Текст книги "Лидия (СИ)"

Автор книги: Василий Воронков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)

37

Я ходил на собеседования столько же раз, сколько смотрел с Лидой солнечное затмение в космическом театре. Как будто все эти цифры имели какое-то значение…

Ко мне относились дружелюбно и с вниманием, как к больному, которого недавно выписали из стационара, где он провёл половину жизни. Я получил хороший средний балл на выпускных экзаменах и даже догадался собрать рекомендации у учителей – Тихонов так и вовсе написал целый трактат о моих талантах, – однако в федеральном агентстве открытых позиций не было, а в международное меня не приглашали на интервью.

Виктор остался на второй год, завалив выпускные экзамены, и завидовал даже этим моим бесцельным собеседованиям, похожим на формальные встречи для выпускников технологического, которые устраивали в агентстве из вежливости, не имея ни желания, ни возможности заключить с кем-нибудь контракт. Виктор считал, что мне повезло – ведь я хотя бы смог получить диплом.

И мне действительно повезло.

Помню, как я сидел дома, смотрел фильм о корабле, который отправлялся к Лейтене через туннель Красникова, намереваясь вернуться обратно спустя всего один земной год – через пространство и время, – когда мне позвонили.

Я как раз открывал последнюю бутылку.

Голос был незнакомый, хриплый, как после простуды. Позвонивший деловито прокашлялся, а потом назвал меня по имени и отчеству.

– Да, – сказал я.

– Вы сможете подъехать к нам, скажем, завтра, часам к четырем? – спросил голос.

– Подъехать? – не понял я. – Извините, а… – Я удивлённо посмотрел на экран суазора – вместо имени на нём отображался длинный номер сетевого абонента. – А с кем я имею честь?

– Это вы меня извините! – рассмеялся голос. – Слишком много звонков сегодня. Федеральное агентство космонавтики. Вы к нам приходили несколько раз, помните?

– Да, да, конечно! – Я вскочил со стула. – Завтра, в двенадцать? Без проблем! Когда вам будет удобно… Скажите, а это… ещё одно интервью?

– Да, нечто вроде, – ответил голос. – К сожалению, у нас произошла… трагедия. Несчастный случай, погиб один из операторов, а рейс уже очень скоро. Мы сейчас рассматриваем разные варианты, а вы у нас в списках, и должен сказать…

Голос снова закашлялся.

– Скажите, – спросил я, – если не секрет… А сколько ещё человек претендуют на эту позицию?

– Двенадцать, – прозвучал ответ.

Я рассмеялся.

– Извините? – спросил голос. – Я сказал что-то смешное?

– Это вы меня извините, – сказал я. – Просто… волнуюсь. Двенадцать… Это будет моё двенадцатое собеседование.

– Да, цифры, – усмехнулся голос. – Они повсюду. Двенадцать собеседований, двенадцать претендентов. Так значит, мы вас ждём?

– Разумеется. В четыре, завтра. Да.

Голос начал прощаться, но опять зашёлся в кашле и отключился.

Я несколько секунд стоял, уставившись в надпись на экране "разговор завершён", а потом вылил в раковину открытую бутылку пива.

36

Один шанс из двенадцати – это определённо лучше, чем один шанс из ста. Впрочем, меня тогда это не слишком успокаивало.

Я снова не спал. Мне хотелось поговорить с кем-нибудь, но Лида как всегда была недоступна, а звонить Виктору я почему-то не решился.

Я был один.

Я пришёл в агентство первым и ждал почти час, прежде чем меня пригласили зайти в кабинет, где заседала комиссия.

Кабинет был похож на переговорную, оформленную в стиле модерн. Светлые стены, длинный стол из оргстекла с голубоватой неоновой подсветкой, потолок с многоярусным карнизом, огромные вытянутые окна, которые прикрывали синеватые тени из жидких кристаллов.

Я сел в самом конце стола. Меня встречали два человека – средних лет, лысый, с седеющей бородой, и долговязый, похожий на атлета.

– Вы позволите? – спросил лысый. – Я бы начал с простого и… пожалуй, самого важного вопроса. Почему? Ситуация сейчас, как вы и сами прекрасно понимаете, не самая стабильная, количество рейсов резко сократилось, Венера практически в карантине… Не лучшее время для карьеры. Не говоря уже о… сопутствующих рисках. Но вы вот приходите сюда уже в двенадцатый раз. Почему?

