Текст книги "Девушки"
Автор книги: Вера Щербакова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)
Глава 8
Коля Субботин, правдивый и прямой по натуре, мало заботился о том, что теперь, после собрания, будут думать и говорить о нем комсомольцы. Он не скрывал также и своего разрыва с Тамарой. Многие приписывали это собранию, и лишь Анатолий Волков, на правах друга, знал истинную причину. И хотя он догадывался давно, что Тамара предпочитает другого, и радовался этому, сейчас он не мог простить ей такого поступка.
Толя перестал разговаривать с девушкой, а при встречах до того презрительно смотрел на неё, что Комова стала избегать его.
С Субботиным Тамара встречалась в цехе каждый день, но его словно подменили. Он разговаривал с нею, как со всеми, и даже улыбался при этом, однако когда Тамара пробовала было завести разговор о своем раскаянии, он спокойно попросил сдавать станки.
«Кажется, конец…»– подумала Тамара и весь этот вечер с Белочкиным была не в настроении. Ей все вспоминалось объяснение с Колей, его неподдельная радость в глазах и голосе. Он любил её… А Белочкин?..
«Ох, ох, не променяла ли я синицу на воробья?..»
Но теперь было уже поздно, да и не в характере Тамары Комовой долго терзать себя сомнениями.
– Левушка. – спросила Тамара, чтобы утешить себя, – ты каких предпочитаешь девушек: блондинок или брюнеток?
Белочкин, самодовольно взглянул на волосы Тамары, не преминул ответить:
– Шатеночек, кисанька, только шатеночек!
Связав себя словом изменить отношение к Тамаре, Субботин не мог не выполнить его. Да, собственно, ему и не составляло большого труда держать слово. Он многое прощал Тамаре, временами был, может быть, излишне уступчив и мягок. Она привыкла к этому, считая, что ей все можно. Но смеяться над его чувствами, как смылась Тамара в тот вечер… И за что? Этого он не мог простить ей.
«Мелкая, злая душа у неё», – гневно думал Коля, убедившись, что ошибался в Тамаре. Это мучило его, выводило из равновесия. Жаль было тех идеалов любви и верности, девизом которых служили для него слова Николая Гавриловича Чернышевского:
«Я хочу любить только одну во всю свою жизнь, я хочу, чтобы мое сердце не только после брака, но и раньше брака не принадлежало никому, кроме той, которая будет моей женой… Пусть у меня будет одна любовь. Второй любви я не хочу».
Как же теперь примирить ему, Коле Субботину, свою ошибку с этим девизом? «Или уже в девятнадцать лет отказаться от новой попытки полюбить другую девушку?» – задумывался Коля, чувствуя себя в разладе с самим собою. До чего же маленьким, неудачливым и никчемным человеком он казался себе в эти дни!..
«Стал подражать великому человеку да заблудился в трех соснах. Он не ошибся в своем выборе, подруга была по плечу ему, а я носом в грязь… – с горечью думал Коля. – Хороша единственная на всю жизнь!»
Но отказаться от своих идеалов Коля не мог. Жить бездумно, как трава растет, – это он считал недостойным человека!
Приходил Толя Волков: здоровый, красивый, кудрявый, словно девушка. Они запирались в комнате отца, если тот работал в вечернюю смену, от любопытной Фроси и начинали свои бесконечные разговоры.
Толя, уступая первенство товарищу во всем, кроме физической силы, не разделял его строгих взглядов на любовь: он сам часто увлекался, быстро разочаровывался. Постоянство он считал уделом избранных, чем немало сердил Субботина.
– Тогда зачем же тебе даны ум, воля? Совершенствуй себя, стремись быть избранным. Только ни в каких избранных я не верю. Их просто выдумали голубчики вроде тебя, – едко говорил Коля, и рыжий хохолок волос на его голове угрожающе смешно топорщился.
– Не подеритесь, индюки! – вероятно подслушивая у двери, кричала им Фрося, заливисто хохоча. – Вам двоим уже сорок, а все про любовь толкуете, – продолжала она, предусмотрительно отойдя на середину комнаты.
– Ефросинья, перестань! – с угрозой в голосе взывал из-за двери брат, раздосадованный глупыми замечаниями сестренки.
