Текст книги "Хромовые сапоги (СИ)"

Автор книги: Василий Коледин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

            Чуев сразу же исчез и правильно сделал. Не стоило ему видеть и надрывать свои нервы последовавшим за его командой зрелищем переселения народов. Возможно впервые мы могли перемещаться по территории училища не строем, а кучками по два, три, четыре человека, нести в руках чемоданы, шинели, кителя, ботинки, при этом весело болтать, не отдавать честь встречным офицерам, а только вежливо кивать им словно мы какие-то гражданские студенты. Вереница переселенцев растянулась по всему пути от казармы до общежития. Так ползают муравьи по протоптанной и видной только им дорожке. Дежурный по училищу и его помощник равнодушно и с пониманием взирали на проходящие мимо их стекла толпы курсантов выпускного курса. У них не было желания вмешиваться, они понимали, что уже скоро мы станем полноправными членами их офицерского общества.

– Жека, мы же вчетвером в комнате? – немного с беспокойством спрашивает Строгина Бобер.

– Да. Ты, Вадька, Стас и Принц. У вас пятая комната.

– Хороша, что не шестая! – смеется наш четвертый друг.

 Он догоняет нас со Стасом и повторяет слова замкомвзвода, но мы и без него слышали их от Вадьки, который спрашивал Строгина первым минут двадцать назад. Конечно это здорово! Вся наша четверка опять вместе, и мы будем жить еще теснее и дружнее.

Вот он заветный двенадцатый этаж. Легкие двухстворчатые двери со стеклом. Фойе небольшое в нем точно рота не сможет построиться. А как же мы будем тогда строиться, – возникает у меня вопрос, но я никому его не задаю. Посмотрим! Как-то же строились до нас. Прямо напротив двери тумбочка дневального, сейчас она пустует, но уже вечером ее кто-то займет – свято место пусто не бывает. От фойе направо и налево идут два коридора. Нам налево. Значит наши окна буду выходить на улицу! Здорово! Мы можем наблюдать за гражданской жизнью и даже смотреть на девушек, конечно если рассмотрим их с двенадцатого этажа! Вот и наше пристанище на последний год. Вадька толкает дверь, и мы входим в небольшую комнату. Окно не занавешено и зияет пустотой. У окна стол с двумя стульями. Четыре кровати по двум стенам. У двери справа встроенный шкаф миллион раз крашеный белой краской до такой степени, что уже не понятно из чего он сделан. Стас стучит по нему – фанера.

На кроватях лежат свернутые в трубочку словно какие-то фантастически огромные кондитерские изделия матрацы, маленькие ватные подушки и одеяла. Постельное белье отсутствует, значит нам его надо будет сегодня получать. Как ни странно, никаких запахов в комнате нет. Впрочем, оно и понятно. Курить в комнатах запрещено, а других ароматов кроме гуталина у курсанта нет. Все уже давно перешли с портянок на носки, хотя я еще ношу их, но у меня ноги не воняют и мои портянки свежи словно носовые платки.

– Кто где? – по-деловому спрашивает Вадька у всех нас.

– Я у окна! – Бобер валиться на кровать слева от окна и раскачивается на хороших пружинах.

– Тогда я здесь, – Вадька занимает кровать тоже у окна, но справа.

– Стас, где ты хочешь? – спрашиваю я.

– Мне все равно, выбирай, – предлагает он по-дружески.

            Я выбираю кровать возле Вадьки, нас разделяет тумбочка. Стас оказывается на кровати самой близкой к двери. Но он нисколько не расстроен и воспринимает свое место вполне хорошо.

            Когда самый главный вопрос решен. Мы продолжаем переносить вещи. В одну ходку мы не справились. Шинели, портфели, учебники, тетради, сумки, спортивная форма. Оказывается, мы обжились столькими вещами! Когда с переездом покончено наш завхоз изучает шкаф и обнаруживает в нем подполье. Несколько досок в полу шкафа убираются и там образовывается ниша, в которую очень неплохо могут поместиться наши съестные запасы: банки со сгущенкой, тушенка, рыбные консервы, свернутые в несколько газет казинаки.