От волнения я сглотнул слюну.

– Вы знаете… – начал я, – скажу честно, с того момента, как я поступил на технологический, многое в моей жизни поменялось. И на самом деле не только в моей. Всё сейчас воспринимается иначе. И космос… тоже. Я не мечтаю о головокружительной карьере и понимаю, что всё… куда сложнее теперь. Но это то, что я могу делать и… то, кем я вижу себя сейчас. И по правде сказать, – я попытался улыбнуться, – мои корни здесь, на Земле, несколько ослабли. В общем… у меня такое чувство, что меня ничего и не связывает больше с Землёй… Я понимаю, – поспешил добавить я, – это, наверное, не совсем то, что вы хотели услышать, но… это правда.

Мои интервьюеры несколько секунд молчали.

– Какой рейс? – неожиданно спросил долговязый. – Пассажирский, грузовой?

– Грузовой, – ответил я.

– Почему?

– Думаю, прежде чем брать на себя ответственность за пассажиров, мне стоит поднабраться опыта.

Долговязый усмехнулся.

– А как насчёт ответственности за экипаж? – вмешался лысый.

– Я готов её нести, – сказал я. – В меру должностных обязанностей оператора четвёртого разряда.

– Вы всегда так прагматичны? – спросил лысый.

– Только на интервью, – улыбнулся я и тут же сам испугался собственной смелости. – На самом деле я понимаю, что роль моя сейчас не столь… значительна. У меня есть своя ответственность, у других операторов – своя. Я просто хочу работать в команде. И набираться опыта.

Лысый встал и принялся расхаживать вдоль стола, постукивая по светящейся столешнице пальцами.

– Ладно, – сказал он, – а теперь я задам самый сложный вопрос.

Я невольно поёрзал на стуле.

– Если не оператор космического корабля, то – кто? Положим, не будет у вас возможности поступить по специальности. В нынешние времена – это, к сожалению, вполне реальный расклад. Но образование у вас хорошее, есть и другие возможности. Так что выберете?

– А такой вариант как вечно ходить к вам на интервью будет принят в качестве ответа? – спросил я.

Лысый вздохнул и, забавно насупив губы…

35

Я всё говорил неправильно.

Я заблуждался.

Теперь я понимаю это, но не понимаю, почему меня всё-таки взяли. Везение? Как можно считать везением чью-то смерть – я ведь так никогда и не спросил, что случилось с моим предшественником, с тем, чьё место я тогда занял.

А может, всего этого и правда не было? Двенадцать, двенадцать, двенадцать. Подтвердила бы Таис эту историю? Если бы ещё разговаривала со мной…

Я сидел на затянутой целлофаном кровати, не решаясь подняться.

От яркого света болела голова. Воздух в камере пах хлором и обжигал холодом гортань при каждом вздохе, а правое плечо вновь нарывало, как при инфекции.

Я помню всё слишком хорошо, чтобы это было лишь бредом, родившемся в тот миг, когда произошла авария в нейросети. Я помню себя. Я знаю.

Но в то же время мне иногда кажется, что на самом деле я не помню ничего.

Все эти люди, эти лица, которые так упорно ускользают из моей памяти – я знал их лишь несколько лет назад, но вспоминаю так, словно мы не виделись уже столетие.

Только одно лицо я помню хорошо.

Лида.

Я упёрся руками в кровать, намереваясь подняться, но остановился.

Я помню. Моё первое назначение, первый полёт с Земли, первый корабль, на котором я полетел.

34

Мой первый корабль назывался Сфенел.

Это было небольшое пассажирское судно, которое до венерианского кризиса занималось коммерческими рейсами, а потом перешло под управление государственного НИИ и перевозило научных сотрудников, годами курсируя по неизменному маршруту между Землёй и орбитальной станцией на Меркурии.

Первый пилот – высокий, рыжий, с редеющими на затылке волосами – был похож на простоватого деревенского парня, который отправился в большой город на заработки и неожиданно, по воле какого-то безумного случая, стал космонавтом.

– Первый раз? – спросил он меня, когда мы готовились к старту, хотя наверняка подробно изучал моё досье.

Я кивнул, промычав в ответ что-то невнятное. Губы у меня пересохли, мне хотелось пить, а дышал я так, словно только что-то совершил многокилометровую пробежку.

– Волнуешься? – продолжал пытать меня пилот, улыбаясь.

