Текст книги "Хромовые сапоги (СИ)"

Автор книги: Василий Коледин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

            Я понял, что пока мы курили девушки тоже решали вопрос с окончанием вечера. Лена, видимо, не очень хотела оставаться с Женькой наедине, а Света ее уговаривала. Ее доводы скорее всего были убедительными, поскольку в голосе Лены слышались нотки неуверенности. Их услышал не только я, поэтому Света и заинтересованный и понявший все сходу Женька стали интенсивнее уговаривать девушку. В итоге она сдалась.

            Света пока мы сидели на кухне, я на своем табурете, а Лена, насильно удерживаемая на коленях Строгина, ушла и разобрала диван для Лены и Женьки. Вскоре она вернулась и сообщила, что все готово. Мы разошлись по своим местам.

            Света закрыла дверь в спальню и стала расправлять кровать. Я сел на мягкий пуфик у окна и стал смотреть на ее автоматические движения.

– Что Ленка не хотела оставаться с Женькой? – слетел с моих губ вопрос, обжигавший их.

– Ага… она очень скромная и не в ее правилах сразу ложиться в постель… – ответила мне девушка, аккуратно складывая покрывало.

– Ну а в целом, как ей Строгин? Понравился?

– Ммм… не знаю… – уклончиво ответила Света.

– Понятно. Вот почему она хотела уйти.

– Наверное…

– А тебе?

– Что мне?

– Ну тебе он понравился?

– А какая разница? У меня есть ты. Или та спрашиваешь смогла бы я лечь с ним в постель столь же быстро, как с тобой? – она почти догадалась о тайной сути моего вопроса.

– Ну пусть будет так…

– Нет. Я тоже бы не легла… – ее слова мне показались не искренними. Она либо поддержала свою подружку, либо не захотела причинить мне неприятное, подумав, что если скажет правду, то может обидеть меня, либо она все-таки сказала правду. Одно из трех. В данном случае я не стал больше говорить на эту тему, поскольку понял, что стопроцентную правду так и не услышу.

            Когда наше ложе было расправлено, я стянул с себя остатки одежды в виде футболки и трусов, так как джинсы уже давно лежали подо мной и лег на мягкую перину. Света тоже разделась, но оставила на себе трусики. Она положила голову на мою грудь, а рукой стала гладить меня по животу с каждым разом увеличивая амплитуду своих движений. Я очень быстро возжелал ее, и мы соединились в «рабоче-крестьянской» позе, предварительно откинув маленький кусок материи далеко от кровати. Все произошло очень быстро, без особых изысков и чувств, впрочем, как и всегда. Со Светкой у меня не было вздохов, долгих прелюдий, ненужных слюнявых разговоров, шепотов, поцелуев в ушко и шею. Покончив с физической близостью, я откинулся на подушку немного учащенно дыша. Света же лежала тихо, ее дыхание было ровным и спокойным. Мне даже показалось, что она уснула. Я приподнялся на локтях и взглянул на нее. Глаза девушки были открытыми, их глубина, которой я раньше не замечал, поразила меня. В них я увидел всю вселенную, бесконечную, бездонную и немного жуткую.

– Ты чего? – спросила она, повернувшись ко мне лицом.

– Да так, посмотрел спишь или нет…

– Нет, не сплю, не хочется. А ты хочешь?

– Тоже не хочу...

– Когда вы уезжаете? – в ее голосе я уловил нотку печали, что соответствовало ее глазам.

– Скоро… на следующей недели…

            Он ничего не сказала, только я почувствовал на своей руке, к которой она прикоснулась лицом, влагу.

– Ты хочешь уезжать?