– Славно! – восхищается Вадька, – теперь есть сусеки, по которым можно скрести!

– Вадька, а не пора сразу же поскрести? – спрашивает Стас.

– Нет! Мы еще не обзавелись всем необходимым!

– Это чем же? – удивляется Стас.

– Нам нужна банка, стаканы и кипятильник.

– Да, согласен, – Стас одобрительно кивает головой.

            Через день у нас уже была трехлитровая банка, четыре граненых стакана и вечером Бобер с Вадькой соорудили из двух бритвенных лезвий кипятильник, что кипятил три литра воды за пять минут. Как потом оказалось такие кипятильники появились во всех комнатах и порой, особенно по вечерам дневальный бегал вниз вворачивать пробки, которые внезапно по какой-то таинственной причине выбивало. А еще через день наш «завхоз» откуда-то приволок две шторы ярко красного цвета с какими-то немыслимыми цветами. Благо карнизы в комнате присутствовали и крокодилов на них оказалось достаточное количество, чтобы надежно пристегнуть эти тряпки, напоминающие нам о домашнем уюте, почти к потолку.

            Еще через день мы уже окончательно обжили наше убежище. Парадная форма аккуратно висела на плечиках в шкафу рядом с шинелями. На полках лежали фуражки и шапки. На полу, над тайными сусеками стояли четыре пары ботинок и кеды, чемоданы пылились вверху на антресолях, а портфели стояли в ряд на полке у двери. Проверявший устройство нашего быта Чуев остался доволен. Правда ни банки – чайника, ни сусек он не увидел. Все было припрятано в надежном месте. Шторы не вызвали у него никакой реакции, и мы посчитали их разрешенными.

            И начались очередные бесконечные будни курсантской жизни, правда теперь уже не только мы, но и другие офицеры понимали, что они имеют дело с выпускным курсом, будущими офицерами. Это выражалось в каких-то мелких поблажках. Там, где за какой-нибудь проступок курсанту первокурснику или даже третьекурснику светило наказание, нам, выпускникам это сходило с рук.

            Увольнения стали частыми и почти обязательными. По субботам и воскресеньям общежитие пустело и замирало. Только дневальные, да дежурный по роте скучали, один прислонившись к стене возле «взрослой» тумбочки, другой сидя за столом, положив голову на руки, а третий и вовсе в своей комнате, лежа прямо в сапогах на кровати, правда закинув ноги на спинку. По средам почти все после занятий расходились тоже – банный день. Никто, конечно, в училищную баню не ходил. Местные и их друзья мылись дома, другие ходили в общественную баню и там пропускали порой кружечку, другую пива.

            Нарядами нас перестали утруждать. Практически остался один по роте. За весь четвертый курс мы еще пару раз сходили в караул и разок в патруль. Вот, пожалуй, и все несение гарнизонной службы, которое выпало на наши плечи. Вечера стали проходить веселее. Пользуясь некоторым появившемся интимом, мы теперь могли укрыться от всевидящих глаз командиров за множеством дверей в свои комнаты. Благодаря такой обстановке мы стали играть в карты. В основном это был преферанс, который развивал способность мыслить логически, тренировал память и учил счету в уме. Играли в основном просто так, но случалось иногда и на деньги, но ставки были несказанно малы, так что выигравший мог разве что купить стакан сметаны и кекс.

 

                                                       *                *                 *

 

– Принс, мы едем с тобой в Андреево поле, – сказал Строгин мне в умывальнике, после того, как я уже умылся и закрутил воду. Я застыл от неожиданности, так показывают в кино неописуемое удивление. Там еще актер широко открывает рот или у него отвисает нижняя челюсть. У меня, правда так не произошло, но вот застыть, я застыл.

