Текст книги "Лидия (СИ)"

Автор книги: Василий Воронков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

68

Поначалу я почувствовал лишь боль – резкий глубокий укол, как будто кто-то вонзил длинную иглу прямо в мой правый висок. Вспухшая венка под глазом рефлекторно задёргалась, я застонал – черепная коробка раскалывалась от боли – и открыл глаза.

Первое, что я увидел, – это ровный слепой потолок без каких-либо осветительных приборов. Потом затянутое электронным жалюзями окно. Потом пугающе чёрный триптих развёрнутого ко мне терминала, несколько кнопок на котором мигали красным – как индикаторы на медицинской машине, поддерживающей неестественную жизнь.

Постепенно окружающие меня предметы стали обретать привычную чёткость. Прямые углы стен. Ровная заострённая поверхность стола. Пересечения прямых и ломаные грани. Боль затихла, хотя я всё ещё чувствовал покалывание в висках и боялся, что тот ужасный приступ скоро повторится вновь.

Я вздохнул. Дыхание не вызывало у меня ни малейших затруднений, и это почему-то обрадовало меня даже больше, чем вновь обретённый, восставший из пустоты окружающий мир – со всеми его цветами, формами, запахами и звуками.

Прошло ещё несколько секунд, прежде чем я понял, что со мной говорят:

– Вы меня слышите? – раздался чей-то голос. – Всё в порядке? Постарайтесь пока не двигаться.

Я попытался повернуть голову, посмотреть на говорящего, однако даже малейшее движение отзывалось во всём теле болью.

– Где я? – прохрипел я и тут же испугался, не узнав собственный голос. – Что произошло?

– Это… онемение, – послышалось у меня из-за спины. – Такое бывает. Скоро всё пройдёт.

Кто-то положил мне на плечо руку. Я всё ещё лежал в жёстком кресле с высоким подголовником. Нейроинтерфейс. Сеанс, наконец, завершился. Я вышел сам или же меня вывели принудительно?

– Что произошло? – повторил я.

– Всё в порядке.

Говорящий постепенно проявлялся передо мной – сначала его рука, которой он провёл по моему правому плечу и положил на кисть, как бы приветствуя старого знакомого, не имеющего сил даже подняться на ноги, потом мятый свисающий пиджак на пару размеров больше, чем нужно, потом седая голова с плохо пробритой щетиной на щеках и подбородке.

Тихонов посмотрел на меня, как отец – на своего больного сына.

– Просто тяжёлый выход, – сказал он. – Так бывает… даже с опытными операторами. Но вы всё сделали сами, завершили задание. – Тихонов улыбнулся. – Думаю, этого хватит для зачёта.

Движения уже не причиняли мне такую резкую боль; я обернулся. Все места у терминалов оказались пусты, однако у дверей стоял незнакомый мне мужчина в тесном наглухо застёгнутом костюме, похожем на дежурную форму, которую заставляли надевать на практических занятиях по химии.

– Я… последний? – спросил я.

– Да, – сказал Тихонов. – Но всё хорошо, просто… Уже через пару минут вы придёте в себя.

Тихонов снова положил руку мне на плечо, человек в форме лаборанта как-то нетерпеливо подался вперёд, распознав в движениях преподавателя тайный, лишь одному ему понятный знак, но Тихонов внезапно остановил его движением ладони.

– Кто это? – спросил я, покосившись на лаборанта в дверях.

– Из медицинского пункта, – нехотя ответил Тихонов. – Распорядки, знаете ли… Но вы посидите пока, расслабьтесь. Сейчас главное не торопиться. А потом вас осмотрят. Формальная процедура, ничего более… Но так уж полагается.

– Хорошо.

Вставать мне действительно не хотелось.

– Но почему так получилось? – спросил я. – Всё было обычно… поначалу. Но в конце… Я даже не помню точно, что произошло.

Тихонов молчал и с медитативным видом нажимал кнопки с буквами на терминале.

– Я точно прошёл? – спросил я. – Конец как-то смазан.

