Текст книги "Собрание сочинений в трех томах. Том 3"

Автор книги: Василий Федоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)

В связи с этим хочется сказать о претензиях и о скромности поэта. Странно слышать, когда говорят: «скромный поэт», скромный в смысле претензий. Как человек он может быть скромным, но поэт – это и человек и учреждение. Тут важно определить, за кого хлопочет поэт – за себя или за своих героев, работающих в его поэтическом учреждении. Если его герои хороши, поэт, как глава учреждения, даже обязан хлопотать за них, пропагандировать их добрые качества. Кроме того, скромность сама по себе цены не имеет, она приобретает значение лишь в приложении к другим человеческим достоинствам, таким, как ум, талант, смелость.

О поэзии можно говорить много, ибо это целый мир, имеющий и общечеловеческие и специфические законы. Можно говорить о языке, о ритмах, о размерах. Но все это такие области, каждая из которых требует особого разговора и особой подготовки. Мне хотелось лишь высказать некоторые свои наблюдения о поэзии и поэтах.

Я начал с деревьев и закончу деревьями. Глядя на вековое дерево, я поражаюсь тому, что маленький квадратик земли выбросил из себя такое чудо. А ведь пустующая земля такая же.

ПОЭТ – ЧИТАТЕЛЬ – КРИТИК

Взаимоотношения поэта, критика и читателя напоминают один любопытный рабочий процесс. Во младости мне приходилось вить веревки. Как правило, веревка состоит из трех доль. Если все три доли закручены в одну сторону, то, сойдясь вместе, они не совьются. Одна доля будет все время раскручиваться. Чтобы она не раскручивалась, а завивалась, как и две другие, ее свивают в другую сторону. Положение критики в общем поэтическом процессе примерно такое же.

Поэт внушает читателю свои мысли и чувства. Читатель может принять и не принять поэта, но, принявши его, он «закручивается» с ним в одну сторону. Роль критика более независима, ибо он не только толкователь поэта, но и толкователь жизни. По стихам поэта критик может судить о нравственном облике целого общества, но не каждый поэт может дать ему эту возможность. Хочу сказать, что у критика есть основания «виться» в другую сторону, чтобы потом прочно войти в общую «веревку» культурного результата.

Прежде чем говорить о критике, мы, поэты, должны спросить: есть ли у нас такой материал, по которому критики могли бы высказать свои глубокие суждения? У меня впечатление, что он есть. За последние десять лет наша поэзия была чутка к общественным явлениям. Этим и объясняется ее взлет. За это время было много сделано. Мы даже получили много похвал. Похвала бывает приятна поэту, но для развития поэзии этого мало. Нужна не похвала, нужен анализ, нужна проверка жизнью.

Наша теоретическая мысль еще очень слаба. Она не опирается на практику. Слабость теоретической мысли заметно сказывалась на нашей критике. На свет божий вытаскивались обветшалые теории имажинизма, футуризма, акмеизма. Разумеется, старых вывесок нет, а старый товар продается. Вот почему в нашей критике много натяжек, случайностей, ненужных кампаний.

Одно время несколько газет подряд выступили против Эдуарда Асадова и Игоря Кобзева. Хорошо, что поэты взялись за критическое перо, но часто и они грешат против истины. Так, в одной статье Марка Максимова и Ярослава Смелякова появилось много передержек. Сам заголовок «Осторожно – мещанство!» носит по отношению к товарищу по работе Игорю Кобзеву нарочитый характер. В разряд мещанских стихов попали даже такие серьезные строчки Игоря Кобзева:

Вышли мы все из народа.

Как нам вернуться в него?

Что тут мещанского? Над смыслом этих строк нам еще не раз придется задуматься. Теперь как-то странно звучат слова песни «Вышли мы все из народа». А зачем нам нужно было из него выходить? Говорят: «из песни слова не выкинешь». Это правда, но правда и то, что старятся не только песни, но и гимны.

