Текст книги "Четвертый берег (СИ)"

Автор книги: Василий Кленин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Каждое свое письмо бригадир О завершал каким-нибудь подобным нытьем и просьбой разрешить ему сравнять Париж с землёй.

«Ничего, потерпит, – усмехнулся Наполеон. – Зато на юге всё спокойно, и есть время окончательно укрепить север. Мы всё-таки начнем здесь строить Новую Францию… Посадим семечко».

И семечко это он посеет в небольшом графстве Лонгвиль, что к северу от Руана. Наполеону очень требовалась какая-нибудь бесхозная земля для эксперимента. Из-за которой никто не обидится, не разозлится. Или разозлится – да Пресвитерианцам на то будет плевать.

Вот Лонгвиль такой землёй и оказался. Еще прошлый английский король – Генрих V – после завоевания Нормандии, в 1421 году пожаловал графство своему гасконскому вассалу Гастону де Фуа-Грайли. И в том же году, словно, в отместку Карл (тогда еще дофин) пожаловал титул графа де Лонгвиль некоему Арчибальду Дугласу. Шотландцу, который в те годы активно воевал на стороне арманьяков.

Возникла забавная зеркальная ситуация: графом от короля Англии стал француз, а графом от короля Франции – британец. Зеркальность усиливается еще и тем, что шотландцы – это не англичане; но и гасконцы (наравне с бретонцами) – не совсем французы.

Бедняга Арчибальд был графом исключительно на бумажке и свой фьеф даже в глаза не видел. Он уже много лет как вернулся в Шотландию и сейчас боролся за свободу своего короля Якова. Наверное, гордый скотт не будет в обиде, если у него «оттяпают» графство.

А вот второй граф находится совсем недалеко – в Руанской темнице. Гастона пленил лично Гванук в недавней битве за Сеной.И вот Гастон-то, конечно, сильно расстроится. Только… если всё выйдет по задуманному – это станет малой частью его бед.

…Наполеон вошел в полутемный зал Совета Нормандии (окна узкие, света дают мало, а свечи дороги). Все встали.

– Ваша Светлость! – председатель Совета барон Ито распахнул вычурную папку (он подсмотрел их у адъютантов Наполеона и сделал такую же, только роскошную). – Сегодня на повестке дня у Совета…

– Да простит меня Совет, но сегодня у нас на повестке одно дело. Дело об измене Франции! Введите обвиняемого!

Гвардейцы генерала (новые, набранные уже из местных) ввели в зал Гастона де Фуа-Грайли. Узилище пошло на пользу гасконцу – спесь с него слегка спала. Наполеон решил не затягивать.

– Я, генерал Луи, лидер Пресвитерианцев, обвиняю вас в измене Франции, измене королю!

– Какого черта! Я и все мои предки приносили оммаж королям Англии! – зарычал гасконец. – Мы – вернейшие вассалы, никогда не предававшие клятвы. И этот чужак не смеет обвинять меня в подобном!

– В самом деле, ваша светлость, – смутился барон Ито. – Клятва сюзерену этим пленником не была нарушена…

– При чем здесь сюзерен? – Наполеон начал старательно разгонять в себе притворную ярость. – Гасконь – это Франция. Не говоря уже о том, что Нормандия с графством Лонгвиль – тоже Франция. И любой человек – от крестьянина до герцога – может и должен служить только французскому королю! Кто-то не согласен?

Трибуны Совета загудели. Простолюдины довольно кивали, но немногие дворяне пребывали в смущении

– Хорошо. Вот есть у нас графство Э. Кто его граф?

– Разумеется, Шарль д’Артуа! – воскликнул барон, служивший под его началом.

– А вот и нет, господин Ито! – улыбнулся генерал. – Графом Э является некий англичанин Генри Буршье!

Зал пришел уже в окончательное смущение. Разве этот Пресвитерианец не за французского короля?

– Ну, смотрите: графство Э подчинил английский король. И тот, кто ему клянется в вассальной верности – тот и есть истинный граф! Это ведь ваша логика⁈ Главное – не нарушать клятву господину⁈

Он уже орал. А Совет прикинулся сборищем мышей.

