Текст книги "Хромовые сапоги (СИ)"

Автор книги: Василий Коледин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

Вдруг я чувствую прикосновение холодной руки девушки к моей руке. Не смотря на нее, я понимаю, что она приподнялась на локте и склоняется надо мной. Ее горячие в отличие от рук губы касаются моего лба, потом скользят ниже по носу, щеке и достигают моего рта.

– Я хочу тебя, – шепчет девушка, тяжело дыша.

– Но нас увидят…

– Плевать…

– Давай хотя бы уйдем подальше, – предлагаю я, ощутив прилив сил и желания.

– Да они сейчас все уйдут, – продолжает меня целовать Ира, но теперь в дело вступают еще и ее прохладные руки, которые царапают меня прилипшими к ладоням кристалликами песка. – Не бойся, я уже большая девочка…   

– Ты не пожалеешь потом?

– О чем?! О том, что я переспала с офигительным парнем?

– Ну, там любовь… все такое…

– Милый, я не в первый раз занимаюсь этим, – и я чувствую, как ее губы растягиваются в улыбке. – Может ты в первый раз?

– Нет…

– Тогда в чем дело?

– Ни в чем! – я подскакиваю, хватаю девушку за руку и поднимаю ее, потом мы стремительно бежим прочь от костра туда, где нас никто не увидит.

            Ночь, темная южная ночь. Рассыпанные по всему миру звезды, они и на небе, они и на земле, на глади моря.

 

                                                        *           *            * 

 

            Море, как и всю подходящую к концу неделю тихо плещется у моих ног, но с какай-то грустью и нежностью. Оно словно чувствует наше расставанье. Волны набегают на вытянутые ноги, но лишь слегка мочат пятки, не задевая пальцев. Я сыплю, вернее капаю мокрый песок на коленки, а потом смываю его водой из подкатывающих волн. Стас сидит рядом и курит, окатывая меня запахом табака. Он тоже прибывает в задумчивости.

– Как-то быстро пролетела неделя… – прерываю я молчание.

– Если б не чеченцы, то так быстро не пролетела бы, – то ли соглашается, то ли отрицает сказанное мой друг.

– Ну, неплохо отдохнули… – делаю я вывод.

– Неплохо… – вяло произносит Стас.

            Мы опять погружаемся в молчание, каждый думает о своем. Не знаю, о чем думает мой друг, но я думаю о Наташе. Мысли о скорой поездке к ней немного скрашивают расставание с морем. Хотя я понимаю, что лукавлю. Причем обманываю сам себя. Конечно, я вспоминаю Иру. Но странно, я не рвусь к ней, как рвался раньше и рвусь сейчас к Наташе. Но я и не испытываю чувства вины ни перед ней, ни перед другой, живущей в средней полосе России.

– Когда будем собираться? – спрашивает Стас, докурив сигарету и засыпая ее песком.

– После обеда… Сфибуба говорил, что заедет в три часа. Поезд у нас в шесть. Так что все успеем…

– Хорошо…

– Куда денем сыр?

– Оставим в домике.

– Не! Нельзя. Обидим Магомеда.

– Тогда возьмем с собой, а выбросим или на вокзале, или в поезде.

– Ладно…

– Купаться идешь? – спрашивает меня Стас, вставая надо мной.

– Не… Не хочу… – я откидываюсь на спину и подгребаю руками гору песка под голову, так, чтоб получилась подушка, а мой друг бредет далеко в море, туда, где он может, наконец, взмахнуть руками, поплыв брасом. Его фигура постепенно уменьшается и вскоре становиться совсем маленькой, а потом исчезает и вовсе. Я понимаю, что он все-таки дошел до подходящей ему глубины и нырнул. Мне же не хочется окунаться в воду. Жаркое солнце разморило меня и глаза закрываются сами, даже не от его ярких лучей. Тихий шум прибоя убаюкивает, и я не замечаю, как погружаюсь в приятную дремоту. Вот и пролетела неделя, которую я поначалу подгонял, а теперь с грустью думаю о ее завершении. Ведь пролетели десять дней свободы! Отпуск, такой долгожданный, многообещающий и сказочный стремительно тает на глазах словно снежный комочек в жарко натопленном доме.

