Текст книги "Правка (СИ)"

Автор книги: Василий Варга

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

  Так мы целый год ходили в землянку, сидели впритирку друг к другу и извлекали драгоценные цифры, которые нам посылал радиозонд из атмосферы, находясь за 10-11 километров от земли. Никто из нас не понимал и наш командир тоже, как много значат эти цифры для того, чтобы наш снаряд в случае необходимости попал во вражеский самолет, незаконно пересекший нашу границу. Еще каких-то сто лет тому человечество и не знало такого способа ведения войны, а что касается нашего маленького учреждения, определяющего давление на различных высотах, скорость и направление ветра, то об этом задумались только вчера и ахнули от восторга после первых же результатов. Теперь снаряд не летел мимо цели, а предательски подбирался к ней и поражал ее.

  Какая-то бдительная голова решила, что работникам обсерватории, этого крупного гражданского объекта, нельзя доверять полностью, лучше как-то так: и нашим и вашим. Лучше создать что-то свое, подобное обсерватории, а данные сверять. И это блестяще получилось. Я чувствовал, что в этом есть моя немаловажная роль: я знал все процессы и выполнял самую сложную операцию, принимал сигналы из космоса, которые передавал аппарат. Без этих данных нельзя было составить бюллетень данных для зенитной артиллерии. Это хорошо понимал капитан Рыжаченко, но он остался в Крупках. А Узилевский, он был просто еврейский баран и когда его спрашивали, как идет работа, кто из солдат трудится наиболее успешно, он беззастенчиво отвечал:

  – Я! я ночами не сплю, копаюсь в этих цифрах. Когда надо наполнить шар водородом, чтобы он поднялся вверх, я откручиваю вентиль, вот этой рукой и без рукавиц, представляете? Никто из солдат не решится на такую операцию, а я решаюсь, хоть это крайне опасно. А остальное – ерунда, все равно, что палочкой помахать.

  На самом деле даже наполнить резиновый шар водородом это искусство: в нем не было прибора, который бы показывал, сколько атмосфер надо закачать. Эту предварительную работу мог выполнить только я. У меня как бы было чутье. Секреты простые, хоть возможно не совсем верные. Заполнишь слабо – все устройство вверх не поднимется, переборщишь, шар может взорваться над землей, он и так взрывался в районе 15 километров над землей оттого, что чем дальше от земли, тем давления понижается, а внутри шара остается в виде накачанного водорода.

  Капитал, наоборот мешал мне в этой работе, обвинял меня, что я транжирю, а надо экономить, грозил всякими карами. Свое подозрение он высказывал даже майору Амосову, но Амосов не любил его как еврея. Кроме того Рыжаченко всегда давал мне высокую оценку, как специалисту метеорологу.

  – Надо признать, – сказал он как-то после завершения приема и обработки сигналов. что ефрейтор Славский может руководить станцией. Давайте, возложим на него эту миссию. Это, правда, не значит, что он является командиром, команды у нас уже есть, это я. А что касается всех этапов работы, отвечаете вы, Славский. С вас спрос – жесткий, революционный.

  – Товарищ капитан! разрешите обратиться.

  – Разрешаю, обращайтесь, ефрейтор... Вы можете обращаться ко мне в любое время дня и ночи. По неотложному делу, разумеется. Если радиозонд не будет передавать сигналы, обращайтесь, если миллиметровая бумага будет подпорчена, обращайтесь, но если у вас за свербит где, – это не мое дело, учтите. Вы здесь довольно подпортились все до единого, а вы в особенности. Смотрите на своего командира и улыбаетесь, дескать я все знаю, а ты, командир ничего не знаешь. Так вот, я вам скажу так: мне и не надо знать секреты зондирования атмосферы. Этому вас учили, и вы будете отвечать, если что не так. Вы меня поняли или нет? Да, или нет? Я вас слушаю, только коротко и, по существу.

  – Не мешало бы нам съездить в обсерваторию, посмотреть, как они работают, где они хранят оборудование, как запускают шары в атмосферу, какой высоты достигают выпущенные ими шары, сколько времени тратят на обработку данных.

