Текст книги "Правка (СИ)"

Автор книги: Василий Варга

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

  – К чему?

  – К губе.

  – Что значит к губе?

  – Гауптвахте, к преддверию тюрьмы.

  – Спасибо.

  – Желаю успехов.

  В этом «желаю успехов» тоже было, что-то идиотское и унизительное. Я сознавал это, но ничего придумать не мог. Любой шаг в свою защиту, на который я мог решиться в любую минуту, мог только усугубить свое положение, привести к еще более глубокой яме, куда бы меня непременно спихнули. Все это никак не вязалось с той жизнью, которая была представлена демократической литературой прошлого девятнадцатого века, а реальной жизни за колючей проволокой в коммунистическом раю, Я все еще не знал, и оттого страдания его были так велики и болезненны.

   18

  Через какое-то время капитан появился в землянке в хорошем расположении духа; поздоровался первым со всеми одновременно, прикладывая руку к фуражке, и разрешил сесть и заниматься делами. Казалось, он глядел на всех одинаково весело и даже чему-то радовался, будто юные лица радовали его. Солдаты начали переглядываться, недоумевая; у всех появилась улыбка на лице, словно каждому предстояло сейчас какую-нибудь приятную новость из уст своего грозного начальника.

  Я тоже поддался общему настроению и обрадовался перемене в настроение капитана. Если так будет и дальше, то и в школу не грех отпроситься, чтобы сдать несколько зачетов, а то сто рубликов, которые выслал бедный отец, пропадут даром, да и не в этом дело, в конце концов.

  – Товарищ капитан, разрешите обратиться, – сказал я вдруг ни с того, ни с сего, а так, на струнах приподнятого настроения, когда всякая ерунда на ум приходит и хочется высказаться.

  – Пожалуйста, – ласково сказал капитан, – обращайтесь, я вас слушаю и очень внимательно. – Он даже повернул голову, как бы подставляя ухо под речевой поток своего подчиненного.

  – Когда вы собираетесь отправить меня на гауптвахту?

  – Вас на гауптвахту? Я уже передумал, и вы знаете...ну, об этом я скажу вам попозже, когда мы останемся только вдвоем.

  Солдаты, слушая внимательно этот разговор, подмигнули друг другу и быстро покинули помещение. Капитан и я остались вдвоем. Я напряженно ждал, устремив восторженные глаза на своего командира.

  – Да вы садитесь: в стоячей позе правды нет.

  – Да, да, в ногах правды нет, – вы правильно сказали.

  – А, черт, о чем же я, что я хотел сказать? А, так вот: в том, что я на вас ополчился, виноват сержант Шаталов. Он такой завистливый. Сам ничего не знает, не понимает, а другим завидует. Он на вас все время капал, капал, доносил, будто вы говорите всякие непристойные слова в мой адрес, в адрес своего командира и даже мою мать охаиваете. Я переведу его в другой полк и тогда... я, наверное, поставлю вас командиром. Как вы на это смотрите?

  – Как вы решите, так и будет. Но Шаталов...я ушам своим не верю. Неужели он может подсиживать, науськивать? а, может, недоразумение, какое произошло?

  – Да, да, вот именно может, – сказал капитан, приподнимая свой жирный подбородок. – Шаталов только с бабами хорошо справляется, вот они и наградили его сифилисом. Я давно махнул на него рукой. Теперь я думаю, а почему бы ефрейтору Славскому не стать командиром, вернее, заместителем командира нашего метео взвода? Ведь у вас все данные для этого есть.

  – Спасибо за доверие, товарищ капитан.

  – А пока, вам необходимо выполнить одно очень важное государственное задание; помните, мы вместе с вами ездили в командировку в Крупки и оказывали там, этим колунам, помощь в получении и обработке данных для тамошних зенитчиков и вернулись вместе, с честью выполнив задание Родины?

  – Помню, как же не помнить?

  – Так вот, руководство решило послать вас в командировку сроком на одну неделю, знаете куда?

  – Нет, не знаю, – ответил я, как бы полностью доверяя капитану.