– Не знаю, – я не стал ей говорить, что уже стал считать дни до нашего отъезда, так мне захотелось вернуться домой. Мне показалось, что я понял ее чувства и поэтому постарался как-то смягчить ее боль. Во мне проснулось чувство жалости, сопереживания, какой-то теплоты, возможно я ощутил или вспомнил свои чувства, совсем недавно переполнявшие меня.    – Скорее даже нет. Мне не хочется тебя оставлять, но понимаешь, последний курс, все такое…

– Да, понимаю…

            Кто-то тихонько подошел к двери и, постояв в нерешительности несколько секунд поскребся в дверь. Не дождавшись нашего ответа, дверь приоткрылась и в просвете появилось лицо Женьки.

– Принссс… – прошипел он.

– Чего?

– Пойдем покурим! – уже нормальным голосом попросил он меня. Я понял, что это только предлог, а на самом деле мой товарищ хочет что-то мне сказать.

– Сейчас…

            Натянув на себя только джинсы, я вышел из спальни и зарыл за собой дверь. Мы прошли на кухню, Света разрешила нам курить на ней, жалея нас и заботясь о нашем здоровье. По ночам становилось очень холодно и выскакивание полураздетым во двор сулило простуду.

– Слушай, как у тебя со Светкой? – спросил Строгин, закуривая папиросу, он перешел на «Беломорканал», считая, что обычными сигаретами уже не накуривается.

– Нормально…, а в каком смысле? – не понял я его вопроса.

– Ну вы того… уже?

– Да…, а что?

– Слушай давай этого, поменяемся… – я почувствовал, что он волнуется, но пытается скрыть волнение под видом реакции на крепкие папиросы.

– Не понял… как? Почему?

– Ну просто… попробуем…

– А у тебя все получилось с Ленкой? – у меня закралось подозрение.

– Да. Вот только колени натер. Слушай, она такая! Ммммм!

– А зачем тогда меняться?

– Ну что ты, как маленький! Это же кайф! Сначала с одной, потом с другой! Давай!

– А Ленка знает?

– О чем?

– Ну о твоем предложении? Как она восприняла это? Не послала тебя подальше?

– Да! То есть нет! Она не против! Поговори со Светкой! Поменяемся, ты не пожалеешь! Попробуешь горячую штучку! О! Она так горячо на все реагирует, словно сто лет не занималась этим!

            Я молчал. Его предложение стало для меня очень неожиданным. Вернее, не просто неожиданным, скорее даже оскорбительным, что ли. Нет, я не моралист, не ханжа, не стеснительный подросток, ни девственник. Я не плохо отношусь к экспериментам с физической близостью и, признаюсь, в другое время и в другом месте я бы не отказался от обмена подругами, возможно даже принял бы его на ура. Но в тот момент во мне что-то воспротивилось этому грубому, животному предложению. Отчего-то я вспомнил глаза Светы, бездонные, глубокие и какие-то очень печальные. У меня пронеслись перед глазами не только ее глаза, я вспомнил, как она гладила меня, нежно с огромной любовью и материнской заботой, как после нашей близости она целовала каждый кусочек моего тела, как она порой была доверчива и преданна, словно маленький ребенок. А может быть я просто пытаюсь сам себя обмануть и выдумываю более благородные причины моего отрицания этого откровенного предложения. Может все было намного проще и во мне проснулась внезапно, необъяснимо, вдруг обычное, банальное чувство жадности, какого-то собственичества. Знаете, когда в песочнице ребенок не дает своему соседу ни совочек, ни ведерко, ни формочки. Он ими не пользуется, они валяются рядом с ним и даже по всей песочнице, но отдать их своему дружку ему жалко. Он крепко держится за них и упрямо отрицательно трясет головой в ответ на уговоры матери поделиться ими с Петей или Сашей. Так и я возможно не хотел делиться своей девушкой с Женькой. У него своя, у меня своя. Почему я должен отдать ее ему, когда у него есть своя? Но самое неприятное заключалось в том, что я ни разу не подумал о самой девушке. Мне не пришло в голову, как к такому предложению отнесется сама Света. Как отреагирует Лена, ведь я был уверен, что Женька не обмолвился с той ни словечком. Я думал только о своих чувствах! Меня не беспокоили моральные, может даже физические страдания девушки, которая, я был в этом уверен, почти привязалась ко мне, как собачонка. Хороший хозяин всегда думает о своем питомце, о том понравится ему то или иное. Я же был плохим хозяином. Эгоизм и черствость, вот две мои черты, которые характеризовали меня в тот момент. Признаюсь, я был противен себе.

