Текст книги "Хромовые сапоги (СИ)"

Автор книги: Василий Коледин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

– Тебе помочь? – участливо спрашивает меня Лена.

– Как? Хочешь подержать? – глупо улыбаюсь я и помню, что противно самому, как я смеюсь.

– Если надо могу и подержать…, – тем не менее доброжелательно и с какой-то непонятно мне симпатией говорит добрая девушка.

            Отчего-то я не иду в кабинку, а достаю сигарету и прикуриваю. Лена стоит со мной и поддерживает меня, потому что меня мотает из стороны в сторону. Что было потом я уже не помню. Как мы вернулись, что происходило после туалета, – все утеряно, стерто из памяти словно ластиком из тетрадки. Сколько я не прикладываю усилий, все напрасно.

            Я поворачиваюсь к Наташе. Она свернулась калачиком и тихонько посапывает. В отличие от других девушек она если можно так сказать тихоня, те заливаются веселым храпом и сопением на всю комнату, почти, как у нас в казарме. Я смотрю на маленькое любимое создание. Во мне просыпаются самые нежные чувства, и я глажу спящую девушку по спине и целую в кусочек шеи, неприкрытый волосами. Она не просыпается, и я этому даже рад, потому что мне вдруг становится страшно от мысли, что я ее мог вчера чем-нибудь обидеть. Но потом я немного успокаиваюсь. Ведь если бы вчера пошло что-то не так, то вряд ли бы мы проснулись в одной кровати. От умственного напряжения и последствия праздника я быстро утомляюсь и вновь засыпаю.

            Меня, как мне кажется почти сразу, будит шум голосов. Я открываю глаза. В комнате светло, в окно светит солнце. Я лежу один в кровати, укрытый одеялом по самый подбородок. Девушки не замечают моего пробуждения и ведут себя естественно, так как они привыкли, словно нет в их комнате постороннего, тем более мужского пола. Кто-то одевает лифчик, кто-то ходит по комнате совсем без него, в одних трусиках, выставляя вперед свой острый бюст. Рядом со мной уже нет Наташи. Куда и когда она ушла я не знаю.

– Доброе утро, – поздоровавшись, мимо меня прошла какая-то девушка в трусиках и маечке. Я ее не помню, но отвечаю на приветствие. Странно, но никто не реагирует на мое пробуждение, все продолжают свое полуголое дефиле.

            Я вдруг понимаю, что очень хочу в туалет, но ни Наташи, ни Лены рядом нет. Просить незнакомых мне девушек? И, как назло, мой мочевой пузырь начинает бунтовать. Ко всем неприятностям, оглядевшись, я не вижу своей одежды, а на мне только трусы. Вот в такие моменты начинаешь понимать, как дороги тебе близкие люди.

– Девочки, а где Наташа? – робко спрашиваю я.

– Ушла…

– А куда?

– Не знаю, куда-то вышла, – за всех отвечает девушка с острым бюстом.

– А она не сказала надолго или нет?

– Не сказала…

– А вы не знаете Лену?

– У нас их несколько. Вы про какую спрашиваете?

            И тут меня клинет, я забыл какая фамилия у Лены. Пытаясь вспомнить, я напрягаюсь и молчу. Девушки почти все обернулись в мою сторону и ждут, когда я им отвечу, но от их взглядов я еще больше впадаю в ступор. И тут одна из них серьезно говорит.

– Молодой человек, а как вы вообще оказались здесь? Вы к кому?

            Ни одна из девушек не улыбается, а я уже ничего не понимаю, шутят ли они, или на самом деле они ничего не знают.

– Я… ккк Наташе пприехал… – я даже заикаться стал, хотя никогда раньше не делал этого. А краска залила мое лицо так, что я, наверное, стал похож на перезрелый помидор.

– К какой это Наташе?! – восклицает другая девушка. – У нас нет никаких Наташ! Вы, что мужчина, здесь делаете?!  Как вы сюда попали?!