            Признаться, я был не просто удивлен. Во мне внезапно столкнулись две силы, совершенно противоположные и равные по мощи. С одной стороны, я обрадовался тому, что вновь встречусь с Наташей, которая так мне и не ответила на мое письмо, а я, как и обещал больше не писал ей. С другой стороны, мне не хотелось вновь ехать в гарнизон, который узнал нас по прошлой стажировке и, наверное, не с лучшей стороны, по крайней мере мне так думалось.

– А кто еще с нами? – наконец ко мне вернулась речь.

– Только мы вдвоем. В этом году много полков подали заявки, поэтому группы разбили по двум, трем курсантам, – пояснил замкомвзвода начиная чистить зубы.

– А можно в другой полк? – с надеждой спросил я.

– Неа! Уже позна, – сквозь пену зубной пасты ответил Строгин.

– Черт! – во мне начинала зарождаться то ли злость, то ли обида.

– Да чего ты! – не понял моих чувств Строгин. – там все уже известно, с КП контакт налажен, всех знаем. Ты вон к Наташке будешь ходить! Здорово!

– Ага..

            Я оставил товарищи плескаться, а сам вернулся в комнату. Там уже все были помыты и готовились к завтраку.

– Что ты такой хмурый? – заметил мое настроение Бобер.

– Да представляешь, Строгин меня записал в Андреево поле! С ним вдвоем!

– Класс! – рассмеялся Бобер. – Будешь, как у Христа за пазухой!

– Вот я и радуюсь…

– Да ладно, что ты расстраиваешься! – вступил в наш диалог Стас. – Потерпишь. Стажировка не такая уж и длинная, ты там был, может договоритесь чтоб вас отпустили раньше… Все еще образуется!

– Наташке и Ольге привет передашь! – смеется Бобер. Он это делает беззлобно, но я его за это ненавижу.

            Вечером после отбоя мне не спится. Я тихонько встаю и иду в туалет. Там прохладно, сыро и пустынно, но все-таки спокойно. Такое ощущение, что я дома. Пусть не в отчем доме, но дома, там, где «мой дом – моя крепость». Здесь я чувствую себя спокойно и в безопасности. Достав сигарету, я сажусь на подоконник и закуриваю. Дым струйкой поднимается к желтому потолку, давно не крашенному. Мои мысли разбегаются в разные стороны, и я не могу их никак собрать в кучу. Так хорошо или плохо, что волею судьбы и еще одного человека я еду через неделю в Андреево поле, туда, где осталась моя неразделенная любовь, о которой я думаю каждый день, надеюсь получить ответное письмо, в котором все выясниться и мы опять будем вместе. Я все еще убеждаю себя, что мое письмо либо не дошло, либо ответ на него затерялся где-нибудь на огромных просторах страны. А может вообще это козни верных подружек Наташи, которые спят и видят, как бы нас разлучить.

Но что-то в глубине души меня все же терзает и подсказывает, что я вру себе, что я не получил ответ по осмысленному решению самой Наташи, что между нами все кончено и уже давно, с того момента, как я уехал внезапно из Калинина. Но тогда моя поездка становиться правильным шагом. Я приеду и все проясниться, это же как кстати! Ладно, с этим я разобрался. Потом меня начинают мучить воспоминания, иногда приятные, иногда не очень. Сигарета докурена почти до фильтра, и я ее бросаю в открытую форточку. Тишина. Только слышно, как один из кранов подтекает. Кап, через пару секунд кап-кап, потом тишина и тут же кап. Странно, но этот монотонный звук меня не раздражает. Я даже представил себе, что это мои мысли капают, вяло, но неотвратимо.

– Что, не спиться? – в туалет входит дневальный. В зубах у него тоже зажженная сигарета.

– Да что-то не спиться.