            Я молча курил. Женька стоял рядом со мной и нетерпеливо ждал моего решения. Наконец, я затушил сигарету в пепельнице.

– Нет, Жень, как я скажу ей?

– Да чё там говорить! Она, думаю, согласится!

–  Не знаю, попробую… посиди здесь, я скоро вернусь, – встав из-за стола, я решительно направился в спальню, с видом, который должен был убедить моего товарища в том, что я согласился.

На самом деле я все для себя решил. Я не собирался предлагать Свете никаких обменов, а Женьке ответил так, только потому, что не хотел долгих уговоров с его стороны. Я решил, что посижу несколько минут в спальне, а потом вернусь к нему и скажу, что Светка не хочет.

– Покурили? – спросила меня Света, зевая.

– Да, Женку расперло на разговоры, – я сел на край кровати, которая скрипнула подо мной.

– А почему ты не ложишься? Что-то забыл?

– Да вот думаю…

– Ложись, – выдохнула она, отодвигаясь и уступая мне место рядом.

– Сейчас, минуту… – я смотрел на часы и думал сколько времени мне потребовалось бы на такой специфический разговор с девушкой и как долго она бы оформляла свой отказ.

Прошло пять минут. Света поднялась на локтях и удивленно посмотрела на меня.

– Что-то случилось?

– Нет, все нормально. Подожди, я сейчас вернусь, – я встал и вышел из спальни.

            Женька сидел за столом и курил очередную папиросу. Когда я вошел в кухню он почти подпрыгнул.

– Ну? Согласилась?

– Нет, Жень. Еще и чуть по морде не схлопотал, – уверено соврал я, присаживаясь за стол и доставая из пачки, лежащей на столе, тоже папиросу.

– Черт! Жаль!

– Угу… – кивнул я головой, изображая огорчение.

– А может мы без согласия? – как бы раздумывая, предложил мой товарищ.

– Ну, тогда сразу пойду одеваться! Она просто выставит нас из квартиры и оставшуюся ночь мы проведем в общаге.

– Думаешь?

– Уверен.

– Что, тогда спать?

– Да, я пошел…

            Я вернулся в спальню, скинул джинсы и лег рядом со Светой. Она пододвинулась ко мне, прижалась своим теплым, мягким телом, уткнула нос мне в плечо и обняла. Все-таки не готов я еще к сексуальным экспериментам! – подумал я, закрывая глаза и непонятно отчего улыбаясь.

– Все хорошо? – прошептала Света.

– Да…

– Спокойной ночи…

– Спокойной ночи, – я поцеловал ее в лоб и потянулся в предвкушении крепкого и сладкого сна.

 

*                 *                   *

 

            Крайние дни нашей стажировки прошли в какой-то никчемной суете и каком-то взвинченном состоянии духа. Хотелось поскорее вернуться домой. В Андреевом поле уже ничто не радовало. Погода испортилась, каждый день лили дожди, причем если и прекращались, то ненадолго, на час, полтора, а потом возобновлялись с новой силой. Ливни сменялись мелкой водяной пылью, а потом вновь небо выжимало из себя потоки воды. Нам определили фронт работ и мы, скрипя зубами, его выполняли. Оказалось, что нужно было заполнять штурманскую книжку, причем не с потолка, а поднимать планы полетов за весь период стажировки и кропотливо заносить каждое свое наведение, указанное в больших простынях планов полетов. Этого требовал начальник штаба, а Атрепов пообещал ему лично сверить записи в книжках с действительностью. Потом, после проверки и одобрения начальника КП, мы несколько раз бегали в штаб, но никак не могли застать начальника штаба с печатью. Кроме того, во вторник нам пришлось просидеть целый день на КП в ожидании проверяющих. Об их прибытии Атрепову сообщили из соседнего полка. Но проверяющие – офицеры с кафедры боевого управления, так и не появились в нашем полку, видимо посчитав, что в конце стажировки им в полку делать нечего, так как, скорее всего курсанты уже убыли. Но ни мы, ни командование полка этого не знали, а поэтому нам строго настрого наказали торчать на КП. Полетов не ожидалось все неделю, и мы скучали в подземелье за экраном телевизора, смотря целый день единственные две программы, которые транслировались с помехами, рябью, посторонними шумами и иногда даже с пропаданием звука. Оперативным на сутки заступил капитан Чемоданов, известный нам своим добрым отношениям к курсантам еще с прошлой стажировки. Он нас совсем не напрягал и даже отдал на обед свою порцию второго из летной столовой.

