Текст книги "Правка (СИ)"

Автор книги: Василий Варга

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 23 страниц)

  Я побежал искать Топоркова, но вскоре снова вернулся.

  – Простите, товарищ полковник, может, вы сами позвоните моему командиру капитану Маркевичу, а то Топоркова нигде нет, и никто не знает, когда он будет.

  – Ладно, – сказал Ковалев, – чтоб ты потом не думал, что контрразведчики такие звери. Выручу тебя, позвоню. – Он снял трубку, набрал номер. – Послушай, Маркевич, говорит полковник Ковалев из штаба дивизии, – сказал он, – твой журналист находится у меня. Я думаю, это ему не будет считаться самоволкой, хотя он, негодник, и убежал от тебя, не спросив на то разрешения. Хорошо, хорошо. Тут уже все согласовано. Отпусти его на все четыре стороны. Пусть едет домой. Давай проводи работу, чтобы таких случаев больше не было. Ты уже выговор получил, я знаю. Я еще всыплю Топоркову по последнее число. Воспитательная работа в полку на нулевой отметке. Все, договорились. Желаю успехов! – и повесил трубку. – Ну, Виктор Васильевич, доброго тебе пути.

  – Спасибо, товарищ полковник, вы просто ангел, а не разведчик.

  – И то и другое, – улыбнулся Ковалев.

  Я разыскал подполковника Топоркова в офицерской столовой.

  – Пойдем со мной, – сказал он и направился в свой кабинет. – Я должен позвонить в политотдел дивизии полковнику Фролову. Только он может дать команду отпустить тебя. – Он снял трубку: – Товарищ полковник, это Топорков беспокоит. Что делать с нашим мятежным журналистом, он сейчас у меня?

  – Немедленно отпустите его! Мы с Ковалевым все обговорили. Рассчитайте его, выдайте ему все документы! Никаких комсомольских взысканий! Через двадцать минут доложите мне о выполнении приказания!

  Телефон трещал так громко, что я все слышал. Я не выдержал этого: упал на кресло и расплакался, как маленький ребенок, когда у него отбирают конфетку.

  – Этого не может быть! – сказал я. – Я, возможно, ослышался. Правда, что я свободен, товарищ подполковник?

  – Правда. И я рад за вас. Вы родились в рубашке. Вам повезло: сейчас время несколько другое. Раньше такое было просто невозможно. Подождите, сейчас я дам команду, и вам принесут все документы прямо сюда, ко мне. Посидите пять минут и успокойтесь. Вы обедали?

  – Не обедал и не завтракал, и не хочу, я теперь сыт: я никогда не был так счастлив, как сейчас. Никогда не знал, как дорога человеку свобода, а теперь буду знать.

  Я отправился последний раз в шести километровый путь на батарею за чемоданом и связкой с книгами. Проходившие мимо попутные грузовые машины сигналили, останавливались, но Я шел пешком. Шел медленно и плакал. То были горькие слезы радости, которых он просто не знал до этого. Возможно, он испытывал те же чувства, которые испытывает, приговоренный к смерти, когда ему только что зачитали указ о помиловании.

  В казарме никого не было. Я спокойно взял свой чемодан и связку с книгами и ушел, не заходя к капитану Маркевичу, чтоб попрощаться. Теперь это было совершенно не нужно. Капитан Маркевич так походил на чеховского Хамелеона, как две капли воды.

  Никто меня не останавливал, он также шел медленно все шесть километров, оставляя за своими плечами нечто гадкое, противное душе, и думал о том, что, будь моя воля, я распустил бы армию, как орган насилия над человеческой личностью. И договорился бы со всеми правителями маленькой планеты земля, чтоб они у себя, сделали то же самое. Армия – самый хищный паразит человечества, без которого она существовать не может в силу агрессивности каждого животного на двух ногах. Люди станут полностью свободны только тогда, когда не будет армии и других органов насилия.

  – Прощай, мой дорогой город! Ты так прекрасен и люди, что живут в тебе – так добры и тоже прекрасны. Мне не разрешают здесь остаться, но моя любовь к тебе останется навсегда. Прощай! – говорил я вслух, думая, что через каких-то пять – десять лет обязательно сюда вернусь.