– Прошли, – подтвердил Тихонов. – Как я уже сказал вам… такое бывает. Не у всех и не всегда, но бывает. Это ни о чём не говорит, вы не волнуйтесь. Мы никого ещё не исключали из-за единичного случая тяжёлого выхода. И даже не заставляли идти на пересдачу.

Тихонов подмигнул мне и вновь повернулся к терминалу.

– А как остальные? – спросил я.

Тихонов, наконец, оставил в покое терминал. Кнопки, которые ещё мгновение назад вспыхивали красным, погасли; терминал отключился.

– Вас интересует кто-то конкретно? – спросил он.

Я невольно оглянулся.

– А… – Тихонов качнул головой. – Да, она так волновалась в этот раз. Она всегда переживает – даже на обычных лабораторных. Но завершила одной из первых. На самом деле вы тоже… вышли минут на пятнадцать позже, чем последний до вас. Это даже тяжёлым выходом-то сложно назвать.

Я чувствовал, как человек в одежде лаборанта напряжённо смотрит мне в спину.

– Вы не говорили, – сказал я.

– Что? – не понял Тихонов. – Что не говорил?

– Про тяжёлый выход.

– Ну, – Тихонов качнул рукой, – такое бывает далеко не у всех, да и ничего страшного в этом на самом деле нет. Скорее всего, вы переволновались или думали постоянно о чём-то другом. Например, о девушке, которая сидела за вами.

Тихонов подмигнул мне и обернулся к человеку в дверях. Профессор ничего не сказал, однако лаборант понял его без слов. Я услышал за спиной его шаги.

– А что… – начал я, – это может привести… к таким последствиям? Просто волнение или…

– Это индивидуально, – сказал Тихонов. – Собственно, реакция на нейросеанс у всех индивидуальна, поэтому мы и не говорим о каких-то побочных эффектах, потому что можно легко… запрограммировать человека.

Лаборант подошёл к нам и поприветствовал меня кивком головы. Я только сейчас заметил в его руках небольшой пластиковый чемодан. Он положил чемодан на стол, рядом с отключённым терминалом. Раздался металлический щелчок – чемодан открылся.

– Не читали ничего о нейроинтерфейсе? – спросил Тихонов. – Какие-нибудь рассказы, слухи? В соцветии иногда попадаются разные горе-разоблачения.

– Нет, не читал, – ответил я.

– Ну, и не читайте, – сказал Тихонов.

Кресло скрипнуло – лаборант повернул его к себе.

– Боль ещё чувствуете? – спросил лаборант.

– Да, – ответил я.

– Можете поднять и опустить правую руку.

Я посмотрел на свою руку, которая безвольно лежала на подлокотнике и немного приподнял её, превозмогая ноющую боль в мышцах.

– Это всё? Выше!

Я скривился от боли.

– Давайте не будет торопиться, – предложил Тихонов. – Спешки нет.

– Ладно, достаточно, – согласился лаборант.

В руке его появился тонкий фонарик, похожий на ручку.

– А теперь запрокиньте назад голову и держите глаза открытыми, – сказал он.

Я подчинился.

Он посветил мне фонариком сначала в один глаз, а потом в другой. Я с трудом сдерживался, чтобы не моргнуть; яркий луч обжигал роговицу, передо мной тут же поплыли цветные круги.

– Зачем это? – спросил я.

– Просто тест, – ответил лаборант.

– Проверка реакции на свет, – объяснил Тихонов. – Иногда после интерфейса бывают такие приступы светобоязни, ну, знаете, как у вампиров, – Тихонов хмыкнул, довольный своей шуткой. – Или на темноту. Но у вас, как я понимаю, – он посмотрел на лаборанта, – всё в порядке.

Лаборант ничего не ответил.

– Попробуйте ещё раз поднять правую руку, – сказал он, и я услышал, как Тихонов недовольно вздохнул.

На сей раз у меня получилось поднять руку почти на уровень плеча, но мышцы тут же свело от боли, и рука, как парализованная, беспомощно упала на подлокотник.

– Плохо, – сказал лаборант и вытащил из чемоданчика массивный шприц с серебристыми кольцами у поршня.

