Текст книги "Письменный стол"

Автор книги: Вениамин Каверин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

ФАДЕЕВ

У меня с Фадеевым были далёкие отношения, хотя во время одной бригадной поездки по Армении и Грузии мы перешли на «ты», и он упрямо защищал мой роман «Два капитана» от нападок Веры Смирновой. Тем большей неожиданностью было то, что весной 1955 года он позвонил мне по телефону – это было в Переделкине—и стал подробно, внимательно, как, впрочем, он всегда это делал, расспрашивать о моих делах и здоровье. Потом вдруг предложил пройтись. Мы встретились неподалёку от его дома, и начался этот, запомнившийся мне разговор. Он начался, кажется, с вопроса о продлении прав на литературное наследство Булгакова. И Фадеев огорчался, что ему не удавалось довести дело до благополучного конца.

Я спросил его о здоровье, он засмеялся и ответил, что его ничто не берет.

– Вот только бессонница мучает.

Года за полтора перед этой встречей я был у него в Кремлевской больнице, и он рассказал о том, как, измученный бессонницей, скатывал в ком множество снотворных, проглатывал их, забывался коротким беспокойным сном и через два часа просыпался с туманом в голове копустошённым сердцем.

– Но именно тогда–то, – сказал он, – мне и удалось переломить себя, хотя это было чертовски трудно. Однажды я выбросил все снотворные и решил: сон или смерть. Конечно, в конце концов пришёл сон. Правда, на третьи сутки. А ведь какое это счастье – проспать подряд четыре часа! Ты ведь сам страдаешь бессонницей, ты меня понимаешь.

Разговор был лёгкий, даже весёлый. И так же легко Фадеев коснулся того, о чём я не мог бы заговорить.

– На этот раз меня продержали в Кремлевке четыре месяца. В общем, это было даже хорошо, потому что я много работал. – И он захохотал знакомым высоким смехом, который был какой–то разный у него – то искренний и мальчишески простой, то прикрывающий затаённую мысль.

Потом как бы мельком он спросил, читал ли я главы его романа «Черная металлургия», напечатанные в «Огоньке». Я ответил, что читал и что, судя но тщательности психологических зарисовок, которые следуют непрерывно одна за другой, можно представить себе, что это должно быть многотомное произведение.

И вдруг (я не знаю, откуда взялось это ощущение) скользнуло что–то совсем другое.

– Ты знаешь, я ведь решил оставить эту книгу, – так спокойно, как будто это ничего не значило для него, сказал он. – Не то что решил, но вдруг получилось, понимаешь, что я не могу продолжать её.

– Но ведь ты же был так увлечён, так энергично собирал материал, ездил в Магнитогорск, и, кажется, не раз?

– Да, ездил и собирал. А вот теперь, видишь, дело повернулось так, что я никак не могу кончить.

Он говорил уверенным голосом, в котором по–прежнему скользило стремление подчеркнуть, что ничего особенного не произошло и все обстоит превосходно.

Но за этим спокойствием мне почудилось знакомое отчаяние, связанное с неудавшейся работой, которое не раз испытывал и я.

– Но что же случилось? Откуда вдруг такое решение?

И я стал доказывать ему, что было бы преступлением отказаться от этого романа, для которого он так тщательно собирал материал.

– Да нет, понимаешь, там произошла такая история… Весь этот материал, который мне предложили, оказался ложным, совсем другим, чем я его принимал. В основе моего романа должен был лежать вопрос о прогрессе в промышленности, но во главе движения я поставил не тех людей, которым действительно были дороги интересы нашего народа…

– Ничего не понимаю.

– Ну да, это довольно сложно…

Он замолчал, и хотя это было сказано бодрым голосом уверенного человека, доказывающего себе и другим, что все обстоит благополучно, в нём снова прозвучало отчаяние.

– Постой, но ведь именно теперь–то тебе и нужно по–настоящему приняться за работу. Ведь то, что произошло, должно было не оттолкнуть тебя от романа, а как раз наоборот. Ты должен провести черту под всем, что уже написал, и продолжать роман, в котором всё встанет на своё место. Ты подумай, что это будет за книга. Рядом с неоконченным ложным романом возникнет другой, где всё будет правдой.