– Когда вы уезжаете? – спросил он после обеда удобно устроившись в крутящемся кресле оперативного и прикуривая послеобеденную сигарету.

– Послезавтра, – информировал его Женька.

– У меня будет к вам просьба…

– Выполним, – уверенно пообещал Строгин.

– Можете передать небольшой сверток моему товарищу?

– Передадим, нет проблем!

– Тогда завтра вечерком зайдете ко мне? – он назвал свой адрес.

– Зайдем.

            Если б мы тогда знали, или догадывались, или хотя бы подумали о возможных последствиях, то в последующем могли бы облегчить себе жизнь на четвертом курсе. Однако разве можно в жизни все предусмотреть, рассчитать, вычислить, уберечься от неверных шагов, от опрометчивых поступков, тем более в молодом возрасте! Наверное, именно в молодости надо поступать безрассудно, взбалмошно, от сердца. Именно тогда мы получаем свой жизненный опыт, приобретаем, наверное, самое дорогое, что есть в жизни – «мои года – мое богатство», так пел, уже постаревший к тому времени Мимино. Раньше для меня были пустыми словами эти строки и лишь сейчас они обрели свой изначально глубокий смысл.  Но об этом позже, если уж вспоминать, то все по порядку. Главное не забыть то, что хотел сказать.

            Вечером в среду мы организовали свою «отходную». В нашей комнате собралось человек десять. В основном, как ни странно, это были техники самолетов из ОБАТО, правда присутствовали и штурмана. Сергей, сильно подвыпивший, сетовал на наш довольно скорый отъезд. Он в пьяном состоянии души обнимался с нами и подолгу не выпускал меня и Женьку из своих объятий.

– Что ж мне теперь делать? – всхлипывал он. – Я же совсем один в этом забытом богом и командованием полку. С нашего выпуска здесь только я. Мне одиного.

            Заходил Чемоданов, правда, мы у него сверток забрали накануне сами, и он приходил только сказать нам пару ласковых и добрых слов. На десять минут появился и Атрепов. Он пожал нам руки, выпил пару стопок самогона и растворился, словно и не появлялся. Мы с Женькой много не пили, так как на следующий день хотели чувствовать себя здоровыми и бодрыми. Автобус отправлялся хоть и не рано – в одиннадцать часов, но вечернее злоупотребление могло сказаться и в это время. Уже до двенадцати вечера мы остались одни. Убрав последствия посиделок, мы легли спать.

            Утром позавтракав в последний раз в технической столовой полка Андреева поля, мы собрали свои нехитрые пожитки и выдвинулись на автовокзал.

            Автобус до Калинина оказался полностью заполненным. На автовокзале стояла толпа провожающих и отбывающих. Мы, закинув свои сумки в салон, вышли покурить и встали в сторонке от обнимающихся, целующихся и что-то говорящих людей. В этой толпе я не сразу разглядел двух скромно стоящих и смотрящих на нас девушек. Конечно это были Света и Лена. Они не пытались специально попасться нам на глаза. Видимо их целью было просто нас проводить, пусть даже без нашего участия. То ли они из скромности так притаились, то ли еще по какой причине. Возможно они не хотели привлекать к себе внимание. Ведь мы уезжали, а они оставались и им предстояло жить с пересудами и разговорами местных жителей об их аморальном поведении. Я толкнул Женьку и показал ему на девушек.