   37

  ЦЫЦ

  Когда человек свободен, здоров и молод, он до конца не осознает этого, не знает, насколько он счастлив.

   Я был свободен. Я даже от транспорта отказался, желая насладиться воздухом свободы, красотой улиц, скупыми улыбками, озабоченными лицами добрых минчан, снующих туда-сюда по бульварам, как в любом столичном городе. Теперь ноги сами несли меня в западную часть города, на улицу Харьковскую, 61, к Литвиновичам, где находился мой чемодан с книгами.

  Простые, добрые люди из рабочей среды, едва дотягивающие от зарплаты до зарплаты, как и любой советский человек, несмотря на ожесточенную коммунистическую пропаганду, основанную на бесстыдной лжи о благополучии, сумели сохранить свое достоинство, честь и духовную стабильность. Они всегда были рады гостю, готовы поделиться последним куском хлеба, балагурили, твердили, что рады мне в любое время дня и ночи и это были искренние слова от души и сердца. Никто из них не открывал мой чемодан, не читал дневники, не доносил в НКВД.

  Я шел к ним как себе домой. Они встретили меня, как родного. Возможно, на последние гроши они накупили колбасы и хлеба, наварили бульбы, заправили ее салом, открыли банку соленых огурцов, достали водку и устроили пир по случаю окончания службы по существу чужого им человека.

  Три дня продолжалось пиршество: я сам напился так, что мне было плохо. И тут они помогали: поили огуречным рассолом и даже советовали опохмелиться по древнему русскому обычаю. Я страдал, но все равно было страшно хорошо: свобода! Иди, куда хочешь, делай, что хочешь, одевай, что хочешь. Можешь уйти, куда хочешь, а вечером вовсе не возвращаться, – никто тебе и слова не скажет.

  Я понял, что советские люди хоть и находятся за колючей проволокой, но внутри ее относительно свободны. Они не замечают, не ценят этой свободы. Так же, когда человек сыт, не чувствует этого.

  – За тебя, дорогой зятек! – сказала мать Леди. – Наша дочка подросла, вон как груд очки округлились, волосики из-под мышек выпирают и еще в одном месте поросль появилась, я думаю: плод созрел. Решайся, Я, ты когда-то говорил, что женишься на ней. Я запомнила твои слова. Лёдя еще никого не знала, она у меня на глазах росла. А то, что ты гулял с другими нашими жиличками, это все пустяки. Хорошо: ни у одной брюхо не растет. Значит, с умом гулял.

  – Мама! Ну, перестань шутить, прошу тебя, – лепетала Ледя, вся красная, как помидор.

  – Будет тебе, мать, – говорил старший сын Франк.– Он человек взрослый – сам разберется. И сестричку мою не заставляй краснеть.

  – Ну что вы, шуток не понимаете? – смеялась хозяйка дома.

  – В кожной шутке есть доля правды, – сказал дед. – Ты, Вить, выбирай любую. Испробуй ее и ежели хороша окажется, одевай хомут на шею. Жить будешь у нас, на работу устроим, материально поможем, насколько хватит наших сил.

  – Мне нельзя оставаться в Минске, – сказал я.

  – Почему?

  – Проштрафился. Начальство пришло к выводу, что я неблагонадежный и выдворяет меня отсюда. Меня вынудили завербоваться на Донбасс, но дали месяц на то, чтобы я мог повидать родителей. Я, ведь, не был дома три с половиной года.

  – Пошли их всех на х., – сказал Франк, брат Лёди. – Сейчас, после этих двух кровавых грузин, в стране наступит демократия, вот увидишь. Казарменной жизни приходит конец.

  «Эх, хорошо бы ..., она, наверняка, сладкая как шоколадная конфета», подумал я, запуская руку под стол и нащупывая острую коленку Лёди. Лёдя еще пуще покраснела, сделала попытку освободить коленку, но мать, глядя на нее и не понимая, в чем дело, сказала:

  – Сиди, не ерзай, будто тебе шило вонзили в попку. Вишь, люди судьбу твою решают.

  – А чо решать? Все уж решено. Он домой едет, а я тут остаюсь, – сухо сказала Лёдя. – Не лапай, – едва слышно добавила она. Я принял руку, достал махорку, свернул самокрутку.