– Толя, выходи, а то он тебя заговорит, – минут через пять снова начинала свою «атаку» Фрося и, осмелев, стучала при этом в дверь. – Выходи, давай поборемся – кто кого… Сегодня я тебя одолею.
– Не Толя, а я сам сейчас выйду. Слышишь? Он-го стесняется тебе сдачи дать, а я сдам, будь спокойна!
– А вот и не сдашь! – с веселым вызовом в голосе возражала Фрося. – Ты не можешь обижать женский пол.
– Видал, женский пол? – прошептал Коля прыскающему со смеху в кулак Волкову. – Ах, бесенок рыжий, не даст поговорить!.. Ефросинья, – позвал он, открывая дверь в столовую, – интересной книги теперь не жди от меня, не получишь. Дай слово, что ты сейчас же уйдешь куда-нибудь и не станешь подслушивать?
– Подожди, Коля, не отсылай её, я ухожу, – проговорил, вставая с дивана Волков, давно тяготившийся этим разговором с другом.
«Было бы о ком рассуждать… о Тамарке Комовой!» – думал он про себя, не поняв на сей раз Колю.
«Вот она, дружба-то!.. Неужели не нашел ничего сказать?» – думал Коля, отпирая Волкову дверь. Он чувствовал себя глубоко обиженным таким поспешным уходом Толи.
Фрося в недоумении смотрела на закадычных друзей, всего несколько минут назад так оживленно разговаривавших.
«Что случилось, какая кошка пробежала между ними?»– недоумевала она, собираясь спросить об этом брата.
Но Коля, пресекая всякую попытку заговорить, хмуро взглянул на неё.
Поздно вечером, сидя над раскрытым учебником и с трудом вникая в то, что читает, Коля вдруг беспокойно оглянулся; вопрошающим взглядом из-под нависших бровей отец в упор, поверх очков, смотрел на него.
– Может, поговорим? – негромко спросил он и передвинулся со стулом к сыну. – Что ты все вздыхаешь? Задача, что ли, трудная попалась, не решишь никак?
Коля растерянно промолчал. Отец, очевидно, хитрил, говоря о задаче. Он или все знал уже (ведь в одном цехе работают), или догадывался о неприятностях сына,
– Не в задаче, папа, дело… А вот выговор я получил. Небось слыхал? – собравшись с силами, высказал Коля.
– Выговор? Какой, за что? – испуганно воскликнул отец. – Почему скрывал от меня?
– Выговор, строгий… За плохой прием станков от сменщика. Так записали. Однако я ничего от тебя не скрывал, думал, ты знаешь, – пробормотал Коля,
Пожалуй, не было удара больнеё, чем наносил он этим своим проступком старому мастеру, гордому своей без пятнышка чистой славой рабочего человека. А Коля и не подумал об отце в эти дни, даже строгий выговор мало взволновал его: с кем не случается! Забыл, не задумался, как отнесется к такой «случайности» отец.
– Папа, даю тебе слово – это первый и последний! Ты меня знаешь…
Алексей Иванович сердито взглянул на сына и вдруг опустил глаза, увидев сгорбленную понуро фигуру Коли. Гнев и жалость боролись в его душе. Он сделал над собой усилие, чтобы не накричать на сына, представив на минуту, что уже пришлось пережить Николаю.
– Матери-то не говорил про выговор? – спросил Алексей Иванович, приподнимая за подбородок лицо, сына. – Не говори, не тревожь её…
– Нет, папа, не говорил, – отвечал Николай, тронутый его непривычной лаской. – Нескладно тут получилось у меня, – добавил он, расхрабрясь было обо веёт рассказать отцу, в том числе и о Тамаре Комовой.
Но отец, словно устыдившись своей скупой ласки, не дослушав сына, посмотрел на часы и отослал его спать.
– Разболтался я с тобой, – ворчливо заметил он.
«Нет, с нашим отцом по душам не поговоришь, да еще на такую тему, – не одобряя и не осуждая отца, думал Коля. – Таков уж он человек».
На следующий день, в выходной, несколько колеблясь, удобно ли это, Коля пошел на квартиру к парторгу. Разговор предстоял не служебный и не совсем обычный, так что, поразмыслив, Коля решил, что можно.