  – Глупый и преждевременный вопрос. А пока можете идти. Я этот вопрос решу с командованием, я уже это планировал уже давно, еще до того как появился у вас по своей доброй воле. Командование уговаривало меня, но я долго не давал согласие, пока полковник Эпштейн не позвонил. А вы знаете, кто такой Эпштейн, нет, не знаете, вы темный человек, еще молодой, и вам не стоит задирать нос, точнее совать свой нос, куда не следует, или лезть перед батьки в пекло, как говорят у вас на Украине. Я прямо сию минуту иду в штаб к майору Амосову. Я уже планировал идти. Так что вы...зря обратились к своему командиру с этим предложением. Это глупое предложение, от него несет черти чем. А то еще умудритесь разболтать среди сослуживцев, что именно вы, а не кто-то другой проявили эту инициативу. Не сметь...подрывать авторитет своего командира, тем более, что он о вас заботится.

  − А что тут такого? какая разница, кто проявил инициативу, лишь бы дело ладилось, товарищ капитан.

  − Молчать, ефрейтор Славский. Если майор Амосов разрешит, я никак не буду возражать, а до тех пор не суйте свое рыло в чужое мыло.

  – Есть не совать рыло, товарищ капитан. Хотя, какое рыло – свиное, что ли. Неизвестно, у кого какое. Ваше рыло, мое рыло, − зачем его совать?

  − Молчать!!! Ирррна! Встать! Сесть! Кругом, бегом арш!

  ˗ А куда бежать, товарищ капитан, в обсерваторию?

  ˗ Кру˗гом!

  ˗ Так я уже сделал кругом. Еще раз, что ли?

  Этот разговор нисколько меня не расстроил, он как бы подтвердил, что у нашего командира не все в порядке с психикой: он не только солдафон малограмотный, но в детстве он точно падал на голову с подвешенной к потолку качалки. А перед командованием он умело маскировался. Всегда говорил: так точно, есть, слушаюсь, да здравствует товарищ Сталин. Да и его земляк, будучи начальником штаба дивизии, поддерживал и даже раздувал его авторитет, как только мог.

  Прошла неделя. Капитан молчал, выжидал, исподволь посматривал на подчиненного в надежде, что снова поступит просьба. Но я не совал свое рыло.

  В субботу, когда солдаты выкопали и снова засыпали третью яму в качестве наказания за то, что Изанский забыл закрыть дверь помещения, где хранились баллоны с водородом, он велел строиться перед убежищем.

  – На автобусную остановку ша-агом арш! Ать-два, ать-два! Выше ногу, левой, левой, левой, кто там шагает правой, Бомбушкарь? Левой, Бомбушкарь! Сержант Шаталов, пошлите Бомбушкаря на кухню мыть котлы сегодня вечером.

  – Есть мыть котлы! – подтвердил Шаталов.

  – Куда вы нас ведете, товарищ капитан? – спросил я.

  – Не ваше дело. Не суй свое рыло ехрейтор. Это государственная тайна. Подтянись! Сержант Шаталов, вы куда смотрите? Вы куда смотрите, я вас спрашиваю? Хотите пойти рабочим по кухне? Я могу вам это устроить. Вместе с Бомбушкарем.

  – Сержантов на кухню не посылают, товарищ капитан.

  – А я пошлю, вот увидите, пошлю. Не разговаривать, и разговаривать не сметь! Подтянись, ать-два, ать-два левой! подтянись. Раз-зойдись! В транвай по одному марш! В трамвае ни с кем не заводить знакомство...в целях безопасности. Может среди этих людей шпионы, они начнут приставать, спрашивать номер воинской части, где расположена, чем вы там занимаетесь. Ясно?

  На красивой поляне, окруженной старыми соснами, пахнущими смолой в жаркие месяцы лета, в маленьком райском уголке, среди цветочных клумб и фонтанов, расположилась Белорусская государственная обсерватория. Здесь было тихо, уютно, спокойно, как в раю. Только птички щебетали в лесу, да слабо доносился гул транспорта со стороны шоссе.

   В трехэтажном здании множество кабинетов заставленных техникой, цветами, современной мебелью и коврами, светло и уютно, цветастое девичье платье, заразительный смех, создавали благоприятную атмосферу, которая царила здесь вот уже много лет, благодаря демократическому руководству.