– Что это? – испуганно спросил я. – Зачем?

– Это снимет боль, – сказал лаборант. – Просто расслабьтесь и закройте глаза. Не двигайтесь.

Я не представлял, как можно расслабиться, глядя на эту иглу.

– Мне уже лучше, – начал я. – Мне кажется, если я посижу тут ещё немного, всего несколько минут…

Для убедительности я поднял обе руки, хотя они и тряслись от слабости.

– Закройте глаза и откиньтесь назад, – скомандовал лаборант.

Тихонов на сей раз не заступался и молча стоял с другой стороны моего пыточного кресла.

В конце концов это всего лишь укол. Я вздохнул, закрыл глаза и…

67

Я сидел на кровати, подобрав под себя ноги. Голова болела – я чувствовал неприятное покалывание в висках, хотя мигрень мучала меня почти после каждого пробуждения.

В камере пахло хлором.

Таис стояла напротив – в своей обычной серой униформе, похожей на костюм безродного техника на космическом корабле – и набирала что-то на клавиатуре странного устройства, выглядящего как старинный телефон.

– Так что это были за уколы? – спросил я.

– Я же вам сказала. Они помогают от вашей светобоязни. – Таис опустила телефон. – Вы помните? Я отвечала вам несколько минут назад.

– Помню, – сказал я. – Но, по-моему, вы просто приглушили здесь свет – и всё.

Освещение в камере действительно стало приятным и мягким. Из-за лёгкого полумрака даже стены теперь казались серыми, как униформа Таис.

– Ну да, конечно, – ответила Таис. – Вы же ничему не верите.

Она снова нажала на несколько кнопок на телефоне и убрала его в карман.

– Головная боль так и не проходит? – спросила она.

– После вашей пилюли стало лучше, – сказал я.

Ноги у меня затекли, и я вытянулся на кровати. Таис посмотрела на меня, нахмурившись, как если бы мне нельзя было лежать в её присутствии.

– Но всё ещё болит? – уточнила она.

– Ну, вот сейчас, когда я лежу, почти не болит. Может, мне и не вставать вовсе?

– Вам нужно двигаться, – сказала Таис.

– Какая неожиданная забота!

Таис хотела что-то возразить, но вместо этого вздохнула и закрыла глаза.

– А зачем вы пришли? – спросил я, глядя в потолок. – Чтобы дать мне таблетку от головной боли?

– Я слежу за вашим состоянием, – как-то нехотя ответила Таис.

– Могу поспорить, что моё состояние прекрасно видно на каких-нибудь мониторах вместе с круговой панорамой этой комнаты. – Я показал кивком головы на горящий глазок камеры над дверью. – Вы хотели поговорить о чём-то?

Я заметил, как у Таис вздрогнули уголки губ.

– Вы не заключённый, – сказала она. – Я думала, вам станет легче, если я буду иногда приходить сюда лично. Но я могу попросить Алика или разговаривать с вами только через коммуникатор.

– Вы знаете…

Я медленно, как отходящий после наркоза больной, сел на кровати, а потом поднялся на ноги и тут же ссутулился из-за болезненного прострела в пояснице.

– Я бы давно уже поверил во все эти истории с авариями в нейросети и прочим, если бы не одно "но"…

Таис стояла, не двигаясь, но по её взгляду было видно, что она готова в любую секунду броситься к двери.

– Если бы не одно "но", – повторил я, – если бы вы не выглядели абсолютно, в точности, до мельчайшей подробности так же, как она.

Таис попятилась.

– Я понятия не имею, о ком вы говорите, – сказала она и засунула руку в карман, где, наверное, лежало то самое, похожее на пульт управления светом устройство. – На самом деле я прекрасно понимаю, что мне не стоит приходить к вам, что я, возможно, делаю только хуже, но я уже так устала от всего этого и…

Таис внезапно как-то осунулась, сникла и прикрыла рукой лицо. Ещё секунду назад она стояла, распрямив плечи, как военные, настолько привыкшие к построениям и муштре, что держат парадное равнение даже в штатском, но теперь силы её иссякли, и она была уже не в состоянии притворяться.

