Текст книги "Лидия (СИ)"

Автор книги: Василий Воронков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 28 страниц)

60

– Как я вижу, свет уже перестал беспокоить?

Я сидел на кровати, дожидаясь, пока Таис подготовит шприц для второго укола.

– После этих ваших… – Я покосился на огромный шприц, который Таис подняла над головой, взяв за серебряные заушины у поршня. – После этих инъекций какое-то время – да, но потом – снова… Вы, наверное, просто прибавляете яркость, – добавил я.

Таис сделала вид, что не расслышала моих последних слов.

– Скоро всё пройдёт, – сказала она. – Полностью.

Таис опустила шприц и задумалась о чём-то. Можно было подумать, что она делает какие-то сложные вычисления в уме.

– Второй укол?

Таис качнула головой.

– Надо немного подождать.

– А что это вообще? – спросил я. – Довольно… болезненно на самом деле.

Я потёр рукой шею, кожа на которой воспалилась после первой инъекции. Таис быстро взглянула на меня и поджала губы – было видно, что ей не очень хочется об этом говорить.

– Я же объясняла, – сказала она, наконец. – Твоя светобоязнь. Эти уколы снимают симптомы. Тебе ведь действительно становится лучше?

Таис снова подняла на свет свой огромный стеклянный шприц; его длинный, размеченный тонкой штриховкой корпус выглядел совершенно пустым.

– Впрочем, о чём это я? – сказала она с усмешкой. – Ты же не веришь ни в какую светобоязнь. Ты думаешь, мы тут специально тебя пытаем.

– Я уже и не знаю, во что мне верить, – сказал я.

Таис промолчала.

Стены едва светились, и по углам комнаты пролегали длинные приятные тени, из-за чего камера моя выглядела совсем маленькой и ещё более пустой. Я вдруг подумал, что, если Таис меня не обманывает, то я уже два года не выходил отсюда – два года не видел ничего, кроме этих светящихся стен.

– А где твой напарник? – спросил я. – Не боишься приходить сюда одна, да ещё с этим шприцом?

Таис подняла указательный палец – мне даже показалось, что сейчас она приложит его к губам – и направила его на красный глазок камеры над дверью.

– Я не одна.

– А сюда он зайти стесняется, что ли? – усмехнулся я.

Таис повернулась к камере спиной.

– А ты хотел бы? – спросила она. – Мы решили, что тебе проще будет… со мной. Правда, я… была не совсем с этим согласна.

– Понятно, – сказал я.

– Нет! – резко сказала Таис. – Ничего тебе не понятно! Просто в этот раз… в этот раз, – Таис вздохнула, – всё как-то иначе.

Она заходила по комнате.

– То, что ты как будто узнаёшь меня… – продолжала Таис, – и эта Лида… Мне кажется… даже не уверена, как это объяснить… Я будто бы как-то… влияю на твои воспоминания.

– О чём ты вообще говоришь? – спросил я. – Как можно влиять на чьи-то воспоминания? Или это очередная…

Таис устало вздохнула.

– Скажи, – она подошла ко мне совсем близко, длинный шприц поблёскивал в её руке, – а какое твоё самое первое воспоминание?

– Что? Ты про какие-нибудь эпизоды из младенчества?

– Нет, я имею в виду, какое твоё самое первое воспоминание здесь?

Она произнесла последнее слово так отчётливо и громко, что мне даже послышался тот резонирующий звон, который частенько доносился с потолка, когда Таис говорила со мной через модулятор.

– В этой камере? – спросил я.

– В нашем учреждении, – поправила меня Таис.

Я задумался.

Ответить почему-то было не так просто. Я закрыл глаза, зрение мешало мне вспоминать.

Темнота.

Темнота, пугавшая меня не меньше, чем выжигающий глаза свет. Тесная роба из грубой синтетики, в которую облачают мертвецов. Я лежал на жёсткой, затянутой полиэтиленом кровати, что-то болезненно стискивало мне грудь, мне было сложно дышать, я не мог пошевелиться. Я понятия не имел, где нахожусь.

