Текст книги "Хромовые сапоги (СИ)"

Автор книги: Василий Коледин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

            Положив трубку, я задумался над тем, чем мне заняться эти два часа. Идти гулять совсем не хотелось, было холодно и в общем-то и не с кем. Махнув рукой, я решил потратить дорогие два часа на обычный банальный сон. Впереди меня ждала бессонная ночь и силы мне не помешали бы. Я вернулся в комнату, раздвинул свою софу, достал подушку, плед и, не раздеваясь, лег. Музыка тихонько мурлыкала, лампочки мигали, а я незаметно для себя уснул. Только в те годы я мог спать сразу, в любом мести и при любых обстоятельствах. С возрастом эта полезная способность куда-то исчезла. С каждым годом после училища она чахла и в конце концов совсем исчезла. Теперь, чтоб уснуть мне нужна тишина, удобство, покой. Хотя не исключаю, что пройдет еще немного времени и вновь смогу засыпать в любом месте и при любых обстоятельствах, но теперь это уже буде обычным проявлением старости.

            Как Штирлиц я проснулся в строго заданное время, только не через двадцать минут, а аж через полтора часа. Темнело. Магнитофон молчал, а лампочки горели все одновременно разбавляя сумерки за окном яркими красками. Я потянул носом и почувствовал тонкий аромат хвои. Отчего-то меня пронзило острое ощущение Нового года. И даже не столько праздника, сколько в прямом смысле приближение нового времени. Острое чувство чего-то хорошего, но неизвестного пронзило меня. Я можно сказать физически ощутил переход из прошлого и настоящего в будущее. Сердце защемило от предчувствия сказки. Она оказывается не выдумка для детей, она была есть и точно будет для всех, несмотря на возраст. Она как любовь, которой все возрасты покорны!

 

      *                 *                  *

 

– Итак, Вова, кто с нами? – звучит мой вопрос к своему другу. Я только что пришел к нему отдохнувший и накормленный. Родители, вернувшиеся с работы, быстро меня покормили и отпустили к другу детства, благо он жил за стеной. В другом подъезде.

– Могу предложить только свое общество.

– Кузя сидит дома один. Его родители уехали встречать Новый год к старшей сестре.

– Хорошо, вот нас уже трое, – кивает головой Вовка.

– Просился мой училищный товарищ…

– Стас?

– Нет, Бобер, – Вовка немного поморщился, но тоже кивает, – ладно, четверо.

– Может еще кого по двору пошукаем? – в ложной задумчивости предлагаю я, хотя понимаю, что Вовка меня быстро раскусил.

– Ольгу? – улыбается он.

– Ну не только… можно Наташку…

– А вот это дельное предложение! – он идет к телефону и набирает номер девушки, живущей в соседнем доме.

            Мой медицинский друг говорит с ней не долго, словно консультирует по симптомам, потом кивает головой, и я из его ответов и вопросов понимаю, что Наташка согласна. Прекрасно, значит мы разбавили общество женским полом, хоть пока в единичном эксземпляре. Вовка кладет трубку.

– Так, согласна, но до трех часов.

– Хорошо, пусть до трех. А что с Ольгой? – продолжаю предлагать я.

– Зашлем к ней Кузю!

            Я обуваю тапочки, выхожу на лестничную площадку и поднимаюсь на третий этаж. Кузя дома. Он соглашается сходить к Ольге, которая живет в том же доме, что и Наташа, только в другом подъезде. Она младше Наташи на три года, но теперь это уже не помеха, возраст со временем выравнивается. Если еще совсем недавно разница в два года казалась огромной, то теперь мы ее не замечаем, все взрослеют.

            Через полчаса к нам присоединяется Кузя.

– Ну? – спрашиваю я его.

– Нет. Ее нет дома, – качает головой он.

– Ладно, – вздыхаю я, – будем впятером.

– У меня? – предлагает Кузя.

– Давай у тебя, – мы соглашаемся и договариваемся о своих долях в общий стол. Естественно ни с Наташки, ни с Сергея ничего не планируется брать, они гости.

            К десяти часам все собираются у Кузи. Бобров, позвонив на мой домашний телефон, меня об этом известил отец ударом кулака в стенку, и узнав о планах, подходит к половине одиннадцатого. У Кузи нет наряженной елки, но это не портит нам настроения. Наташа развешивает везде, где можно и нельзя серпантин и серебристые ежики гирлянд. Почти внезапно унылая советская квартирка превращается в настоящий новогодний вертеп. Причем это слово мне приходит на ум не как библейское место рождения Христа, а скорее, как место шабаша и разврата.