Он почти не слушал меня.

– Да, приблизительно то д<е советовал мне Твардовский. И Федин. Нет, ничего не выйдет. Я вообще понял, что литературе нельзя ставить определённую цель. Это держава, у которой свои законы.

Мы заговорили о другом, но я все же не мог успокоиться. Всю жизнь я жалел о напрасной работе, может быть потому, что работа мне всегда давалась с трудом, и я не мог примириться с мыслью, что удачно начатый роман будет медленно остывать где–то среди других начатых и брошенных рукописей.

– Может быть, ты все–таки попробовал бы пойти за своими героями – такими, какими ты их теперь узнал. Если ты не уверен в себе, они сами приведут тебя туда, куда нужно. Если ты будешь продолжать работу, книга начнёт складываться почти независимо от твоей воли, только не бросай её! Ты знаешь, книги – как женщины. Они не любят, когда их бросают.

Он снова засмеялся, на этот раз невесело. Уж не знаю, о чём он подумал, о книгах или о женщинах.

– Нет, ничего не выйдет. Ведь я всегда стараюсь высказать только одну мысль, но зато до конца. Так я писал «Разгром», и «Последний из удэге», и «Молодую гвардию». И в этом новом романе тоже была одна мысль, которая казалась мне очень важной. Она–то и вела вперёд книгу. А теперь я оглянулся и обнаружил, что позади–то ничего нет. Так что уж если писать эту вещь, так с самого начала, а для этого надо быть моложе лет, скажем, на двадцать.

Мы долго ходили по тёмным дорогам, вдоль которых ещё лежал по обочинам снег. Кто–то из писателей встретился нам на спуске, недалеко от кладбища, и Фадеев снова высоко захохотал, мгновенно превратившись в доброго, прямого, с прямой шеей, знаменитого человека, уверенного в том, что всех касается его существование.

Потом я проводил его, и мы расстались, но я ещё погулял немного. Я думал об этом человеке, одарённом необычайной силой, сказавшейся во всём, и, может быть, больше всего в той борьбе, которую он вёл с самим собой. Картина его души как бы представилась мне – и чего только в ней не было, чем только она не поражала! Тут было чувство, что оп настигнут бедой, с которой он не в силах справиться, и страшное спокойствие смертельно раненного. Здесь была власть над собой и другими, уходящая из рук, и стремление во что бы то ни стало показать, что она вовсе не уходит из рук. Здесь была борьба тёмного со светлым и почти детское желание доказать, что он, в сущности, создан для светлой жизни простого и справедливого человека. Здесь было почти жалкое стремление показать, что все в порядке, и в то яге время решительно все – он знал, что я это чувствую, – было в полном расстройстве и беспорядке. И печаль очень усталого человека, и то страшное, о чём он давно и мучительно думал и о чём, конечно, не мог и не хотел говорить со мной.

1965

К. Ю. СТРАВИНСКАЯ

Ни от кого я никогда не получал таких увлекательных, содержательных, прекрасно написанных писем.

Я писал тогда книгу «В старом доме» и проводил целые дни в Зубовском дворце (дом № 5 на Исаакиевской площади), где помещался некогда Институт истории искусств. Одно воспоминание подгоняло другое. Мне повезло – дом почти не изменился за 45 лет. Мне удалось попасть даже в комнаты семейного зубовского архива, отрезанные от других массивной стеной. Я побывал в гостиных, которые служили нам аудиториями. Но, не будучи знатоком истории архитектуры, запутался в названии колонн, стоящих по сторонам поднимающейся вверх просторной лестницы. Вот тогда и была приглашена для помощи мне Ксения Юрьевна Стравинская. Она не только помогла мне определить стиль архитектурных деталей, но охарактеризовала весь архитектурный антураж как единое, продуманное целое.

Мы познакомились. Она пригласила меня к себе, познакомила с дочерью, с мужем А. А. Яковлевым, тоже архитектором и первоклассным яхтсменом, и с первой же минуты я почувствовал себя так, как будто бывал в этом доме сотни раз. Меня тропули отношения глубокой заинтересованности друг другом, связанные, мне кажется, с полным отсутствием машинальности, – черта, характерная для немногих.

