Текст книги "Кухтик, или История одной аномалии"

Автор книги: Валерий Заворотный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

– Где записано, что можете? – рявкнул Елка.

– А где, что не можем?

Елка осекся. Записано нигде не было.

Он начал лихорадочно припоминать Главный Закон Центральной провинции, сохранившийся ещё со старых времен, латаный-перелатаный на последних Толковищах и вконец запутанный оттого, что все кому не лень вносили в него поправки – и сторонники Елки, и партийные начальники.

– Голосуем, – объявил со своего места Булатик.

В зале начался кавардак. Кто летел к трибуне, кто орал с места, кто крутил головой, дергая соседей за рукав и не понимая, что происходит. Усач залез на стул, размахивал свернутой в трубку газетой и рычал: "Смир-р-рно!" Никто из присутствующих не обращал на него внимания. Большинство кучей столпились в проходе.

Напрасно Елка грохотал своим кулаком по трибуне, напрасно Булатик хрипел в микрофон про консенсус. Никто никого не слушал.

– Все, – сказал выдохшийся Булатик. – Все! Закрываем. В другом месте разберемся. – Он рванул на себя микрофон и из последних сил прохрипел в него: – Х-х-хватит! Все! Конец!!!

* * *

"Неужто конец?" – крутилось в голове Елки.

Президент ехал по улицам города в длинной черной машине. Впереди, мигая красными и синими фонарями, мчалась другая машина. Еще одна, такая же, замыкала кортеж. Елка смотрел в окно. Там за темным стеклом тянулись фасады домов, потом промелькнул сквер и открылась площадь. В дальнем краю её виднелась большая толпа. Над толпой вздымались флаги и транспаранты. Тонкая цепочка милиционеров, выставив перед собой квадратные щиты, сдерживала митингующих. Машина резко свернула вбок и прибавила скорость. Через минуту показались ворота Большого дворца. Автомобиль проехал по широкой аллее и остановился у парадного входа. Охранник, ехавший на переднем сиденье, быстро выскочил наружу и открыл заднюю дверцу. Президент, наклонив голову, выбрался из машины.

Поднявшись к себе в кабинет, Елка вызвал Степаныча.

– Видел, что на улицах делается? – спросил он, хмуро глядя в окно.

– Видел, – ответил тот. – По телевизору с утра показывают. Милиция улицы перекрыла. А они – камнями. Я уж министра послал разбираться. Не дело это.

Степаныч тяжко вздохнул.

– Не дело, не дело, – проворчал Елка. – Да что ж это такое творится!

Он вскочил и отпихнул кресло ногой.

– Может, обойдется еще, – неуверенно сказал Степаныч. – Ну, пошумят, разойдутся... Правда, заводилы у них там из Верхнего Совета воду мутят. Как бы до драки не дошло. Сомнут ведь милицию.

– Что происходит! Что происходит! – Елка нервно взмахнул рукой, задев картину с медведями. – Да есть власть или нет?

– Власть... – Степаныч потупился. – Так вроде и они – власть. Вон Совет на завтра министров вызвал. Там это... ну, в общем...

Он замолчал и уставился в пол.

– Бардак! – Елка занес кулак над столом. – Не может так продолжаться, понимаешь! На части страну разорвут!

– Это верно, – поддакнул Степаныч. – Однако...

– Чего – однако? – Елка сверкнул глазами, поднял второй кулак, но тут же взял себя в руки. – Все! Кончать пора.

Он сел и выхватил из пачки, лежавшей на столе, лист бумаги.

– Все. Пишу указ, – сказал он сквозь зубы. – Разгоню на фиг, понимаешь.

– Кого? – настороженно спросил Степаныч.

– Совет, вот кого! А заодно и Толковище это. Новые выборы будут. И новый Главный Закон принимать надо. Не то взорвется все, к чертовой матери. Опять в истребление скатимся. Хватит! Наистреблялись уже.

– Не согласятся они, – сказал Степаныч. – Добром не уступят.