– Снимай пальто и проходи, – сказал Никита Степанович поздоровавшись с Субботиным так приветливо и просто, словно эта встреча была давно обусловлена я он ждал его.
Коля на мгновение даже смешался.
– Я сейчас, – извинился Никита Степанович, введя Николая в комнату, которая служила хозяину и спальней и кабинетом. Здесь была односпальная кровать под ватным одеялом, полка с книгами и большой письменный стол с разложенными на нем раскрытыми томиками Ленина. Никита Степанович должно быть работал сегодня. Приглушенные голоса доносились сюда из соседней комнаты. Коля огляделся и увидел напротив в зеркале свое худое веснушчатое лицо с оттопыренными ушами. До чего же некрасив! Впору было встать и, не попрощавшись, ничего не объяснив, уйти от Лукьянова: с такой внешностью невозможно даже говорить о любви.
– Садись, садись, – сказал, входя, Никита Степанович, сам усаживаясь в кресле. – Вовремя пришел. Я на той неделе еще после собрания намеревался поговорить с тобой. Да садись, и так под потолок вытянулся!
Коля в нерешительности сел.
– Говорите, я слушаю, Никита Степанович…
– Э, нет, так не пойдет! Ведь ты шел за чем-то, рассказывай, – улыбнулся Лукьянов, подвигая папиросы к гостю. – Не куришь разве?
– Курю, когда расстроен.
– Ну, так бери. Ко времени… – добавил он, взглянув на взволнованное Колино лицо.
С минуту они молча курили, будто два товарища. Никита Степанович откровенно, не скрывая, рассматривал Колю, догадываясь, с каким разговором он пришел к нему. Парторгу была понятна его юношеская взволнованность– вся наружу, – его смущение перед ним. Глядя на Колю, на его высокий, чистый лоб, на слегка запавшие, сейчас усталые глаза, смотревшие чуть строго, суховато, но прямо и открыто, Лукьянов вспоминал свои встречи с ним в цехе, разговоры, его редкие, но всегда очень дельные и всегда кстати выступления на комсомольских собраниях. Несомненно, это самобытный, думающий, хотя еще и не выросший, не сформировавшийся человек. Никита Степанович не мог по человеческой слабости не питать к нему симпатии.
– Ну так что же, Коля, поговорим? – сказал он, снимая одной рукой окурок о пепельницу, а другой слегка касаясь Колиного плеча. – Разговор о Тамаре Комовой? – прямо спросил Лукьянов, предпочитая с людьми правдивого характера откровенный разговор «начистоту».
– Да, о ней, – мужественно ответил Коля, но тут же, слегка заикаясь, что с ним случалось в минуты большого волнения, поправил себя – Впрочем, больше, чем о ней… Для меня сейчас важно, ну в принципе, что ли… решить, любил у или не любил…
Коля с трудом выговорил слово «любил», и Никита Степанович заметил это. Он на некоторое время опустил глаза, подумав, что эта беседа надолго, может быть на всю жизнь, запомнится Коле. Когда он снова взглянул на Субботина, тот с выражением решимости на лице, будто ему собирались возражать, говорил о своем преклонении перед Чернышевским.
Лукьянову все больше и больше нравился этот юноша.
Выдержку из дневника Чернышевского о единственной, на всю жизнь любви Коля привел на память, сказал поспешно, тихим голосом. Никита Степанович потянулся за папиросой, неожиданно почувствовав волнение.
– Вы понимаете, меня тревожит мысль о том, настоящей ли была моя любовь к Тамаре? – как всегда хватаясь в смущении за очки и начиная протирать их, говорил Коля. – Если настоящая – значит, я со своим девизом не справился… А может, раз я ошибся в человеке, значит, это не любовь? Просто не признавать её, и все! Можно так, как по-вашему? – спрашивал Коля, краснея до корней волос.
– Можно. Я считаю, можно, – ответил парторг, думая о том, как много наивного и смешного в этом подражательстве, что, конечно, извинительно в девятнадцать лет, но не менеё того – прекрасного? «Любить одну на всю жизнь… Ах, жалко, что жена не слышит нашего разговора!»– Но любил ли ты Комову? – продолжал Лукьянов. – Ты просто сочинил свою любовь по Чернышевскому…
– Я все надеялся, Никита Степанович, ну, как бы вам сказать… Ну, перевоспитать её, что ли… Книги ей носил, рассказывал о прочитанном. Ведь с ней, честно говоря, скучно бывало… – проговорил Коля и тут же добавил – А Толя Волков всегда был настроен против Тамары.