Самая интересная полоса в жизни Ксении Юрьевны начиналась именно в те годы – она поддерживала близкую связь со своим дядей, великим композитором. Не без её участия он согласился приехать в Советский Союз, чтобы отпраздновать своё 80–летие. Она приняла деятельное участие не только в этом торжестве, продолжавшемся лишь несколько дней, но серьёзно, проникновенно (как она это делала всегда и во всём) не только занялась судьбою книг, посвящённых Стравинскому, произведения которого до той поры почти у нас не исполнялись, но сама написала о нём интересную книгу.

Судьба развела её и И. Ф. Стравинского на много лет. Он ещё в четырнадцатом году уехал за границу и жил в Ницце, неоднократно отлучаясь из дому для своих многочисленных турне. Из книги о нём, написанной Ксенией Юрьевной, мы узнаем, что первая встретилась с дядей Татьяна Юрьевна, младшая сестра, подробно рассказавшая о своей жизни в Ницце и в Париже. Вот что она пишет (в письме 14. 5. 25 г.) : «Дядя уже вернулся из Тулона. Ты себе только представь его феноменальную активность: за последние полгода он дал пятьдесят концертов во всех частях света. Дядя очень следит за собой и до того развил себя физически, что весь покрыт мускулами. Он очень силён и свободно одной рукой поднимает полтора собственных веса. Каждое утро он и тётя принимают ванну, а потом делают гимнастику. Одет дядя сногсшибательно, у него огромпое количество галстуков… Он пользуется огромной славой, но мне кажется, что он заслуживает ещё гораздо большей» (К. 10. Стравинская. О И. Ф. Стравинском и его близких. Л., изд. «Музыка», 1978).

Уже и в этих письмах видна своеобразная фигура художника, всецело ушедшего в своё дело. Потом к Игорю Федоровичу поехала старшая сестра и в книге «О Стравинском и его близких» нарисовала необычайно интересную картину жизни и деятельности великого композитора. Стравинский никогда не порывал с Россией, хотя не бывал в нашей стране около полувека.

Поездке Ксении Юрьевне предшествовали её письма, в которых она рассказывала о судьбах общих родных. У Игоря Федоровича не было времени отвечать на её подробные письма, но он отвечал, по необходимости кратко.

В начале 62–го года, когда произведения Стравинского появились на советской сцене, возвращение Игоря Федоровича на родину после сорока восьми лет отсутствия стало событием. Он надеялся, что ему удастся отметить своё восьмидесятилетие (17 июня 1962 г.) в Москве. Гастрольный контракт задержал его, и он прилетел лишь первого сентября. Прием его на родине был триумфальным, и этому способствовала его горячая поклонница знаменитая пианистка Мария Вениаминовна Юдина. Обо всём этом подробно рассказано в книге Ксении Юрьевны, и нет необходимости повторяться.

Интересно отметить, что речь Стравинского, прекрасно говорившего по–русски, сильно отличалась от современной речи. Он говорил языком русской интеллигенции начала века.

Наше знакомство с Ксенией Юрьевной состоялось, когда эти события были уже в прошлом. Я рассказал о них для того, чтобы читатель мог представить себе фигуру Стравинского, о котором у нас знают, к сожалению, ещё очень мало. Что касается писем Ксении Юрьевны, которые я привожу в этой книге, то я это делаю потому, что в моей жизни она заняла заметное место.

20–22. XI. 73

Милый Вениамин Александрович!

Большое–преболыное спасибо за книгу и за Ваши добрые слова, которые всех нас бесконечно тронули.

Хотела сразу яге благодарить Вас, но помешала сильная простуда и недомогание. Вы не представляете себе, как мне дорога Ваша память обо мне, о нас. Я постоянно обращаюсь к Вашим книгам и даже советуюсь с Вами. Летом перечла «Двойной портрет», «Семь пар нечистых», «Барона Брамбеуса» и ещё др.