  – Я вам чрезвычайно благодарен за все. Вы все были мне, как родные. Я не смогу забыть вашей доброты. Я вас всех очень люблю. Мне надо съездить к родителям, а там посмотрим. Может, я через пару месяцев уже буду у вас, тогда все и решится.

  – Что ж, это разумно. Надо родителей повидать. Что это за сын, который отца и мать не хочет видеть? поезжай, зятек, а когда воз вернешься, – мы тебе будем рады. Мы всегда примем тебя в свою семью, – сказала мать Лёди.

  – От души благодарю вас всех! Если так случится, что я не сумею вернуться, примите мои наилучшие пожелания в адрес вашей прелестной дочери. Да хранит ее Бог от всяких жизненных перипетий. А вам крепкого здоровья и долгих лет жизни. Никогда не забуду ваше чисто белорусское гостеприимство и ваш прекрасный народ, который еще сохранил свою душу. Мы, украинцы, к сожалению, не такие, и нам не мешало бы брать с вас пример. Прощайте, я буду писать вам.

  Я обнял всех, расцеловал, схватил свой чемодан, набитый книгами и еще одну связку со всевозможными словарями и, сопровождаемый девушками всей семьей, отправился к автобусной остановке, держа путь по направлению к вокзалу.

   38

  Насколько я грешен перед советской властью, не знали родители, и никто не знал в родном селе. Я балдел от свободы, посещал увеселительные места и свадьбы.. Слишком часто и долго заходить в один и тот же дом, значит числиться зятем, а если случайно остался на ночь, все остальные невесты теряют к тебе интерес, поскольку ты уже прилип и возможно обрюхатил бедную девчонку до замужества.

  Однако, как я узнал гораздо позже, о всех моих грехах знал один человек в селе. Это был Иван Палкуш, местный учитель младших классов. Он молча наблюдал за мной, выслеживал, как охотник серну. Он раз в месяц докладывал обо мне в районное управление КГБ. Но докладывать-то было нечего. В любом селе политические страсти так слабы, что просто на них никто не обращает внимания. И докладчик обычно докладывал так: парень, как парень. Иногда заходит в церковь, просиживает в библиотеке, дружит с местными красавицами, речей не произносит, но подозрительно тепло относится к скотине. Может, он через корову связан с американским империализмом?

  – Чрез корову? Это интересно. Надо доложить в областное управление КГБ.

  На этом беседа со шпиком кончалась. В этом случае начальник районного управления КГБ говорил так.

  – Придешь на следующий доклад через три месяца.

  – Слишком долго ждать, пан плутковник.

  – Да я сам понимаю что долго, срок большой, но пока мы напечатаем, пока пошлем, пока там прочтут, соберут совещание по этой теме, пока нам дадут ответ, пока мы тут примем решение, словом пока, пока и еще раз пока, и глядишь, время прошло, али пробежало, показав нам Кукузькину мать. Так говорит великий ленинец Никита Хрящев.

   ***

  Но в моей жизни произошли крупные перемены. В тот самый период, когда все красавицы от меня отвернулись по той причине, что я не оправдал их надежд, как гром среди ясного неба явилась Лиля Смирнова, дочь генерала Смирнова. Она преодолела шестикилометровый путь пешком с чемоданом в руках. В чемодане, конечно же, были женские шмотки, предметы для макияжа и ни кусочка колбасы, о запахе которой в деревне уже давно забыли. Я увидел ее далеко от дома, но не узнал ее. Это была женщина с чемоданом, которой следовало помочь. Я побежал навстречу понукаемый каким-то шестым чувством и с каждым шагом ускорял шаг, потому что навстречу мне двигалась не просто женщина, а божество, какого белый свет не видел.

  – Лиля!!! – закричал я, сколько было сил.

  – Да, это я! Я нашла тебя, иди быстрее.

  Она выпустила чемодан из рук и, расправив два крыла, полетела навстречу. Прошло мгновение, и я уже целовал ее одежду, ее колени, ее ладони и потом лицо, а жаркие губы в последнюю очередь.

  – Ты меня бросила, а потом вернулась. Я тебя больше никуда не отпущу, – лепетал я, сочетая этот лепет с поцелуями. – Я привяжу тебя к колодцу и поставлю ведро с водой.