– Столько времени, – сказала Таис, не поднимая головы, – и всё впустую.

– Времени? – спросил я. – И сколько я здесь? Или об этом вы тоже не можете сказать?

– Вы здесь… давно, – сказала Таис. – Просто вы сами не помните.

Она поборола свою секундную слабость и вновь гордо распрямилась.

– Значит, теперь ещё и амнезия? – спросил я.

– Это не совсем амнезия, – сказала Таис. – Это скорее… Я даже не знаю, как объяснить.

– Ладно…

Я принялся расхаживать по комнате, вокруг кровати, стараясь не подходить слишком близко к Таис, которая и так уже нервно теребила в руках цилиндрический пульт. Промёрзший насквозь пол по-прежнему обжигал мои босые ноги, но это странным образом придавало мне бодрости. Даже головная боль почти прошла – впрочем, это могли, наконец, подействовать принятые таблетки.

– Предположим, что всё это – правда, – сказал я. – Я на Земле, в каком-то медицинской тюрьме…

Таис хотела возразить, но я прервал её взмахом руки.

– А свет и прочее, – продолжал я, – лишь мои галлюцинации. Такие же, как та металлическая башка на кривом кронштейне.

Я остановился и посмотрел на Таис.

– Вот только вы постоянно говорите, что хотите мне помочь, – сказал я. – И вот в это я уже совершенно точно не верю. Вы мне совсем не помогаете. Вы просто… просто наблюдаете за мной, как за подопытным. Приходите, снимаете свои показания и уходите. Так, как будто вы и не в силах ничего сделать.

– Вы не правы, – сказала Таис и неожиданно спрятала в карман пульт. – Мы пытаемся, но ситуация… непростая. Та авария, которая произошла на Ахилле… Дело в том, что подобные случаи были и раньше.

Я молчал.

– По понятным причинам их старались не предавать огласке, – продолжила она. – Как и многие побочные эффекты, которые возникают у операторов.

– Это мне известно и так, – перебил её я. – Каждый выпускник технологического знал, на что идёт.

– Нет, – Таис покачала головой. – То, что вам известно – это лишь малая часть. Дезориентация, галлюцинации – речь не об этом. Серьёзные катастрофы происходили очень редко, но – происходили, и мы до сих пор…

– Не знаете, что делать? – спросил я.

– Ищем пути, – сказала Таис, – пытаемся понять, как вам помочь.

Таис поджала губы и посмотрела на меня, как на душевнобольного. Потом она как-то непроизвольно сделала шаг вперёд, ко мне.

– Вашему мозгу был причинён серьёзный ущерб, – сказала она. – Вся ваша личность…

– Серьёзный ущерб? – Я вспомнил о странном тесте с пластиковыми фигурками. – Мне кажется, вы несколько преувеличиваете. Хотя не исключено, что эти ваши тесты…

– Как вы думаете, – перебила меня Таис, – как вы думаете, сколько вы уже здесь находитесь?

Я пожал плечами.

– Сложно сказать, когда вы практически нарочно пытаетесь меня запутать. – Я усмехнулся. – Сколько сейчас времени, раз мы находимся на Земле?

– Около трёх часов дня, – ответила Таис.

– Какая временная зона?

Таис поморщилась, как от боли.

– Мы неподалёку от Москвы, – ответила она. – Но это неважно. Мы не о том… Просто предположите. Сколько вы здесь находитесь? Как долго вы себя помните здесь?

– Учитывая моё состояние, – начал я, – и то, что я даже не знаю, когда здесь день, а когда – ночь, понять довольно сложно. Вы меня периодически переодеваете и… – Я провёл рукой по небритой щеке. – В общем, не знаю. По состоянию щетины я бы предположил, что я здесь неделю или две, но я бы не удивился, если бы вы сказали, что прошло всего несколько дней.

Таис нахмурилась; между её бровями прорезалась морщинка.

– Вы находитесь здесь почти два года, – сказала она.