  Научный коллектив обсерватории был почему-то укомплектован в основном представителями прекрасного пола и в этом он походил на любую городскую среднюю школу, где мужиком никогда даже не пахло.

  Правда, здесь женским батальоном командовал красивый молодой мужчина, одетый в новый костюм с иголочки, а на ногах красовались модные туфли, начищенные до блеска на широком утолщенном каблуке, начинавшим входить в моду.

  Михаил Иванович, так звали начальника обсерватории, чем-то смахивал на театрального актера, исполняющего веселые роли. Он всегда улыбался и был чрезвычайно приветлив со всеми, кто к нему обращался по тому или иному вопросу. Возможно, горкомовское начальство не любило его за излишний демократизм, но сотрудники души в нем не чаяли.

  Он приветливо встретил солдат, всем одинаково жал руку, не делая различия между капитаном и солдатами, с каким-то энтузиазмом провел экскурсию по зданию обсерватории.

  – Вы запускаете точно такие же шары с радио зондами, принимаете такие же сигналы, как и наши сотрудники. И данные мы одинаково с вами обрабатываем. Свои обработанные данные мы будем и впредь передавать вам ежедневно, и хотели бы, чтобы и вы нам передавали результаты своих данных. Мы сможем их сравнивать и делать выводы, – щебетал Михаил Иванович.

  – Мы не можем вам передавать данные наших наблюдений за погодой, – сказал капитан, принимая ученый вид, – потому что наши данные это государственная тайна.

  – Какая же может быть государственная тайна в скорости ветра или давления на различных высотах? – удивился начальник обсерватории. – Вы ошибаетесь, капитан, уверяю вас.

  – Если вы так считаете, я могу обратиться в контрразведку, она вами займется и выяснит, что к чему. Вы этого хотите? Если вы...

  – Успокойтесь. Я ничего от вас не хочу. Можете забирать своих солдат и больше сюда их не приводить. Я тоже не лыком шит, я знаком с командующим генералом Смирновым.

  – С самим Смирновым? тогда это меняет ситуацию, Михаил Иванович. Я даже не сомневался в вашей преданности, но...сами понимаете, какое у нас время сейчас. Вот мой лучший метео зенитчик Славский, которого я обучил, воспитал, а то он был мамкин сынок, с ним и будете обмениваться информацией, в рамках, дозволенного, конечно, то бишь без передачи данных, полученных нами, поскольку они представляют государственную тайну, – сказал капитан.

  – Это хорошо, мы рады сотрудничать. Кроме того, после окончания срока службы мы возьмем его к себе на работу. У нас мужчин катастрофически не хватает, – сказал Казакевич. – Как вас звать?

  – Виктор.

  – А отчество?

  – Васильевич.

  – Что ж, Виктор Васильевич, я думаю: вы у нас будете частым гостем теперь, правда, капитан?

  – Пусть приходит хоть каждый день. Я выпишу ему постоянный пропуск – увольнительную с десяти и до двадцати трех часов. После обработки данных, пусть сидит у вас, но чтоб занимался делом, а не шуры-муры заводил с вашими девчонками, – сказал капитан.

  – Известно, дело молодое, – улыбнулся Михаил Иванович. – Если что – свадьбу сыграем. У нас невест полно, одна другой лучше.

  Действительно в кабинете, где проходил этот разговор, сидели юные создания, белоруски и русские, одна другой лучше, улыбались и сверлили глазами молодых парней в солдатской форме.

  – Солдатик, подойди к нам, – попросила девушка, сидевшая за столом с множеством телефонных аппаратов. – Это мы вам передаем данные каждый день. Я – Аня Мильчакова, а это Нина Филиппович.

  Я посмотрел на Нину и покраснел. Горячая волна поползла по моему телу снизу вверх, пока не достигла черепной коробки, а там уж произошла буря, и я себе больше не принадлежал. Я хотел, что-то сказать, но язык не повиновался. Опытный глаз Нины сразу определил, что с солдатиком происходит что˗то неладное. Она подарила мне свои прекрасные глаза на какое˗то время и царскую улыбку и только потом, как бы смеясь, небрежно спросила:

  ˗ Что с тобой солдатик? понравилась, да? Сколько тебе служить осталось?