Я жила одна на даче, где сняла комнату. Цель была не только набраться сил, но и писать. Ведь моя жизнь сейчас приняла совершенно необычные и парадоксальные формы. Все послевоенные годы (до и во время – это совсем особое) я трудилась в полную нагрузку, обыкновенным архитектором, домохозяйкой, а затем бабушкой. Когда яге мне перемахнуло за 60 и моё здоровье начало часто выкидывать фортели, на меня как из рога изобилия посыпались самые разные, интереснейшие дела. Тут виноват не только дядя. Сейчас из тьмы забвения, из пепла выкапывают полузабытые имена, говорить о которых ещё недавно не полагалось, разве только упоминать иногда и преимущественно о личном.

Так, в Смоленске готовят книгу о меценатке кн. Тенишевой. У неё в имении Таланкино среди многих выдающихся художников гостил Рерих и обсуждал там со Стравинским либретто «Весны священной».

В Туле собираются писать о художнике Стеллецком. Он был папин друг, и у меня сохранилось около 50 его рисунков, акварелей, уникальных фотографий с погибших скульптур и уцелевший прекрасный бюст моего отца (Стеллецкого, как оказалось, у меня во много раз больше, чем в Русском музее).

В Ленинграде готовят монографию Бакста, в Москве – М. Юдиной. Каждое из этих дел обрастает встречами, перепиской. Я раздобываю сведения, узнаю, заказываю фотокопии и т. д. – конечно даром. За книгу о Стравинском «Письма, воспоминания», правда, должны заплатить, по нужно для этого – кончить! Торопят.

Вторая же хозяйка нашего семейства – моя дочь, тоже занята всё больше и больше. В январе она защитила в Иркутске» с отменным успехом свою химическую диссертацию. Она постоянно ездит на всякие там симпозиумы, конференции, на свою научную базу, руководит несколькими научными сотрудниками, а в семье нашей трое мужчин, включая 15–летнего внука–акселерата, и никакой домработницкон помощи.

Писала я летом с увлечением и страхом. В моём возрасте начинать литературную работу – это же дичь! (Иногда утешаю себя, что Казанова тоже писал свои мемуары стариком, но в те времена стариками считались уже пятидесятндетние.) С ужасом думаю, что из этого получится.

Летом – не кончила, т. к. микроклимат оказался не для меня, и я совсем расклеилась и впала даже в панику, т. к. нам с мужем предстояла поездка в Югославию.

Поездка все–таки состоялась, да ещё как! Путешествовали мы в общем месяц, включая 2 дороги поездом. Были мы приглашены дальним родственником, профессором химии в Загребе, куда попали под конец – на несколько дней.

Мы ехали в чужую страну, без языка, не зная тех, с кем предстояло встретиться (кроме пригласившего Кирилла). Но всё сложилось чудесно. В Белграде милый студент–родственник посвятил день, чтобы всюду нас возить и показывать.

А потом мы очутились на Адриатике. Мы знали о красоте этого края, читали, смотрели в кино, но увидев все это – оказались в состоянии длительного и стойкого восторга. Такое, оказывается, бывает! Потрясло море – ярчайшее сине–зелёное, усеянное множеством островов, полуостровов, причудливых заливов, бухт. Изумительна Долматия и своим белым камнем, из которого возведены и древние города, и средневековые монастыри, церкви, дворцы, и модерные шикарные отели, и простенькие обывательские дома и почти сплошь из которого состоит земля, на которой они стоят. (Из этого камня и Белый дом в Вашингтоне.)

Я всегда тяготела к старинке, с интересом бродила среди развалин, замков Прибалтики, скальных городов Крыма (Чуфут–Кале, Мангут–Кале). А тут мы попали в сказочные города – Сплит, Дубровник, Трогир, – города живые, целые.