– Графство Э – это Франция! И хозяин этой земли может служить только Франции! Именно поэтому Шарль д’Артуа ныне томится а английском плену, а не приносит оммаж новому хозяину – королю Англии! Именно поэтому его братья и прочие члены семьи доблестно служат в войске Его Величества Карла VII! Заметьте, не имея никаких доходов со своих земель. А когда французский дворянин на французской земле приносит клятву верности чужеземному королю, как это называется?

– Предательство, – неуверенно ответил барон Ито.

– Совершенно верно! Прошу Совет проголосовать.

В полном составе Совет Нормандии приговорил гасконца к смерти.

Прецедент создан. Верность стране важнее верности конкретному сюзерену. И вскоре по Нормандии разойдется карманная брошюра об этом суде… Но это только начало.

Все владения предателя конфисковались. Немногие аристократы, услышав о последнем, улыбнулись: бесхозные лены всегда кому-то дарятся, ибо без хозяина земля не дает дохода.

Однако Наполеон вывалил перед собой толстую пачку бумаг.

– Дабы жизнь в провинции не приостанавливалась, в графстве Лонгвиль с сегодняшнего дня и до окончания войны временно вводится особый временный режим управления! Графство становится Департаментом!

Глава 10

Лонгвиль не тянул на город. Замок да небольшой посад вокруг – максимум на пару тысяч человек. Но ради чистоты эксперимента Наполеон решил торжественно объявить это поселение городом. И город получил «временный» Городской Кодекс. В нем – с небольшими поправками на местные реалии – находились самые базовые хозяйственные правила, которые начали разрабатываться в ниппонской Хакате, потом применялись в Сингапуре, на Цейлоне – и везде показали свою эффективность. Свобода предпринимательства, равные возможности, честная конкуренция (на которую здешние цеха должны шипеть, как бесы – на святую воду). Защита законом частной собственности, причем, для ЛЮБОГО СОСЛОВИЯ. И, конечно, налоговая реформа.

Налогов во Франции было в избытке. В связи с войной прибавилась масса нерегулярных, но весомых сборов. А где нет системы и прозрачности – там царит мздоимство и мошенничество. Кодекс всю эту мишуру отменял и вводил единый (немаленький, но фиксированный!) подоходный налог. И больше с людей ничего брать нельзя.

Налог – это самое важное. В Кодексе его даже вынесли во второй раздел, сразу после «Самоуправления». Старшины Лонгвиля уже на первой странице испытали немалое удовольствие от открывающихся перспектив, а налог вообще сделал их счастливейшими из людей.

Свежеслепленный город принял генерала «Луи» и две роты гвардейцев с распростертыми объятьями. Графский замок тоже передавался городу в совместное пользование избираемым бургомистром, назначаемыми виконтом, бальи и агентом Счетной палаты. Границы графства стали административными границами для всех ветвей управления. И всё это вместе теперь называлось странным словом Департамент.

Укрепившись в центре графства, Наполеон провозгласил, что все дворяне, давшие оммаж изменнику, лишаются своих фьефов. Все их земли и угодья «временно» переходят государству, все живущие в графстве крестьяне становятся лично свободными. Серваж ликвидируется, имеющиеся долги прощаются! Конечно, сервов было совсем мало (особенно, в Нормандии), но Наполеон сочинял эту реформу с прицелом и на другие провинции. Барская запашка полностью ликвидировалась и распределялась в равных долях между работавшими на ней крестьянами. А дальше, как и с горожанами: собрать в кучу все эти бесчисленные тальи, шиважи, шампары, чинши, формарьяжи и прочее – и выкинуть! Заменив одним фиксированным налогом. С крестьян брали, конечно, немного побольше, но и это тоже было заметным послаблением.

Жители Лонгвиля сами донесли вести до крестьян графства, после чего ни один рыцарь удержать свой лен был уже не в состоянии. Да и имелось тех рыцарей не больше плутонга. Остальные на войне.