  ˗ Как медному котелку, ˗ выпалил я и сделал движение, чтоб убежать.

  ˗ Ну˗ну, не торопись. Горячий, сразу видно, это хорошо, но не всегда. Вот убежишь и будешь мучиться. Лучше расскажи, насколько я тебе нравлюсь. Хороша я, правда?

  ˗ Царица, ˗ произнес я так громко, что Нина вздрогнула.

  Ее большие голубые глаза смотрели на меня в упор, не отрываясь, смеясь, зовя, торжествуя. Я почувствовал, что тону в этих глазах, и уже утонул, должно быть, как плохой пловец в теплой воде бездонного моря. Почувствовав слабость в ногах, рукой оперся об угол крышки стола и не знал, что делать дальше.

  – Хорошо, расскажи о себе, откуда ты, не женился ли до призыва в армию, как тебе нравится у нас.

  – Вы так похожи на артистку Целиковскую.... как две капли воды. Может вы ее племянница? – спросил я, изредка поглядывая на Нину.

  – Я еще лучше ее, не правда ли? – уверенно спросила Нина. – Ты только не прячь глаза, солдатик, а то я подумаю, что уже влюбился с первого взгляда. Хи-хи.

  – Мне кажется, да. Конечно, да. Возьмите меня в ученики к себе...

  – Нина! он, точно, влюбился, с первого взгляда, – сказала Аня, растягивая улыбку до ушей. – Вот это да! Играем свадьбу.

  – Я пойду, – вдруг сказал я.

  – Постой, куда ты? Погляди на свою пассию, правда хороша? – не унималась Нина. – Сколько служить осталось? Сколько классов ты закончил?

  – Еще два с половиной года. За это время вы выйдете замуж. И...и...вы смеетесь надо мной. Зачем?

  – Почему ты так думаешь?

  – Потому что красивые девушки ...безжалостные, жестокие и верности у них – кот наплакал.

  – Ты преувеличиваешь. Я обыкновенная, как все. Ну, улыбнись, не будь как девушка в седьмом классе. Я такой была, точно такой...в шестом классе. Мне так нравился один парень: у меня язык заплетался, когда я пыталась поговорить с ним. А потом прошло.

  – Можно, я пойду?

  – Нет, нельзя. Садись, посиди со мной, солдатик. Я посмотрю на тебя, может, ты мне понравишься и тогда...

  – Что тогда? – почти закричал я.

  – Ладно, будет тебе издеваться над парнем, – сказала Аня, – не видишь, что с ним творится?

  – Я его отпущу, только пусть скажет, как его зовут. Давай знакомиться, – предложила Нина и протянула руку.

  Я схватил ее пухлую мягкую и горячую руку обоими руками, поднес к губам и поцеловал в ладошку.

  – Ах ты, сластена, да ты, я вижу, не такой уж и робкий. А покраснел, как в шестнадцать лет! А что с тобой будет, если я разрешу тебе поцеловать меня в щеку? Ну, ладно, иди, а то все твои солдатики уже на улице, в строю стоят, тебя дожидаются.

  – Можно, я буду вам звонить?

  – Я тебе сама позвоню, когда будут готовы данные. Ты мне только говори: первый слушает, и я буду знать, что это ты. И не красней больше при мне, я робких не люблю. Ясно? Ну, чао!

   5

  Я стремительно спустился со второго этажа и стал в строй. Сослуживцы смотрели на меня, как на новичка, никто ни о чем не спрашивал, кажется и капитан относился ко мне щадяще. Я не обращал ни на что внимание. В моих глазах все еще находился светлый образ Нины – загадочной, недоступной, в лице которой каждая черточка божественное совершенство. О том, что я могу покорить ее сердце, я совершенно не думал, я радовался тому, что она есть, что я иногда могу общаться с ней, слышать ее голос. Такая эмоциональная бура произошла со мной впервые в жизни. Только в казарме я пришел в себя, но почувствовал себя другим человеком, словно меня подменили.

