Текст книги "Лидия (СИ)"

Автор книги: Василий Воронков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

Лида попыталась оттолкнуть меня, но я не отпускал.

Земля под нами тряслась.

– Нет! – прохрипела Лида, отворачиваясь.

Я целовал её в щеку, в шею, по-прежнему прижимая к себе.

– Не надо!

Лида вырвалась. Она стояла, отвернувшись, прикрывая лицо рукой. Ветер разносил по бесцветному небу тяжёлые облака отработанного газа. Лида вытерла губы рукавом пальто.

– Не смей! – прошипела она.

– Я люблю тебя, – сказал я.

– Нет! – Глаза у неё сверкнули. – Ты сделал свой выбор! Ты…

Она готова была заплакать.

– Но… – дрожащим голосом сказал я.

Я сделал лишь шаг по направлению к ней, но она тут же попятилась от меня, запустив правую руку в карман.

– Но, Лида… – прошептал я, едва сдерживая слёзы. – Я…

46

Я ничего не ел уже очень долго – наверное, несколько дней. Вокруг унитаза валялось несколько пакетов с суспензией; последний я даже не открывал. Голода я не чувствовал, однако колени у меня подгибались, стоило мне лишь несколько минут постоять посреди комнаты.

Большую часть времени я сидел на кровати или в тёмном углу.

Свет по-прежнему слепил глаза. Таис больше не приходила ко мне, чтобы сделать свои болезненные уколы, дребезжащий голос с потолка не давал мне бессмысленных указаний, и лишь по-прежнему невозмутимо светился красный глазок камеры у двери.

Когда очередной пакет с суспензией вылетел из люка и шлёпнулся на пол неподалёку от меня, я даже не шелохнулся. Я сидел на металлическом полу, уже не чувствуя холода, и безразлично смотрел на белый пакет, помявшийся с одного края от сильного удара. Глаза болели от света, всё вокруг затягивала дрожащая серая рябь, как перед обмороком, и белый пакет, попав в слепое пятно, медленно растворялся в пропитанном хлором воздухе.

– Встаньте! – прозвучал синтетический голос.

Я продолжал сидеть.

– Поднимитесь на ноги!

Я прикрыл ладонью глаза, а потом посмотрел, щурясь, в пустой сверкающий потолок и усмехнулся.

– Вам нужно поесть, – сказал срывающийся на нервный звон голос. – Пожалуйста.

– Таис? – спросил я. – Таис, если это ты…

Я попробовал подняться, упираясь о горящую стену, но рука моя соскользнула, и я осел на пол.

– Если это ты… – сказал я. – Я же говорил тебе – я больше не буду жрать это дерьмо. У меня от него… несварение желудка.

– Встаньте с пола! – рявкнул голос. – Сядьте на постель!

– Мне кажется, у меня уже нет сил, чтобы подняться, – сказал я. – Наверное, это потому, что я давно не ел.

Я хотел рассмеяться, но вместо этого закашлялся и согнулся, как от удушья, прижимая руки к груди.

Белый пакет на несколько секунд вновь появился на полу.

Под потолком что-то зазвенело, и голос замолк, сдавшись.

– Темнота… – прошептал я, с трудом сдерживая кашель. – Если ты меня ещё слышишь, Таис, то всё, что мне сейчас нужно – это…

Раздался тяжёлый металлический грохот, комната закачалась, как при землетрясении, а стены на мгновение засверкали так ярко, что из моих глаз брызнули слёзы. Я прижался к стене, выставив вперёд руки, защищаясь от этого безудержного шума и света.

Послышался чей-то голос – настоящий, живой, не искажённый модулятором.

Таис!

Я попытался встань, но снова поскользнулся и свалился на пол.

Когда я пришёл в себя, то сидел на затянутой целлофаном кровати. Передо мной стояла Таис.

– Тебе лучше? – спросила она.

– Не знаю, – прохрипел я. – Но я всё ещё жив, так что…

Таис покачала головой.