– Что? – Свет в комнате на мгновение стал ярким, как прежде. – Какие к чёрту два года? Это снова какая-то… проверка?

– Нет, – сказала Таис. – Никаких проверок. Вы здесь действительно два года, но помните лишь последние несколько дней… Ваше подсознание просто пытается компенсировать полученную вами травму и… На самом деле всё это индивидуально, – Таис качнула рукой, как бы отбрасывая от себя неудачную мысль. – Все пострадавшие ведут себя по-разному, но ваш случай один из самых сложных. Поначалу мы считали, что вам будет легче помочь, что вы пострадали меньше других, сохранили больше воспоминаний, но… всё оказалось сложнее.

– Сохранил больше воспоминаний? – не понял я. – Но у меня нет никаких провалов в памяти, я всё прекрасно помню – вплоть до того момента, когда появился тот чёртов корабль.

– Это не совсем так, – голос Таис стал тише, а красный глазок камеры над дверью странно замерцал, присматриваясь к чему-то. – Как я уже сказала, ваше подсознание пытается компенсировать и… каждый раз у вас появляются какие-то воспоминания, неправильные, ошибочные.

Таис подошла ко мне совсем близко, забыв о предосторожностях. Лида! Через мою грудную клетку словно прошёл электрический разряд. В её красивых зелёных глазах стояли слёзы.

– То, что вы помните, – сказала она почти шёпотом, – это не вы.

– Как? Вы хотите сказать, что все мои воспоминания…

– Не все, – сказала Таис. – Но многие. Так продолжается уже два года, все два года я наблюдаю за вами. Каждый раз – это что-то новое, вы как будто рождаетесь заново. Мы думали вначале, что ситуация будет постепенно улучшаться, что с каждым разом вы всё больше и больше будете становиться собой, но… к сожалению, это не так.

Таис опустила голову. Боль в груди сменилась странным обжигающим холодом, и я невольно отшатнулся назад, как пьяный. Эта худенькая девушка с чёрными волосами, похожая на Лиду, и её тихий вздрагивающий голос испугали меня сильнее, чем всё, что мне довелось увидеть здесь до сих пор.

– Что значит каждый раз? – пробормотал я. – О чём вы вообще говорите? Я не понимаю! Я никак не могу быть здесь два года! Это невозможно! И мои воспоминания…

– Всё это идёт по кругу, – продолжила Таис. – Каждый раз вы приходите в себя и становитесь… другим, не таким, как раньше. Иногда вы даже не можете говорить, у вас отсутствуют базовые моторные функции. Иногда… как сейчас… Но всё равно… Чем больше проходит времени… – Таис замерла и быстро обернулась на полусферу камеры наблюдения над дверью. – Проходит время, – сказала она, – и вы не выдерживаете. Чем больше вы думаете о происходящем, чем больше вы погружаетесь в свои воспоминания, тем больше находите странностей и противоречий… В конце концов, – голос у Таис дрожал, – вы просто не выдерживаете, и происходит коллапс. А потом всё начинается с самого начала, с новых выдуманных воспоминаний.

Несколько секунд я смотрел на неё, чувствуя страшный холод в груди. Глазок камеры наблюдения азартно поблёскивал над дверью. Я рассмеялся. Таис удивлённо уставилась на меня.

– Интересно, – сказал я, – как долго вы репетировали эту речь? Я не идиот и понимаю, что мы вовсе не на Земле. Это, – я показал рукой на светящиеся белые стены, – какая-то орбитальная станция с искусственной гравитацией и искусственным воздухом. Я слишком много времени провёл на кораблях, чтобы меня можно было так легко обмануть…

– Но подождите, я… – затараторила, часто моргая, Таис.

– Потом эта ваша история с ложными воспоминаниями, – невозмутимо продолжал я. – Неплохо придумано, конечно. Но, честно говоря, всё равно поверить сложно. Вся моя жизнь придумана? А потом я перезагружаюсь как компьютер? А в процессе перезагрузки вы, видимо, бреете меня, стрижёте ногти и волосы, подготавливаете, так сказать, к новой жизни.

Таис уже ничего не пыталась возразить, а просто смотрела на меня влажными от слёз глазами.