– И я не уступлю! – Елка быстро водил пером по бумаге. – Новый Главный Закон напишем, на этот, как его, на референдум вынесем. Пусть жители решают. А заодно они и Совет выберут. Без всяких там Толковищ. Это ещё Консенсус, старый поганец, Толковище придумал. Сходняк, понимаешь, устроить решил. Как в партии, мать ее! Прости меня, Господи... Все! Хватит! Подписываю!

Большая Елка сжал в пальцах перо и размашисто вывел подпись.

* * *

– И вот здесь подпишите. – Бывший Помощник Местного Начальника подвинул Кириллу Рогозину раскрытую папку.

Кирилл, не глядя, подписал документ.

– А что там с этим фондом произошло? – спросил он. – С "Аномалией" этой?

– Да лопнул фонд, Кирилл Петрович, – сказал бывший Помощник, а ныне Главный Исполнитель в городе Лукичевске. – Стандартная ситуация. Вклады пропали. Концов не найти. До чего же все-таки наивны люди!

– И что дальше?

– А что дальше? Я указания дал разобраться. Счета арестованы, как полагается. Только на тех счетах – с гулькин нос. Сам удивился.

Кирилл положил локти на стол, сцепил руки, оперся о них подбородком и сомкнул веки. Ему нестерпимо хотелось сейчас же заснуть и проспать прямо здесь, в кресле, часов пять-шесть. Всю ночь он провел в здании Совета, где под окнами шумная толпа требовала вернуть свои, вложенные в проклятую "Аномалию" деньги. Объяснить разъяренным вкладчикам он ничего не смог, да его никто и не слушал.

– И на кастрюльном волнения, – "обрадовал" его Главный Исполнитель. Денег требуют. Месяц уже без работы сидят. И за прошлый месяц зарплата ещё не пришла... Непонятно, что и сказать народу. Полный развал, Кирилл Петрович.

– Развал... – эхом отозвался Кирилл.

– Да уж. Развал. – Из уст бывшего Помощника прозвучал тяжкий вздох. Развал, извиняюсь, Кирилл Петрович... И не только здесь. Как поглядишь кругом – немного достижений у нас получается. Кроме разве что демократии... Такой вот, извиняюсь, итог.

– И давно вы демократом стали? – не открывая глаз, поинтересовался Кирилл.

– А я, простите, демократом никогда не был. И не претендовал... Это по вашей части... Я – чиновник, – ответил Главный Исполнитель бархатным голосом.

– Радуетесь? – спросил Кирилл устало.

– Чему ж тут радоваться? За народ вот только обидно. Такие, понимаешь, надежды лелеял. А в результате что?

Поддерживать разговор у Кирилла не было сил. Он поднял голову и заставил себя открыть глаза. Бывший Помощник Местного Начальника смотрел на него с сочувствием.

– Пойдите, Кирилл Петрович, выспитесь, – мягко сказал он. – Власти тоже отдых требуется... Помните наш первый разговор? Я ж говорил тогда: власть – штука тонкая. Взять её можно, а вот удержать...

Кирилл ничего не ответил, с усилием встал, оттолкнулся рукой от стола и направился к выходу.

* * *

– Власть... власть, – твердил Большая Елка, стоя у окна и глядя на город, покрытый серым туманом. – Да что ж это за власть такая? Много ль проку с нее?

Столица третий день бурлила. Подписывая свой грозный указ, Елка рассчитывал, что Булатик проявит благоразумие и не станет сопротивляться. Но, похоже, он не на того нарвался. Начальник Верхнего Совета ответил на указ Елки своим указом. Точнее – законом. Согласно принятому на Совете закону президент отстранялся от власти за все свои мерзости, гадости и покусительство на демократию. Новым, временным, президентом Совет назначил Усача. Это было уже слишком.

Елка велел послать милицию, чтобы образумить строптивцев. Но те заперлись во дворце Центральной провинции и отказались его покинуть. Милиция окружила здание, однако на большее не решалась. Ситуация складывалась идиотская. С разных концов города к окруженному Совету стали стягиваться сторонники Булатика и просто обозленные либерзацией жители. Таких оказалось немало.