– А как к ней ты сейчас относишься? – спросил Никита Степанович, внимательно глядя на Колю.
Коля снова густо покраснел и схватился за очки, колеблясь какую-то долю секунды: говорить или не говорить Никите Степановичу о Белочкине?
– Я, что ж я… Теперь все равно, как бы я к ней ни относился. Для неё все равно, – поправился Коля. – Она предпочла Белочкина.
Коля замолчал. Молчал и Никита Степанович. Он ждал: ведь Коля еще не ответил на его вопрос.
Шел пятый час зимнего дня, в комнате становилось сумрачно, на стене и на полу у окна лежали светлые полосы от соседнего дома-общежития, где давно уже горели огни. Никита Степанович зажег настольную лампу под зеленым абажуром.
– Хорошо это или плохо, – заговорил через минуту Коля, и лицо его при этом изменилось – стало строгим, гордым, – но соперничать с Белочкиным я не буду, если бы даже я и очень любил её. Не буду, я слово себе дал! Вот и все, Никита Степанович, – торопливо закончил Субботин, чтобы не сказать вгорячах лишнего о Белочкине.
– Так, понятно… – отозвался Лукьянов закуривая. – Слово свое, верю, сдержишь, и не потому, что самолюбие задето, нет; причина глубже. – Он взглянул на Колю и, помедлив, договорил – Тамара не отвечает твоей душе, ошибся ты в ней…
– Да, выходит, ошибся, – тихо подтвердил Коля и тут же наивно и грубовато (так вышло от волнения), как равный равного, спросил Никиту Степановича – А вы не ошиблись в своей жене, любите её?
– Люблю, ной друг, люблю, – отвечал Никита Степанович с чувством.
Коля поднялся, лицо его горело, но на душе бы го спокойно и ясно. Ему не хотелось больше ни говорить, ни думать о Тамаре, и он шагнул к книжной полке, которая давно уже привлекала его внимание.
– Все ваши Никита Степанович? А Чернышевского сколько!.. Полное собрание сочинений?
– Да. полное.
– У меня тоже есть кое-что, но не все. В библиотеке беру.
Коля осторожно снял с полки один из томов Чернышевского и стал листать его, отвечая на вопросы Никиты Степановича, что он читал и понравилось ли ему. Так они проговорили несколько минут, очень довольные друг другом. Никите Степановичу захотелось подарить что-нибудь Коле на память, и он стал рыться в ящиках стола.
Субботин, стоя посреди комнаты, снова встретился глазами со своим изображением в зеркале, как полтора часа назад. Тот же лопоухий парень глядел на него из зеркала. Но Коля посмотрел на себя с привычным хладнокровием: да, некрасивый, и все же лучше быть некрасивым, чем такой пустышкой, как франт Белочкин.
Никита Степанович, думая, что угодил подарком, подал Коле настольный, в красках и рамке, портрет молодого Чернышевского, сидевшего на бревне среди своих учеников в Саратове.
– Это мне? И вам не жалко такую прелесть? – воскликнул Коля, растерянно взяв в руки портрет и вдруг, совсем по-ребячьи, на мгновение прижимая его к груди, к перелицованному, очевидно материнскими руками, серенькому пиджаку и сбившемуся галстуку.
– Оттого и даю, что для тебя не жалко, – проговорил, смеясь, Никита Степанович.
Глава 9
И вот этот день наступил. Старшин мастер вручил Варе наряд бригадира. Она взяла его, стараясь не волноваться: нужно же было держать себя в руках!
Инструментальный ящик, инструменты – все было новенькое. Да и цех после воскресника выглядел обновленным. Только погода немного хмурилась: оттаяло вдруг, и хлопья мокрого снега залепили все окна.