 

                                                                   ГЛАВА 2.

 

– Ну, куда ты едешь?! Зачем?! – спрашивала меня мама, всплескивая руками, все те дни, что я провел дома после своего возвращения с Каспия.

Узнав о моем решении отправиться на неделю в Москву, ни она, ни отец никак не могли взять в толк, что мне делать в Москве. Конечно, я не стал говорить, что еду даже не в Москву, а в Калинин, и еду не к своим друзьям по училищу, а к своей девушке, с которой познакомился всего несколько недель назад и влюбился почти до беспамятства. Мне не хотелось долго объяснять зачем я туда еду, почему так рвусь. Ведь тогда их волнению не было бы конца и края. Еще бы! Какая-то новая девушка, да еще так далеко. Кто она, что собой представляет, а вдруг такая же, что была совсем недавно, которая не только пила и курила, как сапожник, но и была «подстилкой для каждого встречного»? И так далее и тому подобное. Конечно, я мог бы и рассказать, и постараться убедить их в своих правильных, чистых и даже благородных чувствах, убедить их в наличие «высоких характеристик» Наташи. Но в то время мне очень не хотелось говорить на эту тему ни с кем, тем более с ними.

Вы не замечали, что все наиболее важные, даже жизненные вопросы, касающиеся противоположного пола мы всегда обсуждаем не с самыми близкими людьми, а с теми, кому в общем-то наплевать на нас и на наши переживания. А вот родных и по-настоящему близких людей, тех, кто искренне волнуется и переживает за нас мы стараемся оставлять в неведении до самого последнего момента, когда у нас все рушиться или мы начинаем страдать от неверного шага, сделанного по совету именно тех, кому мы открылись. Вот тогда-то, когда скрыть наши муки не получается, мы идем к родным, а может они не выдерживают и устремляются к нам, оставив в стороне все нормы невмешательства в личную жизнь своих детей. Впрочем, я все свои поступки скрывал от родителей только руководствуясь принципом гуманности. Зная, как они переживали за меня, я старался уменьшить их муки, пусть даже путем сокрытия правды. Правда, потом, много лет спустя я понял, что тем самым делал им еще больнее. Что это? Ложь во имя добра или простая, банальная ложь из страха? Мне, если честно, приятнее думать, что это ложь во спасение, во имя добра, ложь, жалеющая чувства любимых родителей.

– Ты надолго? – спрашивает отец, стараясь придать своему голосу строгость, но я-то знаю, что эта напускная строгость.

– Нет, пап, на недельку…

– А когда тебе в училище? Когда отпуск заканчивается?

– Тридцатого… через больше чем две недели.

– Недельку хоть побудешь дома?

– Конечно, пап! Вернусь и еще целую неделю буду дома сидеть!

– Да! Все равно будешь с друзьями!

– Ну и с вами!

– Ладно! Сколько тебе дать? – спрашивает он о деньгах, когда мама оставляет нас одних.

– Да у меня есть пятьдесят рублей. Хватит!

– На еще двадцать пять, – он достает деньги из серебряного чайничка, в котором у нас хранятся деньги. Я успеваю увидеть, что их там остается совсем немного, всего несколько красненьких бумажек и эти двадцать пять рублей для родителей большие деньги.

            Я отнекиваюсь, но суровый отец безапелляционно сует мне банкноту в руки и тоже уходить вслед за матерью. Я остаюсь в комнате один и включаю пластинку группы «Зодиак». Игла мягко плывет по винилу, издавая модные звуки фантастических мелодий. В комнате полумрак и светомузыка усиливает мое романтическое настроение. Я думаю о родителях, о моей любви к ним, а потом мечтаю о том, как встречусь с Наташей и проведу с ней чудесную неделю. Об училище я совсем не думаю, мне кажется, что возвращение из отпуска еще так далеко, что оно не стоит мыслей о нем.