Партийные начальники, заседавшие в Верхнем Совете, метали в Елку громы и молнии. Они призывали людей выходить на демонстрации и не подчиняться столичным властям. Обстановка стала накаляться. Большая Елка предложил Совету начать переговоры, но переговоры зашли в тупик. Что делать дальше, было неясно.

Потеряв выдержку, Елка велел отключить в Совете воду, электричество и телефонную связь. Но это только ещё больше обозлило засевших там и увеличило число их сторонников. Поняв, что совершил глупость, Елка приказал снова дать воду и свет. Но это уже ничего не меняло.

– Власть... власть... – бормотал Елка, стоя возле окна.

Два года назад он добился этой власти, приехав в тот самый дворец, где сейчас сидели его недруги. Проведя там долгие часы – может быть, лучшие часы в своей жизни, – он победил Миккиных козлов-заговорщиков. Он получил власть, чтобы сдвинуть наконец с места тот воз проблем, вокруг которых Микки ходил год за годом вместе со своей партией. Большая Елка получил эту власть. И эти проблемы – тоже.

За два года он вроде бы сделал много. Во всяком случае, ему так казалось. Он разогнал партию. Правда, разогнал, как выяснилось, на время. Спустя год партийные начальники, оправясь от испуга, снова создали её, хотя уже и не в том виде, что прежде. Демократия это, оказывается, допускала... Может, надо было, к черту, запретить её навсегда за все, что она сотворила? Но Елка, который сам много лет пробыл в партии, не мог на это решиться.

Он начал либерзацию. Может, он начал её не так, как следовало? Но как следовало, никто не знал. Точнее, все советовали, что делать, но все советовали по-разному. А делать что-то было надо. И делать немедленно, потому что ни еды, ни полезных вещей к его приходу уже почти не осталось. Теперь вроде бы всего было в избытке. Но избыток этот не радовал жителей. И не мог радовать, пока они оставались нищими. Порой Елке казалось, что телегу, в которую он впрягся, с места просто не сдвинуть.

Может, он плохо объяснял жителям все тонкости либерзации? Ведь ни о чем подобном они отродясь не слышали. Может, лучше поняв, что он затеял, поняв, что путь будет долгим и трудным, они начали бы учиться жить по-новому, сами начали бы устраивать свою жизнь, а не ждать, когда снова запустят кастрюльные заводы? Но пока получалось, что либерзация вроде как жила сама по себе, а жители – сами по себе.

Может, он мало гонял жуликов, что слетелись на эту самую либерзацию, как мухи на мед? Они-то в отличие от жителей приспособились быстро. Им-то в отличие от жителей ничего объяснять было не надо.

Может, он позволил наплодить кучу лишних чиновников, что, как и прежде, ни хрена не делали и делать не хотели? Да и были-то они в большинстве своем из тех – прежних. Может, в этом он был виноват?..

– Власть... власть... – словно эхом отзываясь на собственный голос, повторял Елка.

Зачастую он уже не мог понять, чего больше в этой, полученной им власти – сладости или горечи. Но и об отказе от неё ни разу не помышлял. Она – власть – стала частью его самого. Вне её он себя представить уже не мог. Громя противников, переставляя с места на место, тасуя, словно колоду карт, своих чиновников, он погружался в нее, как в черный бездонный омут. Она и тяготила его, и притягивала, как гигантский магнит. Порой он уже не различал, чего больше в его жизни – борьбы за когда-то начатое им дело или борьбы за эту треклятую власть. Просто за власть как таковую...

Но сейчас времени на размышления не оставалось. Сейчас в одночасье могло рухнуть, могло развалиться все – и его дело, и его власть.

Большая Елка тер лоб ладонью и слышал, как сзади надрывается в телевизоре чей-то голос. Обернувшись, он посмотрел на экран. Там, размахивая флагами и палками, бушевала толпа.

"Все!" – сказал он самому себе и потянулся к длинному ряду кнопок на переговорном устройстве...

Через пятнадцать минут перед Елкой стоял Главный Судья Центральной провинции.

– Кончать надо все это! – Елка кивнул в сторону телевизора. – Или я, или Совет!.. Кончать надо... Все!

Он с трудом удержался, чтобы не сорваться на крик.