– Не знаю…

– Что?!

– Вернее, не помню… извините, а где я? – я уже ничего не понимаю.

– Так! Алена, вызывай милицию, будем сдавать этого извращенца!

– Постойте! Какая милиция! Я приехал в гости к Наташе Садовичевой! Она проживает в этом общежитии. Вчера был у вас праздник, вот, а что было потом я не помню…

– Молодой человек! Как вам не стыдно! Вас бы не пропустили в женское общежитие! Признавайтесь! Как вы сюда проникли?!

– Да я честно вам говорю!

            И тут открывается дверь и в комнату входит Наташа. Она в халатике и на плече у нее висит полотенце. Я догадываюсь, что она ходила умываться.

– Вот! Я же говорил вам! – вскрикиваю я, и мое волнение вдруг исчезает и мне становится понятно, что девчонки разыгрывали меня.

– Наташка, этот парень к тебе? – еще продолжают шутить девушки, но уже со смехом, понимая, что шутка закончилась.

– Этот алкаш? Ко мне, девочки. Он тут хорошо вел себя в мое отсутствие?

– Подглядывал за нами, представляешь! Ты ему разрешала?

– Нет, но разве ему запретишь! Ему скорее надо шоры одевать, чтоб смотрел только на меня.

– Скажи Таньке, она привезет тебе их из деревни!

– Ладно, девочки, спасибо, что приютили, – уже миролюбиво сказала Наташа и обратилась ко мне. – Ну, пойдем!

– Куда? – не понял я.

– В триста пятую...

– Наташ, а почему мы оказались здесь? – шепнул я своей девушке, когда она присела на кровать рядом со мной.

– А как мы там спали бы? Ты что, ничего не помнишь?

            Я отрицательно покачал головой. Сколько я не силился вспомнить причину, по которой мы не могли лечь спать в комнате Наташи, вспомнить мне это так и не удалось.

– Нет, извини, не помню.

– Хорош! Это ж надо так напиться!

– Прости, я не знаю, как так получилось…. А ты не знаешь где моя одежда?

– И это ты не помнишь? Оглядись может и найдешь.

            Я сел и посмотрел по сторонам. Возле одной из кроватей я заметил свои джинсы, снятые чуть ли не через голову, мятые и с закатанными штанинами. А где же все остальное? Под другой кроватью валялся мой кроссовок из него торчал смятый носок. Его пару я не увидел. Наташа следила за моим взглядом.

– Ну, что-нибудь припоминаешь? – спросила она.

– Наверное раздевался по ходу движения к кровати… – неуверенно сказал я.

– Тепло. Девочки, давайте поможем человеку найти его одежду, – обратилась Наташа к подружкам.

Те как знали все места, где я раздевался. Вскоре весь мой прикид лежал передо мной на кровати и на полу. Я молниеносно оделся и наклонился к Наташе.

– Я очень хочу в туалет…

– Так это тебе не ко мне. Ты обратись к Лене. Она у тебя персональный гид по туалету!

Я помнил, что Лена действительно водила меня в туалет, но я помнил только первый раз, а их, видимо, было несколько, раз Наташа как-то злилась на меня.

– Ладно. Оделся? Пойдем, – сжалилась она надо мной, и мы вышли в коридор.

            Потом Наташа все-таки назвала причину, по которой мы спали не в ее комнате. Оказалось, что в какой-то момент мне приспичило пойти в ее комнату. Наташа дала мне ключ, а вернулся я без него. Она спросила меня куда я его дел, но я никак не мог вспомнить, лазал по карманам, смотрел под столом, пожимал плечами, разводил руками, в общем делал все, что возможно. Так мы и остались без уютной комнатки на двоих, благо нас приютили девчонки в своей комнате на свободной кровати. Утром же вернулась Наташина соседка и открыла триста пятую своим ключом. Наташин ключ оказался в комнате на столике. Как могло такое случиться никто не понимал, я сам терялся в догадках, не имея здравого объяснения странному случаю.  