Мы вовремя заговорили о взаимоотношениях поэта, критика и читателя. Сейчас в нашей поэзии наступило как бы затишье. Что оно предвещает? Углубление ли поэтической мысли? Подъем ли, спад ли? То, что лишней шумихи нет, это хорошо. Но нет ли успокоенности, нет ли пассивной выжидательности?

Теперь о читателе. Сегодняшний читатель в общем-то стоит на уровне нашей критики не только по эмоциональному восприятию – здесь он часто даже выше, ибо непосредственней, – но и по кругу мыслей. Наш читатель образован. Кроме того, он ближе к истокам жизни. В этом тоже преимущество. Конечно, читатель бывает разный, но я беру в пример читателя самого высокого уровня, который не просто сам по себе, но уже и пропагандист поэзии. Это маленькое бюро пропаганды, притом не по обязанности, а по любви. Другое дело – слушатели литературных вечеров. Среди них, особенно в Москве, выработалась определенная категория, которая порывалась делать литературную политику. Она напоминала древнеримский развращенный плебс, кричавший на форумах: «Хлеба и зрелищ!» Они приходили на вечер группой и старались привить настроение, чаще всего дурное, всему залу. Однажды в энергетическом институте поэтам – мне, Солоухину, Ковалеву и другим – пришлось столкнуться с такой группой. Ей хотелось поссорить нас со всем залом. Но мы разгадали эту хитрость и не поссорились, а быстро подружились. Оказалось, что это были не студенты, а пришлые: из ряда жаждущих «хлеба и зрелищ».

Вернусь к критике. Без нее мы «веревки» не совьем. В подтверждение этого передам свой разговор со знатоком леса. Я его спросил, почему в подмосковных и владимирских лесах, в которых мне приходилось бывать, не водятся зайцы.

– Почему? Да потому, что волков и лис перевели.

– Странно. Они же уничтожали зайцев?!

– Парадоксально, но – факт.

Как известно, зайцы, живут колониями, расположенными далеко друг от друга. Лисы и волки, охотясь на зайцев, гнали их десятками километров. Наиболее сильные, выдержавшие состязание в беге, приживались потом в других колониях и обновляли их породу. При отсутствии волков и лис этот естественный обмен между колониями нарушился. Началась деградация породы, нарушились санитарные нормы, что привело к повальному заражению.

Довольно поучительный пример. Да простят меня за него критики. Но этим примером мне хотелось предостеречь товарищей поэтов от судьбы бедных зайчишек. Зайцев надо гнать!

* * *

Старые опытные мастера нашей поэзии не очень часто выступают с критическими замечаниями в адрес молодых, поэтому статья М. Исаковского, опубликованная в свое время в «Литературной газете», «Об этом надо сказать решительно и прямо» вызвала большой интерес и среди поэтов, и среди читателей. Критическому разбору пяти последних стихов А. Маркова, появившихся в печати, маститый поэт посвятил большую работу, в которой постарался аргументировать каждую свою оценку. И хотя некоторые аргументы спорны, а отдельные выражения неоправданно резки, • все же ясно, что выступление М. Исаковского продиктовано подлинной заботой о творческом развитии товарища по перу.

Остановлюсь лишь на спорном моменте. Мне определенно нравится стихотворение А. Маркова «В солнечный день», забракованное М. Исаковским:

Я лежу на траве, а кругом

Золотистая, спелая рожь.

В этот час ни о чем, ни о ком

В моем сердце тоски не найдешь…

Дальше описывается состояние человека, слившегося с природой, на минуту потерявшего представление о времени.

Вдруг прошла реактивного тень,

И вернулся я в нынешний день.

«Что же дальше? – спрашивает М. Исаковский. – Хорошо это или плохо?.. Это «тень» мирного труда или «тень» войны?» На мой взгляд, А. Марков ответил на этот вопрос. Скажем прямо, что с тенью реактивного самолета у человека пока что возникают ассоциации не мирного характера. Из забытья лирического героя стихотворения «В солнечный день» могла вывести какая-то тревога. Но говорить о ней прямолинейно едва ли стоило.