– Ты решил уморить себя голодом? – спросила она. – Хорошо придумал, ничего не скажешь. Мне казалось, что ты…

Таис отвернулась.

– Ну, почему же уморить… – сказал я. – Просто я не могу больше глотать эту вашу дрянь из белых пакетов. Она у меня наружу лезет.

– Обычный паёк, – сказала Таис. – Ты же служил на Ахилле.

Она подняла с пола поднос, на котором лежал бутерброд из двух ломтиков угловатого, чёрствого на вид хлеба с паштетом или маслом посередине, и коричневая пластиковая чашка с чёрной жидкостью.

– Торжественный обед? – усмехнулся я.

Таис поставила поднос мне на колени.

– У нас тоже… строгий рацион, – сказала она. – Это всё, что я смогла найти.

– Рацион? И после этого вы ещё хотите, чтобы я поверил в то, что это обычная клиника…

– Я никогда не говорила про обычную… – Таис вздохнула, – клинику.

Я осторожно взял за края хлипкую чашку из тонкого пластика.

– Это что? – спросил я. – Кофе?

Таис кивнула.

– Холодный, – сказал я.

– Ну, уж извини, – сказала Таис. – Горячий я тебе… не решилась дать.

Я сделал небольшой глоток и поморщился. Потом откусил от бутерброда – хлеб действительно оказался чёрствым, а паштет не слишком отличался по вкусу от энергетической суспензии. С большим трудом я заставил себя проглотить непрожёванный кусок.

– Едва съедобно, – пожаловался я.

– Ну, извини, – повторила Таис. – По крайней мере, это не суспензия. А ничего другого нет.

Я ещё немного отпил холодного горького кофе и поставил чашку на поднос.

– А ты ведь собиралась перевестись, – сказал я.

– Я решила пока остаться, – ответила Таис. – Ненадолго.

Я продолжал есть чёрствый бутерброд, глотая едва разжёванные куски и запивая их холодным кофе.

– Я много думала, – сказала Таис, устало потерев ладонью лоб. – Всё-таки… что-то меняется. Раньше ты никогда не держался так долго. Наверняка это хороший знак. Возможно… просто нужно время.

– Время на что? – спросил я, бросая на поднос недоеденный бутерброд. – На то, чтобы я поверил во весь этот бред? Ты сама-то… – Я улыбнулся. – Таис?

– Что? – Девушка напряглась и отступила к двери.

– Почему тебя так пугает, когда я называю тебя Лидой? Ты ведь сама…

– Я понимаю, как тебе тяжело, – перебила Таис. – Попробуй вообще… не думать об этом. Многое из того, что ты помнишь – реально. Ахилл реален. Твоя работа…

Таис вдруг замолчала и испуганно взглянула на меня.

– Моя работа? – спросил я. – Как ты там говорила? Я – второй пилот? Проблема только в том, что помню я всё несколько иначе.

– Ты помнишь второго пилота? – спросила Таис.

Я пригубил кофе.

– Дело совсем не во втором пилоте, – сказал я. – Лида. Все мои воспоминания, всё, что мне дорого… – Я вздохнул; от кофейной горечи сводило рот. – Думаю, в тот самый момент, когда у тебя получится убедить меня в том, что она нереальна, я сойду с ума.

– Или выздоровеешь, – сказала Таис.

– Боюсь, для меня тут уже нет разницы.

Таис неожиданно присела рядом со мной на кровать и коснулась моей руки. Она была совсем рядом. Я чувствовал её запах. Её чёрные волосы рассыпались по плечам, а уставшие зелёные глаза были так красивы.

– Я и правда раньше никогда с тобой не говорила, – сказала она. – Мне запрещали, но… дело даже не в запретах. Я сама думала, что нельзя тебе рассказывать всё это.

– И что заставило тебя передумать? – спросил я.

– Тебе не становилось лучше. И только сейчас… – Таис улыбнулась. – Быть может, это и нужно было сделать? Просто поговорить. Забудь на секунду о том, что все вокруг враги, что тебя захватили сепаратисты, а я… я…

– А ты похожа на Лиду, – закончил за неё я.