  – А я твой живчик отрежу и спрячу за пазуху. Где он, я его сейчас извлеку. Только, вон на нас смотрит корова и подумает, какие мы бесстыдные. Давай, отложим эту процедуру до вечера.

  Я разжал руки, выпустил ее на свободу и побежал за чемоданом. Он оказался не очень тяжелый, я быстро вернулся, взял ее за руку и повел к дому.

  Мать стояла на крыльце и недобрыми глазами смотрела на невестку, чувствуя, что она приехала за тем, чтоб меня увести из дому, да так, чтоб я больше к ней не вернулся.

  – Ну, добро пожаловать невестушка. Я хорошего сына тебе должна отдать, скажи спасибо. Ах, как мне мало этого слова, но я ничего не могу сделать. Такова доля всех матерей.

  Лиля быстро открыла свой чемоданчик, извлекла золотой крест на золотой цепи и сказала:

  – Это вам за сына, плюс моя любовь, забота, я заменю ему вас и дам еще что-то больше, то, что вы не можете дать, как мать. Любовь матери и любовь женщины разнятся только тем, что любовь матери неизменна, а жены нет. Жена способна на предательство, а мать нет. Я обещаю вам, я клянусь вам, что я никогда не предам своего мужа. А мой муж – вот он, это ваш сын.

  – Ну и хорошо, невестушка. Заходи в дом. Наш дом – твой дом.

  Вскоре к дому подкатила подвода. Конюх Михаил выгрузил два тяжелых чемодана, разгрузил, причастился и ушел.

  – Я загрузила все это добро в Чопе. Сама бы никак не дотащила. Тебя в этой округе знают все, и найти возчика, который мог бы доставить груз именно сюда, было не так сложно.

  Отец не задавал никаких вопросов и после просмотра альбома, где красовался его внук, помахал пальцем и сказал:

  – Почему не сообщил, что ты женат, что у тебя дети, нехорошо это, сынок.

  – Это сюрприз, папа, сюрприз.

  Какое-то время спустя, мы остались вдвоем. А молодые люди, после длительной разлуки, ищут норку, где бы скрыться от посторонних глаз. Лиля, как голодная кошка смотрела на меня, но в тоже время у нее был усталый вид. Недолго думая, она сказала:

  – Если невмоготу, я готова прилечь на эту кровать, а потом посплю, но предупреждаю: можешь разочароваться.

  – Да нет, что ты. Времени у нас теперь много. Ложись, спи, я приставать не буду. А вечером время покажет. Ты только скажи, откуда этот малыш и как его зовут.

  – Это твой сын. Мы тогда хорошо потрудились. Ты оказался хорошим мастером. Мальчик красивый. Маленький Васька. Остался с бабушкой.

  Я взял Лилю на руки, отнес на кровать и накрыл ее большим пляжным полотенцем. Она тут же заснула.

  Я еще раз осмотрел фотографию мальчика, стараясь найти в нем похожие черты, но чего-то яркого, особенного, когда можно сказать: вылитый папа, не находил. И к Лиле, как обладательнице сладкого черного треугольника, трепетного ожидания, не испытывал и все спрашивал у самого себя – почему? Неужели природа нас так дурно сработала, что мы в особых условиях, когда этот клад становится доступным, угасает наша страсть. Но эта страсть вспыхивает к другой недоступной бабе. Нет, я объявляю войну этой страсти. Я свою страсть направлю только в сторону любимой жены, ибо все остальное – это нравственная и физическая грязь. Человек устроен дурно. Он и сам этого не знает.

  Я долго носился с этой идеей, но поделиться ею было не с кем. Сказать об этом Лиле, значило бы обидеть ее. Поделиться с отцом? Отец скажет то же самое. Шашни вне семьи – великий грех.

   ***

  Мы устроились на сеновале в отаве, пахнущий мятой. Из рассказов Лилии о том, то было за прошлый год, следовало, что еврея полковника Эпштейна перевели за Урал, а мой бывший мучитель Залман Узилевский разжалован вплоть до рядового, снят с должности начальника метеослужбы Белорусского военного округа и отдан под суд. Когда Лиля вернулась в Минск, она бросилась искать отца своего ребенка и первым делом посетила метеостанцию. Мои сослуживцы рассказали ей, как Симфулай издевался надо мной и как выставил меня за пределы станции нагло и незаконно.