Первый Департамент потихоньку начал работать. Конечно, налоговая реформа была популистской: на такие доходы нынешнее Французское королевство прожить не могло (а тем более содержать Армию). И конфликт интересов рано или поздно возникнет. Именно поэтому Наполеон везде раз за разом повторял, что все эти меры – «временные». Только на период войны. И только там, где в силу изменничества не имелось хозяина. Генерал уже знал, что под такое описание попадает еще не меньше двух графств.

«Там мы тоже введем новые Департаменты. А насколько они будут временными… Как раз время и покажет».

Он мысленно представлял себе две параллельные Франции: одна живет по старым законам, а другая – по комфортным Кодексам Пресвитерианцев. И понимал, во что это непременно выльется.

…Обратно Наполеон велел ехать через строящуюся крепость. Великую стройку он старался проверять, как можно чаще. Конечно, после того, как Гванук увел большую часть «рабочих рук» под Париж, работы слегка замедлились. Но, с другой стороны, самые тяжелые и грубые задачи уже выполнены, теперь дело за мастерами. А их – в избытке. И своих, и местных. Крепость (пока земляная) обретала свои контуры, хотя, работы еще полно. Зато храм практически завершен. Наполеон с улыбкой смотрел на рогатые деревянные синтоистские ворота, выложенные кирпичом ванночки для омовения ног, заботливо посыпанные песочком дорожки с бордюрами из камня… Само здание тоже впитало в себя немало чуждых Франции архитектурных черт, а прямо сейчас несколько цейлонских последователей Токетока где-то раздобыли дорогую тут краску и расписывали в яркие цвета декоративные элементы здания.

«Это вызовет разговоры» – покачал головой генерал, но с улыбкой. Вмешательство в ход Столетней войны поворачивается неожиданной стороной.

В самой крепости его ждала целая депутация. Дюжина офицеров – а это практически все из тех, кто оставался на стройке и в Руане. Несмотря на то, что высшим офицером являлся Хун Бао – единственный бригадир, не ушедший к Парижу – во главе депутации стоял всё тот же неугомонный Токеток. Он, кстати, с недавнего времени окончательно сменил военное одеяние на мирное, и сейчас щеголял в рясе (надо признать, что европейская мода Пресвитерианцам категорически не нравилась, и единственной удобной одеждой они считали как раз длиннополое облачение священников).

– Генерал, – поклонился Нешаман, и его восточный поклон в рясе смотрелся особенно странно. – Твоя мечта обретает плоть в этой земле. Новый город вот-вот станет реальностью. Размышлял ли ты о том, как он будет называться?

Наполеон с изумлением осознал, что даже не задумывался об этом. В чем и признался перед офицерами.

– В таком случае, мы хотели бы обратиться к тебе с просьбой. Назови наш город Сингапуром…

Генерал застыл на месте. А потом по-новому взглянул на своих солдат. Неожиданно он заметил то, чего упорно не видел раньше: ностальгическую тоску. Не все, но многие помнили счастливые времена на маленьком, зато богатом острове. Годы эти воспоминания только приукрасили. Забылся первый голодный год, забылась подлая осада. Или жуткая жара пополам с духотой, которая сопровождает жизнь на этом острове почти круглый год.

Нет, они все помнили лишь яркое солнце, теплое море, спокойную жизнь в фортах при большом жалованье. И яркие победы над жалкими врагами.

«Они хотят привнести флёр этого прошлого в свою настоящую жизнь, – с теплой печалью посмотрел генерал на своих солдат. – Нельзя, конечно, в этом отказывать… Но и делать так тоже не стоит. Нельзя, чтобы город, который должен стать символом новой жизни, ежедневно напоминал им о старой…».

Наполеон задумался.

– Да, друзья, – улыбнулся он, наконец. – Понимаю. С тем маленьким островком у многих из нас связаны яркие воспоминания. Мы все были моложе, кровь наша кипела сильнее, а жизнь казалась яркой и безоблачной. Но разве все из нас, Токеток, помнят это? Сколько людей присоединилось к нам уже на Цейлоне? А ведь это основа твоей паствы! А есть еще мерина с Мадагаскара, бимбаче, гуанчи с Канар… Опять же: раньше тоже были веселые деньки! На Формозе, на Тиндее… Знаете, я никогда не задумывался над тем, что это всё объединяет. А сейчас мне пришло в голову: это всё острова! С самых первых дней на далекой Цусиме мы жили, строили, сражались и побеждали на островах. Много было этих островов, и каждый из нас помнит что-то своё…

Офицеры мягко улыбались. Теперь уже каждому было что вспомнить.