Таис повела плечами, как от холода, и поднялась с кровати.

– Почему? – спросила она.

– Что почему? – не понял я.

– Почему, ты думаешь, я так на неё похожа?

Я почувствовал неприятный холодок на коже.

– Откуда я знаю? – начал я. – Это тебе…

– А ты подумай, – сказала Таис. – Я ведь уже говорила тебе. Но попробуй дойти до этого сам. Как ты её помнишь? Когда увидел её впервые? Когда впервые вспомнил?

Я закрыл глаза.

Лида.

Сколько раз она являлась ко мне во сне. День нашего знакомства. Институт. Я закончил подготовительные курсы и пришёл, чтобы получить удостоверение абитуриента, думая о том, как смехотворно малы мои шансы поступить в самый престижный в стране ВУЗ. Я не мог узнать никого вокруг себя – я не видел ни одного знакомого лица, хотя и проучился с этими людьми год на подготовительных. Я стоял в длинной и тусклой очереди, ожидая, когда меня вызовут в кабинет, и вдруг увидел её…

Я попытался восстановить в памяти её лицо, приоткрытые губы, зелёные глаза, волосы, которые она взволнованно поправляла рукой, а потом посмотрел на Таис.

– Я понял, – сказал я.

Таис вопросительно приподняла брови.

– Ты вовсе не копия, – сказал я. – Ты и есть Лида.

– Что?

Девушка вздрогнула и запустила руку в правый карман брюк.

– Я совсем не это имела в виду, – пробормотала она. – Я хотела… Как ты не понимаешь! – Таис вскрикнула, и странный резонирующий звон прокатился под потолком, как чудовищное металлическое эхо. – Я была первой, кого ты увидел! Первой! И Лида… она появилась из-за меня.

– Нет!

Я вскочил с кровати, опрокинув поднос. Холодный кофе выплеснулся из пластиковой чашки, и та покатилась к её ногам. Недоеденный бутерброд развалился на части, упав на пол густо намазанной паштетом стороной.

– Я тоже много думал о том, что происходит, – сказал я. – Есть лишь одно объяснение. Одно-единственное. – Я протянул к Таис руку; она испуганно пятилась к двери. – Что они сделали с тобой, Лида? Что они сделали с тобой?

Девушка вытащила из кармана свой пульт и выставила его вперёд, как нож, защищаясь от меня. Руки у неё тряслись.

– Не подходи ко мне! – прошипела она. – За нами следят. В любую секунду…

– Не бойся, – сказал я, приближаясь. – Я не причиню тебе вреда. Никогда.

– Не подходите! – Таис угрожающе взмахнула пультом. – Или…

– Или что? – спросил я. – За нами следят? Ты знаешь… мне кажется, всякий раз, когда ты достаёшь эту штуку… – я показал на светящийся глазок камеры, – там никого нет. Ведь правда?

– Нет! – Таис затрясла головой. – Стоит мне только…

– Лида, – сказал я; нас разделяло всего несколько шагов, но мне друг показалось, что между нами разверзлась сияющая бездна, – ты сама попробуй вспомнить… Ведь это всё ещё ты! Я никогда не поверю, что они полностью…

– Ещё один шаг, – сказала Таис, – ещё один шаг, и я…

– Вспомни, – сказал я. – Разум можно обмануть, стереть воспоминания, внушить тебе что-нибудь, но…

Я перешагнул через разделявшую нас пропасть; Таис вздрогнула, подняла трясущуюся руку с цилиндрическим пультом, но так и не нажала на кнопку. Я схватил её за плечи, и она тут же отвернулась, спрятав от меня глаза.

– Но не чувства, – сказал я.

В это же мгновение раздался тяжёлый раскатистый грохот – всё вокруг затряслось, ослепительный свет на секунду погас, лишив нас зрения, а потом разгорелся вновь, вздрагивая и мерцая, как будто во всём комплексе закоротило проводку.