  – В Брест! В Брест! Это же рядом с Польшей. Еще полячку, какую себе присмотрите, вернуться не захотите, а мы вас вытаскивать будем, – сказал капитан.

  – Я человек дисциплинированный. Как только срок командировки закончится, немедленно вернусь, – сказал я.

  – Ну, конечно, конечно. Эй, вы! ну-ка уберите свои рыла, – прикрикнул он на солдат, пытавшихся войти в землянку. – Дайте поговорить с человеком. Вот вам командировочное удостоверение, завтра можете сесть на поезд «Минск-Брест».

  – Завтра? Так сразу?

  – Завтра же. Чего тянуть резину? Там они, бедные, мучаются. Метеоданные получают из Брестской Обсерватории, а что с ними, с этими данными делать, никто не знает. Майор Амосов говорит, что только вы можете им помочь. Все, желаю успехов.

  Капитан надел фуражку на лысину, заерзал на стуле и начал жирными пальцами чесать промежность, затем схватил портфель, рванул дверь на себя, и был таков.

  В Минске на железнодорожном вокзале толпились одни военные – солдаты, сержанты, офицеры. Лишь кое-где мелькали пассажиры в гражданской одежде, увешенные авоськами, мешками, торбами. У многих из них, кто был богат, – в руках находился батон белого хлеба, но чаще черного, с кислинкой, тут же поедаемого, а также прочие атрибуты социализма – роскошные заплаты на старых бушлатах с оторванными пуговицами, старые кирзовые сапоги с истоптанными пятками. У одного хромого старика из кармана старого бушлата торчала бутылка без пробки и там еще, видимо, находилось немного жидкости, потому что вид у него был гордый, чрезвычайно независимый, и шагал он, стуча костылем по самым людным местам, приговаривая:

  – Дорогу ветеренарам! дорогу! расступитесь, сынки. Я за вас воевал, ногу потерял, но сам я еще: ого!

  Военные, надо отдать им должное, расступались и даже прикладывали руку к головному убору, как бы молча благодарили батька за его подвиги в тяжелой минувшей войне.

  Меня пришла провожать Валя Куткович, племянница дяди Василия. До отхода поезда оставалось еще около трех часов. Я за это время названивал Лиле, но там никто не поднимал трубку.

  – Может, в кино сходим, – предложила она. Я извлек мелочь из карманов, и мы направились к кассам за билетами. Билеты в кинотеатр дешевые, а если взять подальше, эдак ряд тридцатый, вообще стоят копейки. Но Валя сунула в карман мне трешку на два билетика и еще пятерку в дорогу, приговаривая:

  – Возьми, пожалуйста, ну считай, что я тебе одолжила, я ведь работаю, получаю зарплату, а у тебя ничего нет. У нас ведь равноправие. Когда разбогатеешь – отдашь, либо пригласишь меня два раза в кино.

  В небольшом кинозале, но длинном, как кишка, на двести посадочных мест, народу битком, в основном военные. Фильм о китайской революции настолько убогий, что самые преданные революционеры в душе, не могли побороть снотворную тяжесть черной капиталистической пеленой, покрывающий их глаза. Я тоже погрузился бы в сон, но Валя старательно массировала мне пальчики, передавая всю свою скромную нежность и шепча на ухо: пиши мне, не забывай о нас, мы к тебе все, я и мой дядя Вася, уважаем тебя и немножечко любим.

  Я морщился при этих словах, но так, чтобы Валя не видела, могла обидеться, а обижать ее, право, не стоило. "Каждый человек имеет право на счастье, такое, каким он себе его представляет.– Пиши мне обязательно, слышишь, – сказала Валя, стоя на платформе незадолго до отправки поезда. – Мы, белоруски, девушки с переживаниями, не то, что хохлушки: не успел парень сто метром отъехать, она уже другого под руку держит.

  Я кисловато улыбнулся, но сказал:

  – Я через неделю вернусь, это будет раньше, чем письмо придет.

  – Чует мое сердце, что гэто будет не одна неделя, – сказала она и ее влажные глаза смотрели куда-то в далекую даль.

  Святая девушка, подумал я, дай Бог тебе встретить свою долю, как можно раньше, ибо я не твоя пара, я не твой суженый и сказать тебе об этом не могу, – боюсь обидеть.