  Она тут же направилась к майору Амосову. Амосов хорошо знал Лилю с детства. Он играл с ней в прятки, когда она была еще маленькая, находясь в гостях у генерала Смирнова.

  – Да, – сказал он Лиле, – мне тоже попало за этого придурка Узилевского. Это простой пройдоха, и его покровитель полковник Эпштейн тоже пройдоха. Узилевский едва окончилл среднюю школу, решил попытать счастья в армии. И тут полковник Эпштейн, еврей, позвал к себе. Уже через два месяца рядовой Залман произведен в офицеры, а еще через месяц в лейтенанты, а через полгода он становится капитаном, Вот его служебная карьера. Ни в каком институте он не учится, его оттуда давно выгнали. Я догадывался, что этот пархатый издевается над солдатами, но ничего не мог поделать. Идти к твоему отцу по этому вопросу, считал преждевременным, зная, что маленькая еврейская диаспора в вооруженных силах Белоруссии, прикрывает друг друга. Но все, что начинается, когда-то кончается. А парень, над которым он издевался, оказался умнее, грамотнее своего начальника и потому пострадал.

  – А вы можете дать мне его адрес? – спросила я его.

  – Могу, конечно. А он вам собственно кто?

  – Это отец моего ребенка и мой будущий муж. Вы удивлены?

   – Нисколько.

  – Тогда разыщите его, и я тут же поеду, женю его на себе.

  – Сейчас я свяжусь с КГБ. Ребята его живо найдут. Десять минут посидите, а то и полчаса.

  Он тут же позвонил и высказал просьбу. Минут 15 спустя был получен ответ: такой-то -там.

  – Вот я и приехала. Как только отца отправят в отставку, ему предложат несколько городов на выбор, где ему выделят квартиру. В том числе и Москву. Мы договорились, что отец выберет Москву. Тогда мы едем с тобой в Москву. Вот такой расклад. Кажется, все. Остальное в следующий раз. А пока...надо же вспомнить молодость. Мне бы кувшин с водой, – добавила она во время массажа.

  – Ничего. Полотенце тебе заменит все.

  Признаться, я был немного разочарован. Лиля это поняла.

  – Я все время спала и плоть моя тоже спала, она еще не проснулась, а твоя задача массировать ее каждый вечер по нескольку раз с затяжками. Для женщины это очень важно. Она может приспособиться и к мужскому отростку любых размеров, но он должен быть вынослив. Чем длительнее массаж, тем лучше. Про систему гейш слышал?

  – Никогда.

  – Я попытаюсь заняться. Тогда я стану снова как девушка.

  Утром тишину нарушил петух. Я проснулся, а заснуть больше не мог. Чем бы заняться, подумал я. А что если заняться тренировкой, чтоб стать выносливым, тем более что напарница рядом. Стоит прикоснуться к огненному месту и Лиля откроет глаза, повернется лицом, вопьется в губы и протянет ручку, чтоб поймать угря.

  Нет, жизнь просто прелесть.

  P. S.

  Все мое преступление перед советским народом состояло в том, что я отдал последние три рубля женщине с ребенком на руках, чтобы она могла добраться к себе в деревню из города Минска, куда она забрела в поисках счастья и зафиксировал это в своем солдатском дневнике. К этому времени фашистский большевистский режим уже стоял на всех четырех ногах. И народ был покорным, выходил на работу, выполнял планы. Только на полях некому было трудиться. Крепостные крестьяне убегали из колхозов, прятались, как черт от ладана, лишь бы избежать большевистского изобилия.

   Если бы земной бог, второй палач русского народа Иосиф Джугашвили, грабивший когда-то банки в Тифлисе, не отдал дьяволу душу, моя жизнь закончилась бы в коммунистическом раю, в пещерах вечной мерзлоты за колючей проволокой, где разрешают раз в году написать родителям, что ты жив-здоров, и да здравствует товарищ Сталин.

  Москва, 1999−2020

  Москва, 1999−2019