– Давайте назовем наш город – Остров. Каждый вспомнит свой остров: кто-то Сингапур, кто-то Тиндэй, кто-то Формозу. А в итоге новый город станет нашим общим островом.

Так и порешили: город будет зваться Иль. Пока неофициально, ну, а как построится, да как вернутся из похода остальные Пресвитерианцы – тогда и освятят город с помпой и раздачей подарков.

А уже на пути в Руан Наполеона со свитой встретила еще одна небольшая делегация. Впереди – Мэй на дестриэ (ему страшно понравились эти кони-чудовища, и он выпросил себе одну кобылу). Вокруг него – всего пара десятков человек, но генерал на миг встревожился: а вдруг в зарослях засада? Ушлый Полукровка чего-то испугался или успел найти здесь щедрых покровителей…

«Да нет, чушь! – осадил он сам себя. – Мы все тут еще чужаки, и Мэй такой же. Пока… По крайней мере, пока нам всем выгоднее держаться вместе. Да и Буцефалий мне ничего не сообщал. Только очередные финансовые махинации нашего жадного контрразведчика».

Скорее всего, соглядатаи Полукровки со стройки сообщили, что Ли Чжонму появился там. И, видимо, у Мэя имелись какие-то очень важные дела, что он поспешил навстречу.

Угадал, да не совсем.

– Сиятельный! – поклонился глава тайной службы, с трудом сползши с великанского коня. – О встрече с тобой просят несколько человек. Мне кажется, эта встреча будет для тебя небезынтересной.

– Прекрасно, – с облегчением улыбнулся генерал. – Поспешим же в замок!

– Эти люди не там, господин. По определенным причинам они не решаются войти в Руан.

«Послы от английского короля?» – вскинулся генерал. Но это он, конечно, размечтался. Чутьё сегодня его подводило с неприятной регулярностью.

…Крепкий низенький домик стоял глубоко в западном предместье Руана. Стоял наособицу, возле самой Сены, а за домом начинались малопролазные заросли. Еще не лес, но что-то похожее. Люди Полукровки полностью окружили дом, а Наполеону предложили войти внутрь. Он кликнул пятерку личной охраны и первым шагнул в темноту дверного проема, требовавшего кланяться – настолько тот был низок. Даже для азиатов.

По дальнюю сторону длинного дощатого стола сидели трое. Слева – гигант. Нет, «гигант» – слишком слабое слово для этого человекоподобного монстра. Даже сидя, он сутулился, потому что, казалось, занял всё пространство своего угла. Нельзя сказать, что его батюшка согрешил с медведицей. Нет, было полное ощущение, что грех из раза в раз совершали все его предки последние пять поколений.

Незнакомец справа в росте левому уступал немного, зато был на редкость худощав. Даже щеки ввалились, а глаза глядели из темных провалов. Зато плечи невероятно широкие (причем, правое заметно более развитее левого), руки длинные (развалились на весь стол), а ладони с пальцами – словно рубленые узловатые доски.

Между этими диковинами сидел самый невзрачный человек. Ростом не выше самого генерала, сутулый, с небольшим обвислым брюшком. Он единственный из троицы, кто брил бороду, правда, давно и очень плохо, так что его серое лицо было покрыто такой же серой разноразмерной щетиной. А еще – на лице места живого не было от бугристых, плохо заживших шрамов. Шрамы – короткие и длинные, они уходили на шею и под грязные свалявшиеся волосы. Верх левого уха также срезан и покрыт отвратительной коркой.

Именно этот самый невзрачный тип выглядел самым опасным. От него веяло ужасом, хотя, тот даже не пытался кого-либо пугать. Наполеон запоздало подумал, что пять стражников – слишком мало.