– Ни разу не слышал большего бреда, – подытожил я. – И ведь поначалу я почти готов был вам поверить. В следующий раз подготовьтесь получше.

– Я понимаю, – сказала Таис, – я понимаю, что вам очень сложно принять всё это, но…

Кнопочный телефон в её кармане завибрировал; она вздрогнула и прижала руку к бедру.

– Вас вызывают, – усмехнулся я. – Вы не справились. Нужно согласовать детали вашей душещипательной истории, а то, я смотрю, вы совсем уже запутались.

Таис молча отвернулась от меня и быстро направилась к двери. Её длинные волосы рассыпались по плечам. Чёрные блестящие волосы Лиды.

Я вновь почувствовал болезненную тяжесть в груди. Свет в комнате с каждой секундой становился всё сильнее, как будто тот самый Алик, наблюдающий за нами через камеру над дверью, методично прибавлял яркость.

Таис вышла. Дверь закрылась с гулким металлическим ударом.

Я вернулся на кровать. Меня опять одолевала мигрень, я закрыл глаза и попытался расслабиться, но мне не становилось лучше – казалось, что длинные острые иглы медленно вонзаются мне в виски.

66

Я увидел Лиду лишь после зимних каникул. Мы столкнулись в коридоре перед аудиторией, она попыталась улыбнуться и тут же отвернулась, как будто боялась смотреть мне в глаза.

Всю лекцию я наблюдал за ней. Лида сидела на три ряда ниже меня, иногда её скрывала голова долговязого парня, который что-то рисовал пальцем в суазоре, почти распластавшись по столу. Лектор стоял, вытянувшись, у стола и зачитывал, как по бумажке, свою монотонную речь. Лида поправляла волосы, собранные в длинный хвост на затылке, что-то искала в своём наладоннике, нетерпеливо перелистывая страницы пальцем, перешёптывалась с Анной, пыталась высмотреть кого-то в аудитории, но ни разу не оглядывалась назад.

Виктор тогда не пришёл, и я сидел в окружении пустых стульев. День выдался пасмурным, но наш лектор забыл отключить электронные жалюзи после голографического представления на предыдущей паре, и казалось, что за окном стоит глубокая зимняя ночь.

Я открыл суазор, намереваясь послать Лиде сообщение – что-нибудь ненавязчивое, вроде "как провела каникулы?", – но почему-то не решился. Я смотрел на неё, на то, как она играется со своим суазор, ищет кого-то в аудитории, как перешептывается с подругой и понимал, что совершенно ей не нужен. Когда мы столкнулись в коридоре перед парой, она не обрадовалась, не удивилась, а просто была смущена – это походило на случайную встречу с человеком, которого давно уже позабыл, но который, вопреки твоему желанию, упорно пытается напомнить о себе. Я не хотел навязываться. Но, тем не менее, открыл её страницу в соцветии, где она сама не появлялась уже несколько недель подряд.

Преподаватель продолжал пересказывать содержание учебника.

Я просмотрел несколько последних записей на её страничке и отложил суазор в сторону. Из-за скучного сумрака поточной мне хотелось спать. Лида не обращала на меня внимания. Лектор говорил синтетическим голосом, как робот.

Я положил голову на руки и закрыл глаза.

Откуда-то издалека доносился монотонный голос, я не вслушивался, и лишь отдельные слова пробивались сквозь дрёмы – "основы", "траектория движения", "тонкий расчёт". Потом исчезли, потерялись и эти бессвязные обрывки машинальной речи, я решил, что действительно могу заснуть и, представив, как какой-нибудь шутник с нашего курса примется бесцеремонно расталкивать меня в конце лекции, вздрогнул и открыл глаза.

Преподаватель действительно замолчал и стоял, сгорбившись, странно отвернувшись от нас к погасшему экрану на стене, развернув свой огромный, как альбомный лист, суазор. Руки у него дрожали. Остальные студенты тоже что-то быстро листали в наладонниках. Сидящая надо мной девушка часто и неровно дышала, как во время приступа астмы. Лида перестала перешёптываться с Анной и вдруг, впервые за всю лекцию, обернулась и посмотрела на меня. В её зелёных глазах читались сожаление и страх, как будто я за прошедшие несколько секунд сотворил нечто ужасное.