Но нет, так я чувствовал себя множество раз, просыпаясь от удушья в глухой давящей темноте. Было что-то ещё, что-то очень важное, о чём я никак не мог забыть.

Куб!

Я открыл глаза и невольно засунул руку в карман брюк. Там ничего не было. Таис удивлённо посмотрела на меня.

– Куб, – сказал я.

– Что? – Таис приподняла брови. – О чём ты?

– Пластиковый куб, – сказал я. – Куб, похожий на проектор голограмм. Звёздное небо в кармане. Таис, – я посмотрел ей в глаза, и девушка, неожиданно побледнев, сделала шаг назад, – ты ведь знаешь, о чём я говорю?

– Нет, – прошептала она. – Причём здесь куб?

Я встал с кровати.

– Это такая мелочь, – сказал я, – но ведь и правда… Как он оказался в моём кармане?

Таис смотрела на меня с удивлением и даже страхом.

– Куб? – повторила она, сжимая в руке шприц. – Кажется, я поняла. Ярко-оранжевый куб, из теста? Но какое-то это имеет отношение…

– Дело здесь не в тесте! – перебил я её. – Я не верю в такие совпадения. Кто-то специально подложил мне его, как будто хотел напомнить… напомнить обо вс ём…

Я подошёл к ней вплотную. Она больше не отступала назад.

– Это ведь была ты, Таис? – спросил я. – Или мне лучше называть тебя…

Под потолком что-то зазвенело, я отпрянул от девушки и чуть не упал.

– Прекрати это! – крикнула Таис. – Ты обещал!

– Но как я могу… – начал я.

– Ты обещал, – сказала Таис, – что будешь вести себя… нормально. Или ты хочешь, чтобы мы усыпляли тебя всякий раз, когда нужно сделать инъекцию?

– Хорошо, извини.

Я покорно вернулся на кровать и сел, сцепив на груди руки. Таис недоверчиво поглядывала на меня, сжимая в руке длинный шприц.

– Но зачем ты вообще спросила меня о первом воспоминании? – спросил я.

Таис медленно, точно нехотя приблизилась ко мне.

– Этот твой куб, – сказала она, – наверное, и правда важен. Просто ты делаешь… – она замялась, – неправильные выводы.

– А какие выводы правильные? – спросил я.

Таис подняла над головой шприц и слегка надавила на поршень.

– Пора делать укол, – сказала она.

59

Все говорили о том, что на Венеру всё-таки введут войска. Однако даже спустя две недели после захвата лунной базы по-прежнему ничего не происходило – или же нам попросту ни о чём не рассказывали в новостях. Я тогда почему-то верил, что всё и останется так навечно – автономия Венеры, нерешительное бездействие Земли, – однако Виктор всё время твердил об обратном.

А Лида по-прежнему избегала меня.

Я никак не мог сосредоточиться на учёбе, да и обстановка в институте этому не способствовала. Я подписался на все новостные каналы, в которых писали о кризисе на Венере, начал, как и Виктор, выискивать в сети смехотворные разоблачения и неправдоподобные слухи – лишь бы хоть как-то заполнить саднящую пустоту внутри себя.

О матери я больше ни с кем не говорил.

В учебной части к моей ситуации отнеслись с пониманием и оформили мои недельные прогулы как больничный; Виктор лишь один раз выразил свои неловкие соболезнования и больше не поднимал эту тему. Мы делали вид, что ничего не изменилось, хотя в нашей жизни уже ничего не было прежним.

– По ходу началось, – сказал мне Виктор после того, как мы оба получили одинаковые извещения на суазор – Патрокл был срочно отозван с Марса и вернулся к Земле, спрятавшись в тени Луны.

– Это ни о чём не говорит, – сказал я, хотя сам себе не верил.

Виктор покачал головой с таким видом, словно я уже в десятый раз настаиваю на очевидной глупости, и показал мне экран своего суазора, быстро пролистывая броские заголовки новостей.