В Сплите – комплекс Диоклетиана, где античные крепостные стены и др. строения 3–го века, раннего христианства, итальянской готики, дворцы и храмы Возрождения, барочные дома и дома последующих веков, вплоть до 19–го, составляют изумительный конгломерат. И все это не город–музей, все в нём живёт, двигается. Через узенькие средневековые улочки–лестницы протянуто белье, в окнах, двориках – кадки, горшки с цветами, на римских плитах у каменных, резных дверных наличников какого–нибудь 12–го века мальчишки гоняют мяч. В благородном перистиле, окаймлённом римскими аркадами, – лёгкие столики и стулья, где пьют турецкий кофе. На небольшой площади под яркими зонтами торгуют чудесными изделиями народного творчества – ковровыми, кружевными, резными из дерева, филигранными серебряными вышивками. Под тенью у храма Юпитера примостилась итальянская р1ггепа всего на 4 столика. Мы бродили часами по этим улочкам живущего полной жизнью города, где обретаются не только туристы, но и обитатели с их приметами повседневности.

А жили мы в основном (12 дней) на острове Брач, в маленьком белом городишке Пучище у глубокой бухты на вилле моего родственника Кирилла. Это настоящий райский уголок– тишина, малолюдье (сентябрь у них уже не сезон). Домик Кирилла белый, с мраморным полом гостиной и полным комфортом (газ, ванная, холодильник). Кругом маленькие, изогнутые южные сосны, растрёпанные древовидные кипарисы, пушистый тамариск, агавы, цветы. А рядом – это дивное, тёплое, прозрачное, ярко–бирюзовое море, где мы купались и проводили полдня.

В Пучище (как и во всей Долматин) дома и сады расположены на террасах всхолмлённого острова. Все эти стенки, поддерживающие террасы, производили на меня волнующее впечатление. Ведь это труд сотен поколений, в течение тысячелетий. (Я невольно вспоминала, как мы обрабатывали огород в 1917–22 гг. в Массандре. Копнешь лопатой – и на ней десяток камней, которые отбрасываешь в кучу, и эти кучи из года в год росли, превращаясь в высокие гряды и стенки. А ведь в Долматии земля куда каменистее.)

Быт – изумительно прост. Каждое утро мой Ал–др Ал–дрович шёл в магазин и возвращался через 20 минут с сумкой, полной плодов, овощей и всего, что нужно, чтобы приготовить вкусный обед и ужин.

Были мы и в сказочном Дубровнике, Трогире… Но мне пора остановиться, т. к. Вы уже, наверное, устали от моего письма (вот разболталась!).

А рассказала я сотую долю увиденного и перечувствованного. Приобрели мы там и несколько друзей, и знающих немного русский, и не знающих. Новые друзья пас миого возили, показывали ещё оч. многое. Расставались с поцелуями, с приглашением приехать к ним.

Пишу, Ал. Ал. мне говорит – возможно, Вениамин Александрович там всюду был и ему твой рассказ не будет интересен (?!).

С Тамарой Хмельницкой [15]15
  Литературовед, ученица Ю. и. Тынянова.


[Закрыть]я училась и даже немного дружила в Старом доме на Исаакиевской площади, 5, в 1924 году. Что–то о ней читала, а потом – потеряла её.

Лидии Николаевне мой сердечный привет и поцелуй.

С благодарностью, почтением и душевными чувствами

Ксения Стравинская.

Вся моя семья и благодарит и низко кланяется.

28. XII. 75

Милых Лидию Николаевну и Вениамина Александровича поздравляю с Новым годом! Пусть он будет для Вас добрым и счастливым, успешным и благополучным.

С большой грустью думаю, что очень давно о Вас ничегошеньки пе знаю, и где узнать – не ведаю. Очень надеюсь, что Вы все–таки здоровы (в нашем возрасте хотя бы относительно). Каждый месяц тщетно ловлю «Звезду», но потом узнаю, что «Окон» [16]16
  «Освещенные окна».


[Закрыть]не было.

В октябре мы, чисто случайно, не попали в Москву… Но начну от печки. Мой Алекс–др Алек–дровнч в августе был на яхтенных соревнованиях в Польше, проездом в Штеттине, сутки в Варшаве. Вернувшись, он сразу (со мной, конечно) поехал в Ярославль. Два дня мы наслаждались созерцанием его архитектурной старины, монастырей, церквей. Съездили в Ростов–Великий (чудо!), а на третий – двинулись пароходом в Астрахань и обратно. Пароход «Усиевич» – старый, колёсный, уютный, даже комфортабельный (бывший «Граф» бывшего «Пароходства Кавказ и Меркурий») и, конечно, не туристский.