Было бы хорошо, если бы «Литературная газета», подав добрый пример внимательности старого поэта к молодому, привлекла бы к обсуждению молодой поэзии и другие авторитеты. К сожалению, газета пошла по более легкому и уже проторенному пути. Она напечатала отзывы на статью Исаковского, в которых четыре читателя запросто расправились с четырьмя поэтами: В. Котовым, И. Кобзевым, Я. Вохменцовым и Ю. Яковлевым. Их критикуют, как орехи щелкают, не утруждая себя аргументацией. Я не против того, чтобы стихи поэтов оценивали читатели, но и читательские оценки должны быть доказательны.

Многоопытный поэт, по косточкам разобрав пять стихотворений молодого поэта, не взял на себя смелости утверждать, что все его творчество серо и бездарно, потому что это было бы несправедливо, а вот москвичка М. Миронова, неправильно истолковав одно стихотворение В. Котова, забраковала всю его книжку. «Была у девушки коса». «Название интригующее, – пишет она. – Захотелось прочесть стихотворение, которое дало название всему сборнику. Оказывается, что автор горячо ратует за сохранение у девушек кос». А до того, как сделать такой вывод, она говорит: «Наша читательская память, пожалуй, и есть та лакмусовая бумажка, посредством которой всегда можно отличить хорошие стихи от плохих».

Читательница М. Миронова ошибается. Одной памяти тут маловато. Оказывается, стихотворение надо еще правильно прочитать.

Только ли за сохранение девических кос ратует В. Котов? Тем, кто внимательно прочтет это стихотворение, станет ясно, что речь идет о большем – о пристрастии юных мещанок к заграничной, моде, заменившей русскую косу несуразными патлами. Речь идет о тех, кто, не утруждая себя ничем, хочет все же казаться ультрасовременным. Перечеркивая-вместе с этим стихотворением весь сборник Котова, М. Миронова почему-то не захотела прибегнуть к цитированию. Если бы она это сделала, стихи постояли бы за себя и отмели бы обвинение в серости:

Выла у девушки коса,

ее коса,

ее краса,

лежала на плечах, витая,

в ходьбе спадала, золотая,

и по спине, струясь, бежала

и выше

голову держала.

Солдатам и поэтам снилась,

до смерти в памяти хранилась.

Бывало, из-за той косы

сшибались в буре две грозы,

два сердца рвались в высоту,

чтоб, только видеть косу ту,

чтоб ей, единственной, служить,

чтоб под ее короной жить…

В соседстве с подборкой читательских писем в газете напечатано стихотворение Бориса Корнилова, в котором, между прочим, есть строка: «И девушку с косой тяжелой, русской…» Примечательное совпадение! Но вернемся ко второй части стихотворения В. Котова:

Но кто-то срезал ей косу,

ее косу,

ее красу.

Клочкастая, как в дождь трава,

бугрится, стынет голова.

Вот почему в студенческих и рабочих залах, а мне приходилось выступать вместе с В. Котовым, это стихотворение хорошо принимают и девушки с косами, и девушки без кос. Они знают, в стихотворении речь идет не о них, а о так называемых фифочках.

Неправильно истолковав стихотворение, М. Миронова иронизирует: «Что и говорить, великая и вечная проблема!» Да, проблема красоты действительно великая и вечная проблема.

«А я все же беру на себя смелость, – продолжает Миронова, – и, пользуясь собственным опытом, советую девушкам, едущим па новостройку или на целину, в места необжитые, косы срезать и носить короткую стрижку – это куда удобнее».