  В общем вагоне, рассчитанном приблизительно на шестьдесят мест, разместилось чуть меньше ста человек. Это солдаты. Куда они едут и зачем? Как много солдат в Белоруссии! С такой армией можно, конечно, освободить человечество от...и превратить весь мир в казарму, но, очевидно, враги тоже не дремлют. Создается пятисот тысячная армия Бундесвера, и она может быть вооружена атомным оружием: надо же как-то ограждаться от коммунистического рая.

  Один парень в гражданском костюме, оказался сержантом, он возвращался из отпуска и имел с собой тяжелую сумку с продуктами. Он забрался с ней на верхнюю полку, поставил у изголовья и разлегся, поджав ноги.

  Я тоже оказался не лыком шит, и выставил булку белого и совершенно свежего хлеба, купленного еще в Минске. Переодетый сержант сошел с поезда гораздо раньше Бреста, воспользовался тем, что Я задремал, национализировал его булку. Я обнаружил это только в Бресте на конечной остановке и очень огорчился, так как утром привык завтракать.

   Хотя я впервые попал в Брест, жалкий, крохотный городок, я тут же направился по адресу в штаб дивизии к начальнику штаба подполковнику Шевцову.

  Подполковник принял меня тут же, без каких либо церемоний и без задержки, усадил напротив и сказал, что он знает, кто перед ним сидит, поскольку никто не знает, что делать с данными, которые передает обсерватория.

  – Стрелять мы, конечно, будем по вражеским самолетам заградительным огнем, но современная армия не может обойтись без полного технического обеспечения, в том числе и такими данными, которые позволяют учитывать скорость и направление ветра на различных высотах. Все это влияет на точность полета и попадания снаряда в цель. Мы дадим вам солдата в помощники, вы обучите его, надеюсь, этим нехитрым премудростям. Я тут пытался привлечь работников Обсерватории к этому вопросу, но оказалось, что такие мелочи, как эти данные составляют военную тайну, как только переходят от них к нам. Вы человек тоже сейчас военный и понимаете меня.

  Сейчас я распоряжусь и предоставлю вам свою личную машину, на которой вы доберетесь до КП зенитного полка. Там и располагайтесь. Я сейчас туда позвоню, вас должны встретить. Если возникнут, какие недоразумения – звоните лично мне, либо приезжайте в штаб, здесь недалеко, всего каких-то десять километров.

   19

  Ободренный рыцарским обращением такого высокого начальника и офицера, каким был подполковник Шевцов и его галантностью, практически не свойственной советскому офицеру, я сел в новенький военный джип, который мчался по бездорожью с бешеной скоростью. Во всяком случае, мне так показалось. Мы углублялись в темный хвойный лес по грунтовой, влажной дороге, с выбоинами, но без камней, джипом подбрасывало, но язык не прикусишь. Однако я крепко зажал челюсти, за которыми прятались зубы, требующие срочного ремонта. Да и занят я был поведением Шевцова. Он держался со мной не как с солдатом, а как с офицером, равным себе по званию и по должности. Вспоминалось каждое слово, сказанное только что, однако я никак не мог вспомнить, говорил ли Шевцов по поводу такой мелочи, как завтрак, поскольку голод давал о себе знать.

  Но...не хлебом единым жив человек. Уже через полчаса машина остановилось в сосновом лесу, и водитель сказал:

  – Приехали!

  – Как? – удивился я. – Здесь же ничего нет. Дикий лес и ни души вокруг.

  – Маскировка, – загадочно улыбнулся водитель. Он сделал несколько шагов в сторону и стал спускаться по ступенькам. Я замер от удивления. Какой же я наивный, подумалось мне. – Служу в армии третий год, а не знаю, что такое армия и насколько сильна ее боевая мощь. Я стал спускаться вслед за водителем по узким ступенькам, практически незаметным со стороны, вниз и увидел, что в низу, на площадке, перед входом стоит часовой с автоматом наперевес. Водитель сказал пароль и открыл дверь в землянку, представляющую собой командный пункт.