Мы «нанизывали» русские города, где бродили часами. От каждого города разные впечатления и свои эмоции. Южные – ещё очень губернские, хотя кое–где и воткнуты здания из стекла и бетона, а на окраинах разлились наши универсальные «Гражданки» или Ваши «Чертаиовы». Волгоград – совсем новый, но волнует землёй, на которой он построен. Мамаев курган неожиданно произвёл очень сильное впечатление. Хоть есть что–то излишнее, по общая композиция всего мемориала архитектурно очень хорошо найдена.

Подзастряв несколько дней на обратном пути в Горьком, у братьев Ал. Ал., мы поехали во Владимир, осмотреть его соборы, съездить в сказочный Суздаль и паломниками но зелёным нолям сходить к Покрову на Нерлп. Перед отъездом про все это ещё раз было перечитано, выписано, пролистаны книги, альбомы, но, как говорится, лучше один раз увидеть… и, конечно, без экскурсий, самим разглядеть эти наивные и мудрые росписи, эти величественные и трогательные архитектурные объёмы. Сколько ещё есть резервов радости и наслаждения в нашем, увы, преклонном возрасте!

Я вот пишу и думаю, что Вы уж несомненно все это сами видели, но мне просто хочется поделиться приятным.

Мы осуществили задуманное, но наша поездка «под самый занавес» кончилась неожиданно: во Владимире А. А. упал и сломал в ступне ногу. Ему наложили гипс, и намеченное посещение Москвы не состоялось. Мы вернулись в Ленинград. Пребывание на больничном было весьма плодотворным: А. А. очень много успел сделать для дома – систематизировал, клеил, кантовал и пр. пр. Сейчас он здоров и трудится.

Мой внук весной кончил школу. Потом начались наши волнения и переживания. В медицинский институт он не попал и сейчас с интересом учится в фельдшерском училище. Дальше жизнь подскажет, что будет.

В начале мая я положила на стол директора издательства «Музыка» свою работу. Еще экземпляры дала прочесть Ларисе Мих. Кутателадзе [17]17
  Заведующая отделом музыки Ленинградского государственного института театра, музыки, кинематографии.


[Закрыть]и двоим знакомым музыковедам, авторам книг. Стала ждать со страхом – что будет?! Реакция была утешительная – одобрили, интересно, даже хвалили. Директор тоже. Долго не мог он осуществить свой выбор ответственного редактора. Наконец осенью им оказался художественный руководитель филармонии, недавно назначенный, довольно молодой музыковед, стравинист. Тот одобрил мой труд, но посоветовал сильно сократить чудесные письма моей сестры, заменив моим повествованием, и ещё дополнить книгу. Вот этим я занималась с ноября, в январе должна кончить. Все это непривычно и неожиданно, даже странно, но – интересно.

Из суеверия я не должна была бы Вам этого писать, но я ведь целый год не беседовала с Вами!

Все члены моего семейства Вас поздравляют, шлют самые добрые пожелания и оч. кланяются.

С самыми сердечными и душевными чувствами к Вам, Лидия Николаевна и Вениамин Александрович, – неизменно Ваша

Ксения Стравинская.

26.11. 76

Милый, дорогой Вениамин Александрович!

С чего начать – благодарить или просить прощения? Начну все–таки с первого. Огромное Вам спасибо за Вашу книгу [18]18
  «Освещенные окна».


[Закрыть]с добрыми, чудными словами и за январское письмо (ответ на моё), которое меня так разволновало. Вы, наверное, не представляете себе, как мне бесконечно дорого Ваше отношение ко мне и всем моим! И не понять мне, за что, чем я заслужила всё это. Видимо, иногда отношения людей друг к другу просто не поддаются объяснению. Вот так как–то почему–то вышло, что жизнь подбросила мне ещё кусочек радости.