            Стол оказывается вполне приличным: оливье, винегрет, пирожки, кстати принесенные Наташкой, какие-то колбасы, сало, соленые огурцы и помидоры. Вся еда выглядит аппетитной и довольно праздничной. В довершение Кузя водружает во главу стола соленый арбуз. Я ни разу не ел соленых арбузов. Мои родители не солили, так как особой необходимости в этом не видели. Свежие арбузы у нас заканчивались только в конце декабря. А вот Кузины родители их солили, правда при этом на несколько недель они оставались без ванны, именно в ней плавали крупные полосатые ягоды.

            Наташа нарядилась в темно синее платье с открытыми руками и приличным таким декольте. На ногах, конечно, туфли на высоком каблуке. Мы же не заморачивались. Все сплошь в джинсах и теплых рубашках, либо свитерах. На ногах, правда, относительно чистые носки. Почти от всех прет модной туалетной водой «О’ Жен». Советская парфюмерно-косметическая фабрика «Новая Заря», я читал об этом в газете, совместно с французской компанией «Л'Ореаль» выпустила первый одеколон из серии «Eau Jeune». Потом появились одеколоны «Флер-а-Флер» и «Ориент», но популярность именно «О’ Жен» у нас в СССР была фантастической, поэтому у каждого уважающего себя молодого человека имелся красивый зеленый флакон с большой закручивающейся крышкой. Оригинальный дизайн флакона, надпись: «Москва – Париж», яркий цитрусовый аромат – все это было для нас, в новинку. Помню какие за одеколоном выстраивались очереди в ЦУМе – его покупали как мужчины, так и женщины. Надпись на этикетке «Одеколон для Вас, и может быть для Него» – подтверждала, что «О’ Жен» могут пользоваться и женщины. Но все-равно мужчины пользовались одеколоном активней, ведь одеколоны предназначены для мужчин, а духи – для женщин.  

            Кроме закусок стол украшает бутылка «советского шампанского» и бутылка «Ослиного зада». Возле стола на полу стоят две бутылки Вовкиной «таракановки», а чуть поодаль от стола, на журнальном трехножном столике стоят две банки с рассолами, одна от помидоров, другая от огурцов. 

            Бабинный магнитофон крутит катушки с записями «Dire Straits» стиля «Brothers in Arms». По мне ранняя их музыка была намного лучше и мелодичней. Хит «Sultans Of Swing» им уже, наверное, не переплюнуть. Никто не танцует. Нет пока нужного количестве алкоголя в крови, кроме того нет и заядлых танцоров среди нас. Вовка сидит в кресле и листает какой-то журнал. Кузя ходит вокруг стола и в такт ритму трясет головой. Бобер с Наташкой о чем-то шепчутся, и девушка иногда весело посмеивается, стараясь все-таки не проявлять бурное веселье. Впрочем, зная ее много лет, я не удивлен, она всегда приглушала свою реакцию на происходящее, а соответственно и свои чувства. Нельзя сказать, что она была холодной, нет, она просто была сдержанной и постоянно контролировала себя. Горит черно-белый телевизор «горизонт», но звук мы выключили.

            Без пятнадцати двенадцать я покидаю компанию и несусь домой, чтобы не обидеть родителей и встретить бой курантов вместе с ними. Отдав сыновий долг, через полчаса, проведенных с предками, я возвращаюсь к друзьям, благо выйти из подъезда и войти в соседний не занимает даже пяти минут.

            Я застаю моих друзей почти в том же положении, что и при уходе, правда, они открыли шампанское и бутылка стояла почти пустой, а в фужерах еще оставался новогодний напиток, в котором череда мелких пузырьков поднималась вверх к воздуху и свободе, отчего-то я вспомнил свой ночник, в котором при нагревании воск поднимался кверху, а остыв, вновь опускался.

            Мне наполнили мой фужер, все выпили и стали скучно жевать съестное. Праздник не получился веселым если бы затейник Серега не предложил Наташке принять участие в соревновании, кто быстрее, выше, сильнее.

– А в чем они заключаются, эти соревнования? – спрашивает наивная девушка. Она не ожидает от моего друга никакого коварства.