 

*            *             *

 

            Три дня, определенные мной на свидание с Наташей, пролетели стремительно. Но сказать, что мы были все эти дни вместе с любимой никак нельзя. Утром Наташа уходила и приходила только вечером часам к семи. Я оставался один и маялся от безделья и тоски. Но слава богу занятие в эти пустые часы быстро нашлось. Правда, сначала нашелся человек, который уже и помогал мне коротать время. Таким человеком оказалась, как ни странно, гренадерша, что принесла мне туфли сорок первого размера. Девушку звали Ольга и она оказалась компанейской и веселой. На учебу она не ходила по причине скуки. «Скукатиша там!» – отвечала она, когда я спросил почему она не ходит на занятия. Но вот выпить она любила и делала это без скуки и с удовольствием. Здесь ее было не просто не перегнать, ее было невозможно догнать.

Получилось так, что после того, как на следующий день после пьянки Наташа оделась и ушла, а я остался один, мне от тоски захотелось побродить по коридорам общежития, сидеть в замкнутом пространстве маленькой комнатки становилось невыносимо. Я влез в чьи-то тапки без каблуков и вышел в коридор. Возле кухни меня кто-то окликнул.

– Э! Стой! – я замер и не поворачиваясь стал ждать, надеясь, что это была не вахтерша. – Ты куда?

– Так… гуляю…

– Выпить хочешь? – передо мной выросла гора в поношенном цветастом халате. – А то одной скучно.

– Можно, – согласился я, не предполагая наступление за этим предложением тяжких последствий.    

– Пойдем, – девица развернулась и махнула мне рукой, приказывая следовать за ней. «Follow me!» – услышал я команду во всем ее виде, в ее жесте и словах.        Мы прошли в ее комнату, скорее всего это была ее комната. Там на столе стояла бутылка мутной белой жидкости.

– Самогон будешь? – спросила девушка и я понял, что вижу это творение человеческого разума в таком именно виде впервые. Вернее, я уже, конечно пил самогон у мамы Наташи, но тот был настоян на корнях и выглядел не так страшно, как эта бутыль.

– Ни разу не пробовал, – несколько покривил я душой.

– Нормальный. Моя тетка готовит его хорошо. Голова после него не болит. Проходи!

            После второй стопки мы познакомились. Ольга пила самогон, словно газированную воду, слегка морщась, будто от ударивших в нос пузырьков. Я же после каждой выпитой дозы тянулся к закуске, а потом и к запивону. Говорить нам особенно было не о чем, и мы поначалу пили почти молча, изредка она нахваливала силу горячительного, а я его ругал за чрезмерную крепость. Закуской нам служил кусок домашнего сала, между прочем очень даже вкусный, соленые грибы, я вспомнил их вкус, именно они стояли на праздничном столе, и именно их я поглощал накануне в больших количествах. А запивал я и иногда она клюквенным морсом – природным даром Калининской земли.

            Изрядно наклюкавшись, мы почувствовали себя близкими людьми, раскрепостились и завели пьяные разговоры.

– Ну, и зачем тебе эта драная кошка? – пробасила Ольга, откинувшись на спинку стула и закуривая сигарету.

– Ты о ком это? – прикуривая от ее сигареты, я сделал вид, что не понимаю ее.

– Да про Наташку твою говорю! Не пара вы! Разные! Не получится у вас ничего, сразу видно.

– Почему ты так думаешь?

– Вижу и кое-что слышу.

– Оля, давай начистоту!

– Ну, нет у Наташки любви к тебе. Говорила она кое-кому, а я слышала. А потом я много слышала о ее маме. Вот ты, наверное, понравился ее маме. А потом ты уже познакомился с Наташкой. Так ведь было?

– Так…, – я удивился.

– Много у нас шепчут про их семью...

– А почему шепчут?

– Вслух и громко боятся.

– Чем же они такие страшные?