Получив Ваш чудесный подарок уже 2 недели назад, я ужасно провинилась, что сразу же, как хотелось, не поблагодарила Вас. Объясняется это тем, что с начала года я жила но русской поговорке: «нос вытащншь – хвост увязнет». Т. е. вытащив нос, я добивала свою работу, сначала сама, а потом с редактором. Неделю назад рукопись, со вступительной статьёй редактора, ушла в издательство. Трудность у меня в том, что не только нос, но и живот не должен увязнуть, т. е. живот всей семьи, в том числе трёх мужчин. Дочь очень часто уезжает, сильно занята на службе (она уже теперь старший научный сотрудник). Словом, хозяйство пожирает у меня процентов 70 времени. Нынче, освободив нос, собиралась вытащить хвост (совершенно запущенные домашние дела, корреспонденцию и пр. пр.), но – загрипповала. Сегодня мне уже лучше, и я сразу села за это письмо. Простите великодушно мою неучтивость!

Вы пишете, Вениамин Александрович, о моём жизнелюбии. Его у меня действительно всегда хватало, но моя жизнь, содержащая больше напряжённого труда, лишений и всяческих переживаний (как, впрочем, почти у всех), чем интересных и ярких впечатлений, – на старости лет стала совсем не стандартной. Все мои сверстники уже перешли на стариковско–пенсионный образ жизни, слегка подсвеченный выходами в филармонию или музей и пригородной дачей летом. А у меня теперь, когда уже совсем не те силы, не то здоровье, я оказалась как–то «втянутой» в круговорот совсем иной жизни, и виноват в этом далеко пе один только Иг. Стравинский. Я не ищу работы, она меня сама настигает в виде самых разных лиц из самых разных городов и наших, и зарубежных. Всем им я должна, конечно, помочь – музейным работникам, разным «ведам», авторам и ещё кому–то. А писать меня просто принудили – и статьи, и вот эту книжицу. Появились далёкие путешествия, к которым готовишься – читаешь, конспектируешь. И ещё задумала я очень интересные работы. Планов много, нужны годы их осуществить, но никогда не оставляет досадная мысль – не успею.

Не письмо, а чуть не жалоба какая–то! Пока все хорошо, – перечитываю Ваши «Окна» и охочусь за третьим № «Звезды» (по радио сообщили, что там продолжение). Да ещё будут Ваши 2 книги в этом году – не пропустить бы… Как хорошо, что наконец приличный тираж «Окон». С особым чувством перечитываю Ваши воспоминания, которые меня волнуют вдвойне, если не втройне.

В сентябре мы собираемся опять в Югославию, – оформляем документы. Александр Александр, озабочен получением новых лавсановых парусов, которые шьют в Таллине. Трудится на службе. Внук с увлечением впитывает медицинские знания, поп–музыку, участвует в самодеятельности.

Ужасно хочется в Москву, чтобы встретиться в Переделкине с «алхимиком [19]19
  Мое прозвище в «Серапионовых братьях».


[Закрыть], очарованным на всю жизнь русской литературой». Сколько к нему вопросов, сколько советов хочется получить, поговорить, узнать. Я все–таки приеду, не знаю когда, но приеду, – уж очень хочется.

Грустно, что, бывая в Ленинграде, Вы всегда так загружены.

С самыми душевными и сердечными чувствами к Вам и Лидии Николаевне

Ваша Ксения Стравинская

От Ал. Ал. и всех моих – низкие поклоны,

10. IV. 77

Милого Вениамина Александровича, высокочтимого, душевно очень дорогого, от всего сердца поздравляю с кругленьким юбилеем и вовсю желаю, чтобы доброе здоровье, силы – и душевные, и телесные – ещё долго давали Вам творческие стимулы, а нам всем – возможность читать Вас, видеть Вас (хоть и не всем, кто бы хотел).

Нынче получилась нелепейшая вещь: я не поздравила Вас и Лидию Николаевну с Новым годом, что делала неукоснительно с начала нашего знакомства в 1969 г. Может быть, Вы уже думали, что я померла или, что ещё хуже, – пе думаю больше о Вас. Наоборот – в январе, достав наконец в библиотеке 3 и 4 номера «Звезды», перечла полученные от Вас I и II части «Освещенных окон» и III в «Звездах».