– Видишь?

– Вижу…

– Будем подходить?    

– А ты как думаешь?

– Мне кажется надо…

– Ну тогда давай подойдем.

            Мы обошли толпу и встретились с девушками. Заметив нас, обходящих скопление провожающих, Света стала следить за мной, вытянув шею и сопровождая головой наше продвижение. Я видел ее глаза большие, безмерно грустные и сверкающие от слезной пелены. Когда мы подошли к девушкам ни одна из них не бросилась на шею. Они как стояли, так и остались стоять на месте.

– Привет! – небрежно бросил я, подойдя к Свете.

– Здравствуй…

– А что вы тут делаете? – спросил Женька.

– Да так, провожаем кое-кого… – Света посмотрела прямо в меня.

– Какое совпадение! А мы тоже уезжаем! – прикинулся дурачком Женька.

– Мы знаем. Вы сами говорили, – ответила Света.

– Так вы нас провожаете?

– А как ты думал? – проронила сухо Лена.

– Ясно! Ну тогда давайте прощаться! – он попытался обнять Лену, но та отстранилась от него. Тогда он направился к Свете.

– Не стоит, Женя. Люди кругом, – девушка сразу же его остановила.

            Чувствуя неловкость, мы простояли в молчании минут десять. Только взгляды говорили за нас. Наконец водитель объявил, что автобус через пять минут отправляется и все бросились к двери.

– Ладно, нам пора! – сказал Женька и направился в толпу.

– Пока! – промямлил я, опустив глаза. – Я напишу тебе!

            Света незаметно дотронулась до мой руки и, почувствовав это прикосновение, я поднял глаза. Девушка еле-еле сдерживала свои слезы. Как этого еще никто не заметил? – подумал я. А может и заметили, только сделали вид. Что-то дрогнуло внутри меня. Сердце сжалось, мне показалось, что я физически ощутил бьющийся, большой комок мышц и нервов внутри себя. В какие-то доли секунды мне захотелось обнять ее, прижать к груди и сказать те самые заветные слова, которые хочет слышать любая девушка. Но это скоротечное желание было следствием минутной жалости. Мне показалось, что она поняла или почувствовала мое смятение, ее большие глаза стали еще больше, они загорелись искоркой надежды. Голова ее приподнялась, плечи расправились, и она вот-вот готова была броситься мне на шею. Но я стоял и молчал. Девушка моментально завяла, плечи опустились, на лице и в глазах погас огонь.

– Хорошо… пиши… – вырвался из нее вздох разочарования.

 

                               ГЛАВА 5.

 

            Спустя две недели после возвращения со стажировки, глубокой ночью меня, Стаса, Вадьку и еще девятерых человек разбудил дежурный по роте. Взглянув на часы, я очень удивился, было половина второго ночи. Странно, но мы не несли никакую службу, наряды взвода закончились несколько дней назад. Тогда зачем нас разбудили? Однако привыкшие за четыре года ко всяким неожиданностям, мы обреченно побрели в умывальник.

– Старшина, в чем хоть дело? – спросил Бобер проходившего мимо ночного командира роты.

– Точно не знаю. Дежурный по училищу приказал отрядить двенадцать человек.

– А форма одежды?

– Повседневная…

– А куда и зачем?

– Говорю, не знаю! Знаю, что поедите на ЗИЛе, – бросил старшина, убегая в сторону выхода.

            Все это Бобер пересказал нам, умываясь холодной, бодрящей водой, фыркая и матерясь. Как и приказано через десять минут дюжина еще не проснувшихся окончательно курсантов выползла в фойе нашего этажа. Шинели все надели, но пока не застегивали их, держа ремни за бляхи и волоча их по паркетному начищенному мастикой полу. На головах у некоторых уже были нахлобучены шапки. Старшина ждал нас.