Ощущение неудобства, стеснения должно быть шло еще от новой спецовки-халата темно-зеленого цвета, сшитого Симой: с многочисленными карманами на пуговицах, с широким поясом. Сколько поспорили из-за этого халата! Сима скроила в спине косую сажень и приготовила на подплечники целый килограмм ваты…
Вся бригада была в сборе за полчаса до начала работы. Варя, как обещал Лукьянов, получила новые станки. Она первая качала на них работать: вторая и третья смены придут уже на «обжитой» агрегат.
Лизочка взяла пару станков ближе к окну, за ней Сима и потом Ирина. Не волновалась одна только Сима, беззаботно зевая во весь рот.
– Закрой рот, слышишь! – вскипела Лизочка, а Ирина только покачала головой.
Но в Симу словно бес какой вселился и дергал челюсти за ниточку. Куда ни обернешься, везде Симин зевающий рот!
– Да пойми ты, ворона, – сказала Варя, – это же первый день. Он запомнится на всю жизнь!..
Все рассмеялись, и напряжение исчезло. Подошли Никита Степанович с Шаровым и поздравили их с рождением бригады.
– На многие лета, – сказал полушутя Лукьянов, -
Что ж, товарищ бригадир, приступай к наладке, чтобы в восемь быть на полном ходу.
– Да, да, – сказала Варя. – Сейчас поставим пробные кольца. Пускайте станки, девушки!
Брызнула первая эмульсия, завертелись шпиндели; супорты плавно, но быстро подкрались к поковкам. Если закрыть глаза и отвлечься от мысли, что она, Варя, бригадир, можно подумать, что по-прежнему работает в Тамариной бригаде: все те же станки, шестишпиндельные полуавтоматы, все та же наладка, которую она хорошо освоила еще давно.
"Так чего же я робею?» – успокаивала себя Варя, стыдясь перед Никитой Степановичем своих дрожащих рук.
Первые кольца, как им и полагалось быть после монтеров-наладчиков, получились далеко не по размерам, Варе мучительно хотелось, чтобы Лукьянов с Борисом отошли на время, пока она налаживает. Под их взглядами у неё деревенели кончики пальцев, она теряла уверенность в себе. То ей казалось, что торцовый резец она выдвинула слишком вперед и он вот-вот упрется в кольцо и вырвет его из кулачков, то супорты врежутся со всего хода в кольца, и, зажатые будто в тиски, шпинделя переносятся набок, то от лишней нагрузки сгорят все резцы и станут похожими на выкрошившиеся зубы.
Никита Степанович с Шаровым все не уходили: ждали результата. Наладив поочередно все шесть станков и запустив их, Варя отошла к тележкам, которые предстояло заполнить кольцами.
Лизочка подала ей первое кольцо. У Вари хватило выдержки обтереть его тряпкой и потом уже не спеша надеть на аппарат. Теперь она смотрела на стрелку, но от волнения ничего не могла понять.
– Ладно! – сказал за спиной густой голос Лукьянова. – По диаметру только немного туговато, расширь.
На остальных четырех станках кольца были почти в размерах. Это сразу придало Варе уверенность, и она даже пожалела, когда парторг с Борисом ушли.
Тамарины станки находились несколько в стороне. Варю по привычке так и тянуло взглянуть, что там делается. Между девушками третьего дня произошел странный разговор, неприятный осадок от которого все еще жил в Вариной душе.
– Значит, поздравить? – спросила Тамара, застав Варю в кладовой, когда та отбирала себе инструменты.
– Если хочешь – да! – отозвалась Варя, удивленная, что Тамара так спокойно восприняла её назначение бригадиром. – Сядь, – предложила она ей, освобождая место на ящике
Тамара, не слушая её, смотрела ка Варю с высоты своего роста прищуренными, злыми глазами.
– Ну чего ж ты? – спросила Варя. – Сама же гнала меня из своей бригады, а теперь…
– Злопамятная ты, Варька, – проговорила Тамара. – Подвинься-ка.
Они сидели несколько минут молча, и Варю начало тяготить это молчание. «Какое хорошеё было настроение, когда отбирала инструменты, а она взяла и все испортила. Хоть в другой цех беги от неё».
– Варя, а как бы ты отнеслась вот к такой идеё, послушай и постарайся понять, – начала Тамара примирительно. – Я не за себя хлопочу, поверь мне! К моим станкам, например, присоединить те, что дают тебе. Вот это бригада! Тут есть где развернуться. И как только перевыполним задание, я немедленно пишу о тебе статью в нашу многотиражку. Да что там в нашу, я в центральную напишу. Хочешь, поклянусь?
