тамара, в упор глядя на директора. Секретарша успела уже ей шепнуть, что все в порядке и пусть она не волнуется. – История эта неприятна как мне, так и вам, – добавила Комова. – Напрасно вы не приняли меня тогда, а предоставили мне возможность жаловаться в высшие органы. Там, очевидно, много дел и поважнеё…

Директор сделал было попытку перебить её, но Тамара настойчиво продолжала:

– Вы не нашли времени поговорить со мной, а сразу заочно подписали приказ. Приказ, который одним мановением вашей руки зачеркивал всю мою прошлую работу. Вы, директор, не нашли времени, а вот замминистра не однажды говорил со мной. У вас в подчинении несколько тысяч, а у замминистра… Вы представляете?.. И у него, однако, для Комовой время нашлось! А главный инженер потому издал такой, приказ, что хотел со мной разделаться за критику на коллегии министерства, на той самой коллегии, где министр назвал меня, вы не можете не помнить, «знаменем завода»! Так как же вы так легко и просто втаптываете это «знамя» в грязь? – Тамара передохнула секунду.

Директор молчал.

«Ага, – подумала она, – молчишь!»– и неторопливо, с чувством собственного достоинства высказала ему давно заготовленную фразочку:

– Вот вы не учли того, что вас, директоров, в Советском Союзе много, а я, Комова, вошла в историю нашего завода. Таких, как я, двести семьдесят в Союзе, и меня по портрету знают тысячи. Спрашивается, много таких, как я, Комовых?

Тамара победоносно с разгоревшимися щеками смотрела на директора.

– Конечно, если вы меня захотите смешать с грязью, то сможете, – продолжала она волнуясь, – так же, как министр, если захочет вас снять – снимет и коллектив его всегда поддержит. Вас на заводе, скажу вам прямо, народ не любит. А меня любит. Да, любит! – почти выкрикнула Тамара, вспомнив, как вахтер, узнав её по висевшему в проходной портрету, отдал ей однажды честь. – Но почему, почему вы подписали этот приказ? А если бы я взяла бюллетень, не подписали? Ведь это же простая формальность, товарищ директор. Комовой не доверяете? Раньше доверяли. Что же случилось? – требовательно спросила она, осуждающе и гневно воззрившись на директора.

– Мастером, Тамара Владимировна, вы работать не можете, вот в чем дело. Вы технически безграмотны, а за учебу взялись только что… – мягко сказал директор, начиная приходить в себя от шума, произведенного Комовой.

«И что она тут нагородила: история, портреты, двести семьдесят, а нас, директоров, много…»

– Так уж безграмотна? Впервые слышу! Я автор изобретения. Все хвалили, и вдруг!.. – воскликнула Тамара, прикрывая глаза ладонью. – Наветы, наветы, и ничего больше, – чуть слышно договорила она, испугавшись, что, кажется, переборщила с саморекламой.

Директор покашлял. «Пора кончать», – решил он. Испытывая отвращение к тому, что приходится говорить, директор начал своим обычным спокойным тоном:

– Товарищ Комова, а что, если мы вам предложим другую должность, не ниже этой, но без технического профиля? Диспетчером, например? Человек вы энергичный, вполне справитесь.

Тамара, помедлив, отняла руки от глаз. Она соображала, прикидывая на уме: диспетчером, в одну ли смену и каков оклад?

Директор догадался, отчего она молчит, и пояснил:

– Диспетчером на потоке. Работать только днем, ну и оклад… Сколько бы вас устроило?

– Бригадиром я зарабатывала много, сейчас на потоке, сами знаете, уже не то, – отвечала Тамара. – Но если рублей девятьсот, то я согласна.

От директора Комова прошла в буфет, где с аппетитом покушала, затем спустилась в цех с лицом, сияющим самодовольством. Ей хотелось похвалиться всем о своей только что одержанной победе; Тамара даже не предполагала, что в цехе уже все знали от Симы Кулаковой, которая случайно слышала телефонный разговор директора с Никитой Степановичем.

– А, стахановка, вошедшая в историю! Осчастливьте нас своим присутствием, – с почтительной издевочкой встретила её Сима. – Вас, помазанников славы, двести семьдесят, а нас тьма-тьмущая вместе с директорами заводов…

– Ты… вот что, брось! Над этим но шутят, – сразу побледнев, строго прикрикнула на Кулакову Тамара. Было мгновение когда она едва сдерживалась, чтобы не броситься на Симу с кулаками.

– Какие шуточки, мы все трепещем! – отвечала Сима, но Комова, овладев собой, снисходительно улыбаясь, отправилась дальше в свой триумфальный поход по цеху.

Она не оглянулась, даже виду не подала, что слыхала, как сзади неё сказал кто-то:

– Нашей Комовой все нипочем, как с гуся вода! Опять в начальники вылезла!

И следом ядовитый голос Симы:

– Неужели такая до коммунизма доживет, короста поганая, приспособленец!