Мы сидели на семинаре, и профессор, выглядевший так, как будто его выпустили на поруки из богадельни, оставил, наконец, в покое висящую в воздухе проекцию двигателя Миньковского и покосился на Виктора, свирепо наморщив брови. Виктор продолжал торопливо искать что-то в своём наладоннике. Я толкнул его локтём.

– Молодые люди… – начал профессор.

– Извините, – сказал я.

Профессор потешно надул щёки. Я с трудом сдержал смешок – он походил на нелепого персонажа из комедии положений.

– Я, конечно, всё понимаю, – сказал профессор, – все мы… как на иголках. Но это не повод, – он показал рукой на голограмму, – не причина забывать обо всём на свете. Вы же всё-таки студенты. Не говоря уж о том, – профессор шагнул через призрачную схему двигателя, вздрогнувшую, как мираж, в зыбкой, созданной электронными шторами темноте, – не говоря уж о том, что это попросту невежливо.

– Извините, – повторил я.

Виктор несколько минут нехотя изображал старательного студента, разглядывая голограмму и профессора, прихрамывавшего вокруг неё, разбирая призрачный двигатель резкими взмахами дрожащих рук. Печатные платы распадались на отдельные схемы с неровными, как у частичек паззла, краями и плыли в воздухе, мерцая, медленно растворяясь в темноте. Изогнутые, как в агонии, трубы ускорителя на несколько секунд увеличились в размерах, закрутились вокруг оси, демонстрируя все свои внушительные изгибы, а потом замигали и исчезли, убранные из уравнения, изученные и ненужные.

– Все желающие, – сказал профессор, – все те, у кого нет своих проекторов, могут в любой момент повторно изучить эту схему в библиотеке. Хотя нечто подобное вы можете проделать и через свой суазор. На экзамене…

До экзаменов оставалось ещё несколько месяцев. Виктор открыл суазор.

– Он заметит, – шепнул я, но Виктор меня не слушал.

– Итак, последнее, что вам нужно знать… – продолжал профессор.

– Вот, смотри, – Виктор толкнул в мою сторону наладонник, и тот заскользил, как лист, по нашей парте.

– И что тут? – спросил я.

– Первый же заголовок! – прошипел Виктор. – Ты что, читать не умеешь?

– Да что тут… – повторил я.

Профессор вновь взглянул в нашу сторону, я виновато опустил голову и вернул Виктору суазор.

– Ну что, – сказал профессор, – кто-нибудь готов сейчас заново собрать двигатель – по свежей, так сказать, памяти?

Профессор взмахнул старческой рукой, и под потолком появились прозрачные миражи разобранных частей, платы, электрические цепи, изогнутый змеёй ускоритель.

– Ну, как что? – сказал Виктор. – Про Патрокл, и это… Там целый флот у Луны собирается…

– Молодые люди! – Профессор затрясся, как во время припадка. – Ну, сколько можно вам повторять?! Вы мне уже просто мешаете вести семинар!

– Но… извините… – сказал Виктор. – Просто здесь…

Профессор просверлил Виктора яростным взглядом.

– Выйдите! – крикнул он и ткнул в нас пальцем. – И друга своего заберите! Не хотите слушать, так не мешайте другим.

– Извините, – затараторил я, – простите нас, мы больше…

– Выйдите! – неумолимо повторил профессор.

Меня в первый раз выгнали с семинара.

Виктор, проходя мимо голограммы двигателя, потряс руками – прозрачное трёхмерное изображение затряслось в воздухе и причудливо исказилось, как от ряби волн. Кто-то засмеялся.

– Что за цирк! – прошипел профессор. – Живо! В коридор! Я ещё поговорю о вас с учебной частью!

Мы вышли. Виктор демонстративно хлопнул дверью. В коридоре стояла сонная сумрачная тишина.

– Вот ведь старый хрен! – сказал Виктор.

– А тебе не терпелось прямо! – сказал я. – Посмотрели бы потом… Если он и правда в учебную пойдёт? Мне ещё этих проблем не хватало.

– Да никуда он не пойдёт! – махнул рукой Виктор.