– Ваша Светлость! – шрамоносец с хрустом в коленях поднялся на ноги и неумело изобразил поклон. Голос его ожидаемо оказался сиплым, хриплым и пилящим воздух. – Всем сердцем рады… эээ, счастью нашего знакомства! Позвольте представиться. Я – Робер Драный Шаперон, этот одаренный мясом и жиром юноша – Кроха Гийом, а жертва вечного поноса слева от меня – Элиах Простак.

– Кто вы такие? – генерал быстро пресёк странное красноречие Драного.

– Мы – борцы с… как бишь, сказано в ваших листках? С английскими поработителями, Ваша Светлость! Как есть, борцы. Боремся много лет…

– Их тут называют бриганды, – шепнул Мэй Полукровка.

И Наполеон вспомнил. Наемники. Разбойники. Все, кто не прижился на военной службе, кто ушел с нее сам или был вышвырнут на обочину – все они уходили в леса Франции и дальше выживали, как могли. Бриганды кормились на многих дорогах этой многострадальной страны, но в Нормандии их было особо много. Несомненно, они сталкивались с англичанами (ведь именно англичане представляли власть в этом герцогстве), но основой их деятельности был банальный грабеж.

– Борцы, значит?

– Истинно так, Ваша Светлость, – Робер Драный Шаперон приложил руку к сердцу и улыбнулся так, что у главнокомандующего мороз по коже прошелся. – Я в этом… в этой борьбе уже восемь лет, а мои храбрые товарищи – немногим меньше. Уж пустили мы английской кровушки!..

В глазах бриганда впервые проявилось что-то живое и человечное – и Наполеону сразу захотелось отсесть подальше.

– Что же вас привело ко мне?

– Ваша Светлость, разве мы не делаем общее дело? Как узнали мы, что чудное войско Пресвитерианцев бьет англичан на суше и на море – так сразу и возникла у нас мысль: надо делать это совместно… Договориться нам надо.

«Надо» он сказал так, что Наполеон вмиг прочел всё неозвученное: «это тебе надо… иначе, сам понимаешь, что будет». Причем, бандит явно не специально так сказал. Он иначе не умел.

Даже наивный младенец и на миг не поверил бы в желание этих головорезов дружить. Да они не особо скрывали свои желания. «Договориться нам надо» – этим всё сказано.

«Но зачем? – не понимал генерал. – На кой черт им надо вылезать из своих берлог и менять разбойную жизнь на… а чего они вообще хотят?».

– Я рад таким славным союзникам, – кивнул Наполеон. – Но не понимаю, от имени многих ли вы трое говорите?

– Ваша Светлость, нас в лесах Нормандии знают многие, – лицо Робера треснуло от беззубой улыбки. – Мы с Элиахом обитаем за Сеной, к нам прислушиваются от Лизье до самого Кана. Уж простите за нескромность, но Драный Шаперон – это не пустое имечко для всей Верхней Нормандии. Ну, а нашему Крошке никто слова поперек не скажет во всех Землях Ко.

– Это что?

– Это, считай, всё побережье от Арфлёра до Дьепа, Ваша Светлость.

Наполеон насторожился.

– А скажи-ка мне, Робер: как у вас вообще родилась мысль… договориться?

– Так сразу же и родилась, Ваша Светлость! – обрадовался Драный Шаперон. – Как только всё про вас прознали, как услышали, что вы людей Бедфорда бьете – так и поняли, что нам вместе надобно!

– А первый кто такое придумал? Не твой ли товарищ Гийом?

Робер звучно хлопнул в ладоши, а потом пихнул локтем Кроху. С тем же успехом можно было пихать валун.

– Малыш, ты слыхал⁈ Вот это прозорливый генерал! Ничего от него не утаишь – в корень смотрит! Да, Ваша Светлость! Пришел до нас Кроха Гийом и сказал: надо бы всем вместе бороться с поработителями.

Наполеон наклонился к Полукровке и сказал на чосонском:

– Срочно найди кого-нибудь из людей Хван Сана и узнай: были ли у него в походе на Дьепп схватки с разбойниками. В деталях всё узнай – и сразу ко мне.

Полукровка тут же рванул к двери, но генерал поймал его за рукав.