– Смотри, мы наполним все емкости спиртным, расставим их двумя дорожками, и кто быстрее дойдет до финиша, тот победил, – поясняет Бобер и улыбается в предвкушении веселья.

– Их что, надо выпивать? – все еще не допонимает суть предложения девушка.

– Да, можно, кстати каждую рюмку закусывать или запивать, это не возбраняется.

– Так можно же сильно напиться! – да Наташки начинает доходить суть соревнования.

– Да с чего там?! С вина?! Какие пустяки!

– Ну ладно, давай попробуем, – соглашается девушка и не понимает, какой опрометчивый шаг она делает.

            Бобер, расставляет всю имеющуюся посуду, – это пять рюмок, четыре стопки грамм по пятьдесят, четыре фужера и четыре разнокалиберных стакана и одну чашку. Затем берет одну рюмку в качестве мерила и начинает разливать вино по бокалам. Когда Наташка отлучается, он наливает в емкости Вовкиной «таракановки» и ставит их в конце строя.

– Серега, на хрена «таракановку» налил? Она же не выдержит!

– Все нормально! Она даже не дойдет до нее! Сойдет с дистанции раньше, не реально ей дойти до конца.

Когда Наташка возвращается, Бобер уже ведет себя как ни в чем не бывало я тоже молчу, полагая, что она на самом деле до «таракановки» не дойдет.

– Прошу, мадам, на старт! – Бобер рукой указывает на первые фужеры с налитым вином. – Сойти с дистанции можно в любой момент! Мы же не изверги!

– Еще посмотрим, кто сойдет первым! – девушка полна решимости, ей кажется, что вина не так много и она благополучно завершит соревнования, не предполагая даже, что ее ожидает перед финишем.

– Кузя, нам бы какую-нибудь подходящую музычку! – просит Бобер. Кузя думает и снимает бабину со «Скорпами», а вместо нее ставит Жан Мишеля Жарра «магнитные поля». Быстрый ритм убийственен, но Наташка поддается ему и начинает наперегонки с Бобром опрокидывать емкости внутрь себя. Серега не торопится, предоставляя ей фору. Когда фужеры пусты он подключается к безумной гонке. Вино закончилось. Девушка опрокидывает стопку с «таракановкой» и понимает, что это не вино и она начинает гореть изнутри.

– Это нечестно! – ее язык еще не заплетается. Кузя протягивает ей стакан с рассолом, она им запивает огненную жидкость. – Договаривались о вине!

– Вино кончилось, пришлось «таракановку» разлить, – объясняет Бобер, продолжая опустошать свой ряд. Он доходит до «таракановки» и, немного морщась, пересекает финишную ленточку. Он победитель! – А теперь проигравший целует победителя! Таковы условия!

            Девушка уже опьянела. Она смеясь тянется к губам моего друга, но тут случается непредвиденное. Вернее, непредвиденное Бобром! Когда она уже готова его поцеловать, выпитое спиртное проситься у нее наружу, и она не сдержав порыв, изливается на Бобра.  Он, конечно, отскакивает, но часть массы попадает на него.

– О! Твою мать… – кричит он и застывает в позе облитого рвотными массами вонючими, почти как «фикалии».

            Наташка убегает в ванную. Вовка осуждающе качает головой, Кузя убегает за тряпкой, ему еще не хватало облеванной квартиры!

– Ну что, Серега! Иди помогай девчонке!

– А почему я?!

– Так кто придумал все это?! – я обвожу рукой место происшествия. – Иди теперь и поучаствуй! Кроме того, тебе нужно и самому немного помыться.

            Бобер осматривает себя с ног до головы. На самом деле на него почти ничего не попало. Только на рубашке есть пара пятен. Он брезгливо стряхивает частички извержения и уходит в ванную комнату. Кузя драит пол, стараясь вымыть не только рвотные массы, но и сам запах.

            Я подхожу к ванной и, приоткрыв дверь, смотрю, как девушку выворачивает наизнанку. Бобер стоит рядом и держит ее, только таким образом принимая участие в устранении последствий им же содеянной мерзости.

            Праздник заканчивается. Больше никому не хочется находится в квартире. Уходит Вовка, через пять минут появляются Наташа с Бобром. Она бледная и мокрая.

– Я пойду домой, – говорит она уставшим голосом.

– Пойдем, я тебя провожу, – Серега все еще поддерживает ее, потому что девушка качается из стороны в сторону.

– Давайте!