– Послушайте... – Судья стоял, потупившись, разглядывая ковер под ногами. – Может, не надо так? Может, как-то по-другому решить?

– Как по-другому? – взъярился Елка.

– Ну, может, вот выборы эти... Может, пусть вас всех заново изберут?

– Кого – всех?

– Ну, и Совет, и вас... Может, вы сейчас вместе уйдете, а жители потом снова выберут, кого захотят?

– Что значит – снова? – Глаза Елки налились кровью. – А если они не того выберут?.. Если – кого из этих? Вон из тех...

Он снова ткнул в телевизор.

– ... из тех, кто им дубины раздал?

– Ну, значит... – Судья замолчал, не договорив.

– Да ты понимаешь, что начнется?! – Елка был вне себя от гнева. – Это ж новое поделение начнется! По-де-ле-ние!!

– А... если народ хочет... поделения? – тихо спросил Главный Судья.

– Да не выдержит он ещё одно поделение! Не выдержит!! – заорал Елка.

– А как же демократия? – спросил Судья ещё тише.

– Какая демократия?!

Елка обхватил голову руками. Мысли его окончательно перепутались.

– Демократия... – повторил Судья. – Ведь вы...

– Да хрен с ней, с демократией! – закричал Елка. – Хрен с ней! Пусть я не демократ, понимаешь. А эти вот что, демократы?!

Большая Елка подскочил к телевизору, с силой ударил по нему рукой.

– Да нельзя так, – произнес Судья. – Нельзя... Не простят вас потом...

– Не простят?.. Не простят, говоришь?.. Ну и хрен с ним!.. Бог простит!

Елка метнулся к столу, схватил телефонную трубку и прокричал в нее:

– Министра обороны ко мне! Немедленно!

* * *

В лукичевском небе светили тусклые звезды. В Кухтикиной комнате за столом сидели Колька и Надькин отец. Сам хозяин примостился рядом на табуретке. Бутылка с вредной жидкостью стояла посреди стола в окружении трех тарелок. На тарелках лежали вареные картофелины. Открытая банка тушенки украшала незатейливый натюрморт.

– ...и вот, понимаешь, на помойке-то нашей эта хреновина и прячется, вещал Надькин отец, размахивая руками. – А откуда взялась – неведомо.

– Да слышали уже... – вяло отозвался Колька, ковыряя картофелину.

– Ты слышал, а я видел, – возбужденно прошептал Надькин отец. – Там чо делается, знаешь? Там это, значит... Там кто мимо пройдет, тот вроде как в круге каком завертится. Точно! Сам раз попал... Идешь, значит, идешь. Вроде как вперед топаешь. А она, стерва, тебя по кругу водит. Ага... Час может водить, а то и больше. Ну, натурально!.. Главное, тебе-то чудится, что прямо держишь. И добро бы по пьяни. А то у меня же с утра росинки во рту не было. Чтоб я сдох!.. Ну, думал, кранты!.. Битый час водила, зараза. И со всеми так. Не веришь?

– Масоны все, – лениво сообщил Колька. – Их работа.

– Масоны, масоны... – проворчал Надькин отец. – Нет там, на хрен, никаких твоих масонов. Ни фига там нет. Кусты одни. Но только, говорят, исходит от неё что-то. От помойки этой. Погань какая-то.

– Один бес. Все равно – они, – сказал Колька и, тяжело подняв голову, оборотился к Кухтику: – Ты вот что, ушастый. Ты давай к нам записывайся. Бить их, гадов, будем... И чернозадых. И дерьмо-кратов этих... И краснозадых – тоже.

– Ты красных не трожь! – стукнул по столу Надькин отец.

– Ладно, ладно, – произнес Колька заплетающимся языком. – Не шуми. А дерьмократам все одно крышка. Вон – слышь...

Он указал пальцем на стену. Через стенку из соседней комнаты доносились неясные звуки.

– Не глухой. Слышу... А чо у тя там? Радио, что ли? – проворчал Надькин отец.

– Как чо? – Колька отвалился от стола. – Махаловка там. По телику весь день гоняют. Ирка моя все не ложится, смотрит. Наши в столице власть берут. Хошь глянуть?