  Нина казалась копией героинь, которых я вычитал в романах Мопассана, Диккенса и Толстого. Теперь я был уже не один. В моем молодом сердце поселилась эта божественной красоты девушка, которой я, конечно же, не достоин, но которую никогда не смогу забыть. Я не запомнил, в чем она была одета, не знал ее роста, не видел ее фигуры, передо мной неотступно было ее лицо, голова, окутанная кудрявыми вьющимися волосами, покрывающими плечи, темные брови с небольшим просветом у переносицы, пышные губы и горящие глаза. Да эти глаза током пронзили меня насквозь, парализовали волю. Я не помнил, что говорил, помнил только, что говорил глупости и все не то, что хотел сказать. «Я сказал, что она красивая как артистка Целиковская, кажется, я это сказал. О нет, она гораздо красивее. Я еще не видел таких красивых девушек. Какие у нее глаза, какие глаза! За одни эти глаза можно отдать полжизни. Я должен ее видеть, непременно видеть все время! Завтра же снова в обсерваторию, как только взойдет солнце, нет раньше. Я уже должен стоять перед входом, когда она будет идти на работу» – думал я, стоя на задней площадке автобуса, вдали от всех своих сослуживцев, дабы никто ничего не понял по выражению лица. Для меня уже не существовал капитан с его тупым красным лицом и большим, как груша носом.

  В казарме меня ждало письмо от родителей. Оно несколько омрачило радостное настроение. Отец жаловался, что его по-прежнему мучают налогами, колхозное начальство требует, чтобы он отработал тридцать дней за право выпускать корову на пастбище. Надо корчевать пни, а у него уже нет на это сил.

  – Помоги, сынку, если можешь, ты у нас грамотный, знаешь, куда обратиться. Никакой жизни у нас, покоя нет от них, я не обманываю тебя, и не просто беспокою по пустякам. Если бы у меня были деньги на дорогу до Минска, – приехал бы к тебе, и рассказал все.

  Я, недолго думая, написал жалобу в Киев – в Центральный комитет компартии Украины. Только партия могла помочь, ведь партия это все, партия служит народу, она за справедливость.

  На следующий день, как только появился Залман Узилевский, я тут же обратился к нему.

  – Товарищ капитан! оставьте меня сегодня в ночь дежурить, я пересмотрю еще раз все наши приборы, а завтра утром, после завтрака поеду в обсерваторию и вернусь только к обеду.

  – Одного я вас не могу оставить. Здесь есть такая аппаратура...короче, одному нельзя, – сказал капитан.

  – Тогда оставьте еще кого-нибудь.

  – Есть желающие?

  – Я согласен, – сказал рядовой Беккер родом из Львова.

  – Смотрите мне, радиоприемник не крутить, в сеть не включать, вражьи голоса не слушать! – приказал капитан.

  – А мы и не знаем, как он включается, – сказал я.

  – Так я вам и поверил.

  После завершения всех работ мы с львовяниным Беккером остались дежурить на всю ночь. Беккер тут же включил приемник, настроил его на короткие волны. Радиоприемники с короткими волнами нигде не продавались, но Беккер знал: голос Америки, Радио Свобода передают только на коротких волнах. Он был в этом вопросе мастер. Эти голоса, конечно же, глушились советскими компетентными органами, но полностью заглушить, видать, было невозможно.

  Беккер долго искал, а точнее настраивал на волну. И вдруг загремело:

  – Говорит радио «Свобода», говорит радио «Свобода»! Слушайте нас на волнах... – тут же посыпались голоса как из рога изобилия. – После смерти Сталина, в Москве может произойти изменение курса внешней и внутренней политики.

  Я покрылся потом от этих слов, поскольку слышал их впервые в жизни, а Беккер, он уже был привычен, это было видно по его спокойному отношению к этому сообщению, он свободно вращал ручку приемника, искал другую волну.

  – Оставь, что ты делаешь? – сказал я Беккеру.

  – Станцию глушат, разве ты не слышишь шипение? Приемников с короткими волнами днем с огнем не сыщешь, это только здесь, у нас один единственный. Капитан, если узнает, что мы слушаем вражьи голоса, уберет приемник, а мы будем наказаны.

  – Я раньше никогда не слышал вражьих голосов, – сказал я, припав ухом к приемнику.