            Билеты я решил покупать на следующий день. Дорога мне хорошо знакома. Поездом до Москвы, а потом на электричке до Калинина. Там я уже знаю общежитие, в которое меня тянет.

            Поздним вечером я расстилаю себе постельное белье на диване в лоджии. Стоит жара и в комнате спать невозможно. Легкий ветерок колышет фруктовые деревья растущие под окнами квартиры. Тишина. Двор спит. Я слышу, как Вовка выключает телевизор и за стенкой тоже наступает тишина. Мне не спиться. Мысли атакуют мою голову, словно истребители заданную командованием цель, массированно, настойчиво и поэтапно. Как встретит меня Наташа? Будет ли рада? Позвонить я ей не могу, телефона в общежитии не знаю. А вызвать на почту для телефонных переговоров не могу, боюсь. Легкий ветерок нарушил покой и предночное затишье. Но вдруг я слышу, как кто-то идет по двору быстрым шагом, видимо спешит домой. Шаги раздаются гулко по спящему двору. Мне интересно, кто это, и я приподнимаюсь на локтях, высовываю голову в открытое пространство и вглядываюсь во тьму. В тусклом свете уже немногочисленных окон идет Серега. Он вполне нормален и здоров. Под покровом ночи ему нет необходимости притворяться и изображать из себя придурка. У меня под рукой оказывается небольшое яблоко, которое я не доел перед тем, как улечься спать. Я размахиваюсь, швыряю его в Серегу и тут же прячусь. Шаги стихают. Видимо мой друг оглядывается, ища возмутителя спокойствия. Но так и не поняв, откуда прилетел огрызок, он продолжает свой путь домой. Я вновь высовываюсь и вижу, что теперь он, поняв, что за ним кто-то смотрит, начинает изображать умственные отклонения в походке, движениях головой и, я не вижу этого, но знаю, кривить дурацкие рожи. Я тихонько смеюсь, занимаю горизонтальное положение на стареньком диване, укладываюсь поудобнее на большой подушке, закрываю глаза и быстро засыпаю.

 

*             *               *  

 

            Скорее всего дорога в Калинин прошла спокойно и без каких-либо приключений, потому что она совершенно не отложилась в моей памяти. Помню, что в купе, в котором я ехал до Москвы постоянно пустовали два места, а третье периодически занималось какими-то людьми, перемещавшимися на короткие расстояния. Длительность их пребывания в купе составляла несколько часов. Они тихонько сидели на нижних местах, каждый почему-то на одном и том же – у окна по ходу движения поезда. Со мной никто из них даже не пытался заговорить, впрочем, и я делал вид, что-либо сплю, либо читаю. Ночью я на самом деле спал и не знаю, были ли пассажиры или я ехал один. Время в дороге пролетело довольно быстро. Я читал, жевал и пил.

            В столице я вышел на Курский вокзал ровно в двенадцать часов и с помощью так любимого мной метро перебрался на вокзал Ленинградский, откуда электрички отправлялись до станции Калинин. Там я из будки за пятнадцать копеек позвонил домой и сообщил, что добрался благополучно и что волноваться родителям не следует, что меня якобы встретили друзья и я еду к ним домой. Я продолжал врать, поскольку в этом деле надо идти до конца. Нельзя сначала соврать, а потом, на полпути, признаться в своем вранье. Во-первых, это сразу же рушит ваш положительный образ, и чтоб он сохранялся, как можно дольше нельзя признаваться в своем вранье до последнего, пока вас не разоблачат. Во-вторых, к чему тогда было это вранье? Уж лучше сразу говорить правду, не скрывая ее и не выдумывая альтернативных событий, которые, между прочим, нужно постоянно держать в голове, все малейшие детали, оттенки и эмоции, связанные с ними, поскольку забывчивость в этом деле грозит моментальным разоблачением. Поэтому настоящие вруны – это люди очень умные, обладающие феноменальной памятью, начитанные, глубоко и всесторонне эрудированные.