– А я б сейчас придавил бы часов на восемь…

– Так и я сейчас пойду и придавлю.

– Так не теряй времени! Будишь дневалить попомнишь мои слова!

– Сам знаю…

Посидев еще несколько минут, я возвращаюсь в комнату, тихо ложусь на свою кровать и быстро засыпаю. Мне ничего не сниться, за последние четыре года я забыл, что у людей бывают сны. Может я, конечно, и вижу их сам, но утром совершенно не помню ни одной истории.

 

           *                  *                    *

 

– Вадька, а может у нас еще что-то осталось? – спрашивает Стас. – Пойди поскреби по сусекам!

– Остались только банка сгущенки и пара плиток козинак.

– Может чайку попьем? – продолжает раскручивать прижимистого Вадьку Стас.

– А что будем на завтрак?

– Так через два дня на стажировку! Как-нибудь дотерпим…

– Ладно, – после некоторой паузы ломается Вадька. Он идет к шкафу, делает там какие-то манипуляции и извлекает на свет тусклой настольной лампы синюю банку с угловатыми узорами.

            Бобра нет, и мы решаем, как быть. То ли начать без него и оставить ему положенную четверть банки или же ждать его, или идти искать, чтоб предложить поучаствовать с нами в распитии. Но у Бобра славный нюх, он словно чувствует наше желание открыть банку и внезапно появляется на пороге.

– Чай собираетесь пить? – спрашивает он и внимательно вглядывается в сумерки стола, видя одинокую банку он добавляет, – со сгущенкой и без меня?!

– Почему без тебя? – не соглашается Стас. – Вот ждем тебя, хотели даже идти за тобой, но ты сам прибежал.

– С вами надо быть настороже!

– В большой семье, как говориться, не щелкай! – бормочет Вадька и открывает банку столовым тупым ножом.

За три с лишним года мы научились открывать консервы всем, что попадалось под руку. Мы открывали перочинным, десертным ножом, тесаком, которым, видимо можно разделывать мясо, открывали вилкой, даже ложкой. Военная жизнь не только дисциплинирует, но и развивает навыки, какие совершенно необходимы в жизни. Так мы могли открыть бутылку вина, запечатанную не пластмассовой пробкой, а пробкой настоящей из пробкового дерева без штопора. Все оказывается очень просто. Берешь толстую книгу, прикладываешь ее к стене, другой рукой берешь бутылку и начинаешь стучать дном бутылки о книгу, долго и монотонно. Через пять минут пробка высовывается наполовину и ее уже нетрудно вытащить зубами. Есть, конечно вообще простой способ выскрести пробку ножиком, пропихнуть ее внутрь, но все эти способы оставляют крошки в вине и потом его лучше процедить, либо пить и отплевываться пробковой крошкой. Открыть же «ослиный зад» или какое-нибудь «риголетто» проще простого, там нет такой пробки, а присутствует полиэтиленовая пробка, отрезаешь ножом верхнюю часть полиэтиленовой пробки и вытаскиваешь ее из горлышка.

Мы садимся вокруг стола и ждем пока вода в банке не начинает булькать. Вадька сыпет в нее добрую щепоть грузинского чая, выключает кипятильник и накрывает ее какой-то книжкой.

– Пусть немного завариться, – объясняет он, и мы молча ждем, глядя с аппетитом и влюбленностью на открытую вожделенную жестяную совсем небольшую баночку.