– Статья ни к чему, – сухо возразила Варя, – Мне от тебя похвалы не нужно.
Сегодня Тамара подошла к Варе как ни в чем не бывало и, заглядывая в наряд, спросила:
– Сколько думаешь дать? Может, соревноваться со мной будешь, или не решишься?
– Почему но решусь? Вот привыкну немного, тогда…
Тамару позвали к станкам, и она ушла.
Шел двенадцатый час дня: подсобный рабочий уже не раз отвозил от станков Вари кольца, и всякий раз контролер Анна Федоровна проверяла их вне очереди.
– Видала, как люблю тебя? – говорила она.
Но Варя знала, почему она это делает, – просто еще не доверяет ей, новому наладчику: вдруг браку много наточит, придется тогда станки остановить. И хотя станочницы проверяют каждое пятое-шестое кольцо, все равно сердце замирало всякий раз, когда Анна Федоровна своими проворными руками разбирала привезенную партию.
Тревожилась Варя за Ирину. Опыт работы у неё был небольшой, и как она ни старалась, а все равно было заметно, что отстает от Симы и Лизочки. То опоздает снять ютовое кольцо, пока шпиндель вертится, то долго разглядывает поковку, не решаясь её надеть: а вдруг слишком закалена или заусенцы велики?
«Ничего, научится, – думала Варя, стараясь незаметно, чтобы не обидеть, помочь ей. – С характером ведь женщина».
Ирина сказала просто, по-детски выпячивая губы:
– Стою вот у станков и вся трепещу, как бы не ошибиться в чем, не подвести нашу бригаду. Такого со мной никогда не бывало…
– Очень хорошо, – обрадовалась Варя и перестала беспокоиться за Ирину.
Обедать пошли всей бригадой. Контролер Анна Фёдоровна нагнала их у фабрики-кухни, осведомилась, как настроение.
– А с тебя, Варюха, магарыч причитается. Разве не знаешь? – пошутила она.
За столом Анна Федоровна веселила всех, то и дело подмигивая Варе.
– Следи, как едят, так и работать будут. В старину верили в это.
Лизочка любила покушать не спеша. Приятно было смотреть, как она держала в своих маленьких руках вилку с ножом и умело орудовала ими. Сима ела торопливо, не разбирая, что перед нею. Отобедав, начала перекрикиваться со своими многочисленными знакомыми.
– Эй, Дуня, здравствуй! Как живешь? А я лучше всех.
Ирина морщилась и закрывала уши ладонями. Вдруг Сима закричала еще громче, свернув газету рупором.
– Внимание, внимание! Среди нас обнаружен человек, обогнавший время! Кто не знает стахановку цеха мелких серий Машу Сухову? Можете полюбоваться: вон она уписывает вторую порцию киселя.
– Озорная ты, Сима! – крикнула Маша. – С аппетита меня сбила, вот теперь не доем.
Варя с затаенным волнением посмотрела на девушку. Она читала о ней в газете, слыхала её выступление по радио, но в лицо не знала.
– Сима, познакомь меня с Машей, – попросила Варя, – Но не здесь, пожалуйста, а где-нибудь в болеё подходящей обстановке.
– Нежности какие – знакомить! Я со всеми сама знакомлюсь.
На обратном пути в завод Варя шла позади своей бригады, распевающей песни, а Маша Сухова не выходила у неё из головы.
«Вот так бы работать! Триста процентов выполнения плана. Вся бригада как на подбор, а учениками к ней пришли. Обучила всех, вытянула, активистами сделала".
Прибавив шагу, Варя догнала девушек.
После обеда стали сдавать резцы. Варя, еще работая в бригаде Тамары, привыкла менять их, не допуская до полного износа, – так легче было потом по кольцу, которое еще сохраняло размеры, установить другой резец. Это экономило время и предохраняло от брака. Сейчас она потребовала от станочниц, чтобы они следили за резцами и тут же звали её, если она не успеёт где посмотреть. Варе хотелось установить правильные взаимоотношения с первого дня.