            Купить билет до Калинина не составило никакого труда. Побродив по вокзалу до отправления поезда с час, я благополучно занял место на деревянной лавке у окна и всего через чуть больше чем четыре часа я был уже на знакомой трамвайной остановке. Город встретил меня совсем не ласково. Если дома стояла жара, и я не брал с собой никаких теплых вещей, то уже в Москве я пожалел о своей опрометчивости. В Калинине же я уже ругал себя последними словами. Мои разгильдяйство и безответственность дали о себе знать. Холодный ветер пронизывал мое загорелое тело с разных сторон, серые тучи висели прямо над головой и того гляди готовы были излить всю влагу, что скопили в себе. Мне человеку, всю жизнь прожившему на «югах» такое природное явление было мягко говоря странным. Я всегда считал, что лето на то и лето, чтоб изнывать от жары, а не мерзнуть от холода. Правда в последствии я к среднеполосному лету все-таки привык, сказалось долгое проживание в этих широтах, и внезапно накрывающий холодный воздух в середине лета меня уже не удивлял.

            Ежась и стараясь отвернуться от порывов ветра, я дождался трамвая. Люди с состраданием смотрели на мою тонкую футболку и голые руки, покрытые гусиной кожей. Однако в трамвае, пока мы ехали, я согрелся и несколько расстроился, что он достучал до общежития довольно быстро.

– Здрастье, а можно позвать Садовичеву из триста пятой? – обращаюсь я в полумраке к вахтерше. Эта не да женщина, что была в мой первый визит. По виду она моложе и от этого напускает на себя более строгий вид.

– А кто вы?

– Знакомый…

– Нет ее щас!

– А когда будет?

– Я что за каждой должна следить?! – грубо отвечает мне охранник в юбке.

– Ну, вы же знаете, что ее нет!

– Знаю, потому, что идут занятия.

– А когда они заканчиваются?

– У всех групп по-разному…

– Ясно…, – я обреченно махаю рукой и выхожу в холод Калининского лета.

            На крыльце было пусто и одиноко. Начинал моросить легкий дождик. Вместе с ветром он стал не просто капать сверху, а как-то мочить меня со всех сторон. Было такое ощущение, что капельки поднимаются даже снизу.

Богатый русский язык и синоптики с буйной фантазией для дождей придумали массу названий и характеристик. Дождь у нас не просто дождь, он и дождик, и дождище, и ливень, и проливень; он же слякоть, ситничек, дряпня, косохлест. Дождь у нас бывает грибной, крупный, мелкий, обложной, проливной, тропический, частый, ливневый, даже ледяной. Дождь идет, моросит, накрапывает, льет, ливмя льет, льет как из ведра, не перестает. А все почему? Почему на юге нет такого разнообразия описания банальных осадков? До потому, что в средней полосе дожди идут и весной, и летом, и осенью. Причем, если на юге и пройдет летом дождь, то через час светит солнце и опять стоит жара, а здесь он может идти, не переставая, и неделю, и даже две.

            Я курил сигарету за сигаретой, несмотря на то, что за день уже скурил всю пачку. Мимо проходили прохожие по одному и парами, почти все они были тепло одеты, так, как у нас одеваются глубокой осенью. Болоньевые куртки, плащи, как у Алена Делона, многие из них укрывались от сырости под зонтами. Только некоторые, несмотря на дождь гордо шествовали без антидождевого приспособления, волосы у них были мокрыми и по лицам струились маленькие ручейки.

– Привет! – я обернулся и увидел знакомое девичье лицо, но сразу не узнал окликнувшую меня девушку.

– Привет…

– Ты к Наташке?

– Да…

– Не узнал меня!

– Нееет… погоди… Лена? Петрова?

– Ага! Узнал!

– Слушай! Я тут уже часа два торчу. Не знаешь, Наташка скоро вернется?