  – Вот теперь слушай. Есть еще «Свободная Европа», «Би-би-си», «Немецкая волна». Они вещают не только на русском, но и на других языках Советского союза. Это маленькие островки правды, которой нас лишают наши начальники. Ты только не вздумай выдать меня, а то загребут, куда подальше.

  – А если сейчас нагрянет капитан?

  – Не нагрянет, я дверь запер изнутри.

   6

  Первый вирус голоса «Радио свобода» прошел незаметно и безболезненно: я слушал слишком откровенные и прямолинейные обвинения в адрес Советского союза, а думал о Нине. Нина была тем заслоном, через который не проходили ни положительные, ни отрицательные сообщения в адрес кого бы тони было.

  – Выключи эту муть, – сказал я Беккеру. – Одно и то же: у нас все плохо, у них все хорошо.

  Мы оба задремали сидя на стульях где˗то на рассвете, и я видел Нину во сне. Она убегала от меня в гору, а я на самой вершине помахала рукой. Потом она скрылась. Я испугался, стал кричать, звать, но это не помогло.

   Беккер спросил:

  – Ты что так кричишь, потерял кого?

  – Она убежала от меня, – произнес я, протирая глаза и принимая сидячее положение.

  – Ложись на кушетку и поспи, завтра найдешь, вот смешной.

  Утром, закрыв землянку, мы оба отправились в столовую на завтрак, а я все думал, как бы сбежать в город и направиться в обсерваторию.

  – Пропадешь ты с ней. Она не для тебя. Какой от тебя толк? – сказал Беккер.

  – Да я и сам знаю. Я ни на что не претендую. Мне достаточно ее видеть периодически. Утром увижу, душа станет на место, и сразу же вернусь на станцию. Ты ребятам не говори, что я ...того...рехнулся малость.

  В половине десятого я уже был возле обсерватории. Сотрудники уже знали меня в солдатской форме. Как раз было такое время, когда все шли на работу.

  – Привет, солдатик, что так рано? – спрашивали некоторые.

   Когда показалась Аня Мильчакова, подруга Нины, у меня перехватило дыхание. Скоро появится и она, мелькнуло в голове.

  – Мне кажется ты погиб, парень, – сказала она таким тоном, словно переживала и жалела меня.

  – Почему? Хотя...малость...что-то есть. А что это видано издали?

  – За километр. Разве можно так влюбляться с первого взгляда? Нина красивая девушка, не спорю, но красота дорого стоит. Ты знаешь об этом?

  – Я действительно...того...ничего не могу с собой поделать. А где она? – лепетал я, сам не зная, что.

  – А вот и она идет, держись молодцом, – сказал Аня, и поднялась наверх.

  Нина плыла пешеходной дорожкой, устланной квадратными плитками, на которой красовались порыжевшие сосновые иголки. Она казалась еще более красивой, а когда увидела меня, широко улыбнулась, обнажая белые ровные зубы – обворожительную, парализующую волю улыбку.

  – Ты что-то рано сегодня проснулся, – сказала она с какой-то издевкой в голосе. – Ты пришел, чтоб меня увидеть? Говори, не молчи.

  – Я...хотел...мне нужны данные...

  – Данные обо мне?

  – Мм-мм. Да.

  – Ха-ха-ха! Ты хочешь собрать на меня досье? Ну что ты краснеешь, как девушка? Поднимись наверх, но немного попозже и не смотри на меня, как на икону. Это привлечет внимание других. И так уже говорят, Бог знает что. У нас тут одно бабье, учти это. А может, еще какая юбка понравится, походи, приглядись хорошенько. Таких как я тут много, пруд пруди. И самое главное: не в красоте счастье. Не родись красивой, а родись счастливой, ты слышал это?

  – Я ничего не хочу слышать, ничего не хочу знать. Я пришел на вас посмотреть и сразу же уйду, мне ничего такого от вас не нужно. А по этажам...похожу, но все равно равной вам не найду, ибо вы самая красивая девушка на свете.

  – Ну, хорошо, походи сперва, а потом, так минут через сорок зайдешь в мой кабинет, мы с Аней будем тебя ждать. А чего не принес хоть один цветочек?