Я замялся, не зная, как ответить.

– Волнуюсь, – сказал, наконец, я.

– Молодец, – удовлетворённо кивнул пилот и принялся устраиваться в кресле.

– Молодец, что волнуюсь? – спросил я.

– Молодец, что признался, – ответил пилот.

Он выглядел лишь немногим старше меня, однако вёл себя с такой показной небрежностью, как будто отлетал на кораблях уже тысячи часов.

– Ну чего, – сказал он, – готовность, как говорится, номер один… Погодка сегодня нелётная, так что мы на поводке.

– Опять? – скривился штурман, сидевший рядом со мной.

– Ну да, – сказал пилот. – Так что расслабьтесь и получайте удовольствие.

Он пристегнул ремень и сцепил груди руки.

Я сидел в кресле, задержав дыхание. Загорелся один из индикаторов на панели, я машинально подался вперёд, чтобы проверить показания приборов – и в этот момент весь корпус корабля судорожно затрясся. Сработали преднатяжители ремней безопасности, стиснув мне грудь, и я вцепился в подлокотники кресла. Послышались гулкие размашистые удары – можно было подумать, что кто-то пытается раздробить надрывно скрипящие переборки ракеты гигантским отбойным молотком.

– Пошло, – удовлетворённо сказал первый пилот.

Через секунду удары сменились рёвом. Пилот что-то говорил, не обращая внимания на тряску и нарастающий рокот, однако я видел лишь, как открывается его рот. Он подмигнул мне, а потом зачем-то потянулся к приборной панели.

В этот момент меня прижало к креслу.

На грудь мне давило так, словно воздух в рубке неожиданно налился свинцом и неумолимо тяжелел с каждой секундой. У меня даже потемнело в глазах. Кто-то говорил – я слышал сдавленные голоса, но не мог разобрать ни единого слова. Кресло шаталось и поскрипывало, подлокотники дрожали, ремни безопасности обхватывали меня, как удавка, не давая мне пошевелиться. От перегрузок выламывало кости. Я попытался вздохнуть, но вместо этого захрипел, хлопая ртом, как выброшенная на берег рыба.

А потом всё прекратилось.

Двигатели отрубились внезапно, как при аварии в энергетической сети, и я даже решил, что у меня лопнули барабанные перепонки.

Включилась автоматическая диагностика – огромные иллюминаторы в рубке затопила электронная темнота, и по ним побежали строчки системной трассировки.

– Ох, круто нас сегодня вывели! – сказал первый пилот, глядя на экран. – Почти шесть. Кто там в центре развлекался, интересно?

– Шесть… же? – пробормотал я, пытаясь отстегнуться.

– Неплохо для первого раза, да? – подмигнул мне пилот и тут же покачал указательным пальцем. – Погоди! Нас ещё не отпустили. Сейчас выведут на орбиту, а уже потом…

Со всех сторон, из металлической скорлупы рубки, послышалось едкое шипение, похожее на утечку газа. Я взволнованно завертел головой, но все остальные были спокойны.

– А вот сейчас они не торопятся, – сказал первый пилот.

– А иллюминаторы… – начал я, показывая на светящуюся модель корабля, которая медленно поворачивалась по часовой стрелке, как в обучающем фильме.

– Хочешь полюбоваться видом? – спросил пилот. – Да без проблем.

Он коснулся нескольких кнопок на приборной панели, изображение с иллюминаторов исчезло, но нас по-прежнему окружала темнота.

– Отличный ракурс, не правда ли? – рассмеялся первый пилот.

Темнота.

У меня похолодели руки.

Пилот вернул изображение на один из иллюминаторов – наш корабль теперь выглядел как маленькая зелёная ракета из компьютерной игры, перечёркнутая расходящимися векторами.

– Так…Сейчас, сейчас… – пробормотал пилот, нетерпеливо кивая головой.

Шипение, доносившееся из стен, затихло, и пилот поднял руку, готовясь отдать команду "на старт".

– Ждём подтверждения, – сказал он.

Все молчали. Я судорожно вздохнул и снова вцепился в подлокотники кресла.

На панели загорелся коммуникационный индикатор.

Первый пилот удовлетворённо хмыкнул и повернулся ко мне.

– А теперь… – сказал он.