– Не знаю, – Лена пожимает плечами, – но хочешь, я тебя проведу внутрь? Можешь подождать ее там.

– Хочу!

– Тогда подожди здесь! Я скоро! – она вбежала в общежитие, оставив меня опять одного на ступеньках.

            Прошло минут пятнадцать прежде чем я вновь увидел Лену, но теперь она была уже не одна. Вместе с ней на крыльце появились еще три девушки. Одна из них была здоровенной, почти на голову выше меня. Она подошла ко мне вплотную и хрипло спросила:

– Какой размер?

– Чего? – не понял я, растерявшись от неожиданности.

– Размер какой?

– Сорок шестой… – чуть ли не заикаясь ответил я.

– Да ноги размер! – рявкнула громила, считающая себя девушкой.

– А! Сорок первый…

– Пойдет!

            Верзила сплюнула и ушла. А мы остались вчетвером. Одна из девушек протянула мне женский плащ. Я его взял и стал рассматривать, не понимая для чего она его мне передала.

– Одевай.

– Зачем?!

– Понимаешь, вахтерша просто так тебя не пустит. У нас же женское общежитие и мужчин в него не пускают. Так вот тебе надо переодеться. Вот плащ, сейчас Ольга принесет обувь твоего размера. Вот возьми шарф. Хотя давай я его обмотаю вокруг головы, – она ловко намотала что-то у меня на голове, потом отстранилась и полюбовалась своим творением. Ей явно понравилось. – Так! Теперь ждем обувь. У тебя с собой только эта сумка?

            Я кивнул головой. Лена взяла мою сумку и накинула ее лямку себе на плечо. Я не стал сопротивляться, так как знал, что сумка легкая и кроме пары сменного белья, да нескольких футболок с рубашкой, в ней в общем-то ничего не было. Тем временем Лена ушла с моей сумкой, а я остался один с двумя девушками, которые закурили и игриво посматривали в мою сторону. Вскоре на крыльцо вернулась гренадерша с туфлями сорок первого размера, благо каблук у них был совсем маленьким и у меня появились шансы не сломать себе ноги.

– Одевай! – подобие девушки сунула мне туфли в руки.

– А мои кроссовки?

– Давай мне их!

            Я развязал шнурки и перебрался из своей удобной обуви в женские туфли.

– Прекрасно! А идти сможешь? – весело спросила Лена, появившаяся уже с пустыми руками.

– Не знаю, не пробовал, – с сомнением ответил я и сделал несколько шагов. Как ни странно, но у меня вышло довольно сносно, я крепко держался на ногах, вернее на маленьких каблучках и мои ноги не подкашивались в движении.

            Люди, в такую погоду редко проходящие мимо общежития, с удивлением бросали взоры на нас, недоумевая, что это такое творят молодые студентки. Во мне уже никто не мог признать мужчину. Я преобразился. Окинув себя с головы до ног, я усмехнулся. Даже я в зеркале не узнал бы себя.

            Передо мной выросла Лена и, взяв меня за плечи, внимательно оглядела.

– Прекрасно! Готов?

– Наверное…, – я немного волновался.

– О! Да вы трусите!

– Ничего подобного! Идем! – слова Лены меня расхрабрили и я готов был в ту же минуту ринуться вперед и предстать перед строгим взором вахтерши. 

            Девушки окружили меня с разных сторон, а Лена взяла под руку и что-то щебеча, громко смеясь, ввела меня в фойе общежития. Там, не останавливаясь перед столом вахтерши и не обращая внимания на пристальный взгляд цербера, наша компания прошла на лестничную площадку. Здесь мы немного выдохнули и стали подниматься на третий этаж, причем Лена помогала мне, продолжая держать за руку. Я опирался на нее, чтоб не подвернуть ноги при восхождении.

– Ну, вот и все! – мы остановились перед дверью триста пятой комнаты.  

– Да, но Наташка еще не вернулась… – озарило меня.