            Когда процесс поглощения сладкого молока начался в комнату кто-то постучался, дверь сразу открылась и на пороге появился Андрей Никольский, наш ротный писарь. Он не церемонясь прошел в середину комнаты и равнодушно посмотрел на наше занятие. Мы не возмутились столь небрежному отношению к нашему интимному занятию, так как испытываем к нему нормальное уважение. Впрочем, к нему все с уважением относятся, так как он обладает недюжинными способностями. Нет, они вовсе не в его физической силе, или необъятном мозге, в каких-нибудь сказочных возможностях. Они в его должности и соответствующем социальном положении. На трех предыдущих курсах он мог легко отправить любого курсанта в увольнение, даже несмотря на высказанный запрет его командиров. У Андрея всегда было припасено несколько чистых увольнительных записок уже с подписями отцов командиров, не только взводных, но даже и Чуева. И если ты нуждался особо сильно в выходе в город, Андрей почти всегда помогал, а отказывал только тогда, когда его запасы иссякали. Он выписывал увольнительную после того, как часть роты покидала училище, а дежурный офицер, поручив порядок старшине или замкомвзводу, отлучался до вечера домой или еще куда. Счастливчик спокойно покидал училище после ажиотажа и единственной его задачей было явиться на час раньше, пока не появлялся дежурный офицер. Кроме того, Никольский как бы случайно мог внести тебя в любой список, будь то на работы или на какое-нибудь развлечение. Он пользовался тем, что взводные и комроты редко перепроверяли списки и полагались на Андрея, а тот, если что, если вскрывались случаи расхождения со словами командиров, объяснял ошибки своей невнимательностью по причине загруженности, усталости и другими перегрузками памяти, внимательности. Правда таких случаев было ничтожно мало, так как офицеры и сами страдали забывчивостью и видя в списках того или иного нежелательного курсанта, они просто махали рукой, либо молча вычеркивали его фамилию, не предъявляя претензий писарю. В общем мы все были благодарны Никольскому за его простоту в отношениях и отсутствие зазнайства.

– Парни! – начал он, внимательно рассматривая очередные листы в клеточку из большой тетради. – Я тут составляю списки тех, кто собирается в этом году вступать в партию. Из вас кто-нибудь желает?

– Андрюха, а это любой может? – как-то уж заинтересованно спросил Бобер.

– Ну, в общем да…

– А что для этого нужно?

– Решить вступать, потом найти двух членов партии, которые поручаться, выучить устав…

– Подожди, а характеристики нужны?

– Да от комсомольской организации…

– А послужной список будут проверять?

– Думаю, что будут. Там наличие поощрений, благодарностей, количество взысканий и тому подобные вещи…

– Ну, тогда мне не светит, – как-то уж тяжело вздохнул Сергей.

            Мы со Стасом с подозрением посмотрели на него. Он заметил наши подозрительные взгляды.

– А чего вы так на меня смотрите? Да, я думал вступать! Вы же понимаете, что беспартийным выше штурмана не станешь?! А я бы не прочь и оперативным быть и потом в академию поступить, – начал объяснять свой меркантильный интерес к партии наш товарищ.

– Ладно! Так никого больше нет желающих? – вставил Андрюха, собираясь уже уходить.

– Андрей, а потом можно еще подойти? – спросил теперь уже и Вадька.

– Я завтра списки отдам Чуеву, а он отнесет замполиту училища. Хотя, впрочем, это же можно решить в любое время. Просто сейчас компания и легче проскочить. Потом нужно будет решать вопрос в индивидуальном порядке, а это, как ты понимаешь, сложнее. Ладно! Думайте! Если что, найдете меня! – и он ушел.

– Ну, карьеристы, рассказывайте, что это вы вдруг захотели в партию? Чем вас комсомол не устраивает? – строго начал Стас.

– Можно подумать ты, Стас, не задумывался над вступлением! – парирует Вадька.

– Нет. Я в душе свободный и не готов к партии, не отвечаю требованиям, предъявляемым к коммунисту.

– Да брось ты! – поддерживает Вадьку Бобер. – Все об этом думают! У нас же без партии никуда! Неужели ты собираешься оставаться до пенсии штурманом? А ты, Принц?

– Ну, я может и задумаюсь, но потом, уже в полку. Посмотрим… – уклончиво отвечаю я.