33

Расчётное расстояние до Меркурия во время моего первого полёта превышало сто миллионов километров, и ускорение, чтобы не перегрузки не превышали 2G, длилось ровно двенадцать часов. Те, кто создавал программу полёта, явно думали о комфорте пассажиров – в отличие от операторов из командного центра, выводивших нас на орбиту.

После взлёта, когда я чуть не потерял сознание из-за перегрузок, я почти не ощущал дискомфорта. К невесомости я привык ещё в институте, хотя меня и подташнивало в первый час, когда я путал пол с потолком. Поначалу меня вообще не трогали, решив, видимо, дать мне возможность прийти в себя, а потом попросили разнести пассажирам энергетическую суспензию.

Я чувствовал себя стюардом.

Мы везли четырёх человек, хотя Сфенел был способен взять на борт столько же пассажиров, как и межконтинентальный лайнер. Я плыл между металлическими клетками и, улыбаясь, протягивал каждому бесцветный пакет с суспензией.

Меня спросили про туалет.

Я знал, что на таких кораблях, как Сфенел, сидения в пассажирском отсеке автоматически поворачиваются вокруг своей оси, когда корабль вырывается из гравитационного колодца, чтобы у людей, не привыкших к невесомости, возникало ощущение, будто бы они сидят в пассажирском самолёте, где есть гравитация, пол, потолок и наземная скорость. Однако положение рубки не менялось, поэтому всякий раз, когда я пролетал из пассажирского отсека в командный, мне казалось, что всё вокруг переворачивается вверх дном.

И всякий раз у меня кружилась голова, несмотря на сотни часов предполётных подготовок.

После отключения маршевого двигателя пилот собрал нас всех в рубке, объявил, что мы идём с нулевой погрешностью от расписания, и пожелал всем счастливого дрейфа.

Дрейфа, длиною в триста часов.

По распорядкам я должен быть постоянно, как заведённый, проверять состояние всех систем корабля – отопления, охлаждения, запасов воды, генераторов кислорода. Забота о пассажирах также досталась мне. Я отвечал за то, как функционируют кресла и массажный режим, во время которого пассажиров било тонкими разрядами тока, вызывая ритмичные сокращения затекающих мышц.

Пассажиры воспринимали эту процедуру как экзекуцию, а я представлял себя тюремщиком, который методично и бесстрастно пытает привязанных к электрическим стульям людей. Все постоянно просились на прогулку – осмотреть корабль, кубрик, командную рубку, – однако по уставу им разрешалось покидать свои места только при наличии так называемых "особых обстоятельств". Вроде нужды.

Отработав первую смену – проверка пассажирского отсека, нейросеанс, – я отключился от терминала и ещё долго сидел в неудобном кресле, глядя на темноту в экране перед собой.

– Ты уже здесь или ещё там? – послышался знакомый голос за спиной.

Я обернулся.

Первый пилот мягко проплыл по рубке и забрался в кресло рядом со мной.

– Ну, как? – спросил он. – Домой ещё не хочется?

– Домой? – повторил я. – Ну, если бы меня кто-нибудь ждал…

Пилот нахмурился, и между его бровей прорезалась глубокая морщина.

– Хреново, – сказал он. – Впрочем, меня тоже. С этой работой, знаешь ли…

– А это какой твой полёт?

– Двенадцатый, – ответил пилот. – К Меркурию, правда только пятый. Раньше в основном к Марсу…

– Только двенадцатый? – удивился я. – Или это в качестве пилота?

– Нет. – Голос у него был немного обиженным. – Это вообще двенадцатый полёт. А думаешь, это мало по нынешним временам? Сам вот протяни, как я, двенадцать рейсов! Если после этого не дослужишься до первого пилота, – он усмехнулся, – то можешь сам себя на пенсию списать.

– Извини, – сказал я. – Просто я не думал, что всё так быстро…

– Ну, как быстро, – пилот почесал пальцами редеющие волосы на затылке. – У меня и по году бывали перерывы между полётами. Представь себе отпуск длиною в год! – Он весело подмигнул мне, но тут же насупился. – Хотя, признаться, это на самом деле не так уж и классно.

– Наверное, можно придумать себе какое-нибудь занятие, – сказал я.

– Ага, собирать пустые пивные бутылки, – прыснул пилот. – Или марки. Один чёрт.

Он включил диагностический режим, и на иллюминаторе над нами высветилась трёхмерная схема корабля.