            Они одеваются, причем одеться Наташе помогаем мы с Кузей, который уже унес ведро и тряпку в туалет. Через несколько минут они уходят.

– Наверное, я тоже пойду, – сообщаю я Кузе.

– Ладно. С Новым годом, с новым счастьем!

– И тебя, дружище!

 

                                                                ГЛАВА 6.    

 

            Новый год прошел быстро и безвозвратно, после него оставались лишь воспоминания и надежда на следующий, более веселый и радостный, но уже совсем другой, взрослый и совсем самостоятельный, на новом месте и с новыми друзьями.

Пролетел и зимний отпуск. С каждой уходящей неделей мы приближались к заветной цели – своему выпуску, получению золотых с голубым просветом погон и звания лейтенант. Занятия в учебном корпусе теперь проходили намного интересней. Преподаватели будто знали, что все чему они нас научат в нашей полковой жизни нам вряд ли пригодиться. Еще бы! Они ведь приходили в училище преподавать из боевых полков, будучи сами выпускниками каких-либо военных училищ, а там к вновь приехавшим лейтенантам старожилы всегда обращались с речью, в которой присутствовали в той или иной мере перефразированные слова: «А теперь забудьте все, чему вас учили в училище и учитесь вновь!» Из всех преподаваемых на четвертом курсе предметов мы стали уважать только те, которые могли нам хоть немного пригодиться. Философия, научный коммунизм, история КПСС, а равно тактика, метеорология и прочие предметы нами почти полностью игнорировались. Нет, мы ходили на них, присутствовали на лекциях и семинарах, у нас все-таки была воинская дисциплина, но мы их не учили, преподавателей не слушали, а занимались своими делами, – либо дополнительным изучением предметов кафедры Боевого управления, это в лучшем случае, а обычно, либо читали художественную литературу, либо банально спали. Не знаю отчего, но нас за это не наказывали, все спускалось нам с рук. Чуев только грозился наказаниями, после бесед с обиженными преподавателями, далекими от истребительных полков, называл фамилии провинившихся, корил их и даже иногда сильно распалялся, но ни нарядов, ни лишений увольнений за этими угрозами так и не следовало.  Вообще мы стали замечать, что наши командиры совсем отказались от порочной практики наказаний. Все сводилось только к устным предупреждениям, пустым увещеваниям и иногда даже просто шуточкам.

            Таким образом, жизнь наша текла скучно, спокойно и однообразно, без крутых поворотов и неожиданностей. Занятия и увольнения, – вот и все развлечения. Хотя нет! Я чуть было не упустил из внимания одно довольно важное изменение. В конце января, после нашего возвращения из зимнего отпуска произошло событие, которое кое-что изменило и в училище, и в наших неокрепших мозгах и душах. И причиной этому мы поначалу посчитали себя. Я имею ввиду Строгина и меня. Виной всему, как нам показалось сначала, была маленькая посылочка, полученная в Андреевом поле, привезенная и переданная нами человеку, имя и адрес которого были аккуратно выведены шариковой ручкой на самом бумажном свертке, под посылочной бечевкой, крестом запечатавшей тайну, хранящуюся внутри, от посторонних глаз.

            Первым зловещим предзнаменованием грядущих перемен стала смена командования училища. В один из дней как-то сразу и со всех сторон поползли мрачные слухи о том, что начальника училища генерал-майора Пахоменко снимают, а вместо него назначают его заместителя полковника Анверова. Мы все с любовью относились к доброму и незаметному генералу. Именно благодаря ему многие из нас поступили в училище, причем взяток за поступление он не брал. Именно он постарался замять вопиющий случай с произошедшей на третьем курсе пьянкой, и никто из провинившихся не был отчислен и даже не попал на губу. О нем ходили разные легенды. Говорили, что он словно добрый отец прощал злостных нарушителей дисциплины, а они после посещения его кабинета, превращались в самых, что ни на есть дисциплинированных и идеальных курсантов. Рассказывали, что некоторые курсанты, которым дозарезу нужны были краткосрочные отпуска по той или иной причине, а командиры им не давали оные, обращались напрямую к генералу и не было случая, чтобы он им отказал или не помог. В общем начальник училища имел образ непогрешимый и почти божественный. Его заместитель напротив, ни только не пользовался уважением в курсантской среде, но и наоборот слыл полной противоположностью старику генералу. Все строгие наказания, жесткие приказы, многочасовые тренировки на плацу, – все приписывалось его кровожадному нраву. И вот этот «упырь» становится начальником училища, а «ангел-хранитель» покидает его стены.