  Нина повернулась и, как мне показалось, облегченно вздохнула и побежала на второй этаж к себе в кабинет.

  Я походил по площадке, осмотрел маленькие будки с различными приборами, и вдруг меня окликнули.

  – Виктор Васильевич, вы уже здесь? Похвально, похвально. Заходите к нашим девушкам, спрашивайте что нужно. У нас здесь одна другой лучше.

  – Спасибо, Михаил Иванович. Вы так добры...видимо оттого, что вас окружают такие прекрасные феи, от которых исходит одно добро. Красота должна спасти мир, как сказал один мудрый человек.

  – Когда все красивы это сложно, можно растеряться, а посему, пока не поздно, выберите одну. Она вам заменит остальных.

  Михаил Иванович, будучи в лирическом настроении тут же повернулся и ушел по своим делам.

  Я поднялся на второй этаж, прихватив с собой две розы для Нины и для Ани. Дверь, где сидела Нина с Аней оказалась приоткрытой, и там находился Михаил Иванович. Я заметил его и спешно подался в конец коридора. По коридору сновали девушки нарядные, симпатичные, но никто не походил на Нину.

  – Заходи, солдатик к нам, не стесняйся. У нас здесь девичник, – сказала высокая худенькая девушка с папкой в руках.

  – А вы здесь работаете?

  – Нет, мы на практике. Скоро уедем.

  – Куда, если не секрет?

  – В Москву. Айда с нами.

  – Подождите, отслужу, поеду.

  – Правда, что ли?

  – Истинная правда.

  – Хи-хи, я так и знала!

  – Что знала?

  – Что ты так скажешь.

  – Почему?

  – Потому что все в Москву хотят. Скажи я, что из Рязани, ты бы иначе запел.

  – Никогда не думал о переезде в Москву.

  – Ну и зря. Чао, бамбино, – сказал незнакомка, и ушла по своим делам. Я остался в конце коридора в ожидании, когда директор обсерватории выйдет из кабинета, где сидит Нина. А, может, он сам влюблен в нее? Нина, безусловно, самая яркая девушка и если Михаил Иванович, а он мужик видный, если он, того, не равнодушен к Нине, я пропал, думал я. Минуты ожидания так растянулись, что влюбленный солдатик решил идти напролом. Я решительно открыл дверь того волшебного кабинета, где сидела его волшебная девушка, но директора там уже не было.

  – А разве Михаил Иванович не у вас?

  – Сегодня он к нам не заходил, – сказала Аня Мильчакова с любопытной улыбкой на лице.

  – Ну, садись, Ромео, – предложила Нина. – Гостем будешь.

  Аня моргнула ей и вышла, оставив нас вдвоем. Голубые глаза Нины устремились на бедного парня, возможно похожего на виноватого мальчишку.

  – Ну, рассказывай, чего молчишь?

  Я пожал плечами. Так много ему надо было сказать, но в голове все смешалось, а язык стал ватным, чужим, парализованным.

  – Какой ты стеснительный! А, может, ты бука, ну-ка признайся!

  – Мне уже надо идти, – промычал я.

  – Ну, иди!

  Но я не двинулся с места. Я извлек платок из солдатских брюк и стал вытирать пот, выступивший на лбу.

  – Мне...тяжело с вами. Вы гипнотизируете меня. Я вовсе не бука, не думайте.

  – Ну, хорошо. Мне все теперь ясно. Отвечай на мои вопросы.

  Я кивнул головой в знак согласия.

  – Ты сколько классов закончил?

  – Восемь.

  – А я десятый только что окончила. Поработаю немного и пойду в институт. А, может, на вечернее отделение. Начальник сказал, что возьмет тебя к нам на работу, когда отслужишь армию. Ты придешь к нам на работу?

  – Если вы будете здесь – приду.

  – А учиться будешь?

  – Угу! У вас, наверное, конспекты остались за девятый класс?

  – По всем предметам. Я веду конспекты очень аккуратно. Могу тебе отдать.

  – Это было бы очень хорошо.

  – Ладно, приходи к нам в это воскресение. Я познакомлю тебя с мамой.

  – Я не знаю адреса.