Хотя, если говорить правду, то я даже и не задумывался над вступлением в партию. Я всегда считал себя аполитичным человеком, не в коем случае не функционером, хотя точно значение этого слова не понимаю, но оно у меня ассоциируется с чем-то нечистоплотным, непорядочным и совсем неблагородным. Партия во мне вызывала стойкое чувство отторжения. Возможно от того, что я видел всю несправедливость построения карьеры в стране, когда высокие должности занимали не лучшие в своей профессии, а наоборот, самые неумехи, да к тому же и часто отъявленные мерзавцы. Может от того, что я был свидетелем того, как в партию вступали не самые честные и порядочные люди. Как негодяй, так он обязательно лез в партию. Меня возмущало, что они пользовались такими привилегиями, о которых простому смертному даже подумать было нельзя. Меня бесили их дети, совершенно оторванные от жизни, смотрящие на нас свысока. Помню, как в Артек поехала группа школьников, в том числе и я, как сын довольно значимого в крае должностного лица. Были среди нас дети из «хороших» семей: главного редактора местной газеты, главврача краевой больницы, директора автобазы, но поехал и сын второго секретаря крайкома. Так вот сынуле через неделю надоело жить в лагере, где все были равны. За ним прилетел самолет и персонально его одного забрали домой. Вот этот случай отчего-то мне запомнился. Скорее еще в знак какого-то внутреннего протеста, я отторгал мысль о своей партийности.

– А ты, Стас? – настаивает на ответе Бобер.

– Не знаю, – Стас пожимает плечами, – не хочу пока.

– И карьеры не хочешь?

– Надо сначала дожить до выпуска…

– На что намекаешь? – встрепенулся Бобер.

– Да не на что…

– На прошлый залет?

– А разве его не было? И если бы не вся ваша группка блатных, то неизвестно чем бы все это закончилось…

– Ну, была глупость, так теперь она не повторится!

– Как знать, как знать, – как-то совсем уж зловеще шипит Стас и смотрит в темноту опустившегося вечера.

            Все замолкают. Наступает неловкое молчание, потом Вадька разряжает создавшуюся напряженность, зачерпнув своей ложкой сгущенку, и мы, следуя его примеру возвращаемся к мирному поочередному поглощению сгущенки.  Чай уже давно остыл, но мы его пьем, ведь не разогревать же его снова. За окном горят яркие уличные фонари, мигает неоновая вывеска гостиницы «Турист». Шелестят под нами деревья желтеющей, но еще не опавшей листвой, мы слышим этот шум через открытое окно. Воздух еще теплый и ароматный наполняет нашу комнату и дополняет нотками грусти и меланхолии терпкий запах грузинского чая.

 

                                                                  ГЛАВА 4.

 

– Приехали, мои мальчики! – радостно и совсем не наигранно восклицает Елена Кузьминична, увидев нас на пороге своей квартирки. – Скорее проходите! Мы пока не топили, а во дворе уже холодно, скоро и осень пройдет.

– Теть Лен, мы ненадолго, – сразу, с порога предупреждает пожилую женщину Женька. – Нам еще в общежитие.

– Какое общежитие?! Оставайтесь у нас! – она качает головой и как будто приговаривает что-то себе под нос. – Надумали…

– Нет, мы серьезно! Нас поселили в общаге и строго настрого запретили ночевать в городе, – врет мой командир, как мы уговаривались с ним заранее.

            У каждого из нас были свои причины врать. Я боялся встречи с Наташей, хотя знал, что она будет весь этот месяц в Калинине, но где-то глубоко в душе я все-таки еще надеялся, что она прилетит, узнав о моем приезде. Но увидев пустую квартиру, я не знал, что мне делать, то ли радоваться, то ли грустить. Только сердце все знало и, громко стуча, попыталось выскочить из груди. Женька не хотел жить у тети Лены, потому что надеялся на более веселое время провождение, а живя под ее присмотром он вряд ли мог рассчитывать на бурные ночи с новыми девушками, с которыми он жаждал познакомиться.