  Я, изумленный, невольно последовал за ним. В бункере горел свет, он здесь никогда не гас. Капитан Коваленко, пожимая руку, сказал:

  – Мы здесь и живем, вон боковая дверь, пройдите туда, отдохните, через два часа подвезут обед. Может, завтра начнем разбираться, что это такое эти данные и с чем их едят.

  – Я сейчас же хотел бы посмотреть, что за данные передает Обсерватория, и как их обрабатывают, – сказал я, положив рядом небольшой чемоданчик с книгами.

  – О, это можно, пожалуйста. Эй, рядовой Санин, подойдите ко мне!

  Рядовой Санин ленивой походкой вышел из боковой двери, за которой скрывался кубрик, и попытался приложить руку к головному убору.

  – Поправьте пилотку, рядовой Санин, – потребовал капитан Коваленко. – Отныне вы поступаете в полное распоряжение этого товарища, прибывшего к нам из столицы Белоруссии города Минска. Все, что он вам скажет, вы обязаны выполнить. Ясно?

  – Так точно, ясно.

  ˗ Все, можете быть свободны.

  Мы вошли в очень маленькое помещение, что˗то вроде кухни городской квартиры, где помещается один горшок и одна хозяйка. Тут стояла одна двух-яростная кровать с голым матрасом наверху.

  ˗ Тут мы будем размещаться вдвоем, я переберусь наверх, а ты, как столичный солдат и мой начальник, располагайся внизу. Клопы тут, правда, не выводятся. Особенно атакуют новенького, придется потерпеть недельку другую. А надо белье заказать. Я сейчас, хотя думаю. капитан Коваленко уже позаботился об этом.

  ˗ Хорошо, давай посмотрим документацию, предложил я, желая побыстрее ознакомиться с делами, которые никак не ладились.

  Саша достал массивную папку. Но в этой папке все было неправильно, а что было правильно, не разберешь.

  ˗ Надо ехать в обсерваторию, ˗ сказал я. ˗ И сейчас же, не откладывая на завтра.

  – Я не знаю, где эта обсерватория, – сказал Санин.

  – Найдем. Сейчас сядем в машину, нас подвезут.

  -Так машина уже уехала.

  – Разве? Почему шофер ничего не сказал?

  Я бросился к капитану.

  ˗ Как быть, товарищ капитан?

  – Решайте сами. Вы старший. Мы вскоре назначим вас на сержантскую должность, и в ваши обязанности будет входить только получение и обработка данных. До города отсюда каких-то восемь километров. Можно пройти и пешком, а там спросите.

  – Пошли! – сказал я Санину.

  – А обед?

  – Обед вам оставят, – сказал капитан.

   ***

  В окрестностях Бреста было еще довольно тепло, несмотря на то, что ноябрь подходил к концу. В Минске снег белел, когда я еще садился на поезд, буквально вчера. А здесь снег даже не пролетал. Над густым лесом из молодых сосен, тучи свисали так низко, словно вершки деревьев вросли в них. Стояла какая-то жуткая мертвая тишина, которой коренные горожане любят наслаждаться, но лишь некоторое время, а потом предпочитают вернуться домой, где не умолкает грохот городского транспорта, где пахнет выхлопной трубой и прочими прелестями современной цивилизации.

  Впрочем, я замечал это только мимоходом: мы усиленно шагали по направлению к городу, чтобы добраться до Обсерватории и выяснить все, что надо. Санин бежал за мной, почесывая над ухом, а иногда крутил пальцем у виска и что– бормотал себе под нос. Восьми километровый путь был преодолен за час сорок минут.

  Осталось отыскать здание Обсерватории. Кого ни спросишь, каждый пожимает плечами и проходит мимо, нахмуренный с озабоченным видом.

  – Бандеры они все, западники, они нас ненавидят, – прошипел Санин. – Нечего было их освобождать. Пусть бы под немцами загнивали.

  – Не переживай, Саша, найдем мы эту Обсерваторию во что бы-то ни стало, вот увидишь, – сказал я и тут же обратился к идущему навстречу майору в синих погонах.

  – Улица Ленина, 45, – сказал майор, не глядя на солдат, и прошел дальше.