Что там говорить, косы и вообще красота доставляют девушкам немало хлопот повсеместно. Почему же именно целина требует, чтобы в жертву ей сразу были принесены девичьи косы? На целине молодые горожанки занимаются тем же, чем и молодые колхозницы. И нет там никакого чудища, которое хватало бы горожанок за косы. Мне доводилось бывать в разных районах Сибири, и я не приметил, чтобы все девушки уж так решительна следовали совету читательницы М. Мироновой.

Читатель, особенно молодой, найдет в книге В. Котова много интересного. Она молодая по всем статьям: по чувствам поэта, по сатирическому задору; даже бюрократы и пустобрехи, критикуемые в ней, – с комсомольскими билетами. Его «герои» не трафаретны, у них современный характер, они даже понимают веяние века:

Это надобно понимать,

как критику зажимать!

Иной ее зажимает грубо,

навалится,

как медведь.

Ну а другой зажмет так,

что любо-дорого

посмотреть…

Что это, серость?! Это не те пестренькие цветочки, которые хоть куда – хоть на блузку, хоть в короткую стрижку! Эти стихи не развлекают, зато помогают бороться с нечистью.

Может быть, критический казус произошел только с именем Владимира Котова? Но вот письмо читателя И. Ющенко о поэте Игоре Кобзеве. Письмо озаглавлено «Костер без пламени». Непонятно, при чем здесь костер и пламя, если речь идет о стихотворении «Лебеди в Москве».

«…Название одного стихотворения, – сообщает И. Ющенко, – меня заинтересовало (М. Миронову название заинтриговало. – В. Ф.) …Читаю: «Лебеди в Москве». Любой смертный не может не любить эту прекрасную птицу, не только поэт. (А где И. Кобзев утверждает, что любовь к этой прекрасной птице – исключительное право поэта? – В. Ф.). Прочитал стихи, и мне обидно стало за лебедей».

Следующая фраза написана рукой более твердой: «Какая примитивность, надуманность, беспомощность изобразительных средств!» Дальше идет цитата:

За войной, за прочими заботами

Мы совсем забыли лебедей.

А теперь в Москве

Над всеми водами

Вновь чаруют лебеди людей.

Почему И. Ющенко обиделся за лебедей? О них сказано очень хорошо, хотя и без пламени, о котором, как видно, сожалеет упомянутый читатель. Возможно, И. Ющенко обескуражен тем, что детишки назвали лебедей уточками, а проходивший дядя – гусями. Но ведь это и доказывает, что «за войной, за прочими заботами мы совсем забыли лебедей».

Совершенно очевидно, что ни эти строки, ни строки, следующие за ними, не давали оснований для нагнетания таких убийственных эпитетов, как примитивность, надуманность, беспомощность. Могут сказать: «Если поискать, то у Кобзева можно найти слабые стихи». Согласен: можно. Но «критика наугад» никогда пользы не приносила. Это похоже на то, как если бы критик, увидев сотню работающих людей, небрежно бросил: «Дохляки!» Среди этой сотни всегда найдутся люди относительно слабого здоровья. По такому принципу нас всех легко обвинить в том, что мы не Пушкины.

Критика И. Кобзева была бы оправданной, если бы в его творчестве появились тревожащие читателя тенденции. Последние работы этого поэта не тревожат, а радуют. В них стало больше зрелости, глубины наблюдений-С мещанством, с обывательщиной можно бороться не только публицистическими стихами, но и стихами лирическими – такими, как «Шпага чести» И. Кобзева. А возьмем его стихотворение «Все в мире от солнца». Оно не может не понравиться любителям жизнерадостной поэзии. В нем осуждаются люди с губами, не знавшими улыбок, люди, способные своим видом испортить любую погоду.

Все в мире от солнца:

Цветы и растения,

И ливни, и слезы,

И сердцебиенья.

Все в мире от солнца:

И птицы в аллеях,

И люди,

С которыми жить веселее.

Так пусть оно светится

В каждой травинке,

В приветливом слове,

В улыбке,

В морщинке.