  – Я живу недалеко от вашего военного городка, за забором, в одноэтажном бараке, вдвоем с матерью. Перепрыгнешь через забор и ты у нас. Там единственный барак. Наша комнатенка номер два.

  – В котором часу я могу у вас появиться? – спросил я дрожащим голосом.

  – Приходи к двенадцати дня. Я буду тебя ждать. А сейчас возвращайся к себе в казарму, а то наши девушки... они такие милые сплетницы, Бог знает, что выдумают. Ну, чао, Бамбино! – Нина помахала ручкой, и это было так обворожительно и хорошо, что я с трудом сдвинулся с места, и направился к выходу, а потом побродил по парку Челюскинцев, чтобы прийти в себя.

  Я радовался цветущим клумбам в парке, садился на каждую скамейку, воображая рядом сидящую Нину. Парк был пуст, но напоминал зал, ждущий гостей. Во многих местах висели портреты членов Политбюро, среди которых уже не было великого вождя народов, но его дух все еще витал над личностью каждого советского человека. И каждый советский человек носил образ усатого в своем сердце, как я образ Нины, которую не только боготворил, но и дышал ею.

  В центре парка две уборщицы подметали асфальтированные площадки и следили за бюстами вождей, чтоб, не дай Бог, на чей-нибудь нос не облегчилась птичка. Птички обычно садились на лысину вождей и украшали их своим пометом.

  – Сегодня я напишу ей письмо, – сказал я себе. – То, что я не могу сказать словами, я напишу пером. Я расскажу ей, как я ее люблю.

  Письмо было в тот же день написано, но отдать его Нине в руки я не решался: слишком страстно и, следовательно, глупо, с элементами унижения, было оно написано это письмо.

  До воскресения оставалось еще несколько дней. Каждый день тянулся нескончаемо долго, как на каторге. Сослуживцы заметили какую-то необычную перемену, а капитан сказал, что я стал неоправданно рассеянным, и рекомендовал книгу Ленина «Государство и революция». А ежели великий труд не поможет, то обратиться к врачу– невропатологу.

  – Вы не имеете право отвлекаться от выполнения боевой задачи, возложенной на вас Родиной, учтите это, Славский.

  Я в субботу еще раз позвонил в обсерваторию, попросил Нину к телефону.

  – Ну, говори же. Это ты? что случилось? что-нибудь произошло?

  – Я хотел напомнить, что... мы...в воскресение, то есть, что я в воскресение в двенадцать...

  – Я знаю, знаю... приходи к двенадцати, а сейчас мне разговаривать просто некогда, извини меня, пожалуйста, – прощебетала Нина и повесила трубку.

   7

  Как всякая красивая девушка, Нина со школьной скамьи пользовалась неизменным успехом у мальчишек и страдала от зависти подружек, более талантливых, более способных в учебе, чем она, но никогда не пользующихся таким успехом у противоположного пола. Даже учителя ею восторгались, а физрук, когда она в десятом классе, все ходил, вздыхал, но ничего нельзя было сделать, потому что при малейшем подозрении, он с позором был бы уволен с работы.

  – Ну что, Иван Петрович, проведем урок за пределами школы? – спрашивала Нина и одаривала смеющимися глазами, от которых физрук буквально терял ориентацию. – Но не обращайте внимание, я пошутила, я не хочу, что бы вы из-за меня страдали. Уволят вас, статью пришлют за развращение молодежи. Хи-хи, ну я пошла.

  Подружка Нины Аня Мильчакова, старше ее на четыре года, уже окончила Московский институт, но как девушка, все еще оставалась невостребованной, в то время как Нина могла выйти уже десять раз замуж. Это наложило отпечаток на ее характер. Нина доводила своих ухажеров до исступления, а затем оставляла их безжалостно и неожиданно, меняла на новых кавалеров, к которым она никогда не испытывала настоящего чувства.

  – Этого солдатика, которому служить, как медному котелку, я тебе оставлю, если хочешь, конечно, – сказала она Ане Мильчаковой, после того, как я ушел. – Займись им, соблазни его, он еще не знает, что это такое. Увидишь, как он, после этого, прилипнет к твоей юбке.