Много есть хороших книг, читать которые – радость. Но читая Вас, Ваши «Окна», испытываешь совершенно особое чувство – ты входишь в этот мир или этот мир проникает в твоё душевное нутро – бог его знает. Словом, когда приходилось оторваться от чтения и заняться другими делами, ниточка общения не прекращалась. Надолго завладели мною «Окна». Я много беседовала с Вами, выписывала вопросы и выдержки. Сколько хочется спросить, узнать, высказать. С какой радостью читала о прелестной девушке Лидии Николаевне, входившей в Вашу жизнь. Кончив II часть, стало очень грустно, словно уехал надолго близкий, нужный тебе друг.

Только не считайте меня сентиментальной! (Хотя эти чувства – искренние изъявления, присущие моему поколению, – для внука и его сверстников, видимо, все же сентиментальны.)

Несмотря на мой весомый возраст, всяческие обязанности, дела, как свои, так и пе свои, сильно меня загружают. В декабре на меня навалилась куча дел, и я, как буксующая в песках машина, не могла продвинуться к финишу, вот поэтому самые нужные, письма – самые, самые – не были написаны. 30 декабря на меня насел грипп и третировал в 4 захода весь январь.

Сентябрь минувшего года мы опять с мужем чудесно провели в Югославии. По дороге (и туда, и обратно) наш поезд, переформировываясь, стоял 5 часов в Будапеште, и мы все это время проездили, пробродили. По Пешту – такому габсбургскому, и Вуде с интересным старым городом и собором наверху.

Загреб показался нам уже знакомым, там мы провели у нашего Кирилла 4 дня. Ездили с ним на целый день в горы, на Плитвицкие озёра, – место изумительное, сугубо романтическое. Десятки горных озёр в разных уровнях, переливающиеся водопады одно в другое. Много часов мы бродили по тропинкам, пролегающим по горным склонам иногда вдоль озёр, иногда под потоками водопадов.

Потом – Сплит, уже тоже знакомый с 73–го года, дворец Диоклетиана, и – 18 дней на острове Брач, где нас поджидали приехавшие ранее из Советского Союза моя кузина с мужем. Безмятежная, лёгкая, почти бездумная жизнь у сине–зелёного моря, купанье, прогулки.

Обратно из Сплита мы поехали на лайнере в Риску – большой, портовый франц–иосифовский город, но и там, на горах, – старый монастырь, крепость и вид!!! Но нашей целью была Пула – южная оконечность волшебной Истрии. В этом древнем, не очень большом городе мы приехали смотреть римскую арену II в. до и. э. Этот Колизей в лучшем виде, чем римский, – его окружие не разобрано поздними императорами. Смотрели, того же времени, храм Августа, византийский храм 5 в. и целые улицы, где раннее средневековье и рядом – готика, выпирает зелень – деревья, кусты, цветы. Так же и на Враче, прямо диву даёшься – как они существуют, чем питаются, эти смоковницы, агавы, тамариски, заросли ночной красавицы?! Сутки мы провели в Пуле, и обратно – в Загреб и домой.

А сколько интересных встреч, дружеских разговоров (на разных языках, но все понимая) и даже друзей.

На это лето более скромные планы. Мой муж в свой отпуск пойдёт на яхте в большую гонку Балтийского моря. А я сняла комнату в Павловске, близко от парка. Хочу не только отдохнуть, но и поработать – писать, т. к. в городе мне это почти совсем не удаётся – очень много времени пожирает быт, хозяйство (5 человек).

На будущий год у нас уж совсем обширные (прямо нахальные) планы. Это, возможно, парадоксально строить в нашем возрасте такие планы, но наша жизнь складывается уж очень не типично. Самой невдомёк! Мы живём не так, как полагалось бы на старости лет, как живёт большинство наших сверстников, т. е. «по–стариковски». Муж ещё работает. Мы посещаем выставки, концерты, иногда театр, друзей. У нас появилось много новых знакомых, приезжают и из других городов (и даже стран) – от друзей и так. И далеко не все они – чтобы задать нужные вопросы или познакомиться с материалами о И. Стравинском. Видимо, сейчас пошла мода, что ли, не только на старину вещественную – иконы, древние города, но и на старых людей. Веду постоянно какие–то деловые разговоры о чьих–то делах, диссертациях, концертах и пр., отвечаю на письма.