– Говорят, что знает ее матушка много такого, за что не будет ей прощения на том свете. Приколдовывает, привораживает, вот и тебя видать присушили…

– Да нет! Это полная ерунда! Я просто люблю Наташку! – не мог согласиться я с такой глупостью. Не верил я во все эти деревенские бредни.

– Ну-ну… Места без нее не можешь себе найти? Все мысли о ней и готов очертя голову броситься к ее ногам? Ни о ком и ни о чем кроме нее думать не можешь? – она внимательно посмотрела на меня так, что по телу пробежали мурашки. – А когда с ней рядом чувствуешь себя не в своей тарелке? Пить стал много и до беспамятства? Худеешь? Пока все так?

            Я молчал. Мне нечего было сказать, тем более я не мог возразить. Ольга словно залезла ко мне в голову, будто бы знала меня уже много лет, вернее последние месяцы.

– Нет, ты ошибаешься! – неуверенно сказал я, туша окурок в консервной банке из-под шпрот.

– Пусть так, – не стала возражать Ольга.

            Мы продолжили пить, пока вторая пол-литровая бутылка не опустела. У Ольги, как у всех нормальных людей было чувство меры. Больше мы не стали пить. Девушка рухнула на свою кровать и захрапела, а я, шатаясь доковылял до триста пятой и прилег там, уснув до вечера крепким сном. Конечно, вернувшаяся с занятий Наташа, была огорчена моим состоянием и долго дулась на меня, поджав свои чудесные губки. Об интимной близости мне пришлось в тот вечер забыть. Мы легли на одной кровати, но моя любимая повернулась ко мне спиной и не произнесла ни слова. Я был наказан и это чувствовалось даже без слов.

            Утром мы молча позавтракали, выпили чаю с бутербродами и вареньем и Наташа, чмокнув меня в щеку, убежала, а я опять остался один. Хотя мое одиночество не продлилось вечность. Только след моей девушки простыл, как в дверь кто-то постучал. Открыв ее, я увидел в проеме здоровенное тело Ольги.

– Здорово. А твоя ушла? – зевая спросила гостья и не стесняясь зашла внутрь, отодвинув меня рукой.

– Ушла, только что…

– Ну, что? Повторим вчерашнее? – она плюхнулась на кровать и закачалась на пружинах.

– Может не сегодня? – мне что-то не очень хотелось повторять вчерашний день.

– А что будешь делать? Тосковать по любимой? – криво усмехнулась девушка.

– Ну, почитаю…

– Да не п…! Почитает он… Будешь скулить и думать о ней! Так на хрена тебе это надо? Давай выпьем и забудешь все свои печали!

– Не, Оль! Пока не хочу. Да и утро еще! Как пить?

– А че? Утром выпил – день свободный!

– Может позже… – сказал я уже задумавшись.

– Ну, смотри! Надумаешь, я у себя! Заходи! – она встала и почесываясь, вышла из комнаты, а я закрыл за ней дверь.

            Походив по комнате, посмотрев в унылое окно, полежав на одинокой скрипучей кровати с открытой книжкой, я стал взвешивать все «за» и «против» предложения Ольги. Выйти из общежития я не мог. Бродить по коридорам было скучно и тоже не безопасно. Читать совершенно не хотелось, мысли мои были далеко от страниц с буквами и от того, о чем они пытались мне поведать. Я думал о Наташе, о том, как я обидел ее, как мы не разговаривали весь вечер, как мы сухо расстались утром, потом мысли невольно стали рисовать мне разные картины того, как проводит время моя девушка. В моих грезах появились одногруппники, старые приятели, друзья, которые увивались за Наташей, предлагали ей остаться у них, плюнуть на этого алкаша, подразумевая, конечно, меня. Как она хохотала, рассказывая им обо мне. Все это я представлял живо и почти, как наяву. Ревность обжигала щеки, жгла уши и разрывала сердце. Я накручивал себя сначала тихонько, потом все сильнее и сильнее, пока пружина, сопротивляясь, не выпрямилась. Больше я не мог находиться в одиночестве. Пулей я вылетел из Наташиной комнаты и побежал к Ольге.