– Не беда, пойдем ко мне, я живу в триста десятой, и соседка у меня уехала, – как-то многозначно предложила Лена.

            Я внимательно посмотрел на нее. Девушки, сопровождающие нас, разошлись, и мы стояли одни перед запертой дверью. Передо мной стояла симпатичная девчонка. И, честное слово, если бы я не бредил Наташей, то не задумываясь замутил бы с ней. Но в голове и в сердце моей существовало место лишь для одной, для той, что сейчас, возможно, брела под дождем, одинокая и такая любимая.

– Извини… – прошептал я, – но…

– Да я только предлагаю подождать Наташку! – рассмеялась Лена, поняв мое смятение. – Идем! Она явно скоро придет! Пока напою тебя чаем!

– Ладно, – с облегчением выдохнул я.

            Мы прошли в триста десятую. В комнате было две кровати, аккуратно заправленные, на одной лежала одна единственная подушка, но большая, а на другой я насчитал их пять, но они были раза в три меньше. Лена прошла к своей кровати, той, что обладала одной единственной подушкой и предложила мне присесть.

– Сейчас пойду наберу воды и вскипятим чаю. Не против? У меня есть вкусное мамино варенье. Любишь земляничное?

– Наверное…

– Как это? Ты что не знаешь любишь ты его или нет?! – удивилась девушка.

– Я просто не пробовал…

– А! Значит тебе понравиться! Всем нравится! – убежденно воскликнула маленькая хозяйка триста десятой комнаты и убежала с пустым чайником.

            Пока я остался один в комнате мне пришло на ум написать записку Наташе и подложить ее под дверь. Но у меня с собой не было ни ручки, ни листка чистой бумаги. В поисках этих предметов я встал и стал ходить по комнате ища их и попутно рассматривая все, что попадалось на глаза. Кровати, стулья, две этажерки с книгами. На одной из них стоит в рамке фотография немолодой женщины, одетой так, как одевались в пятидесятые. Она похожа чем-то на Лену, наверное, ее мать. На столе, придвинутом к окну, я нахожу девяносто шести листовую тетрадку в клетку. Полистав ее, я понимаю, что это конспекты лекций. Я не решаюсь выдернуть из нее листок. Почти внезапно в комнату врывается Наташа. Она бросается ко мне, а за ней я вижу грустно улыбающуюся Лену, стоящую в дверях с чайником. Наташа повисает на моей шее и долго целует меня в губы.

– Приехал, – шепчет она, оторвавшись от моего рта на секунду, и вновь впивается в него.

            Я стою, крепко ее прижимаю и извиняясь поглядываю на Лену. Та одними глазами, опустив их и тут же приподняв, говорит мне: «все нормально, я все понимаю». Наконец, Наташа отрывается от меня.

– Идем ко мне, – говорит она.

– Идем, – тут же соглашаюсь я.

            В триста пятой все по-прежнему. Соседки пока нет, но Наташа сказала, что та должна завтра вернуться из дома. Мало того, сегодня в общежитии намечается «сабантуй» по поводу дня рождения одной девочки. Вся общага будет гудеть до утра.

– Но я не приглашен, – неуверенно говорю я.

– Глупости! Все только рады будут!

– Но мне нужно что-то купить…

– Все уже куплено, я столько всего выставила, что хватит на десятерых гостей!

            Мы не сдерживаем своих чувств и падаем на кровать, чтобы начать или продолжить, уж не знаю, приветственные ласки. Я вновь и вновь повторяю выученное упражнение с ушком, чередуя его с долгими поцелуями с языком. Наташа разомлела и готова перейти от ласк к непосредственному занятию физической любовью, но стук в дверь прерывает наш настрой.

– Кто?! – задыхаясь кричит моя любимая.

– Наташ, это я, – по голосу я понимаю, что стучится Лена.

– Что ты хочешь? – немного резко кричит моя девушка.

– Девчонки спрашивают где у нас водка.