Впрочем, мы оба рассчитывали на свободный месяц без обязательств, контроля и пристойности. Нам хотелось безудержного веселья, пьянок и девчонок. Поэтому остановиться у Елены Кузьминичны не входило в наши планы, ни в мои, ни в его. Мы заранее договорились сказать, что после прошлого раза нам запретили ночевки в городе.

            Я прошел в комнату, где почти год назад мы все сидели за большим общим столом. Невольно на глаза налетела пелена грусти. Я незаметно протер глаза.

– Ну, как вы мальчики? – спросила хозяйка нас и посмотрела на меня, как мне показалось пронизывающим взглядом.

– Нормально! – взял разговор под свой контроль Строгин. – Вот направили опять в Андреево Поле, правда теперь только вдвоем.

– Как учеба? – Елена Кузьминична продолжала сверлить меня взглядом.

– Да все нормально! Сессию сдали, перешли на четвертый курс. Приедем со стажировки, а там и выпуск не за горами!

– Невест себе поди уж нашли? – под ее тяжелым взглядом мне захотелось провалиться под землю.

– Да как их найдешь! – присвистнул Женька. – Мало кто хочет ехать в дальние гарнизоны! Всем им подавай обеспеченных, квартиры в больших городах, зарплаты высокие, в этом, правда, мы не обделены, но вот с местом жительства проблемы…

– А мне кажется вы ошибаетесь. Есть, есть еще такие преданные и любящие декабристки! – не соглашается с ним и, как будто со мной, женщина, мать девушки, которую, я опять остро чувствую, что все сильнее и сильнее, продолжаю любить.

            Мы пьем чай на маленькой кухоньке, а хозяйка угощает нас еще и яблочным вареньем с печеньем фабрики «рот-фронт». Я сижу как на иголках и мне очень хочется спросить ее о Наташе. Расспросить говорила ли ей она, что произошло между нами и хочет ли она помириться со мной. Возможно самому рассказать о своих чувствах, хотя бы матери моей любимой девушки. Она меня поймет, я уверен в этом, она помирит нас. Ей это ничего не стоит, только взглянуть на дочь, и та ее послушается, сто процентов. Но сидящий рядом Женька стесняет меня, я не хочу выглядеть в его глазах тряпкой, а еще больше не хочу, чтоб он потом рассказал об этом всей роте. Поэтому мы пьем чай и говорим о всяких пустяках, вернее говорит Строгин, а мы только слушаем, хотя я чувствую, что нам есть что сказать друг другу, мне и матери Наташи. Елена Кузьминична смотрит на меня и ее черные глаза проникают глубоко в меня.

– Спасибо за варенье, теть Лена! – Женька встает, когда его вторая чашка пуста и смотрит на меня, одним взглядом говоря мне, что нам пора.

– Уже уходите! – женщина обреченно всплескивает руками. – может останетесь еще на чуть-чуть?

– Нет, нам на КП еще ехать. Машина будет нас ждать через двадцать минут.

– Ну вы же будете к нам заходить? – она опять пронзает меня своим странным взглядом, и я не могу понять то ли она этого хочет, то ли наоборот, видеть нас больше не желает.

– Конечно! Да вот хотя бы завтра! Завтра суббота и мы можем зайти.

– Очень хорошо! Буду вас ждать! Только обязательно приходите! – Елена Кузьминична провожает нас до двери. Она целует нас по очереди в щеку, сначала Женьку, потом меня. Когда ее губы прикасаются к моей щеке я слышу ее шепот. – Приходи, лучше даже если один…

            Наконец, ритуал прощания закончен, и мы оказываемся на свежем довольно холодном воздухе. Я смотрю внимательно на своего товарища, пытаясь понять услышал ли он слова Елены Кузьминичны. Нет он ничего не слышал, убеждаюсь я. Когда мы отходим от дома на несколько десятков метров и направляемся к деревянному мостку, Женька останавливается, достает сигарету и закуривает.