Мы встали напротив мутного, затянутого электронной пеленой окна. Виктор осмотрелся.

Я открыл соцветие. На экране тут же выстроилась развесистая паутина – сотни лиц, сплетённых тонкими нитями в единую сеть. Фотография Лиды, с которой я переписывался больше всех, тут же сама скользнула под мой большой палец, едва я занёс его над экраном. Она так и не изменила её с первого курса – это был всё тот же мутный снимок, на котором она стеснительно отводила глаза.

– Ого, – сказал Виктор, заглядывая мне через плечо, – а неплохо твоя сеть-то выросла! После пяти-то человек.

– Даже страшно представить, какая сейчас у тебя, – сказал я.

– Сейчас…

Виктор тоже полез за своим суазором, однако я не смотрел. Я проверил ленту Лиды – обновлений не было уже несколько дней.

Я нахмурился, подумал несколько секунд, торопливо вбил в поисковую строку "Патрокл" и стал просматривать высыпавшиеся на экран разномастные фотографии кораблей. Однако ничего подходящего не было – на всех снимках огромный линкор выглядел так, словно его вырезали с патриотического военного плаката. Тогда я напечатал в поле для поиска "Патрокл на геостационарной орбите Земли" и – остановился. Я вдруг понял, что этот исполинский корабль перестал быть символом нашей мечты о звёздах, о путешествиях в другие миры. Патрокл стал символом войны.

Виктору надоело стоять посреди пустого коридора.

– Ну чего, – спросил он, – куда пойдём?

Я выбрал в списке контактов Лиду и, поколебавшись секунду, напечатал:

"Привет! Что-то я давно тебя не видел. Ты не заболела? Помнишь, мы хотели поговорить…".

– Олё! – Виктор покачала ладонью перед моим лицом. – Земля вызывает…

– Ну, чего? – Я убрал суазор.

– Чего-чего… – повторил Виктор. – Куда пойдём?

– Да куда идти? – сказал я. – До конца всё равно минут двадцать осталось. Давай здесь подождём.

Из-за какой-то вкрадчивой обволакивающей тишины мне было даже неудобно говорить в полный голос. Виктор помотал головой.

– Кофе, – сказал он. – Давай в буфет. Чего здесь-то стоять? Думаешь, он обратно пустит?

– Разбежался.

– Ну вот, – осклабился Виктор. – Я тоже не хочу обратно. Всю эту чушь и безо всяких голограмм можно в учебнике почитать.

Я поддался на его уговоры.

Пока мы ждали лифта, я несколько раз проверил новые сообщения, хотя и знал, что ответа от Лиды нет – в противном случае, суазор бы известил меня о том, что в его электронной вселенной что-то требует моего срочного внимания.

– Да не парься ты из-за этого придурка, – сказал Виктор, когда мы заходили в лифт. – За что он нас выгнал вообще? Да его учебная часть на смех поднимет, если он и правда туда припрётся.

– А я и не парюсь, – сказал я.

– Что-то ты погрустнел, – сказал Виктор.

– Да так, – нехотя ответил я. – Устал просто.

– Опять она?

Мы стояли в кабинке, не нажимая кнопок. Поначалу лифт терпеливо ждал нашей команды, но потом двери стали закрываться, и Виктор, спохватившись, ткнул пальцем в кнопку первого этажа.

– Что у вас вообще с ней происходит? – спросил Виктор.

– Я и сам не знаю, – сказал я.

Виктор молча кивнул головой. Двери лифта открылись. Суазор взволнованно задрожал в моём кармане. Я полез за ним в карман и тут же остановился – я боялся читать её ответ.

– Ну, чего стоишь? – недовольно сказал Виктор. – Сейчас двери закроются.

На первом этаже сновали какие-то ошалелые студенты, которые, видимо, сбежали с лекций или же были изгнаны истеричным профессором, как мы. В автоматизированном буфете, как по заказу, работала только кофейная машина. А за высоким столиком, у светлого, с отключённым электронными жалюзями, окна стояла Лида и пила кофе из коричневой пластиковой чашки.