– Так ее Светка куда-то пристроила. Я не знаю. А вы что уже стол начинаете накрывать?

– Да! Но вы не беспокойтесь, я вас позову, когда начнем! – я слышу, как Лена уходит.

– Давай потом, – Наташа мягко отстраняется от моих нескромных ласк.

– Так ведь они еще не начинают, – я возбужден и не понимаю, почему моя любимая не отвечает мне взаимностью.

– Мы не успеем… я хотела еще переодеться и накраситься…

– Ладно…

Я сажусь на кровати и выпускаю из объятий Наташу, которая целует меня в губы, встает и идет к своему шкафчику, на котором лежат ее нехитрые женские приспособления, – пара кисточек, коробочки с румянами и тенями, пудра, помада и еще что-то, что я не могу разглядеть.

– Ты так пойдешь? – спрашивает меня девушка, нанося тени под глаза и оценивая мой внешний вид, глядя в маленькое зеркальце.

– Не пойдет?

– А что у тебя еще есть?

– Ну, джинсы, другая майка…

– Переоденься! – несколько командным тоном предлагает она.

– Хорошо, – я встаю, достаю из спортивной сумки мной перечисленные шмотки и переодеваюсь в них. Так действительно лучше. Во-первых, они сухие, а во-вторых, джинсы красивые и новые, сидящие по фигуре.

            Когда Наташа с алыми губами застегивает на тоненькой талии потертые джинсы в дверь опять стучатся. Это, конечно, Лена.

– Мы садимся за стол!

– Выходим уже! – Наташа смотрит на меня взглядом, который без слов говорит, что она была права, не разрешив мне идти дальше в своих приставаниях. 

            В комнате на четвертом этаже, куда мы поднялись, стоят четыре стола сдвинутых торцами так, что получается один длинный стол. Комната эта не спальня, она довольно просторная, здесь, видимо проходят какие-то занятия, собрания. Ее размеры позволяют собрать в ней человек пятьдесят-шестьдесят, компактно разместив их на стульях в ряд. Столы скорее всего из этой же комнаты, так как я вижу еще пару сдвинутых столов у стены, за ними, видимо, занимаются студентки, готовясь к занятиям. Скорее всего эта какая-нибудь ленинская комната.

– Это Ленинская комната, – объясняет мне на ушко Наташа и я оказываюсь прав. – Здесь у нас проходят комсомольские собрания и здесь же мы готовимся к сессиям, а по праздникам мы устраиваем в ней грандиозные попойки.

– Я так и понял. Здрастье! – киваю я, а потом здороваюсь с сидящими за столом девушками.

            Все смотрят на меня очень заинтересованно, а некоторые даже с какой-то тайной надеждой, что ли. Я вижу Лену, она сидит по левую руку от нас. Она что-то шепчет своей соседке, и я понимаю, что предмет обсуждения я, впрочем, это естественно, так как я единственный мужчина на этом празднике жизни.

– Пойдем вон туда в конец… – предлагает Наташа, и мы, обойдя стол с одной стороны, занимаем места в дальнем его конце.

            Мы устраиваемся и мне подставляют бутылку водки для того, чтобы я разлил близь сидящему окружению. Я вскрываю бескозырку и наполняю рюмки, стопки, стаканы сорокоградусным напитком, а чья-то тонкая рука с браслетом из красной ниточки тем временем стала разливать компот из графина по стаканам и кружкам.

– Скажи что-нибудь, – шепчет мне Наташа, когда я усаживаюсь на стул.

– А кто именинница-та хоть?

– Ее зовут Ира. Видишь вон рядом с блондинкой в красной кофточке?

– Черненькая что сняла очки?

– Ага.

– Сколько ей стукнуло? – я пытаюсь понять ее возраст по внешнему виду, но тогда ей все тридцать, а это маловероятно.

– Девятнадцать…

– Ого…

– Ну, так скажешь? Всем будет приятно.