– Зря я сказал, что мы можем завтра зайти. Надо было сказать ей, что мы останемся на КП. Я забыл о том, что на завтра договорился с библиотекаршей из дома офицеров, – говорит он и сплевывает в речку.

– Да не суетись, посмотрим, может что-нибудь придумаем. Может я заскачу и скажу, что ты занят, – предложил я с задней мыслью. Мне показалось, что если я зайду к Елене Кузьминичне один, то мы быстро найдем общий язык и все мои печали она разгонит.

            Однако на следующий день ни я ни Женька так к ней и не зашли. Нас запряг начальник штаба на субботник. Полк ожидал комиссию из корпуса и весь личный состав наводил порядок на своих рабочих местах. Бойцы красили цементом бордюры во всем военном городке, стволы деревьев подкрашивали известкой, в казармах натирали полы и медные краники, а мы с офицерами боевого управления контролировали работу на командном пункте. Небольшой личный состав, состоящий из трех бойцов: планшетиста, писаря и фотомастера, мел и вымывал бетонные полы, менял белье на кроватях в комнате отдыха и драил столовую. Сидя в курилке и греясь под лучами засыпающего осеннего солнышка мы слушали профессиональную болтовню офицеров, еще вчера таких же, как и мы курсантов. Они травили случаи из своих учебных наведений, смеялись над летчиками и хвалились своими успешными наведениями истребителей на учебные цели.

            Я слушал их, но думал о своем. Я ждал. Я ждал разговора с Еленой Кузьминичной, я ждал возможного приезда Наташи, я ждал обязательного примирения с ней. Порой меня посещала шальная мысль смотаться в Калинин. Выехать эдак в пятницу и вернуться к понедельнику. За выходные меня вряд ли кто хватится, а Женька меня если что прикроет. Но пока я эту мысль отгонял.

            Мы закончили субботник только к вечеру. Ужин нам привезли на КП и весь офицерский состав собрался в небольшой столовой. Дежурная смена отужинала по летной норме, а мы вместе с начальником штаба удовлетворились технической.

– Так! Курсанты вы остаетесь или едите в гарнизон? – спросил после приема пищи наш на время стажировки прямой командир.

– В гарнизон!

– Тогда в машину! Оперативному держать меня в курсе. Сообщать мне все, что известно о комиссии!

– Есть, товарищ подполковник! – по сыновне и в то же время учтиво ответил капитан Чемоданов.

            Мы оставили оперативного и дежурного штурмана на КП, и во главе с начальником штаба, который уселся вместе с Атреповым, нашим начальником КП в кабине, сели в крытый брезентом кузов на боковые деревянные лавки. Видимо всю жизнь мне предстоит ездить с таким комфортом! ГАЗ ревет и, качаясь из стороны в сторону, выезжает на проселок. У нас в кузове теснота, столько народу «оперативная» возила только во времена учений, когда объявлялась боевая тревога и все штурмана со свободными оперативными отправлялись к своим рабочим местам, для выполнения своего основного предназначения – наведения истребителей полка на вражеские цели.

            В маленькое окошко, что позади кабины видно, как Алексей сидит прямо, словно проглотил кол, его тощая фигура напряжена от почтения к рядом сидящему начальнику, он перебрасывается какими-то словечками с начальником штаба и мне кажется, что они такие же прямые и почтительные. Вся эта картина вызывает легкую иронию у всех, но больше всего у Сергея – молодого лейтенанта этого года выпуска, он смотрит в окошко и тихонько посмеивается над Атреповым. В авиационных полках нет строгого чинопочитания и солдафонства, здесь все равны и все требуют к себе уважения невзирая на возраст. Каждый может быть подвергнут насмешкам, независимо от чина и должности. Для обид в авиаполках нет места.