Меня точно парализовало.

Лида смотрела в окно и щурилась от солнечного света. Волосы её были распущены и падали на лицо. Она убрала прядь рукой, пригубила кофе и – обернулась.

Лида смотрела на меня несколько секунд, не говоря ни слова; она казалась испуганной, пластиковая чашка с кофе чуть не выскользнула у неё из руки.

– Ты здесь? – сказала она. – Но я только что написала… Я думала, ты на семинаре.

– Должен быть, да, – сказал я. – Но вот из-за этого…

Я повернулся, но не увидел Виктора – тот исчез, так быстро и незаметно, что я даже не заметил. Такая внезапная тактичность была совершенно для него не типична.

– Так странно, что ты… – начала Лида и неожиданно смутилась. – Ты получил моё сообщение?

– Ещё даже не успел прочитать, – сказал я.

Я встал рядом с ней, облокотившись о круглую столешницу. Столик покачнулся.

– Так ты что, прогуливаешь? – спросила Лида.

– Ну, не совсем, – ответил я. – По правде, нас с Виктором выставили с семинара. Причём ничего не делали такого – ну, Виктор мне новость одну показывал.

– Значит, ты теперь местный хулиган? – усмехнулась Лида.

– Да уж, – кисло сказал я.

– Вообще все последнее время на нервах, – сказала Лида; она приподняла чашку с кофе, поднесла её к губам, но через секунду снова поставила на стол.

Мы замолчали.

– Да, я же хотел кофе, – сказал я.

Кофе-машина мучительно долго перемалывала зёрна, издавая утробный вой, а потом затихла, будто её закоротило, и мой несваренный кофе застрял у неё в металлическом горле.

Я повернулся к Лиде.

Она почувствовала мой взгляд и виновато улыбнулась. Я раздражённо ударил по кофейному аппарату рукой и ещё раз нажал на длинную кнопку с надписью "Эспрессо". Машина гневно затряслась; послышался низкий нарастающий гул, как если бы в её недрах раскручивалась огромная турбина.

В этот момент в буфет ввалила целая толпа студентов.

Наверное, их отпустили раньше с лекции. Послышались недовольные крики, смех. За мной тут же выстроилась очередь. На несколько секунд я потерял Лиду из вида и, бросив свой кофе, стал проталкиваться к ней через внезапно образовавшуюся толпу, которая как нарочно обступила неработающий кофейный автомат.

Лиды не было.

Её недопитая пластиковая чашка стояла на столе – как какое-то осторожное невразумительное послание, которое я никак не мог понять. Я открыл свой суазор.

"Извини, – прочитал я, – я помню, я обещала. Но я пока ещё не готова".

Раздался звонок, извещающий о конце пары.

58

В тот день мне приснился длинный неестественно-яркий сон. Я видел, как огромный, похожий на перевёрнутую пирамиду корабль медленно заходит на орбиту Земли. Не было ни солнца, ни других звёзд, ни даже Луны. Пирамида выплывала из пронзительной темноты. На её неровном, покрытом трещинами и пробоинами корпусе ярко вспыхивали угрожающие красные огни. Гигантская тень от корабля проносилась по океанам и континентам.

Я перенёсся на Землю.

Начиналось затмение – похожий на пирамиду корабль заслонял собой солнечный свет. Через несколько секунд всё вокруг накрыла темнота.

Я был дома – в своём старом доме. Мать (во сне я не знал, что она умерла) помогала мне собраться в дорогу. Она заворачивала в пакет ненавистные мне эклеры с таким видом, словно ничего важнее в тот момент не существовало. Я улетал с Земли – надолго, возможно, на всю жизнь, – а она думала только о пирожных.

Мать быстро устала. К тому же у нее закончились пакеты. Эклеров было столько, что они уже не влезали в мою дорожную сумку. Я хотел остановить её, сказать, что мне всё это совершенно не нужно, что я не люблю эклеры, но почему-то молчал. В корзинке на столе ещё оставалось несколько пирожных. Мать измождённо вздохнула, налила чай в свою любимую, неровно склеенную чашку, села за стол и осуждающе посмотрела на меня.