            Приказ нам никто не зачитывал, но все верили упорным слухам. Только через неделю на построении комбат зачитал нам приказ, из которого следовало, что Анверов назначался начальником училища. О дальнейшей судьбе генерал-майора Пахоменко никто ничего не говорил.

            Прошла еще одна неделя и новые слухи словно стая воробьев прилетели и расселись на деревьях.

– Слышал про Пахоменко? – остановил меня Строгин, когда я покурив выходил из туалета.

– Нет, а что? – я задержался, но только из простого интереса. Начальником училища уже стал другой и слухи о предыдущем командире нас уже не особенно интересовали, они не касались уже нашего положения.

– Говорят его отстранили от командования училищем из-за сына!

– И что? Что натворил его сынок?

– Говорят он занимался антисоветской деятельностью…

            Я присвистнул. Вот это да! Такого оборота я совсем не ожидал. Мы отошли к окну.

– Неужели правда? – не поверил я, закуривая новую сигарету. – А подробности не знаешь?

– Говорят, что кто-то подставил его сына. Вроде задержали человека, за которым КГБ давно наблюдало. Тот раскололся и сдал целую группу, которая планировала занимать высокопоставленные должности и впоследствии поменять политический курс страны. Также он среди всех назвал и сына Пахоменко. А тот оказался не рядовым членом группы, а казначеем. У него хранились деньги этой группы. Скандал замяли, но всех отцов поснимали с высоких должностей. Под эти репрессии попал и наш Пахоменко.

– Да… однако…

            Мы покурили, и я ушел. Я бы забыл этот разговор если бы не то обстоятельство, что напомнило мне о нем через несколько дней. Через тря дня у нас был семинар по научному коммунизму. Все как обычно. Преподаватель пытался раззадорить нас, разбудить и опросить, но группа «работала вяло и без инициативы». На вопросы никто не хотел отвечать и тянущихся рук майор не наблюдал. Пару раз он спросил меня, несколько раз Васильева, на один вопрос ответил Вадька.

– Ладно, я вижу желания работать у вас отсутствует, – сделал вывод преподаватель. – Тогда мы пойдем другим путем. Все пишем что-то вроде проверочной работы.

            Он подошел к доске и стал стучать мелом по доске. Через некоторое время на ней появились десять вопросов по теме.

– Итак, товарищи курсанты, на доске вопросы по теме. Берем листки, ручки и пишем на них ответы! Я проверяю и выставляю оценки! Приступаем!

            Я вырвал листок из тетради, но приступить к выполнению задания мне так и не пришлось. В класс постучались и когда дверь открылась, то на пороге все увидели Чуева.

– Прошу прощения…

– Слушаю вас, – преподаватель встал из-за своего стола и подошел к командиру роты.

– Мне нужно снять с занятий двух курсантов, – тихо произнес Чуев.  

– Пожалуйста. Каких-то конкретных? – поинтересовался майор.

            Чуев назвал меня с Женькой. Мы встали в нерешительности, не зная то ли собирать портфели, то ли выйти без них.

– С портфелями! – Чуев заметил нашу нерешительность.

            В коридоре он нас остановил и несколько волнуясь сообщил, что нас вызывает к себе начальник особого отдела. По какой причине он ума не мог приложить.

– Вспоминайте, что вы могли натворить? – стал пытать он нас.

– Да, ничего мы не творили! – отнекивались мы.

– Может какие-нибудь конфликты в увольнении, отпуске, на Новый год, наконец?!

– Да точно ничего не приключалось!

– Странно… и почему вас вдвоем… вы последнее время где-то были вместе?

– Да только на стажировке…

– Так уже теплее… вспоминайте, что было там?

            Он мучил нас минут пять, пока мы шли в административный корпус, туда, где размещался особый отдел. Начальника этого кгбшного отдела в армии мы ни разу не видели. Возможно, поняв какой он с лица, мы смогли бы вспомнить или догадаться о причине, но какой был из себя «молчи-молчи» мы не знали. По тому, как волновался Чуев мы могли сделать вывод, что тот очень страшен. Хотя мы с Женькой не волновались совсем. Наша совесть была чиста. Мы не совершали никаких поступков и не говорили вслух никаких вещей, которые могли бы заинтересовать «особиста», в этом мы были уверены на все сто.