– Что бы ты ни придумал, – вздохнул пилот, глядя на экран, – всё равно потом скучаешь по этой малышке. Кстати, – он повернулся ко мне, – с твоего уровня вообще могут повысить после двух или трёх рейсов.

– И как это происходит? – спросил я. – Кто-то переходит в другой экипаж? Меняются местами?

– Когда как, – сказал пилот, отключая диагностический экран. – Вообще команды часто меняются, кого-то переводят, а кто-то и сам… Раньше, ещё до Венеры, пытались держать стабильные команды – типа это полезно, когда по две недели торчишь с людьми в консервной банке – но потом стало уже не до таких мелочей.

В рубке было прохладно – или же меня просто бил озноб от волнения, – а воздух, поступавший под давлением через вентиляционные отверстия у потолка, создавал лёгкий искусственный сквозняк и отдавал резкой кислотной химией, напоминавшей мне о медицинских центрах.

Наши коллеги сидели в креслах, откинув назад безвольные головы. Их глаза были открыты и слепо смотрели в невозмутимую черноту на экранах. На секунду мне показалось, что я нахожусь в морге.

– А по поводу Венеры… – сказал я. – У тебя было хоть раз… Вы когда-нибудь встречались с их кораблями?

– С сепаратистами? – пилот приподнял брови. – Нет, бог миловал. Хотя, по теории вероятности… Сколько там было? – Пилот сощурился, вспоминая. – Вероятность столкнуться с их кораблём по нашему маршруту шесть и два что ли… Кстати, если лететь до Марса, то меньше. Ну, короче, сам и считай. Когда-нибудь ты их встретишь. Если, конечно, будешь продолжать летать.

– И что тогда? – зачем-то спросил я.

– А чёрт его знает, что тогда! – сказал пилот. – В конце концов, все там будем, – добавил он с показным равнодушием. – Нам-то ещё что… А представь, каково на патрулях? Ты можешь уничтожить планету, нажав на кнопку, – и пилот демонстративно ткнул на панели в какой-то тумблер. – Раз, и все! И нету Венеры… Ну, или Земли.

– Они же не для этого…

– А для чего? – спросил пилот. – Бог его знает, что у них там… Представь себе – десять, пятнадцать кораблей, каждый из которых способен за пару секунд уничтожить планету! И это у нас. А ещё сепаратисты… Там вообще один чёрт знает, сколько у них кораблей.

– Чёрт уж точно знает, – вставил я.

– Ага, – согласился пилот. – Только это не имеет значения. Три или триста три. Просто нажать на кнопку…

У пилота сработал сигнализатор, он вздрогнул и прижал палец к правому уху, а через секунду уже плыл по рубке к открытому люку в коридор. Я снова остался один.

Просто нажать на кнопку.

Я посмотрел на приборную панель. Перед триптихом нейроинтерфейса поблёскивало несколько тумблеров – включение диагностики, аварийного режима, экстренный выход из нейросети…

Моя рука невольно потянулась к активации экстренного выхода, но я вовремя остановился.

Иллюминаторы в рубке заливала темнота.

32

Через несколько часов одну из пассажирок стало тошнить. Рвало её несколько раз, и липкие комки непереваренной суспензии разлетелись по всему отсеку.

Заниматься этим поручили, разумеется, мне.

Я барахтался в вытянутом, как аэродинамическая труба, пассажирском отсеке – точно студент, который впервые в жизни явился на предполётную подготовку и оказался в герметичной камере, где старательно воссоздаётся невесомость, как на космических кораблях. Я хватался руками за поскрипывающие клетки сидений и перевёрнутые лестницы в стенах, пытаясь поймать вакуумной трубой проплывающие мимо меня комки желтоватой рвоты.

Женщина, которой было плохо, принялась извиняться:

– Вы знаете, – говорила она, – мне всё время кажется, что мы как будто плывём где-то, и что всё вокруг качается… ну, как на корабле. Извините, я… – Она попыталась улыбнуться; лицо её было бледным, и глубокие морщины вокруг глаз казались трещинами на восковой маске. – Я просто никогда не любила плавать на кораблях.

– Я тоже, – зачем-то сказал я.

– Да, вы знаете, всё это так… – начала женщина и вдруг резко замолчала, тупо уставившись перед собой, как под воздействием успокоительных – наверняка её снова начало тошнить.