Комната тряслась, её разрывало на части.

Я отшатнулся назад, всплеснув руками, чтобы не упасть. Таис вскрикнула, кинулась к двери, пальцы её скользнули по уродливой бронированной панели, и тут же ещё один мощный толчок отбросил её назад – она упала и выронила свой пульт.

Странный прибор ударился о металлический пол, звякнул и завертелся, как юла. Краем глаза я заметил, как от него отлетела какая-то деталь. Я дёрнулся вперёд, чтобы схватить пульт, но наступил на свой обкусанный бутерброд и повалился на пол.

Свет снова погас.

Мы лежали в темноте. Я шарил руками по холодному полу в поисках устройства, которое выронила Таис, не решаясь встать, как если бы был уверен, что в тот самый момент, когда я поднимусь на ноги, сокрушительные подземные толчки возобновятся, и вся комната расколется, как хрупкая скорлупа, вывернется на изнанку.

Я слышал, как тихо всхлипывает в темноте Таис; наверное, она сильно расшиблась, когда упала на пол.

– Таис! – позвал я. – Что это, чёрт подери? Землетрясение?

Таис резко замолчала. Я встал на колени и пополз в темноту – в ту сторону, откуда только что слышал её плач. Я совсем ничего не видел – даже глазок камеры над дверью погас.

– Что это… – пробормотал я. – Что здесь творится?

Где-то высоко над головой раздались резкие металлические щелчки – кто-то пытался включить мёртвую обесточенную машину.

– Таис! – снова позвал я.

Освещение включилось – в глаза мне ударил прожекторный свет, и я невольно отпрянул назад, как от удара. Несколько секунд я не видел ничего, кроме белой пустоты. Потом передо мной появилась Таис – она медленно поднималась на ноги, бережно придерживая левый локоть правой рукой.

– Извини… – пробормотал я.

Таис посмотрела на меня так, словно не могла узнать, а потом быстро стрельнула глазами куда-то в сторону, за мою спину.

Пульт!

Я обернулся. Таис, тут же забыв о разбитом локте, бросилась на пол. Я тоже потянулся за пультом, но было уже поздно – Таис уже схватила его и вставила вперёд как оружие.

– Не двигайся! – приказала она.

– Таис! – Я потянулся к ней. – Лида!

Она тут же конвульсивно сжала пульт в руке. Я обречённо улыбнулся и закрыл глаза, но – ничего не происходило. Внутри пульта что-то ритмично пощёлкивало, Таис нервно трясла его в руке, однако имплантат в моём плече не активировался. Устройство было разбито.

– Так, – сказал я, поднимаясь; она смотрела на меня с ужасом, всё ещё нажимая на кнопку. – Значит, ты говоришь, за нами следят, и в любую секунду…

В этот момент в моё правое плечо вонзилась огромная игла, и тут же все мышцы на руке свело судорогой. Я покачался и захрипел, выпучив глаза. Таис быстро вскочила на ноги и побежала к двери. Моя правая рука затряслась, как во время припадка, но я успел сделать ещё один шаг, прежде чем повалиться на пол. Последним, что я услышал был звук закрывающейся двери.

45

Лида исчезла из сети, не отвечала на сообщения и звонки, и в моей жизни без неё образовалась пустота, которую я не мог ничем заполнить. Я искал спасения в учёбе, хотя сам уже не был уверен в том, что действительно хочу поступить летать на кораблях.

Всё изменилось, как говорила Лида.

О войне почти ничего не писали, молчали, точно от страха сболтнуть лишнее, даже официальные каналы, а в институте началась предполётная подготовка – три раза в неделю нас отвозили в похожий на бомбоубежище комплекс, где с помощью центробежного ускорения имитировались взлётные перегрузки.

А ещё нас заставляли надевать костюмы, которые стискивали тело так, что начинало темнеть в глазах.

Виктор переносил все испытания спокойно, а я после каждой экзекуции едва стоял на ногах. На старших курсах вновь ходили слухи, что многих исключают по результатам предполётных подготовок, и я всерьёз думал, что скоро попаду в чёрные списки.