– Если такое было, спроси: какого черта это не указано отчетах?

И поворотился к бригандам. Драный Шаперон сидел с приклеенной на лице щербатой улыбкой, но глаза его переполнились холодной настороженностью. Словно, оценивал: хвататься ли за тесак и резать всех вокруг? Или подождать?

– Как я понимаю, речь идет о сотнях опытных в бою людях? – Наполеон спокойным деловым тоном попытался загасить эту тревогу.

– Верно, Ваша Светлость. О многих сотнях, – многозначительно добавил Драный.

– Что ж, это прекрасно! – улыбнулся генерал. – Для такой армии бравых бойцов у меня точно найдется дело. Предлагаю проехать в замок Руана. Я вас славно угощу, а за ужином обсудим будущее сотрудничество.

Тут вдруг все трое нервно заёрзали. Теперь каждый из них оценивал: хвататься ему за оружие или нет.

– Ну, или оставайтесь здесь до утра, а я завтра приеду. У меня срочные дела в Руане, которые нельзя отложить.

Он вернулся утром. Вернулся вооруженный, как дополнительной ротой Головорезов, так и новыми знаниями. Оказывается, стычки корпуса Хван Сана с местными работниками с большой дороги имели место. Плутонг мушкетеров, посланных с фуражирскими целями по окрестностям речушки Бетюн, какая-то банда сочла своей добычей. Оружия мало, доспехов мало, коней вообще нет. Только две телеги, заваленные снедью. Увы, лихие ребята выбрали неверную тактику. Им бы внезапно напасть на Дуболомов, но бриганды решили просто запугать «зеленую солдатню» и изъять всё без потерь. Пока находчивый плуточана затягивал торги с бандитским предводителем, его отряд зарядил ружья и первым же залпом проредил банду вдвое. Шок был столь велик, что мушкетеры успели засадить в стволы по второй пуле, разрядить ее и уже потом пошли в штыковую.

Виктория вышла полнейшая, немногие выжившие сдали все явки и пароли. А командир плутонга Ран (он был из мадагаскарских мерина, и его имя состояло из четырнадцати слогов, но все звали воина просто Ран) теперь ходит в ротавачанах, ибо его командир погиб при осаде Дьеппа.

Кстати, пока шла осада, Хван Сан разослал по всей округе «объявления». Так, мол, и так, куплю любую ценную информацию о местных бандитах. Расстроило Хвана наглое нападение на его людей. После сдачи портового города, он накрыл логово большой банды в заброшенном Бетюнском монастыре, а по дороге домой потрепал еще несколько бригандских кодл.

«Вот поэтому они и здесь, – улыбался Наполеон. – Пресвитерианцы просто мимо шли и так их прижали, что стало боязно, что будет, если всерьез займутся».

…Трое бригандов сидели на тех же местах, но смотрели друг на друга, как волки. Видно, что минувшей ночью немало словесных копий было сломано. Возможно, не только словесных. Наполеон пригляделся и понял, что победителем в «дискуссии» явно вышел Драный Шаперон.

«Только вот за что он боролся?».

– Договориться я предлагаю так, – генерал сразу начал с дела. – Я возьму вас на службу. Всех боеспособных. Что вы за это хотите?

– Деньги! – огромная ряха Крохи Гийома расплывалась в счастливой и немного детской улыбке. А вот Робер покосился на него с неодобрением.

– Замечательно! Я принимаю всех и буду платить по высшему разряду. Но каждый новобранец пройдет через процедуру расследования. Мелкие преступления против французов я, так и быть, прощу. Но за убийства мирных жителей, изнасилования, преступлений против Церкви и прочее – каторга или виселица.

– Мы передумали! И хотим помилование, – Драный Шаперон одним жестом остановил обоих своих подельников. – За всё прошлое – во имя светлого будущего, Ваша Светлость.

– Так тоже можно, – кивнул Наполеон. – Каждый, кто вступит в Армию Пресвитерианцев, получит нотариально заверенное помилование. Вы будете служить, как все. Получите оружие, вам назначат командиров, вас будут учить. Плата тоже будет, но, как у всех. Зато станете героями Франции.

Кроха хмыкнул.