            Она меня уже ждала, отчего-то у нее была уверенность в моем скором появлении.

– Ну, наконец! А то я уж подумала, что ты не совсем нормальный, – приветствовала она меня в дверях, – заходи! Одна не люблю пить, а с тобой мне понравилось.

– Я чуть-чуть! – с порога предупредил я.

– Об чем речь! И я чуть-чуть. Да много и нету. Вот всего одна ноль семьсот пятьдесят. Правда этот покрепше. Вчерашний был слабее.

            Свое твердое решение выпить совсем немного я не выполнил. Вечером Наташа увидела меня в таком же состоянии, что и накануне.

– Алкаш… – пробурчала она и, переодевшись в спортивные штаны и майку ушла, оставив меня опять одного.

            Все вновь повторилось. Молчание. Обида. Раздраженность. Туманность. Сухость. Холодность. Спина и одинокая ночь.

            Утром я собрал свои нехитрые пожитки и не оставив никакой записки, ушел. Выйти из общежития мне помогла Ольга. После того, как Наташа захлопнула за собой дверь я оделся, накинул сумку на плечо и направился к своему собутыльнику. Я надеялся на взаимовыручку, а она как правило у алкоголиков завидная. Ольга открыла еще заспанная.

– Ты че? Уже хочешь выпить? – зевая, но готовая меня поддержать, спросила она.

– Нет, Оль. Я уезжаю. Как мне выйти?

– А че? Разругались?

– Да устал я быть лишним! Самой целыми днями нет, а мне сидеть, ждать ее и быть паинькой. Надоело!

– Ладно…щас…заходи, я оденусь…

– Да я тебя здесь подожду.

– Ладно, – она закрыла дверь.

            Одевшись, Ольга спустилась со мной вниз и спрятала меня в закутке между лестницей и стеклянной дверью. Сама же подошла к вахтерше и попросила ту сходить с ней в туалет, так как там трубу прорвало. Вахтерши кинулась за Ольгой, оставив свой пост, а я прошмыгнул тем временем на улицу. Позади осталось мое надоевшее убежище, три дня тоски, ссоры, печальной любви и множество выпитого самогона. Я был свободен и даже немного счастлив. Я выдохнул, достал сигарету, закурил, выпустил облако дыма вверх к серому небу и быстрой походкой, можно даже сказать побежал на вокзал, не дожидаясь трамвая.

 

                                                                    ГЛАВА 3.

 

            Первый день после отпуска, он не грустный, он какой-то мягкий, умиротворенный. Все еще загорелые, откормленные, сытые и с запасами харчей минимум на неделю, которые распиханы везде: под кроватями, в штурманских портфелях, в чемоданах в каптерке.

Начался четвертый курс. Мы уже не просто курсанты старших курсов, мы выпускной курс. Правда, в общежитие нас еще не переселили, и мы все еще прозябаем в старой казарме на втором этаже. Но до первого этапа заключительного акта осталось совсем немного, как только освободиться свято место, мы его моментально займем. Прежний курс выпускается не как обычно в октябре, а по ускоренной программе – в сентябре. Они уже получили полевую офицерскую форму и щеголяют в ней в увольнении. Впрочем, у них уже и не увольнения, а свободный выход в город. Те, кто может ночевать в городе, дома, у родителей, родственников, ночуют уже даже не в общежитии. Мы с завистью смотрим на офицерское ПШ с пока еще курсантскими голубыми пагонами и портупеей через правое плечо. Многие вздыхают, не терпится и самим примерить такую красоту на своих плечах. Но мы знаем, что, как говорят бойцы «дембель неизбежен» и наш выпуск впереди, только стоит совсем немного потерпеть, ведь четвертый курс это не первый и даже не третий, он богат на приятные события. Длительная стажировка, опять-таки переезд в общежитие, стопроцентные увольнения два раза в неделю, банный день по средам, но теперь уже дома, почти, как увольнение, да короткое – всего пару часов, но это возможность вдохнуть воздух свободы, традиционные для четвертого, выпускного курса дни, к примеру, «день зачатия» или «сто дней до приказа».