  – Га, как мы не догадались сами. В каждом городе главная улица носит название вождя мировой революции Ленина или Сталина. Надо выйти на главную улицу, а сорок пятый дом само собой отыщется.

  – Ну, вот видишь, Саша. Не так страшен черт, как его малюют. Пойдем по главной улице.

   ***

  В Обсерватории нас встретили приветливо и даже сообщили, что знают многих работников Главной Обсерватории в Минске, а эта, Брестская обсерватория, вовсе не обсерватория, а всего лишь филиал минской обсерватории. Здесь почему-то не было молодежи. Шары запускали две старушки, они же и принимали сигналы, обрабатывали и передавали не только воинским частям, но и в Минск для сверки. Был еще один хромой мужик с одним глазом, всегда не в духе, на всех ворчал и сетовал на незаслуженно маленькую зарплату и такую же пенсию. Мне он запомнился тем, что одна нога у него была в сапоге с нормальным голенищем, а другая без голенища и это придавало ему вид смешного трагического старичка ˗актера. Ничего толком сами работники обсерватории не знали, слабо разбирались в том, чем занимались: надутые водородом шары у них взрывались, где˗то над лесом на низкой высоте, а данные они переписывали из минской республиканской обсерватории, где работала Нина и Аня Мильчакова.

  – Мы того, у нас маленькая зарплата, не дорожим этой работой, – признался старичок, которому было абсолютно все равно, какие данные передавать воинским частям и откуда их получать.

  – Жалко,– сказал я. – Выходит, я зря сюда приехал.

  – Брось ты жалеть. Надо руководствоваться поговоркой: солдат спит – служба идет. – Я уже проголодался, – заявил Санин, когда мы вышли из Обсерватории. – Давай возьмем направление на бункер.

  – А я уже сутки не ел, – вспомнил я и почувствовал слабость в ногах. – Пойдем, купим булку и бутылку газированной воды.

  – Тут с этим проблема, – сказал Санин. – За хлебом всегда очередь. Люди стоят с самого утра. Кода что-то подвезут – расхватывают мгновенно, буквально сметают все с прилавка.

  – Консервы купим и разделим на двоих, – предложил я.

  – Пожалуй, но только рыбные консервы можно купить, мясных нет.

  – На безрыбье и рак рыба, – сказал я.

  Но нам повезло. В одном из магазинчиков нашли консервированные голубцы, возможно, трехлетней давности. Сложив свои капиталы воедино, мы приобрели полную пол килограммовую банку консервированных голубцов, и заморили червячка.

  Пришлось прибавить шаг, а местами и бежать по чернеющий дороге, которая вдобавок стала покрываться первыми признаками темной ночи. Вскоре жуткий темный лес проглотил две солдатские фигуры, которые неслись, как угорелые в душное подземелье, наполненное клопами.

  – Сейчас вернемся и наедимся вволю: обед и ужин нас, конечно же, ждет.

  – Гм...– промычал Саша и больше ничего не сказал.

  В землянке ярко горел свет. Я обнаружил, что в чемоданчике, кто-то копался, производил ревизию на предмет ценностей, но не пропала ни одна книжка, а вот перчатки, куда-то подевались, должно быть, крысы поживились.

  Что касается обеда и ужина, то это была пустая мечта: никто нам не оставил даже крошки хлеба. Даже миски грязной не было.

   Питание солдатам подвозили на машине по два куска хлеба, порцию каши в холодном виде, по куску сахара и опять же холодного кипятка представляющую собой мутноватую жидкость.. Кто оприходовал наш обед и ужин? Никто. Пушкин! Не надо было отлучаться из КП. Бог...то есть Ленин видит, как нам не хватает хлеба, мяса, каши и даже чаю. Когда везут из общей столовой походную кухню на небольшом военном драндулете, куски сахара рассовывают по карманам сопровождающие, а почему не хватает каши и хлеба – никто не знает. Обычно грузят одно и то же на обед и на ужин. На завтрак обычно стараются подбросить лишний кусочек хлеба, лишний кусочек сахара и то не всегда. И в этом виноваты сопровождающие.