Из четырех читательских писем, напечатанных «Литературной газетой», убеждает лишь коротенькая реплика учителя О. Раменского в адрес Ю. Яковлева по поводу «старого, насквозь пропыленного гвоздя». И все же О. Раменский только на этом основании не перечеркивает все творчество Ю. Яковлева, ибо для этого нужен особый разговор, а не реплика.

Сейчас очень много говорят о книжной торговле, о том, что на прилавках, а иногда и под прилавками книжных магазинов залеживаются поэтические сборники. Так, прежде чем начать разговор о книжке уральского рабочего поэта Я. Вохменцева, читатель В. Анищенко затронул этот вопрос. Он совершенно справедливо замечает, что поэзию читатели любят, и перечисляет имена поэтов, книги которых нельзя найти. Это показательно, скажем, для А. Твардовского, книги которого выходят большими тиражами и притом раскупаются, но непоказательно для молодого поэта, книга которого выходит тиражом в пять тысяч. Было бы идеально, если б при желании читатель мог пойти в магазин и приобрести нужную книгу. Читатель В. Анищенко живет в селе Чернобровка Челябинской области. Возможно, что книга Я. Вохменцева «Не хмурьтесь, друзья» там залежалась, хотя в письме прямо об этом не говорится. Желая познакомиться с этой книгой, я обошел три крупнейших книжных магазина Москвы и нигде ее не достал. Где же лежит та книга, которую я хотел и не смог купить? Виноват ли уральский поэт в том, что лишился меня как покупателя, а может быть, и как поклонника. Мне помнятся два его стихотворения, напечатанные в «Дне русской поэзии». Одно из них было замечено сразу – о том, как молодой отец семейства все ждал сына, с которым он ходил бы на рыбалку и на охоту, а судьба посылала ему дочек. И вот поэта ругают. За что же? За то, что герой одного стихотворения:

Свинтил. Закрыл.

И смотришь, снова

Пошло. И хлынуло зерно.

На взгляд читателя, ищущего в стихах поэзию, красоту и силу чувств, такие строки якобы не дают представления о характере героя. Но так ли это? А мне за этими строчками видится человек. В данном случае гайки его не заслонили. В стихах есть энергия, которая исходит от героя стихотворения. «Свинтил. Закрыл» – для нашего механика так же естественно, как для пушкинского гусара: «Скребницей чистил он коня».

Сильные красивые чувства не рождаются сами по себе.

Их порождают отношения людей, занятых делами. Искры высекаются там, где сталкиваются интересы людей. А столкнуться они могут как на материальной основе нашего бытия, так и на идейной. Первопричины страстей безгранично разнообразны. Одни страсти вспыхнут вокруг технической проблемы, другие по поводу того, как писать стихи. Но, каковы бы ни были первопричины страстей, это будут не страсти машин, не страсти вещей, а страсти человеческие. Недаром же литературу называют человековедением. Но техники чураться нечего. Плохо, когда человек выполняет служебную роль в пропаганде технического прогресса.

«Литературная газета» сообщила, что статья М. Исаковского вызвала поток читательских писем. Следовательно, у редакции был большой выбор писем. Среди них, вероятно, были и более аргументированные, которые и следовало бы печатать. И не беда, если бы имена критикуемых поэтов в связи с таким отбором были бы другие. Очень жаль, что «Литературная газета», начав разговор решительно и прямо, продолжила его так же решительно, но криво.

Да, в конечном счете читатель – наш главный судья. Для него мы пишем, от него' мы я*дем последнего суда. Но уровень читателя разный. Один читатель уже умудрен опытом, другой только начинает жить. К замечаниям первого поэт прислушивается, а второму может сказать:

«Мой юный друг, не надо спешить браковать поэта только потому, что вы не успели его полюбить. Поэта надо открывать, как вы открываете людей, которые потом становятся вашими друзьями; как открываете уголки природы, которые становятся вашими любимыми уголками, местом вашего отдыха и ваших раздумий; и наконец, как вы открываете свою любовь. Всё бегали мимо, не замечали, а открыли глаза, посмотрели и ахнули – ваша!»