            Я сижу и пришиваю к кителю «парадки» четыре полоски, по числу курса, на который перешел, они объединены в один почти квадрат. Понемножку, стежок за стежком желто-голубой квадрат становиться на свое место. Появляется Вадька. Он садится на табуретку рядом. В одной руке у него китель в другой банка клея ПВА.

– Чего ты мучаешься! Вот смотри! – он намазывает белую густую жижу на свой квадрат и приклеивает его на заранее определенное место, которое обведено мылом. – Вот и все!

– Здорово, – хвалю его я и немного завидую его изобретательности, но отрывать уже почти законченную работу не собираюсь.

            Вадька вообще славиться у нас своей головой. Помню курсе на втором он решил сбрить виски и сразу же сделал это. Ему прислали родители черную кожаную косуху с красным ромбом на спине и, конечно, человек, носящий такое роскошество, должен соответствовать ему. Вот он и сбрил виски и стал походить на «панка». Но вот беда, Вадька не учел, что комбат к таким прическам относился резко отрицательно и не выпускал курсантов, имевших «не аккуратные» прически, за забор. Вадька же нашел способ и перехитрил старого волка! Он пошел в парикмахерскую и нашел там пучок волос, похожих на свои. Затем он каким-то образом приклеил их к своим вискам и издалека никто не смог бы догадаться, что виски накладные. И он все-таки прошел в увольнение! Что говорить, есть люди, которым несказанно везет. Нужно обладать везением, ну, и немножко изобретательностью и ты будешь жить счастливо!  

– Через десять минут построение на ужин! – громко извещает старшина, проходя по нашему кубрику в туалет.

– А кто не хочет? – кричит ему вдогонку Бобров.

– Все! Чуев сказал! – старшина на секунду останавливается, чтобы ответить на вопрос, который ему задавали уже несколько раз в каждом кубрике.

– Через десять минут построение! – дублирует информацию Строгин для вновь вошедших Фомы и Юрки. Сам же берет сигарету и уходит в курилку.

– Что будем брать? – обращается к нам Вадька. Стас пожимает плечами, а я молча жду предложения самого нашего бережливого казачка. – У меня есть нутрия. Надо сначала ее съесть, чтоб не испортилась. Колбасы, сало, сгущенку и козинаки оставляем на потом.

            Мы покорно соглашаемся, не имея намерения даже в мыслях противится Вадькиному предложению. Все что касается порядка хранения, приобретения и поглощения харчей мы делегировали свои права и голоса Вадьке. Он у нас словно министр харчпрома или строгая, но справедливая мать. Или, может, ворона из детского стишка: «ворона, ворона кашу варила… Этому дала…». Вадька берет из-под кровати матерчатую сумку, видимо мамину, с которой та ходит в молочный магазин с пустыми бутылками, раздвигает ручки и показывает нам трехлитровую банку, закрытую полиэтиленовой крышкой. Сквозь стекло мы видим коричневатую массу с кусками чего-то белого, видимо мяса. По всей видимости это блюдо состоит из картошки, помидоров, еще каких-то овощей и непосредственно мяса. Я никогда раньше не ел нутрию, но жизнь в училище научила меня снисходительно относиться к новинкам в питании. У меня совершенно отсутствует брезгливость к еде. И это даже несмотря на первый день после отпуска.      

            Вадька поручает нести сумку мне. На мои возражения он приводит аргументы, услышав которые, я смиренно замолкаю. В обед он нес сетку авоську, а утром наступит очередь Стаса.