Ирина не доглядела такой момент, и два резца у неё сгорели вчистую. По её расстроенному лицу Варя заключила, что нужно обойтись без выговора – просто еще Ирина на станках новичок.
– Ничего, Ирочка, у кого не случается, – успокоила её Варя.
К концу смены выяснилось, что план бригада выполнила, но с заданием, которое всегда бывает выше плана, еще не справилась. Девушки загрустили, особенно Сима. Ей казалось, что как только она уйдет от Тамары, то сразу сможет делать чудеса.
– А чудеса-то в решете остались! – насмешливо заметила Варя. – Ну что носы повесили? Без труда, на даровщинку ничего не дается. Вот что, дорогие мои, – продолжала она, – будем учиться! Очень кстати техучёбу на комсомольском собрании поручили мне. Скоро и начнем.
В кружке числилось двадцать человек, все знакомые. С каждым в отдельности Варе не раз приходилось раз-
говаривать. «Так чего же стесняться их, когда они соберутся все вместе?»– раздумывала Варя.
Приняв по первому разделу техучебы зачеты, Варя организовала поездку кружковцев в Политехнический музей на лекции передовиков производства. Было о чем задуматься!
Варя замечала, что после таких поездок беззаботная Сима ворчала, если ей приходилось налаживать станки.
– Ну вот, все работают, а мы прохлаждаемся!
– Подай ключ с того станка, – приказывала Варя, – да помолчи.
Сима со всех ног бежала за ключом. По вечерам, однако, Сима по-прежнему не училась, да и, несмотря на уговоры всей бригады, продолжала курить.
– Вот влюблюсь, тогда брошу, – неизменно говорила она. – А насчет учебы, что ж, – значит, не пришло еще мое время…
– Проходит твое время, – возражала Лизочка. – Поступай к нам в вечернюю школу, помогу заниматься.
Ирину Варя не торопила с учебой. Юрка никак не мог привыкнуть к детскому саду и с матерью стал дерзок, непослушен.
Однажды Ирина пришла в цех с заплаканными глазами: в воскресенье пропал Юрка. Пришлось позвонить в милицию. Ирина работала целый день вяло, не успевала снимать кольца, редко проверяла их на приборе. Варя глаз с неё не спускала и в каждую свободную минуту работала на втором станке.
– Может, уйдешь домой? – спросила она её.
Ирина отказалась.
Этот день был словно без конца: тянулся и тянулся. Варя, вспоминая потом, ругала себя, почему она не отправила все же Ирину домой.
…Жалобный крик станка повис над цехом. Варя подбежала и, отстранив Ирину, выключила мотор, но было уже поздно. Резцы со всего размаху вгрызлись в металл, сорвали зажимные кулачки. Варя определила сразу: станочница неплотно, вкось, надела поковку. Она схватилась было вгорячах за рукоятку, чтобы отвести супорты, но рукоятка не двигалась.
Минуту спустя подошел Никита Степанович. У него было, как всегда, спокойное лицо, будто ничего не случилось. Он взглядом попросил бригадира рассказать, что
произошло, и Варя, стараясь не волноваться, виска зала ему свои предположения.
– Ну как, что? – накинулись с расспросами Сима с Лизочкой, едва только Варя подошла к ним.
– Норму велено дать, – нарочито сдержанно сказала она.
– Эх, мать честная! – азартно воскликнула Сима и мальчишеским жестом сбила платок с головы набок. – Живем, значит!
Варя храбрилась, но на душе у неё кошки скребли. Такого и в Тамариной бригаде никогда не случалось; да и вообще давно в цехе аварий не было.
Через час пришли три слесаря-ремонтника и, окружив станок, как врачи больного на консилиуме, посовещались о чем-то и снова ушли.
«Видела ведь, видела, что человек не работник, а не сообразила», – упрекала себя Варя.
В техникум вечером она не пошла: первый раз без уважительной причины. Не хотелось разлучаться с Симой и Лизочкой. Вместе легче, можно наговориться вдоволь, как жить дальше, что делать. О чем-нибудь другом говорить и думать они сейчас не могли.
Варя позвонила Ирине. Соседка сказала, что ей нездоровится, лежит в постели, а Юрка нашелся: на трамваях, бесенок, катался и попал за город.