  – Наши ребята набрасываются на эту кашу и хлеб, как голодные волки, – сказал Саша. – Здесь воздух прекрасный, он способствует аппетиту.

  ˗ Э, брось ты, Саша. В Минске тоже воздух хороший, но там горячее трехразовое питание, и еще добавки можно попросить. Я думаю, что стоимость солдатского питания в денежном выражении везде одинаков. Тут собака зарыта гораздо глубже.

  ˗ Все ясно. Ты только посмотри на наших офицеров. Рожи-то у них блестят, пузо отвисает. За счет нас кормятся, псы.

  Я почесал затылок, никому ничего не сказал, улегся на железную кровать и куда-то провалился. Клопы набросились на меня, как собаки на свежатину, и искусали так добросовестно, что уже к пяти часам утра, за час до подъема, я проснулся от зуда сильно похожего на чесотку.

   19

  В землянке неважно работала вентиляция и оттого, а возможно, солдаты чересчур много поглощали водорода за ночь, было душно, потливо и не хватало свежего воздуха. Когда, в шесть утра, заиграл государственный гимн и прогремел подъем, зажглись все лампочки мощностью в сто ватт, я определил, какое количество клопов раздавил за ночь по пятнам крови на белой простыне.

  – Пятьдесят штук! – сказал я вслух.

  – Это потому что ты новенький, а я раздавливаю не более десяти штук за ночь, – сказал Саша.

  Я обнаружил, что никто из поднявшихся солдат не спешит умываться и чистить зубы.

  – Опять воду не привезли, черти проклятые, я целую неделю не умывался, – заявил солдатик небольшого роста, чистя сапоги вафельным полотенцем, предназначенным для лица.

  – Что ты делаешь? – спросил его я.

  – Как что – сапоги чищу, – ответил парень. – Тут, браток, жизнь лесная и потом, зачем полотенце, если воды нет?

  Я обнаружил, что и мое полотенце, что висело на спинке кровати, все в гуталине, кто-то натер им сапоги до блеска.

  В восемь утра привезли завтрак: перловая каша, куски вареной свинины, хлеб и чай во фляге. Хлеб и куски сахара высыпали на стол, а кашу с кусками вареной свинины в немытые еще со вчерашнего вечера алюминиевые миски. Солдаты расхватали хлеб мгновенно и куски сахара тоже. Я стоял, смотрел, ужасался! Как они набросились на хлеб, как они хватали его и сахар тоже и как ругались матом!

  Мне не досталось ни кусочка сахару, ни кусочка хлеба. Кто схватил мою порцию? Никто! Пушкин. Бесполезно обвинять кого-то из них, бесполезно обыскивать: хлеб уже внутри, в брюхе, он уже проглочен с такой скоростью, будто их три дня морили голодом.

  Начался дележ каши.

  – По росту, по росту делите кашу! – кричал здоровый парень, выше ростом и шире в плечах, чем Саша Санин. – Кто самый высокий, тому две порции.

  – Ну, да, а это не хочешь? – закричал Саша, показывая комбинацию из трех пальцев. У общего котла началась ссора, и дело уже доходило до кулаков, но, к счастью, явился дежурный офицер и скандал прекратился. Но тут же начались вопросы: почему не подвозят воду, почему не хватает сахара, почему каша холодная, почему свинина такая жирная?

  – Успокойтесь товарищи! Партия о вас заботится, намечено улучшение снабжения и подвоз воды, потерпите немного, не хлебом единым жив человек. Сегодня, видите и завтрак подвезли, не везде такое бывает, да и мы стараемся обед с ужином вместе и тут же на завтрак что˗то. Но не всегда. Бензин надо экономить. Радио проводка у вас функционирует нормально, так? так. А это уже что-то. Надо больше уделять внимания духовной пище. Чаще слушайте передачи о жизни и деятельности Ленина и Сталина. Вскоре мы организуем кружок по изучению краткого курса истории ВКП (б). Там все сказано.

  – Но мы вчера посуду не могли вымыть из-за отсутствия воды, остатки пищи прокисли, что если мы отравимся? – спросил солдат Санин. – А в Кратком курсе истории ВКП (б) об этом ведь, наверняка ничего не написано, верно, товарищ старший лейтенант?