            Поднявшись на четвертый этаж, мы прошли по коридору. Впереди тяжелой походкой шествовал Чуев, а мы следовали за ним. В этом крыли здания я ни разу не был, Строин, наверное, тоже. Перед дверью с табличкой, на которой значились звание и фамилия с инициалами этого самого начальника особого отдела, мы остановились. Чуев постучался и приоткрыл дверь. Я впервые видел его таким пресмыкающимся.

– Можно? – голос из дальнего угла кабинета что-то невнятно пробурчал.

– Есть, – наш командир повернулся в нашу сторону и махнул мне головой, – иди, ты первый!

            Я взялся за ручку и только в тот момент почувствовал незнакомое раньше мне странное волнение.

– Разрешите? – спросил я.

– Входи!

            У окна за столом сидел грузный майор. На вид ему было лет сорок. Глубокие залысины прикрывали волосы с боков. Мясистый нос и небольшие хитрые глаза, – вот и все, что я запомнил в нем. Странно, но если бы я закрыл глаза и попытался вспомнить лицо этого человека, то не смог бы этого сделать. Оно полностью стиралось из памяти. Не удивительно, – подумал я, что я его совсем не помнил. Возможно я и видел его, но не запомнил.

– Проходи, садись, – мягко и совсем не по-военному пригласил к нему за стол майор. Я прошел через весь кабинет и присел на край стула с противоположной стороны стола. Тот был завален какими-то папками, листами с большими и маленькими печатными текстами. – Как поживаешь?

– Спасибо, нормально…

– Как батюшка? – поинтересовался он мягко и совсем уж по-отцовски. Мне стало спокойно, словно я сидел в кабинете у старого знакомого моего отца.

– Спасибо. Все нормально.

– Да… твоим отцом нужно гордиться… – протяжно в задумчивости произнес он и замолчал.

            Я не понимал к чему он вспомнил моего отца и к чему клонит. Наступила минутная тишина.

– Прости, задумался, вспоминал, – вновь заговорил майор и объяснил свое молчание. – Ну, давай ближе к делу! Не против?

– Нет, – конечно я был не против.

– Что вы везли от Чемоданова? – сразу в лоб задал он вопрос. С одной стороны, услышав причину нашего вызова, я облегченно выдохнул, но потом я стал задавать себе вопрос, а почему он интересуется именно Чемодановым и его пакетом.

– Пакет.

– Какой? Что было в нем? – как-то резко и внезапно грубо вскрикнул «особист».

– Я не знаю, товарищ майор! – растерявшись от неожиданности промямли я.

– Так вы что, даже не спросили у него, что внутри? И сами не посмотрели? – уже более мягким и вкрадчивым голосом спросил майор.

– Так он же был запечатан и перевязан бечевкой. Мы не вскрывали его. А у Чемоданова мы не спрашивали, что в нем. Во-первых, мы считали это неприличным и нарушающим субординацию, а во-вторых, мы очень хорошо относились к нему, поскольку и мы ему нравились. А потом, нам же было не тяжело передать тот маленький сверток.

            Майор сверлил меня взглядом пока я говорил. Когда я замолчал он отвел глаза от моего лица и стал смотреть поверх моей головы. Он закурил и, выпуская в потолок кольца дыма, молчал.

– А у кого все это время лежал пакет?

– У Строгина…

– Может он его вскрывал? Не знаешь?

– Уверен, что не вскрывал! Когда мы его передавали, он был также перевязан и заклеен.

– Значит никто из вас так и не узнал, что в нем?

– Так точно!

– Хмм… Скажи, а что ты думаешь о Чемоданове? Что он, доволен жизнью или нытик какой-нибудь?

– Не знаю, товарищ майор. Мы его и видели то несколько раз. Мы же курсанты и офицеры нечасто с нами общались. А Чемоданов был добр к нам, учил наводить, не заносчив. О его взглядах ничего не могу сказать, не знаю.

– Ну а что у вас говорят о Пахоменко?

– Эээ…говорят, что сняли из-за сына…

– А еще?

– Больше ничего не слышал.

– А не говорил ли Чемоданов о Пахоменко или его сыне? Не помнишь?

– Нет, не говорил.

– Уверен?

– Уверен!

– Ну, хорошо! Свободен!

– Разрешите идти? – я встал.

– Иди и позови ко мне Строгина.

– Есть!