            Старшина зычно призывает выходить строиться на плацу и мы, застегнув ремни, идем к выходу из казармы. В руках многих из нас присутствуют сетки, сумки, свертки, портфели, наполненные съестным так, что те не закрываются. Я успокаиваюсь, моя сумка растворилась в общем количестве сумок и узелков. На плацу нас собирается довольно много. Наша коробка первого взвода почти полная, не хватает только всего нескольких человек. Другие две коробки такие же. Четвертого взвода нет. Они еще в отпуске. ШОшники у нас живут своей жизнью.

            Старшина подзывает замкомвзводов и выясняет у них наличие людей. Потом Строгин возвращается к нам.

– Равняйсь! Смирна! Отставить! Раввняйсь! Смирр-на! – дрессирует нас старшина и, решив, что команда выполнена в соответствии с уставами, продолжает. – Равнение на…лево!

            Он, не особенно утруждая себя, шагает к чуть приостановившемуся Чуеву, а тот, видя, что старшина идет к нему, продолжает движение.

– Товарищ майор! Рота по вашему приказанию построена!

– Вольно! – Чуев опускает руку от козырька и поворачивается к строю лицом.

– Вольна! – командует старшина.

            Они о чем-то шепчутся. Видимо старшина докладывает количество личного состава и закончив общение со старшиной, командир роты обращается к нам.

– Товарищи курсанты, отпуск закончился! Все вы переведены на четвертый курс. Сами понимаете всю ответственность, которая легла на ваши плечи. Курс выпускной. Впереди очередная стажировка в боевых частях, госэкзамены! Завтра начинаются занятия, расписание доведут замкомвзвода. Ляшенко! Я для кого щас говорю?! Хватит болтать! Сегодня ужин и свободное время. Отбой в десять ноль-ноль. Завтра все как обычно! Вопросы!

– А у нас как сейчас будет с увольнениями? – кто-то кричит из третьего взвода.

– У выпускного курса по выходным свободный выход в город в полном составе. Не тридцать и не пятьдесят процентов, как было раньше, а все сто. Конечно, кроме дежурной смены!

– Хорошо! – кричит тот же голос. Это вроде Забегалов.

– Хорошо, но наряд и провинившиеся могут забыть о выходе в город! В этом смысле ничего не изменилось! Наказание есть наказание!

– У нас какие будут наряды? – спрашивает Тупик.

– Кухни и столовой не будет! Караул, патруль ну и по роте.

– Нормально, – облегченно выдыхает Олежка.

            Чуев дает старшине еще какие-то указания, которые мы не слышим, но догадываемся о их смысле: вечером всех пересчитать, дисциплину не нарушать итд. Потом он жмет руку курсанту и, развернувшись, уходит своей неповторимой походкой. Оставшись за старшего, старшина берет командование в свои руки.

– Рота! На пра-во! В столовую шагом-марш!

            Мы вальяжно выполняем команду и словно немецкие пленные бредем в столовую.

– Рота! Песню запе-вай! – вновь раздается зычный голос старшины.

– Старшина, да иди ты со совей песней! – слышится раздраженное шипение со всех концов строя. Он слышит эти негромкие выкрики и уступает всеобщему нежеланию превращаться в первокурсников.

– Отставить! – сдается старшина и мы молча продолжаем движение.

А от нашей казармы начинает движение, а вскоре и залихватскую песню новый первый курс, только что вернувшийся с КМБ – курса молодого бойца. Они еще мальчишки, худые, коротко остриженные, с облезающими красными, сгоревшими на солнце ушами, жалкие, несчастные, но радующиеся своей удачи и новой жизни, которая их уже не просто ожидает, а теперь уже обняла и повела в светлое будущее.  

Вечером, перед отбоем я сажусь у подоконника, достаю тетрадку и вырываю из нее листок в клеточку. Беру ручку и задумываюсь. Я очень хочу написать Наташе, но не знаю, что. После нашего расставания, а вернее после моего бегства, начать письмо очень трудно. Просить прощения? Писать, как ни в чем не бывало? Или вообще не писать? Но не писать я не могу, душа не на месте и каждую свободную минуту я думаю о Наташе. Наконец я собираюсь с мыслями и начинаю выводить буквы, которые складываются в слова и предложения.