– А те, кто раздумают – тому первый вариант: каторга или виселица. И поверьте: этот вариант найдет всех, кто останется в лесах.

– Пожалуй, мы согласны, – без всякий заискиваний и велеречивости ответил Робер.

Элиах Простак выразительно кашлянул.

– Ах да, – спохватился Шаперон. – Ваша Светлость, среди нас волею судеб оказалось немало честных английских ребят… Что не стали смиряться с порядками своих командиров…

Так вот почему Простак всё время молчал! Вот откуда у него ярко выраженное телосложение лучника. Английский йомен. И наверняка в лесах Нормандии таких немало. Кто отказался возвращаться на остров и продолжил грабить местное население уже без прикрытия короны.

«Английские бриганды, конечно, ничем не хуже французских. При должной муштре из них так же легко выбивается дурь и вколачиваются нужные навыки. Но, если такой отряд окажется напротив английского войска…».

Тут было о чем подумать.

«Но ведь есть же еще бургундцы!».

– Мы что-нибудь придумаем! – уверенно кивнул Наполеон.

Глава 11

Головорез в остервенении отбросил от себя недошитую куртку. Еще и плюнул вслед. И только потом обнаружил, на него смотрит начальство. Здесь, под Парижем – наивысшее начальство. Парень побагровел, но не потянулся за стеганкой, а даже как-то набычился слегка.

– Что, солдат? – криво усмехнулся Гванук. – Отлыниваешь от службы? Ты не несешь караул, не занимаешься на плацу. Неужели стегать куртку – это такая тяжелая работа?

– Сиятельный! – гренадер вскочил на ноги и отдал честь. – Братва не даст соврать, я не отлыниваю от службы. Я не трусил в бою. Но это…

Он брезгливо махнул рукой на стеганку.

– Зачем нам это?

– Запомни, парень: у врага надо перенимать всё самое ценное. Так его и победишь. И французы, и англичане такое повсеместно носят. А я уже убедился, что в этой стране воевать любят и умеют…

– Это – полезное? – фыркнул солдат, но, одумавшись, вытянулся в струну. – Виноват, господин бригадир! Но я видел эти стеганки у англичан. Грязные, вонючие, стесняют движение. Зачем они нам?

– И я видел, солдат. И сначала спросил, прежде, чем умничать и делать выводы. Потом померил сам. Да, неудобно двигаться. Но доспех лежит на теле заметно лучше, чем просто с рубахой. А видел ты, что у некоторых англичан, кроме курток вообще нет доспеха? Так вот, они сами по себе защищают неплохо. Латы, как у тутошних рыцарей, без таких стёганок вообще носить невозможно.

Головорез оставался неубежденным. Но у Гванука имелся в запасе еще один аргумент. Именно он для бригадира стал решающим для того, чтобы отдать всей бригаде приказ: в свободное время шить поддоспешники (или перешивать трофейные под себя).

– В этих куртках тепло.

– Тепло не то слово, господин бригадир! – поддакнул солдат. – Жара в них смертная! Вечерком в карауле – еще ладно. А полчаса мечом помашешь – и весь пылаешь!

– Поверь мне, скоро ты будешь жалеть, что у тебя всего одна стеганка, – улыбнулся Гванук. – Ты когда-нибудь слышал про снег? Или лед?

Тот удивленно помахал головой. Ну да. Судя по крупному носу и кудряхам на голове, Головорез был с Цейлона. Откуда ему? А вот О в детстве снег даже в руках держал. Лёд – тот был только в горах. Но всё равно представление о нем имелось.

– Зимой здесь будет так холодно, что дожди превратятся в твердую белую крупу. Через полгода здесь всё станет белым. Снег засыплет поля, леса, города и не будет таять до весны. Реки станут твердыми, и по ним сможет пройти хоть целое войско. Это лёд.

Солдат слушал бригадира с выпученными глазами. Недоверчиво, словно, бабкины сказки.

– Будет очень холодно, парень. Так что шей, да потолще.

«Ай да, молодец! – иронично похвалил себя Гванук. – Столько пользы принес Армии. Убедил целого солдата делать поддоспешник. Что угодно, лишь бы не идти в Разброд».