– Не забывай… – начала она.

В этот момент вся комната зашаталась, как при землетрясении, лампы на потолке вспыхнули и погасли, и я упал, панически всплеснув руками, провалился в металлический грохот и разверзшуюся темноту. Когда я пришёл в себя, небо за окном было уже совершенно чёрным, а огромная перевёрнутая пирамида спустилась так низко, что её изъеденный корпус почти касался шпилей высотных зданий. Все лампы на потолке в нашей комнате лопнули, однако свет – неестественный, белый, как при химической реакции – исходил из самих стен.

Мать лежала под столом, застыв в конвульсиях – ноги судорожно согнуты в коленях, большой палец на правой руке зажат между зубами. Я отчётливо понимал, что уже слишком поздно, что у меня осталось лишь несколько секунд, несколько последних мгновений. Я наклонился к матери, чтобы проверить её пульс, и – меня поглотила темнота.

В те дни я встречался с ней постоянно.

Сколько раз я видел свою мать сидящей на скамейке на станции монорельса – повернувшись ко мне спиной, обижаясь на что-то, – или в вагоне, прикрывая лицо истрёпанным суазором, или в городе, быстро переходящей на другую сторону улицы под торопливые команды светофора "можно идти", "можно идти". Всякий раз, обознавшись, я на какое-то мгновение действительно верил, что она по-прежнему жива, что она здесь, в этом огромном и душном городе, и просто не желает больше меня видеть.

Я и не подозревал, что вокруг меня столько женщин, похожих на мать. Хотя, возможно, в действительности они совершенно не были на неё похожи.

Я так и встречал на улицах мать, пока однажды не встретил Лиду. И не смог её сразу узнать.

Был выходной. Я возвращался из города в общежитие. День клонился к концу; поднялся сильный ветер, от которого едва спасал стеклянный навес на станции.

На Лиде была яркая зелёная юбка, едва прикрывавшая колени, розовая кофта с короткими рукавами и маленькая, совсем не похожая на портфель сумка – в тон юбке, только темнее.

А ещё она была не одна.

Она стояла на открытой станции монорельса, повернувшись ко мне, как и мать, спиной. Вместе с ней был высокий парень, разодевшийся так, как будто они отправлялись на оперу или на торжественный приём. Парень рассказывал о чём-то, возбуждённо жестикулируя, а Лида смеялась в ответ – чуть склоняя голову и прикрывая ладонью рот, как бы стесняясь собственного смеха.

Я долгое время следил за ними, даже не подозревая, что это она. А потом Лида обернулась.

Я вздрогнул.

Она тоже заметила меня – глаза её сузились, а улыбка быстро сошла с лица. Лида сделала вид, что не узнала меня, и вновь повернулась к своему разодетому кавалеру.

Я спустился со станции, прошёл под эстакадой – послышался свист и ритмичный нарастающий лязг, а с высокого рельса над моей головой посыпалась принесённая ветром пыль, – и поднялся на остановку с противоположной стороны.

Лиды уже не было.

Я решил не возвращаться в общежитие и поехал на квартиру к матери, но, уже поднявшись на нужный этаж, вспомнил, что не взял с собой ключи.

Тогда я решил, что ждать чего-то от Лиды бессмысленно.

Я не раз слышал, что у неё кто-то есть, но в тот момент, на станции, когда она отвернулась от меня, всё вдруг стало понятно и ясно. Она просто не решалась сказать мне "нет" – вернее, говорила множество раз, но я отказывался слышать.

Поздно вечером я пошёл в кафе и заказал любимые пирожные матери. На улице было темно так же, как и в моём сне. Я пил из грубой фаянсовой чашки терпкий чай и давился невкусным эклером. На небе не было ни Венеры, ни даже заходящих на орбиту кораблей, которые раньше ярко вспыхивали над облаками, как падающие звёзды.

Я проглотил последний кусок пирожного и запил его горьким чаем.