– Передайте, что звонила, пусть поправляется! – наказала Варя.
Они сидели втроем в общежитии, утомленные волнениями сегодняшнего дня, пили чай, когда пришла Тамара.
– А, несчастная троица! – закричала она еще с порога. – Поминки по бригаде справляете?
– Это почему же? – спросила Сима, и голубые глаза её от гнева стали темными. – Ты меня не зли лучше, слышишь! А бригада наша существует и работать будет!
– Пожалуйста, я рада! Но на вашем месте эту Ирку я прогнала бы немедленно. Нашли кого брать в бригаду – она работать-то не умеёт.
– Гнать? – вмешалась Варя. – Странные у тебя понятия о бригаде. Тебя-то не выгнали из комсомола…
– Да не разговаривай ты с ней, Варя! – кричала Сима. – И чего только Левка тянет, замуж её не берет?
Когда был выпит второй чайник и Симу от усталости и тепла совсем разморило, она посоветовала Лизочке:
– Иди-ка, дорогая, до мамы. Утро вечера мудренеё. А в общем вывод есть: вперед – и ни шагу назад!
– Руку, Сима, – сказала дрогнувшим голосом Варя, – и ты, Лизочка!
Они стояли, взявшись за руки, с таким чувством, будто на них смотрел весь цех: ни отступить, ни спрятаться. Внимательные, строгие глаза осудят и не простят.
– Как у молодогвардейцев, помните? – сказала за всех Варя, все еще не разжимая руки.
Идя к больной Ирине, Варя ждала слез, уверений работать лучше, но Ирина попросила только об одном:
– Если можно, Варя, пусть Сима встанет на мои станки, а я на её. А то будет мне все грезиться. Ну понимаешь? – добавила она горько.
Варя, воспитанная в семействе, скупом на внешнеё проявление чувств, знала цену такой сдержанности.
Ремонт станка Ирины близился к концу, а работать на нем было некому. Варя ходила просить у мастера на время работницу на пустующие станки, но он сухо отказал ей:
– Не могу, товарищ Жданова, не проси.
Варя ушла от него пристыженная. Не в её характере было просить. Уступила настояниям бригады и пошла, хотя заранеё знала, что не даст мастер замену: негде взять её. Цех расширяли, прибывали новые станки, а рабочих рук не хватало.
– Не дал? – спросила Сима, хотя и так все прочитала на лице Вари.
– Нет, конечно, – с досадой ответила Варя, – чего спрашиваешь. – Она думала, что сейчас Сима вспылит по своему обыкновению и побежит ругаться к мастеру, но Сима задумалась о чем-то, молча отойдя к своим станкам.
По дороге домой она сказала Варе:
– Станки Ирины стоять не должны, иначе мы план не выполним. Не попробовать ли мне, Варя, заменить её? Как ты считаешь?
– Как считаю, надо подумать…
– Думай, ты бригадир. Только я уже придумала, – сказала Сима. – Кричи, Варюшка, ура мне!
Дома, расставив четыре стула, девушки стали тренироваться.
– Готово! – кричала Варя Симе, как кричат» метро, когда секундная стрелка отсчитывала пятнадцать секунд, предусмотренные нормой для установки кольца.
Сима по маршруту шла дальше и, не делая никаких лишних движений, простаивала здесь положенное, словно дожидаясь обрабатываемого кольца. Крючок для очистки стружки со шпинделя, замененный хворостиной из веника, был прицеплен к Симиному ремешку, чтобы, упаси боже, не забыть его на первой паре, когда он может потребоваться на второй.
Тамара, заставшая их за этим занятием, хохотала во все горло.
– Вы бы посмотрели на себя со стороны, – с трудом выговаривала она от смеха. – Какая серьезность в лицах, какая важность!..
После памятного собрания Тамара быстро оправилась. Мастер вместо Симы дал ей в бригаду станочницу Фросю Субботину, а Вася Коротков работал станоч– ником-оператором, при случае помогая Комовой в наладке. По цеху Тамара ходила гоголем.
– От добра добра не ищут, – говорила она всем. А кто не понимал, поясняла – Работала бы лучше Варька в моей бригаде. Жизнь спокойная, ни аварий, ни волнений.