Разбродом офицеры Пресвитерианцев называли лагерь Орлеанской Девы. И идти туда, действительно, не хотелось. Французов было втрое меньше, чем Пресвитерианцев, но территорию они занимали чуть ли не большую. Всё больше знатных рыцарей присоединялось к Жанне д’Арк, и у них было очень странное представление о том, как надо жить во время боевого похода. Вернее, каждый понимал это ровно в меру своих возможностей. Некоторые нобили окружали свои шатры целым минилагерем из слуг, придворных, шлюх, мастеров. Всё это варево жило бурно: пьянки, дуэли, охоты и тому подобное. Простолюдины стремились не отставать, разве, что на меньшие деньги.

Французы задирали и Пресвитерианцев. Не по злобе, а из своей странной гордости и лихости. Самое печальное: Пресвитерианцы видели, как живут союзники, и это не могло не вызывать у них зависти. Зависти к нехорошему.

Гванук уже не раз намекал союзникам, что Армия не должна так жить. По крайней мере, на войне. Но толку от намеков не было. Это злило. Как злила вся эта непутевая осада Парижа, которая ни к чему не вела. Огромное войско (около пяти тысяч Пресвитерианцев и более полутора тысяч французов) прожирало ежедневно кучу денег и не приносило никакой пользы.

Сегодня утром Гванук проснулся настолько злым, что решил поговорить с Жанной четко и предметно. На заседании штаба этого делать не хотелось – французы слишком щепетильны и из-за оскорбленной гордости могут отреагировать совершенно неадекватно.

Но не Жанна. Эта женщина на удивление разумна и спокойна. Она могла быть яростной и полной боевого огня (бригадир О уже успел столкнуться с этим), но совершенно спокойной, если кто-то пытался ее уязвить. Он даже как-то спросил у Девы, откуда у нее столько терпения. Та грустно улыбнулась:

«Вам надо просто перенести инквизиторский трибунал, мой друг…».

И Гванук отстал.

Увы, терпение было только у Девы. Окружающие ее дворяне пыжились, как павлины, меряясь размерами своих хвостов. Они кичились чистотой крови, а не совершенными победами. Единственным исключением был Орлеанский Бастард. За плечами Жана побед имелось немало… но почему-то Гванук злился на него больше, чем на остальных.

…Стражники возле командирского шатра (пожалуй, одни из немногих знакомые с понятием дисциплины в его верном значении) прекрасно знали командующего Армии. Один быстро юркнул внутрь – предупредить; а остальные с поклоном пропустили офицера со странным для них званием «бригадир». Гванук шагнул под полог, прикрыв глаза, чтобы те быстрее привыкли к полумраку шатра. Разогнулся. Всмотрелся. Вокруг легкого переносного стола стояли сама Жанна, неизменный Жан-Бастард и еще несколько рыцарей, которых вошедший только в лицо помнил.

«А, нет, – пригляделся он. – Вот этого воина я не знаю».

Незнакомый воин привлекал взгляд сразу. В отличие от прочих дворян – ярких и блестящих – был он вообще без плаща и коттдарма. Доспехи – грязные и мятые, левый наплечник вообще косо висит (явно, ремни порвались или были разрезаны). Непохоже, что воитель только что вышел из боя, но битву он точно прошел. Не так давно. И не одну из тех мелких стычек, что происходят порой под стенами Парижа.

Глаза уже совсем привыкли к сумраку, и Гванук рассмотрел яркие следы тревоги на всех лицах. У Жанны… У Жанны вообще глаза блестели от слез.

– Что-то случилось? – спросил он, позабыв о приветствии.

– У вас, бригадир, прямо чутье, – выдохнул главнокомандующий Девы. Выдохнул с непонятной интонацией: то ли издевается, то ли признает неприятный факт.

– Гванук, – голос явно подводил Жанну д’Арк. – Они захватили Рене…

– Кого? – искренне не понял чосонец, но Дева только махнула рукой и осела на лавку.

– Герцог де Бар, – пришел на выручку своей даме Бастард. – Средний сын Людовика Анжуйского.