            Я вышел. Как только за мной закрылась дверь ко мне подскочили Строгин и Чуев.

– Ну? Что спрашивал? – почти в один голос прошипели они.

– О Чемоданове.

– А кто такой Чемоданов? – стал вспоминать Чуев.

– Женька, теперь тебя зовет. Иди!

            Пока мы остались одни Чуев стал мерить ширину коридора, он маршировал от одной стены до другой, а я невольно считал его шаги. В одну сторону восемь, в другую семь, обратно восемь, и вновь восемь…

– Да, доведете вы меня! – приговаривал он, не в шутку переживая то ли за нас, то ли за себя.

– Так, товарищ майор, мы ничего криминального не совершали! Ну, передали мы этот злосчастный пакет! Что ж с того?! Ведь мы не знали, что в нем! Как и сейчас так и не знаем! А поэтому вины нашей ни в чем нет!

– Больно грамотные вы! Вины нет! Они…, – он посмотрел на дверь в кабинет «особиста», – всегда смогут найти вину во всем! И не из таких виноватых делали!

            Наконец дверь вновь открылась и выпустила спокойного и почти невозмутимого Строгина. Чуев бросился к нему.

– Ну? Что сказал?

– Да все нормально…

– Что значит все нормально? Что он сказал?

– Сказал идти на занятия.

– И все?

– Все…

– Хм… Ждите тут, – Чуев не поверил сказанному, он постучал в дверь, а потом и открыл ее. – Разрешите, товарищ майор?

– Заходите…

            Командир роты зашел и плотно закрыл за собой дверь. Мы прильнули к двери и попытались хоть что-то услышать. Но как ни старались превратиться в слух, из этого ничего не выходило. Прошло минут десять и дверь снова отворилась, выпуская красного от стыда или волнения нашего ротного офицера.

– …я все понял и не виню их ни в чем! Успокойтесь и их не дергайте… – это были последние слова, что мы услышали из уст «особиста». Чуев закрыл дверь и повернулся к нам, облегченно выдохнув.

– Ладно, хорошо то, что хорошо кончается! Идемте на занятия! Что у вас сейчас?

– Тактика, – сказал Женька, посмотрев на свои часы.

– А что все-таки случилось, товарищ майор? – спросил по дороге в учебный корпус Строгин.

– Да понимаешь, я и сам толком всего не знаю… говорят вскрылся какой-то антисоветский заговор и в нем вроде бы участвовали дети высокопоставленных партийных работников, исполкомовцев, милиции, вот и наш Пахоменко пострадал именно из-за этого… Вы понимаете, что могло произойти с вами, если бы хоть на чуточку были виноваты?! Лучше и не думать даже!

 

*               *                  *

 

            Вскоре все улеглось, страсти остыли, разговоры сменили тему. Мы почти забыли и случай, и даже то, что раньше училищем командовал не Анверов, а кто-то другой. Впрочем, оно и понятно. Начальник училища далеко, а непосредственные командиры близко и вот их-то никто не менял, их требования оставались почти неизменны. Нововведения, установленные новым начальником училища, быстро превратились в каждодневную рутину, впрочем, кардинально они не отличались от прежних, мы быстро свыклись с ними и уже больше не обращали на них никакого внимания. Жизнь вошла в свое привычное русло. Неделя проходила за неделей сменяя предыдущую и ничего в нашей жизни не меняя. Пролетел январь, наступил февраль. Тоже ничем не примечательный месяц, кроме, пожалуй, одного дня.

            В феврале намечался праздник, который по традиции отмечали все курсанты выпускного курса. Праздник или просто знаменательный день, назывался «Днем зачатия». Суть его была в том, что впрочем итак всем известно. Человек рождается через девять месяцев после оплодотворения яйцеклетки женщины. Мы знали, что выпуск в том году планировался как обычно в двадцатых числах октября. Соответственно октябрь минус девять месяцев получалось двадцатое февраля. Вот именно двадцатого февраля и зачинались мы, как офицеры советской армии. Потом нам предстоял день, отделяющий от первого офицерского звания ровно на сто дней. Его именовали «сто дней до приказа».

            Но самым почитаемым все же был день зачатия. То ли потому, что именно зимой посреди скуки и обыденности сильнее хотелось выпуститься во взрослую жизнь, то ли потому что только он имел хоть какой-то ритуал и требовал его соблюдения, не знаю, но его мы все ждали с особым чувством.