            Я прокашливаюсь, с минуту обдумываю свои слова и поднимаюсь с полной стопкой в руке. Все сразу замолкают, будто только и ждали этого. Девушки поднимают свои разнокалиберные емкости и их головки буквально все, словно подсолнечники к солнцу, поворачиваются в мою сторону.

– Дорогая Ирина! Я, к сожалению, раньше не был с вами знаком и это одна из печальных вещей в моей жизни. Однако, надеюсь, что этот факт временный. Сегодня мне хочется пожелать вам здоровья, но самое главное любви! Настоящей, огромной и, может даже, безумной. Пусть она подхватит вас и понесет по жизни словно громадный океанский лайнер, мимо чудесных тропических островов с пальмами и белым песком, мимо чудесных городов, омываемых океаном, мимо зеленых лужаек и высоких гор. Но пусть он не станет «Титаником»! Пусть любые айсберги, что лишь изредка будут встречаться на вашем пути крушатся в мелкую ледяную крошку, что добавляют в коктейли. Я пью за вас Ирина, за ваших многочисленных подруг, за друзей, которые вас любят и уважают. Пью за этот чудесный день, который принес счастье не только вам, но и многим другим! – я смотрю на Наташу влюбленным взглядом и всем своим видом даю ей понять, что все, о чем я говорил относиться и к ней, и ко мне и к другим влюбленным.

 

                              *               *                *

 

            Я открыл глаза и осмотрелся. Отчего-то я не узнаю комнату в которой проснулся? Хотя рядом со мной посапывает Наташа, но мы точно были не в триста пятой. Приподняв голову, я ее тут же опустил, она нестерпимо загудела, как будто это была вовсе не голова, а колокол, в который с размаху ударили, созывая народ на вече. В сумерках я попытался посмотреть на часы, но чуть забрезживший рассвет излил недостаточно света на циферблат. Я мог с уверенностью понять, что еще очень рано. Странно, – думал я, – почему все-таки мы не у Наташи? Комната эта очень большая и я успел рассмотреть в ней не две кровати, как в других комнатах, в которых мне довелось побывать.

Здесь стояли минимум восемь коек и на каждой кто-то спал. Кто-то! Все молодые девчонки! Я же уснул в женском общежитии! Так. Нужно было вспомнить, что произошло накануне. Я стал мучительно вспоминать. Дорогу и встречу с Наташей вспомнить не составило труда. О том, что мы пошли на день рождения я тоже припомнил. Вспомнил и свою речь и первых несколько рюмок. Моим тостом все остались довольны. А Наташа, когда я сел, нежно поцеловала меня в щеку. Хорошо вспомнился последующий час, может полтора. За столом воцарилось веселье. Каждая из девушек пыталась мне чего-нибудь положить, приговаривая при этом, что это яство именно ее и именно она его готовила ни мама, ни бабушка. Наташа тихонько комментировала происходящее и давала краткие и хлесткие характеристики девушкам. Мы выпили еще по одной, потом еще и еще. Я уже стал вяло закусывать, потому что наелся. А наесться было чем. Чего только девушки не выставили на стол. Были и котлеты, и курица, и соленья, особенно я налегал на грузди, белые хрустящие, объеденье. Лена, я заметил, нет-нет поглядывала на меня, а может только в мою сторону. Наташа этих взглядов не замечала или делала вид, что не замечает. Довольно быстро я стал пьянеть, и картинка вокруг меня приобрела нечеткий, размазанный характер. В памяти стали проявляться отрывочные картинки. Помню, что мне остро захотелось в туалет, о чем я громко прошептал совей любимой. О моем желании почему-то узнали все и поскольку туалет в женском общежитии мог быть только один – женский, мне нужно было сопровождение. Организовать столь щепетильную процедуру вызвалась Лена. Странно, почему она, а не Наташа. Здесь я стал уже помнить короткими и яркими картинками. Вот я стою перед дверью в коридоре и Лена просит меня подождать пока она всех выгонит. Потом я уже перед кабинками стою и качаюсь из стороны в сторону.