Я продолжал собирать рвоту. Другие пассажиры молчали и пристально следили за мной – как заключённые на охранника, который совершает свой регулярный обход. Я ненароком задел кого-то ногой, торопливо извинился и, потеряв на секунду ориентацию, ударился о стену головой.

Мне показалось, что пассажирский отсек и правда покачивается, как во время шторма на корабле – он мягко проседал, проваливаясь в пустоту, и поднимался снова, заваливаясь в сторону открытого проёма в коридор, точно невидимые волны космического света пытались перевернуть нас, поменяв местами пол с потолком.

Я всё ещё продолжал думать так, как будто мы на Земле, как будто на нас по-прежнему действует сила тяжести, а болезненная вялость и бесплотность моего тела – лишь странная фантазия, морок, вызванный постоянными сеансами в нейросети.

Я поймал последний комок рвоты, и у меня закружилась голова. Мне захотелось поскорее выбраться из пассажирского отсека – я был уверен, что там, из-за этих четырёх измучанных людей, тела которых методично бьёт электрошоком, действуют особые законы физики, и начинается невозможная морская качка, вызывающая обморочную одурь и тошноту.

Я уже направлялся к выходу из отсека, когда кто-то осторожно коснулся меня рукой:

– Спасибо, – сказала женщина, – и извините, я… Я понимаю, что вы совсем не должны этим заниматься, что у вас другие обязанности, но из-за меня…

Я думал, как ей ответить – например, пошутить, что числюсь на корабле стюардессой, так что разносить пассажирам энергическое молоко и собирать комки плавающей рвоты есть мой прямой и непосредственный долг, – однако едва я открыл рот, как сигнализатор в ухе раздражённо заверещал, ударив меня током в барабанную перепонку.

Я вздрогнул и замер вместо того, чтобы быстро нырнуть в открытый люк. Сердцебиение тут же участилось, и мне потребовалось несколько секунд, чтобы прийти в себя. Сигнализатор снова истерично завопил, и я дёрнулся, чересчур сильно оттолкнувшись от металлической клетки.

– Что-то произошло? – крикнула мне вслед женщина, но я не ответил.

Я вылетел в коридор. Послышался странный звук, похожий на то ли шелест, то ли мягкую ритмичную дробь – как будто корабль снаружи обдало мощной струёй разогнанного до сотен километров в секунду песка.

Все уже были в рубке.

Трое операторов сидели перед включёнными терминалами, болезненно запрокинув назад головы, а первый пилот устало позёвывал и потирал рукой глаза.

Услышав меня, он обернулся.

– Опаздываешь, – сказал первый пилот.

– Извини, – сказал я. – А что было? Я слышал какое-то…

– Метеориты, – хмыкнул пилот.

– Что?

Я завис над своим терминалом, как парализованный, уставившись на первого пилота.

– Да… – махнул рукой пилот, – облако пыли просто, мелкие твёрдые объекты, диаметром до… – Он взглянул на экран. – В общем, сенсоры их не засекли и защиту включить не успели. Бывает такое, даже в нейросети, – пилот осклабился и подмигнул мне – правда, это быстрое подёргивание века было больше похоже на нервный тик. – В любом случае, повреждения минимальны.

Однако я всё ещё чувствовал себя так, словно мы чудом избежали катастрофы – на расстоянии в миллионы километров от Земли.

Прошла почти минута, прежде чем я залез в кресло.

– А у тебя как? – спросил пилот. – Всё убрал?

Я что-то промычал и кивнул головой.

– Много жалуются, небось? – спросил пилот. – Наш ценный груз?

– Бывает, – сказал я. – Да я и не представляю, как можно всё это время просидеть в кресле. Я бы, наверное, уж…

– Всего лишь раз в двадцать дольше, чем полёт над Атлантикой! – рассмеялся пилот. – А на самом деле, я думаю, никто никогда не рассчитывал, что на этой птичке, – он показал кивком головы на чёрный экран, – будут летать на Меркурий.

– Не рассчитана? – спросил я.

– Ага, – ответил пилот. – Да и крылышки у неё уже поистрепались чуток… Но ты не волнуйся, – добавил он с усмешкой, – ещё парочку таких непредусмотренных облачков она выдержит, а вот потом…

Я непроизвольно взглянул на часы у потолка – время полёта, рассчитанное по правилам Земли. Нам оставалось ещё больше десяти дней дрейфа.

Но мне показалось, что прошёл ни один десяток лет, прежде чем мы, наконец, начали тормозить.