– В шеренгу по два становись, – не скомандовал, а скорее попросил он. Я посмотрел вокруг себя и убедился, что стояли только курсанты нашего взвода. Значит дело не в каком-нибудь наряде. Когда мы встали старшина продолжил. – Сейчас получаем карабины и вновь строимся.

– А на хрена карабины?! – выкрикнул Тупик, которого разбудили в числе двенадцати.

– Приказ дежурного! – отрезал командир младших командиров.

– Олежка, а ты чего здесь? – удивляюсь я, зная, что все женатики ночуют дома.

– Так меня же Чуев на неделю лишил права ночевки! – зевая напоминает он мне, и я вспоминаю, как командир роты поймал его курящим в туалете. Обычно за такое нарушение все отделывались какими-нибудь работами или на худой конец нарядом. Но не в Олежкином случае, ведь его застал не только Чуев, но и комбат, который и приказал командиру роты строго наказать нарушителя.

            Дежурный по роте открыл «оружейку» и мы получили свое табельное оружие. Не часто мы виделись с ним. На первых курсах еще куда ни шло. То стрельбы, то занятия по тактике, то участие в парадах, то кроссы в полной боевой выправке. Но с каждым годом мы все реже и реже общались с оружием. Даже положенная чистка почти не производилась.

            Вадька, закинув свой карабин за плечо стволом вниз стоял на месте построения и чистил бляху. Он всегда драил ее, когда ждал построения.

– Куда нас? – спросил я всезнающего и вседогадывающегося друга.

– Думаю какое-нибудь мероприятие. Кого-нибудь встречать…

– Ночью?

– Ну мало ли… и ночью люди приезжают…

            Через пять минут мы вновь стояли в строю. Но теперь уже полностью готовые к выходу. Шинели были застегнуты, ремни пристегнуты, карабины на плече, шапки на голове. Старшим команды отправлялся Серега Васильев, младший сержант, командир второго отделения.

– Серега, идите на вторую проходную там ждет помощник дежурного по училищу, – напутствовал его старшина.

– Понял. На пра-во! Шагоммарш, строимся на выходе.

            Мы спустились вниз и, построившись в колонну по два, пошли ко второй проходной. Снег еще не выпал, но легкий морозец уже присутствовал. Днем еще светило солнце и ощущения подступающей зимы меня не беспокоили, а вот ночью, оказывается, зима стремительно приближалась, уже не боясь еще теплых солнечных лучей. Фонари, не могли сравнится с солнцем и поэтому лишь выхватывали наши фигуры из мрака ночи. Мы словно двенадцать из поэмы Блока: «гуляет ветер, порхает снег. Идут двенадцать человек. Винтовок черные ремни. Кругом – огни, огни, огни...» – правда огней кругом не много, да и снега нет. Что там потом у него? – вспоминаю я. А вот: «Кругом – огни, огни, огни... Оплечь – ружейные ремни... Революционный держите шаг! Неугомонный не дремлет враг! Товарищ, винтовку держи, не трусь...»

            Миновав плац, пройдя мимо казармы, которая еще совсем недавно служила нам приютом, оставив позади памятник Ленину, наверное, вечно стоящего и протягивающего руку вперед, к светлому будущему, мы останавливаемся перед ЗИЛом с натянутым брезентом над кузовом. Военный водитель греется в кабине, периодически газуя, переживая чтобы боевой автомобиль в нужный момент не заглох. Возле кабины стоит помощник дежурного по училищу и курит. Серега оставляет нас в шеренге по два, спешит к подполковнику с кафедры тактики.

– Товарищ подполковник, группа курсантов прибыла. Старший младший сержант Васильев!

– Так, Васильев, все в кузов! Едем!