Колька, шатаясь, поднялся со стула. Встал и Надькин отец. Они двинулись в коридор. Кухтик доел картофелину и поплелся следом.

Сквозь дверной проем Колькиной комнаты виднелся мерцающий экран телевизора. Показывали столицу. Над широкой, освещенной огнями улицей висел густой сизый дым. В дыму, медленно перемещаясь, двигались темные пятна.

Что-то знакомое почудилось Кухтику в этой картине. Он вытянул шею и вгляделся в экран.

Тяжелые, неуклюжие машины, урча, ползли по асфальтовой полосе.

В город входили танки.

IV

Большой голубой шар накренился, подставил лучам желтой звезды верхнюю свою половину, и на шестую часть суши пришла весна.

Весеннее солнце съело грязные сугробы, покрывавшие улицы городов Кухтиковой страны, растопило толстый лед на озерах и реках, теплые лучи заскользили с юга на север и добрались до столицы.

Вслед за теплом появились певчие птицы, расселись на ещё голых деревьях, на карнизах столичных домов, на высокой кирпичной стене, окружавшей Главный дворец столицы. Весна делала их веселыми и беспечными. Одна из пичужек осмелела настолько, что перелетела стену, вспорхнула на верхушку самого большого дерева, проскакала по ветке и заглянула в ближайшее окно дворца.

За окном, в просторном кабинете, под картиной с двумя медведями в массивном кресле сидел человек. Лицо его было печально.

Большая Елка встречал весну без радости и без обычного для него в это время года подъема. За последние месяцы он сильно сдал. Покончив прошлой осенью с бессмысленным Толковищем, разогнав с помощью танков взбунтовавшийся Верхний Совет, он взвалил на свои плечи вину за все, что произошло на столичных улицах, за сотню с лишним погибших защитников Булатика и его компании. Груз этот давил на него. Елка чувствовал себя безмерно усталым и опустошенным. Хотя, если разобраться, виноват был не он один, но и противная сторона – тоже.

Сразу вслед за разгоном бунтарей прошли выборы нового Верхнего Совета, а также референдум по новому Главному Закону Центральной провинции. Жители одобрили Закон и избрали своих представителей в Совет, который теперь именовался Мыслище. Впервые за семьдесят с лишним лет им пришлось выбирать депутатов не из членов одной партии, а из нескольких разных. Партий этих за год расплодилось видимо-невидимо. Правда, по большей части состояли они из десятка-другого членов, которым, видимо, надоело собираться и болтать о жизни между собой просто так, не объявляя себя при этом партией. Вреда от них никакого не было, как, впрочем, и пользы. Жители о партиях толком ничего не знали, кроме разве что названий. При этом Елка заметил, что чем мельче и неизвестнее была организация, тем более громкое название она норовила себе придумать. Поскольку все партии принято было именовать сокращенно – по первым буквам слов, входящих в название, то вскоре от обилия этих сокращений у него распухла голова. Была, например, партия, называвшая себя ННН, что означало "Неисчислимый Народный Натиск". Входили в неё от силы полтора десятка бывших Местных Начальников. Название другой ВВВ – расшифровывалось как "Великое Вселенское Воинство". Состояла она не то из девяти, не то из десяти отставных полковников. Была ещё ППП "Предельно Прогрессивная Партия", точного числа членов которой никто не знал, как неизвестно было, существуют ли они вообще. Имелась и РРР "Радикальный Революционный Размах". Ее члены, в количестве шести человек, собирались по выходным на одной из городских площадей и размахивали самодельными флагами, призывая жителей махать вместе с ними. Помахав часа полтора, все расходились.

Были, правда, организации посерьезнее и побольше. Одну из них составляли бывшие члены партии, которой когда-то руководил Первый Демократ и которая досталась ему в наследство ещё со времен Автора Великой Идеи. Три года назад Елка её распустил, но его сторонники усмотрели в этом нарушение демократии, и Миккина партия снова возродилась. Была она теперь, конечно, числом поменьше да и власти уже не имела, но, судя по всему, надеялась снова набрать силу. Недовольство жителей либерзацией постоянно увеличивало её ряды.