Как-то, после особенно мучительного аттракциона с центрифугой, когда я сидел в раздевалке, раздевшись по пояс и беспомощно уставившись перед собой, Виктор панибратски хлопнул меня по плечу и сказал:

– Ну, как? Не жалеешь, что не стал переводиться?

Мы не разговаривали несколько дней, и я всё это время пытался найти Лиду – звонил на её номер, писал сообщения по сети. Она не отвечала. Казалось, что уже и не существовало вовсе – по крайней мере, не в том мире, в котором я тогда жил.

Виктор сам пошёл на мировую и заявился ко мне в общежитие с ящиком дешёвого пива. Поначалу я даже не хотел его пускать, но потом передумал – видимо, мне просто хотелось выпить.

– Половина курса стонет от этих предполётных, – сказал он, открывая первую бутылку. – А первая практика уже, считай, через полгода.

– Ты как всегда обо всём знаешь, – сказал я.

Виктор поставил бутылку на пол.

– А о чём тут можно не знать? – сказал он, картинно всплеснув руками. – Ты тут просто уже это… в отшельника превратился. Не знаешь, кстати, что на неделе с параллельной группой было?

– И что было? – спросил я.

– Ну, как что, – ответил Виктор. – Скорую вызывали. Так что у тебя ещё на самом деле…

Он поднял бутылку, из горла которой уже вываливалась рыхлая пена, и поднялся на ноги.

– Давай, – сказал он. – За космос! За наши будущие назначения!

– И за то, чтобы на занятиях мучали поменьше, – добавил я.

И сглазил.

44

Во втором полугодии ввели новый предмет – «Нейродинамика и системы мнемонического шифрования», – программа которого не публиковалась до самого последнего момента, что послужило почвой для многочисленных слухов, шуток и спекуляций. Говорили даже, что нас собираются превратить в психологический факультет – медленно, предмет за предметом, – так как из-за разгоревшегося кризиса резко упал спрос на операторов космических кораблей. Впрочем, в итоге оказалось, что это обычные лекции по системам шифрования нейросетей последнего поколения.

Вёл нейродинамику Тихонов, которого я хорошо знал по лабораторным. На первом занятии он долго рассказывал о системе мнемонического кодирования, позволявшей внедрить кодовую последовательность в воспоминания так, что сам оператор фактически не знал бы этот код и не смог бы его выдать.

После того, как Тихонову в пятый раз задали один и тот же вопрос – каким образом система считывает код, даже если сам оператор его не знает, – он начал объяснять всё таким голосом, как если бы ему поручили рассказывать о нейросети в детском саду.

– Поймите… – сказал он. – Вот что такое воспоминание? Фактически – это некоторая электрическая реакция на раздражитель. Для человека – это то, что создаёт его эмоциональный фон. Для машины – просто разряд, не больше. Упрощённо всё это можно описать как некий диалог – какой-нибудь запах, образ, имя вызывают у вас определённую реакцию, и она представляет собой как бы элемент, кусочек кода.

– То есть код может выглядеть так: кубик, игрушечная машинка, запах детской неожиданности? – спросил кто-то в первом ряду.

– Что-то в этом роде, – рассмеялся Тихонов. – Мы называем эти вещи маркерами. Они искусственно внедряются в воспоминания, при этом сами вы ничего не поймёте и не почувствуете. На самом деле мы попробуем простую систему мнемонического шифрования уже на лабораторных в этом полугодии… Беспокоиться вам не о чем, – поспешил добавить Тихонов, когда студенты стали взволнованно перешёптываться. – Ваши воспоминания не пострадают.

Воспоминания не пострадали.

Однако лабораторные по нейроинтерфейсу во втором полугодии усложнились настолько, что финальный экзамен курса не смогла сдать почти треть студентов. Больше не было никаких световых туннелей и лабиринтов, а время выполнения задания, которому наши преподаватели раньше не придавали особого значения, стало вдруг одним из главных критериев оценки.