– Есть. В машину! – кричит он нам, мы залезаем под тент и рассаживаемся по боковым лавкам, ставя карабины между ног. Здесь не так холодно, как снаружи. Мы устраиваемся, достаем сигареты и закуриваем. Нам кажется, что сигарета способна согреть в холод. К такому заключению мы пришли уже на первом курсе, когда зимой, спрятавшись под воротник шинели, курили на ветру. Не знаю, как все тело, но руку, держащую сигарету, она на самом деле согревает. Из двенадцати человек только двое не курят, но они не смеют противиться курящим. Их меньшинство, поэтому они не имею права голоса, курсанты, не пораженные дурной привычкой, терпят и молчат.

            Последним в кузов забирается Серега. Слышен хлопок закрывающейся двери кабины, это помощник дежурного, докурив, тоже садится. Военный водитель давит на педаль акселератора, мотор ревет и неуклюжая машина, как-то уж очень резко дернувшись, начинает свое медленное движение к воротам, которые уже открыты. Мы выезжаем на улицу Мира и начинаем движение вверх.

– Закройте полог! Дует же! – просит Вадька, но его не слушают, все смотрят на убегающую дорогу, пытаясь понять, куда нас везут.

            Ночной город. Черные окна домов, только уличные фонари, в их свете дорога кажется желтой. Темное небо затянуто облаками, но нет ни снега, ни дождя. Легкий морозец бодрит и сон пока не решается приближаться к нам. Вскоре мы выехали за пределы города и стали влезать на пригорок.

– В аэропорт едем! – предположил кто-то.

– Почему ты так решил?

– А куда еще! Эта дорога как раз на аэропорт.

            Видимо Вадька был прав. Вот же человечище! Я восхищаюсь его логике и интуиции. Еще не было случая чтоб он ошибся. Если мы едем в аэропорт, то у нас есть еще минут сорок времени. Кое кто пытается вздремнуть, положив голову на плечо соседа. Машину раскачивает и трясет на кое-где разбитой дороге. Рядом строят новую дорогу, но мы едем параллельно ей, по старой, петляя, порой огибая совсем разбитые участки. Кто-то курит, молча выпуская дым кверху, кто-то устало смотрит на дорогу, думая о своем, то ли вспоминая что-то, то ли мечтая. Минут через тридцать появляются ограждения из колючей проволоки, опоясывающие все подступы к аэропорту. Он у нас совмещенный, а это значит, что взлетная полоса общая, как для гражданских бортов, так и для военных, а вот базирование воинской части отдельно, но ограждения все-таки общие. Бетонные столбы с натянутой колючкой пролетают словно стыки рельсов.

            Наконец автомобиль подкрадывается к воротам военного аэропорта. Мы понимаем, что путь скоро закончится. Ворота открываются, и мы оказываемся внутри воинской части, проезжаем несколько сот метров и окончательно останавливаемся у здания ОБАТО. Помощник дежурного хлопает дверью и исчезает в здании, мы это видим поскольку дверь находиться в нашем поле зрения. Все опять закуривают в каком-то непонятном томительном ожидании чего-то загадочного. Тишина, только ветер, здесь посреди степи дует со свистом, мрачно и зловеще, не предвещая ничего хорошего.

– Из машины! – кричит нам показавшийся в дверях помощник дежурного.

            Мы выпрыгиваем и становимся возле правого борта, во главе нас Васильев. Подполковник подходит к строю.

– Замерзли, ребята?

– Да есть малость!

– Значит какая наша задача. Борт с «грузом 200» приземлился. Грузим в кузов ящик и едем по адресу. Оставляем его там, а сами возвращаемся в училище. Задача ясна?

– Откуда груз, товарищ подполковник? – спрашивает Тупик.

– Тупик, а ты не догадываешься?

– Из Афгана?

– Ну а откуда еще?!