Сторонники Большой Елки тоже создали партию. Возглавил её Колобок, который, даже будучи не у дел, продолжал поддерживать Президента во всех своих выступлениях. Елка очень рассчитывал, что именно эта партия получит большинство в Мыслище.

Но вышло иначе. Хотя Колобок набрал немало голосов, однако ещё больше получили члены бывшей Миккиной партии. Кстати, новое её руководство самого Микки ненавидело посильнее, чем Елку, считая – не без основания – Первого Демократа виновником своего развала.

Сюрпризы на этом не кончились. Неожиданно большое число мест получила партия, созданная всего год назад каким-то совершенно неизвестным человечком, которого никто всерьез не воспринимал. Возник он непонятно откуда, занимался непонятно чем, к тому же идеи имел абсолютно бредовые. Завлекая жителей в свою партию, он обещал им в случае победы всех моментально накормить (а также напоить вредной жидкостью, что многих привлекало куда сильнее), обещал снова покорить все отделившиеся провинции, а заодно и более дальние страны, обещал снова запустить все кастрюльные заводы и за три месяца сделать из страны рай (видимо, с помощью тех же кастрюль). Словом, обещал кучу всего и всем без исключения. На своих митингах он нес полную чушь и прыгал по трибуне, как клоун. Члены других партий считали его просто идиотом.

Тем не менее огромное число жителей предпочли именно Клоу-на. Почему они так поступили, сказать было трудно. Возможно, отчаявшись в который раз дождаться сытой жизни, они и впрямь поверили тому, что он говорил. Или заставили себя поверить. Возможно, они сделали это, просто чтобы насолить Елке, затеявшему непонятную им либерзацию. Но, так или иначе, новая партия – ЛЛЛ, то есть "Лига Левых Либералов", прочно обосновалась в Мыслище.

Сидя в кресле, Большая Елка смотрел по телевизору первое заседание вновь избранных депутатов. Брызжа слюной, с трибуны вещал Клоун: "Из всех партий, – орал он, – только мы... То есть – я... Я есть самая что ни на есть единственная и самая что ни на есть лучшая партия!.. И мы всех видали в гробу!.. То есть – я!.." Елка встал, выключил телевизор и в сердцах сплюнул.

* * *

– ...А на вас на всех нам наплевать!.. Однозначно! – закончил Клоун и сошел с трибуны.

Он, прищурясь, оглядел зал, где в креслах сидели ничтожные людишки из каких-то там партий-неудачников, надул щеки и прошествовал на свое место. Посидев для порядка пару минут, Клоун демонстративно громко зевнул, поднялся и направился к выходу. Он хлопнул на прощание полированной дверью, прошагал по мраморному полу, прислушиваясь к эху собственных шагов, поднялся по широченной лестнице, остановился перед кабинетом с надписью "Депутат Мыслища, лидер партии ЛЛЛ" и потянул за бронзовую ручку.

Оказавшись внутри, Клоун медленно подошел к глубокому креслу, издал протяжный вздох и бухнулся на черную кожу.

– Ну и работенка! – громко пожаловался он самому себе.

Труднее всего Клоуну было играть роль клоуна. Но он сам вы-брал для себя этот путь и отступать не собирался. Наконец жизнь его, до сего дня муторная и бестолковая, приобрела долгожданный смысл.

Два года назад, отчаявшись найти себе место среди таких же, как он, мелких клерков, толпами снующих по столице, Клоун решил заняться политикой. Недолго думая, он объявил о создании партии, хотя ни целей, ни программы её, честно говоря, придумать ещё не успел. С названием тоже были трудности. Большинство звонких словес уже расхватали конкуренты, плодя свои куцые организации изо дня в день. Затеряться в этой толчее было страшнее всего. Но тут Клоуну крупно повезло. В одно прекрасное утро его прямо на улице остановили два широкоплечих молодых человека и, ничего не объясняя, привезли в мрачное серое здание на одной из центральных площадей. Затолкнув сильно струхнувшего партийца в огромный кабинет, они велели ему не рыпаться и ждать дальнейших событий. Вспотевший от неизвестности, он простоял в томлении полчаса. Затем дверь отворилась и вошел некто в сером.