  – Верно, не сказано. Зато там сказано другое...более грандиозное, чем все наши желудки вместе взятые. А что касается котелков...вытрите их пока полотенцами, только очень тщательно. В тех местах, где пища присохла к миске, поплевать можно и растереть. А в войну? Всякое бывало. Бывало, один котелок на весь взвод приходился. И что же! выжили. И не только выжили, но и победили сильного, могущественного врага. А почему победили? да потому что были сильны духом. Имя Сталина нас всех вдохновляло, имя Ленина нам предавало мужества.

  – А заградительные отряды для чего использовались? – задал кто-то провокационный вопрос.

  – Надо было, значит, использовали, прошу не задавать провокационных вопросов. Кстати, вспомнил, у меня чистый котелок есть, могу одолжить.

  Но солдаты уже подставляли немытые котелки и им накладывали еще не совсем остывшую кашу. Каждый доставал алюминиевую ложку из-за голенища сапога и принимался уплетать свою порцию.

  После завтрака я позвонил в Обсерваторию, принял данные, обработал их и передал по назначению. Это были данные, полученные из минской обсерватории.

  – Саша, учись. Тебе потом все это делать одному, – сказал я Санину.

  – А я так понял, что ты останешься у нас, – сказал Санин и улыбнулся.

  – У вас? Ни за что в жизни. – Я воспринял это как шутку своего товарища.

  – Время покажет, – загадочно произнес Саша.

  – Что будем делать дальше?

  – Нечего делать. Мы свободны весь день и всю ночь, до утра. Хочешь, пойдем гулять?

  – Пойдем, а куда? – спросил я.

  – Пойдем, прогуляемся, окрестности посмотрим, на немецкое кладбище поглазеем. Наши заклятые враги, разносчики империалистической заразы теперь нам не опасны. Ты увидишь, сколько их там полегло.

  – Надо докладывать капитану Коваленко, что мы уходим, куда мы собираемся?

  – Я думаю: нет. А впрочем, как хочешь, – ответил Саша.

  – Я все же пойду, – сказал я, – нехорошо без разрешения начальства отлучаться.

  – Иди, я не возражаю. Только ты новенький, как себя поставишь, так и будет, к тому же ты из штаба армии, житель столицы.

  Наш разговор прервал сам капитан Коваленко. Он вошел, поздоровался, пожал руку. Я с Сашей вскочили, вытянулись в струнку.

  – Садитесь, отдыхайте, – предложил Коваленко. – У нас здесь есть ряд неудобств, но зато мы живем вольной, я бы сказал, лесной жизнью. Даже разленились немного: никаких тренировок или там боевых тревог, особенно в ночное время не проводим, солдат жалеем. Вы, товарищ Санин, погуляйте немного: мы тут, с нашем главным метеорологом, обсудим кое-какие проблемы.

  Когда Санин ушел, капитан Коваленко продолжил:

  – Я знаю, что в Минске вам разрешили посещать школу. Если бы вы у нас остались, мы бы разрешили вам посещать школу в Бресте, а я буду вашим консультантом, я в математике – асс.

  Пот выступил у меня на лбу от этих слов.

  – Я бы остался, если бы здесь был Минск. Я так привык к этому городу, мне даже воздух там кажется родным, словно я родился и вырос в нем. Рядовой Санин уже кое-что понимает в обработке данных, я обещаю вам, что не уеду отсюда до тех пор, пока не обучу его всем тонкостям этого нехитрого дела. Зачем я вам нужен со своей школой, книгами, капризами? А потом...здесь так много клопов! А вы видели, как солдаты хватают куски хлеба и едва ли не дерутся на нем? Сколько раз я оставался без ужина, только потому, что где-то задержался? Оставаться голодным почти каждый день ˗ это самое большое для меня неудобство, товарищ капитан. Нет, я не останусь здесь...ни за что. То, с чем я здесь столкнулся, что увидел, я никому не скажу. Только вы обещайте мне, что не будете препятствовать моему возвращению туда, откуда я приехал.