Я вздохнул.

Пальцы у меня на руках странно закоченели, хотя в аудитории работали на полную мощность отопители. Я сцепил руки, сжав их так сильно, что побелели ногти, и только тогда посмотрел на экран своего суазора, который всё ещё лежал на столе, открытый на странице Лиды. Поверх фотографии Патрокла, опубликованной Лидой в соцветии когда-то очень давно – ещё в другой жизни – выплыло прозрачное окошко с извещениями о новых записях. Броские красные цифры быстро возрастали, словно отсчитывая какие-то судорожные порывистые секунды – двенадцать, двадцать шесть, тридцать три. Я схватил суазор, коснулся пальцем нетерпеливо дрожащего окошка, и в этот момент кто-то рядом выше тихо сказал:

– Война…

Я быстро перелистывал многочисленные записи в соцветии.

"Восстание сепаратистов".

"Неожиданная агрессия послужила причиной…".

"Первый космический конфликт".

Десятки, сотни людей писали о том, что происходило на Венере – всё остальное, всё, что ещё несколько секунд представлялось таким значительным и важным, вдруг потеряло значение, сгинуло в тени этого внезапно начавшегося кошмара.

Лекция так и не завершилась – она прерывалась на том самом мгновении, когда кто-то получил первое уведомление на свой суазор. Преподаватель сказал, что ему нужно срочно отойти и хлопнул дверью. Вокруг меня стал раздаваться неуверенный испуганный шёпот, как будто, стоило лишь заговорить в полный голос, как все эти бессвязные слухи из соцветия обратились бы в безжалостную явь. Лида уже не смотрела на меня, а сидела, обхватив голову руками. Анна что-то шептала ей в ухо и поглаживала по плечу. Лида поначалу даже не замечала свою подругу, как-то пугающе отрешившись от происходящего, но потом повернулась к ней, покачала головой и стала что-то быстро набирать в суазоре.

На моих глазах в ленте обновлений появилось её последнее сообщение:

"Запомните этот день. Сегодня мы перестали быть детьми".

Вскоре аудитория начала пустеть. Лида вместе с подругой вышли одними из первых. Я тоже понял, что не могу больше сидеть на одном месте, читая одинаковые сообщения в сети, и пошёл вслед за остальными.

В коридоре было шумно и людно. Можно было подумать, что занятия в институте разом отменили, и все студенты высыпали из аудиторий, не зная, куда им податься в середине дня. Меня постоянно кто-то толкал, пробиваясь к затянутому электронной дымкой окну или к настенному терминалу, пестрившему разноцветными окошками объявлений. Слышались возгласы, даже крики. Война! Война!

Я беспокойно озирался по сторонам. Я чувствовал себя брошенным, потерянным – я не видел ни одного знакомого лица. Лида с Анной куда-то исчезли, их поглотил этот нескончаемый гомон. Я был один, я не знал, что мне делать. Никто больше не сдерживал себя, стараясь разговаривать вполголоса, чтобы не нарушать тишины – то, что ещё так недавно казалось выдумкой, неудачной шуткой, стало теперь угрожающей реальностью, которая гремела у меня в ушах.

– Неужели и правда война?

– Что теперь будет? Они ведь не осмелятся…

– Я не могу поверить, этого не…

Я проталкивался к лифтовой площадке, к морозному свету, который падал из окна с отказавшими электронными шторами, преследуемый этими криками. Кто-то побежал мне навстречу, яростно расталкивая остальных руками с таким видом, словно даже секундное промедление было бы для него смертельно.

Суазор в моём кармане раздражённо завибрировал, я машинально вытащил его и развернул экран.

Пришло сообщение от матери:

"Ты знаешь, что произошло? Приезжай, нам нужно поговорить!"

– Знаю, мама, – сказал я, уставившись в экран, хотя в действительности ничего не понимал.