* * *

Критика, как и другие жанры литературы, дело конкретное. Высказывать ей какие-нибудь пожелания – все равно что давать советы по ненаписанному роману или поэме. Кроме того, во все времена на критику жаловались, что она отстает от литературы, а литературу упрекали, что она отстает от жизни. Но проходило время – в критике оставались Белинский, Добролюбов, в литературе – Толстой, Маяковский, Есенин. Такие парадоксы возможны и в наше время. Однако сегодня признаемся, что литература у нас есть, а серьезная критика почти отсутствует. Если уточнять претензии к нынешней критике, то следует сказать, что действительно наша литература накопила достаточно материала для выявления ее главных тенденций. Занимаясь повседневностью литературы, критика не успевает даже сравнивать то, что было, с тем, что есть. В прозе, например, можно было бы задаться вопросом: чем отличается послевоенный роман типа «Далеко от Москвы» В. Ажаева от современного? В ажаевском романе и сама его конструкция, и конфликты определены производственной задачей – прокладкой нефтепровода. Нефтепровод – организатор материала. Что организует современный роман? В романе В. Кожевникова «Знакомьтесь, Балуев» таким организатором стала личность, а между тем общие ситуации схожи. Посему не случайно даже, что имя вынесено в заглавие. А что получается, когда в современных повестях и романах отсутствует личность как организующее начало? Псевдопсихологизм и аморфность.

Те же тенденции, даже еще заметней, мы обнаружим и в поэзии. Она стала менее декларативной и риторичной, от металлоконструкций повернулась к человеку, к его духовному миру.-Но и на этом пути у нее много подводных камней. Риторика штука хитрая. Утратив видимость риторики, она сегодня оборачивается психологическим штампом, полной непривязанностью к явлениям жизни, в которых пребывает современный человек. Пятнадцать-двадцать лет назад понятие «красота» входило в поэзию как факт революционный. Сегодня во многих случаях оно стало только словом, которое успели изрядно затаскать.

Наша поэзия накопила достаточно материала и в жанре поэмы, и в лирике, что дает возможность поразмышлять о ее развитии, но, к сожалению, размышлений-то в нашей критике и не хватает. Возьмем, к примеру, историческую тему в нашей поэзии. Она бы дала критику возможность обнаружить тенденции самые современные и злободневные, из которых одна лежит прямо на поверхности, – это «приспособить» историю в суетных целях нашего «сегодня». Тут возникает много проблем, например – что поэт имеет право приспособить, а что не имеет? История не сказка, которую можно рассказывать в десяти вариантах, в зависимости от характера и пристрастий сказителя.

Другое дело, когда последствия какого-нибудь исторического события или факта становятся ясны значительно позднее. Бывает, время по-новому высвечивает их, – то, что было заставлено мелкими суетными событиями, обнажается более отчетливо. Но и здесь не может быть произвола в толкованиях, тем более в модернизации самих событий и фактов.

Одним словом, у нашей критики работы непочатый край. На мой взгляд, до многого она не доходит потому, что явления литературы не рассматривает в ее явных и подспудных связях. Стоит только тронуть эти связи, как один узел приведет к другому, а другой – к третьему. Мне кажется, что для легкости анализа связи явлений обрываются даже нарочито, вещи рассматриваются изолированно друг от друга, а это дает возможность прибегать к оптическим фокусам, когда малое может быть представлено большим, большое – малым. Подобная изолированность особенно заметна на рецензиях. Читая их, обращаешь внимание на то, как много у нас поэтов-философов, что ни поэт, то философ. Чувство общего процесса в поэзии избавило бы нашу критику от излишней, по существу, предательской щедрости. Критике нужен такой авторитет, чтобы поэт мог сказать: «От тебя и хула – похвала».