  – Что ж! очень жаль. У нас вам бы неплохо жилось. Впрочем, как хотите. В данном случае, воля ваша, я чинить препятствия не буду, взамен на ваше обещание не говорить лишнее в штабе армии.

  – Товарищ капитан, мы с Саниным собираемся прогуляться на немецкое кладбище, можно нам отлучиться?

  – После обработки и передачи данных, вы всегда свободны до отбоя, до 23 часов вечера, можете не отпрашиваться у меня больше.

  – Спасибо.

   В километре от командного пункта расположено немецкое кладбище прямо в лесу. Оно огорожено довольно высоким забором из колючей проволоки, нанизанной густо на столбы и натянутой как струны на музыкальном инструменте. Каждая могилка это небольшой квадрат, отделенный канавками по всем четырем сторонам с воткнутым металлическим штырем и табличкой. На штыре пластинка из жести, где, очевидно, была указана фамилия погибшего, но надписей уже не видно: пластинка покрыта ржавчиной. Таких могил тысячи, если не десятки тысяч. За этим кладбищем точно такое же кладбище, только гораздо больших размеров.

  На тропинке, да и в лесу видны следы недавней войны: валялись солдатские, продырявленные пулями и успевшие изрядно проржаветь каски, котелки и даже кости и черепа. Все это сливалось с жуткой тишиной, так напоминавший вечность, что у меня разболелась голова и слабость парализовала ноги.

  – Пойдем обратно, – шепнул я Саше.

  – Еще посмотрим, – так же тихо сказал Саша.

  – Я не могу, у меня ноги подкашиваются. Зачем столько людей погибло, кому это нужно было, почему они поверили этому сумасброду Гитлеру? Ведь среди них наверняка были и порядочные люди.

  – Да ты что? – удивился Саша. – Разве у немцев могли быть порядочные люди? Ни за что не поверю. Мы и американцев заставим рыть такие могилы для своих солдат, вот увидишь.

  – Американцы очень далеко от нас, – сказал я. – Интересно, а где могилы наших солдат, ведь наших погибло не меньше немцев.

   Санин пожал плечами. О том, где похоронены наши солдаты, сколько погибло наших солдат, об этом не принято было сообщать ни в газетах, ни по радио, ни на политинформациях, которые проводились во всех уголках империи, на каждом, самом маленьком предприятии, в самом маленьком коллективе, за исключением бани. Те, что отдали свои жизни за Родину и за Сталина вечная им слава. Не память, а слава. Мертвые нуждаются в славе, так же, как живущие в коммунизме. Поэтому вечная им слава. И больше ничего. Возможно, многих хоронили в общей яме, братской могиле, как принято, было говорить. Коммунистическая пропаганда трубила о человеке вообще, о массах, но конкретная личность никогда никого не интересовала. Индивидуализм был чужд «священному» учению.

   21

  К концу второй недели пребывания в землянке, я получил письмо из Минска от своих сослуживцев. Я вскрыл его, быстро пробежал глазами несколько строчек, написанных Касинцем, и понял, что меня переводят в Брест до конца службы.

  «Надо действовать, – решил я, – пока не поздно. Возможно, приказ еще не издан, медлить нельзя. Куда идти, к кому обращаться?»

  Но тут капитан Коваленко сам вызвал меня на беседу и снова завел разговор о переводе. Я молчал, как партизан на допросе, а когда Коваленко закончил свою длинную речь, сказал:

  – Ни за что в жизни!

   Ах, это упрямство, с которым ничего нельзя поделать! Я совершенно забыл, что я солдат и мое дело не рассуждать, а делать то и так, как велят. Я не мог и не хотел понять, что со мной возятся офицеры от лейтенанта до полковника и у них ничего не получается, они не могут преодолеть моего ослиного упрямства. Только, пожалуй, единственный офицер, который тоже не может его сломить, но который сильнее его, это его командир капитан Узилевский. У него каждая жилочка наполнена подлостью. А я перед подлостью просто пасую. Подлость это тот сольвент, который разжижает мою кровь и парализует волю. Только пан Узилевский мог бы сейчас сломить мое сопротивление, а эти офицеры нет. У этих офицеров, в каждом из них есть капелька благородства и чистоты души.