«Здравствуй моя милая Наташенька! Как ты там поживаешь? Думаешь ли хоть чуточку обо мне? Или же после нашего расставания ты вычеркнула меня из своей жизни навсегда? Прости меня, если я тебя обидел своим поведением, но ты постарайся меня понять. Я тебя очень сильно люблю и не могу без тебя жить. Каждую минуту, каждую секунду я думаю о тебе. Ты мой воздух. Что становится с человеком, когда ему не дают дышать? Он умирает. Но сначала его мозг пьянеет и глючит, потом он не может осознавать, что происходит вокруг и дает организму неверные посылы и только после всего этого он умирает и умирает тело. Когда там в Калинине я не видел тебя целыми днями со мной происходило то же, что и с мозгом, лишенным кислорода. Я не понимал, что я делаю. Вот и пил с утра и до вечера. Я просто скучал по тебе. Прости меня, за все те глупости, что я сотворил. Если ты мне не ответишь, я пойму тебя и постараюсь больше не досаждать тебе своими письмами. Твой любящий сильно-сильно. В.К.»

Я сложил аккуратно листок так, чтобы он поместился в конверт, заранее подготовленный и подписанный. Провел языком по сухому клею и решительно запечатал конверт. Теперь осталось только бросить его в почтовый ящик. Не рассуждая и боясь, что передумаю, я вышел из казармы, спустился во двор и бросил конверт в почтовый ящик, что висит у нас на углу здания. Потом я прошел в курилку, сел на железную лавку и закурил сигарету, думая о том, как Наташа получит мое письмо и, что она будет делать. Ночь опустилась над училищем. Через полчаса отбой. В курилке тихо и мирно, никого нет кроме меня.   

 

                                                      *              *                 *

 

            В офицерское общежитие мы переехали в конце сентября. Выпуск в тот год состоялся, как и говорили в середине сентября, так что мы заняли долгожданные комнаты раньше обычного, не в ноябре. С утра в сентябрьский понедельник, когда солнце еще греет и все живое вспоминает лето, мы жили предвкушением процесса переселения. Занятия для нас закончились как обычно, но вот самоподготовку отменили. Какие там домашние занятия! Надо же собрать нехитрый скарб, сдать имущество, которое преследовало нас на протяжении трех лет, занять комнаты, вымыть их и обжить. Дел невпроворот! Уже утром мы не пошли на зарядку, а занялись сдачей постельного белья, подушек, одеял, полотенец. Все это раскладывалось в каждом взводе по кучкам и потом каптерщики строго пересчитывали казенное имущество. Никаких претензий к ним никто не имел. За время обучения мы поняли, что не по своей воли они придирались к нам. Их должность не была сладкой и кем-нибудь из нас теперь уже желанной, так, как мы ее вожделели на первом и втором курсах. Хотя, я думаю, каптерщики теперь с радостью бы поменялись с нами местами. Прошли те времена, когда мы с завистью смотрели на их обособленное положение, когда они могли вместо зарядки или наряда сидеть в каптерке и пить чай. Со временем все встало на свои места. И теперь мы могли сидеть пить чай и нам уже завидовали Кликачук и Березин – каптерщики двадцать третьей роты.

            Занятия закончились, и мы после обеда в каком-то незнакомом, ни на что не похожем волнении возвратились в свою родную казарму. Бросив портфели и усевшись на своих табуретах, мы ждали команды, и она вскоре последовала.

– Рота! Становись! – пулей все оказались в строю. – Равняйсь! Смирр-на! Товарищ майор, рота построена!

– Вольно! – мягко и немного устало, даже почти по-отечески говорит Чуев. – Сейчас все берем свои вещи и направляемся в офицерское общежитие. Там занимаем комнаты согласно списков, что раздали замкомвзодам. Наш этаж двенадцатый! Одиннадцатый у летунов.