– Ясно…

            Все мрачнеют. Оно и понятно, не очень-то приятно провести ночь в кузове с гробом. «Повезло» нам. Подполковник разрешает пока перекурить. Строй разваливается и в полумраке начинают светиться маленькие красные огоньки. Еще хорошо, если здесь уместно это слово, мы не выносим гробы из самолета. Это делают бойцы, сопровождающие АН-26, который развозит печаль по всему советскому союзу. Минут через десять дверь открывается и четверо бойцов выносят гроб и грузят его в кузов нашего ЗИЛа. При их появлении все бросают или прячут сигареты в кулаке, занося его за спину. Это происходит непроизвольно, как при появлении строгого офицера и эта некая дань уважения погибшему воину.

– В машину! – говорит наш офицер, тоже помрачневший при виде гроба.

            Мы аккуратно, стараясь не задеть нового пассажира, отправляющегося в последний путь, усаживаемся на лавках. Посреди нас стоит гроб, обтянутый красной материей. Машина заводится и выезжает за пределы колючего ограждения.

– А говорят, что обычно погибших привозят в цинковых гробах… – нарушает всеобщее молчание Тупик.

– Так и есть, – отвечает то ли ему, то ли всем нам Бобер. – Цинковый ящик внутри. В нем есть окошко, для лица убитого.

– А почему именно в цинке? – не замолкает Тупик.

– Так неизвестно, что осталось от бойца…

– А зачем тогда окошко, ведь и головы может не быть?

– Слушай, Олег, отстань!

            В машине вновь воцаряется молчание, но теперь оно еще мрачней и страшней. Когда мы ехали в аэропорт, мы надеялись на встречу живого человека, а не погибшего. От такого соседства всем жутковато и сон как рукой сняло. Военный водитель теперь едет не спеша, объезжая ямы и кочки, но тем не менее гроб изредка подскакивает и сдвигается то к левому борту, то к правому. Курсанты тихонько и уважительно отодвигают его на середину, никто не хочет близко сидеть с таким грузом. Однако уже через полчаса кое-кто достает из карманов шинелей пачки сигарет и мирный, живой теперь такой спокойный дымок заполняет пространство под тентом. Мы привыкли к печальному соседству, оно уже не так сильно пугает. Так и на войне человек быстро привыкает к смерти, ликующей вокруг него. Он свыкается и адаптируется.

            ЗИЛок въезжает в город и здесь по хорошему асфальту водила прибавляет скорость. Он едет уверенно, словно знает адрес наизусть. Он не останавливается на светофорах и порой еде на красный свет. Правда большинство электрических регулировщиков только и делают, что моргают желтым глазом. Ночь еще не закончилась. Автомобилей в городе нет совсем. Время половина пятого. Скоро город проснется. Мимо пробегают пятиэтажки, Нижний рынок, мы поворачиваем и следуем вдоль частного сектора. Наконец машина останавливается возле синих железных ворот. Потом она немного сдает назад, и мы уже видим другой дом и другой забор, покосившийся и давно не крашенный. Хлопает дверца кабины. Слышны шаги, по частоте их звонких ударов об асфальт я понимаю, что идет не один человек, у обоих металлические набойки на обуви, они оба в сапогах. Стук в ворота. Тишина. Гробовая тишина. Потом скрип, калитка в воротах открывается. Тихое бормотание и громкий вскрик женщины. И уже после него рев, крики, взывание к господу и отчаянные рыдания…

            Загорается свет в окнах соседних домов, хлопают калитки и ворота. Соседи с шумом выходят на улицу, переспрашивая друг друга, не понимая в чем дело и, наконец, поняв, что произошло, толпой следуют к плачущей женщине. Я не слышу их слов, но и без них понятно, что люди пытаются успокоить несчастную мать. Ночь на этой улице закончилась. Мы пока сидим в машине и в подавленном состоянии ждем команды выгружать гроб. Никто из нас не курит. Нервы у всех напряжены. Не очень-то завидная у нас роль. Проходит еще минут двадцать, и мы слышим голос нашего подполковника. Он подходит сзади к кузову и заглядывает к нам под тент.