Сеть изменилась.

Она в точности копировала реальную систему управления кораблями и казалась мне пронзительной пустотой, заполненной лишь собственными мыслями. У меня уже не было чувства, что я блуждаю в запутанном лабиринте, создаваемом на ходу привередливой машиной, которая изо всех сил пытается скрыть от меня единственный выход в реальный мир. Время, движение – всё это исчезало в тот самый миг, когда ты подключался к сети.

Я долго не мог описать свои чувства во время нейросеансов, пока, наконец, не понял – в новой сети всё существовало одновременно, последовательность действий, причины и следствия не имели никакого смысла, и всё, что ты только собирался сделать – изменить напряжение щитов, скорректировать вектор движения, задействовать резервную энергетическую магистраль – было уже сделано, и тебе оставалось лишь понять это.

Это сводило с ума.

Виктор, впрочем, описывал свои сеансы иначе – он говорил, что, подключившись к сети, мгновенно проваливается в стремительную пропасть и, только выполнив задание, выстроив в уме сложную, как военный код, последовательность сигналов, может остановить это свободное падение в пустоту.

Мы говорили ещё с несколькими сокурсниками, и все рассказывали о своих ощущениях по-разному, словно сеть подстраивалась под каждого из нас, воплощая наши самые сокровенные кошмары.

Пересдачи стали обычным делом. Как и поздний выход. Зачастую даже одна-единственная ошибка становилась фатальной, и ты застревал внутри неисправной машины, воспроизводящей одну и ту же запись по кругу, теряя способность контролировать даже собственные мысли.

Тихонов тогда нередко задерживал нас после занятий, объясняя, как важно уметь концентрироваться, освобождать сознание и даже советовал некоторым заняться восточной медитацией. Виктор любил подшучивать над ним, хотя сам едва справлялся с лабораторными.

Я был почти уверен, что мы оба не дотянем до четвёртого курса, однако последний в году экзамен – симуляцию, в которой требовалось управлять маршевыми и маневровыми двигателями одновременно, выходя на геостационарную орбиту – мы оба сдали с первого раза.

После экзамена Виктор выглядел как коматозник, которого несколько минут назад вывели из паралича. Волосы его спутались, лоб лоснился от пота, а под глазами пролегали тёмные круги.

Он предложил напиться на радостях, но я сказал, что свалюсь после первой же бутылки и вернулся в общежитие, один. Я хотел выпить чаю, полистать новые публикации в соцветии, но вместо этого прилёг на кровать, не раздеваясь, и тут же провалился в сон.

Мне снилась темнота.

Я находился в каком-то первозданном утробном хаосе из собственных желаний и мыслей, когда время ещё не существовало. Мои воспоминания – о другом, настоящем мире – вспыхивали, оборачиваясь мимолётными призраками, и исчезали, проваливаясь в бессмысленную пустоту вокруг, как будто я медленно и неумолимо терял память, превращаясь лишь в бесчувственную функцию, в тупую, выполняющую повторяющиеся действия машину.

И я видел Лиду.

Она медленно шла в темноте, удаляясь от меня. На ней было красивое светло-коричневое платье с кружевной юбкой и сумочка, похожая на портфель. Лида не замечала меня, она не знала, что я существую. У меня не было ни видимого образа, ни крика – я не мог даже позвать её по имени. Темнота неумолимо смыкалась над ней. Но потом Лида вдруг остановилась, почувствовав что-то. Она коснулась висящей на плече сумки, задумчиво пригладила на затылке волосы и – обернулась.

В этот момент я проснулся.

Была ночь.

Бледные фонари едва освещали аллею, на которой я когда-то поцеловал Лиду. Я подошёл к окну и, сощурившись, как от яркого света, посмотрел на чёрное небо.

Где-то у неразборчивого, похожего на застывшую волну темноты горизонта вспыхнул огонёк, и стремительная пульсирующая звезда устремилась вверх, вырываясь из гравитационного колодца.