– Садитесь, – предложил хозяин кабинета.

Клоун сел.

– Вы, говорят, партию организуете? – полюбопытствовал серый, разбирая на столе бумажки.

– Я?.. Ну, да... то есть...

– Партию, значит, – сказал хозяин, не дослушав его. – Что ж, дело хорошее.

У Клоуна засосало под ложечкой.

– А что, нельзя? – Он захлопал глазами и привстал со стула.

– Нет, почему же? Можно, – успокоил его серый. – Даже нужно.

Клоуну стало совсем не по себе.

– Я... – начал он.

– Да вы не беспокойтесь так, – сказал человек в сером. – Дело хорошее. Демократия должна быть демократичной. Не так ли?

– Яволь! Оф кос! Си! – ответил Клоун, припомнив сразу все языки, которые некогда изучал в филологическом институте.

– Вот видите, как славно... – Серый одобряюще кивнул ему. – Создавайте на здоровье. А мы вам поможем. Будет у вас партия... Кстати, как вам название "Лига Левых Либералов"? Под-ходит?

– А... а почему "либералов"? – спросил несколько осмелевший Клоун.

– Ну, как же... Либерализация в стране намечается. Вы что, не слышали?

– Нет, почему же... слышал, – пробормотал Клоун. – Только я полагал, что вы... что вы не...

Хозяин кабинета ласково посмотрел на него и снова кивнул.

– Все правильно... Допустим, что мы, скажем так, не совсем одобряем... Но вот тут вы нам и поможете.

– То есть как помогу? – не понял Клоун. – А партия? Она же это... Вы же, извиняюсь, сказали "либеральная".

– Ну, милейший, – улыбнулся серый, – чего ж тут непонятно? Ну, посмотрите на себя. Послушайте себя. Да кто ж после этого либералов всерьез воспринимать станет?

Клоун, услышав это, решил было обидеться, но вовремя передумал.

– Что ж, – сказал он, потупившись. – Я, в общем, готов. Но дело-то не во мне. Партия, она, знаете ли, расходов требует. Так сказать, материальной поддержки...

Он быстро сообразил, чего от него хотят. Предложенная игра ему не очень нравилась, но перспективы открывались заманчивые. Конечно, попадать в зависимость от серого не хотелось, однако выйти из этого кабинета, отказавшись, значило поставить крест и на партии, и на себе. Согласиться же – означало разом обскакать всех конкурентов.

– Ну так как? – послышался вопрос.

– Да я, в общем-то... – Клоун постарался сделать максимально тупое лицо. – В общем-то... конечно... Но почему "левая"?

– Ну, как же, голубчик? Левая, демократическая. Без этого нельзя. Название так название. Чтоб от него и демократией, и либерализмом за версту разило. Вы у нас и будете олицетворять демократию. А нести можете что угодно. Чем глупее, тем лучше. Только побольше эмоций. Мы ж вас за это и выбрали. Играйте в полную силу.

Будущий глава партии вытер вспотевший лоб. "Хрен с вами. Поиграем", решил он.

С этого дня Клоун стал вживаться в образ клоуна. Далось это не просто и не сразу. По многу часов, кривляясь перед зеркалом, он оттачивал свою роль и постепенно научился входить в неё мгновенно, в любой обстановке. Лидеры других партий не принимали его всерьез. Да и жители ходили на его митинги, как на концерты. Желающих вступить в партию было немного, однако постепенно вокруг начал образовываться устойчивый кружок недоумков. Говорить с ними было не о чем, но привлечь толпу зевак они помогали. Молва о левых либералах распространялась все шире. Корреспонденты газет и телевидения старались не пропустить его выступлений. Разумеется, они выставляли его в своих репортажах полным кретином. Но зато упоминали о нем почти ежедневно. А другого от них и не требовалось. Клоун быстро усвоил золотое правило настоящего политика – неважно, что о тебе говорят, важно, чтобы говорили как можно чаще. Неся по кочкам и демократов, и их противников, мешая при этом в своих речах лозунги и тех и других, он с каждым разом собирал все большую аудиторию. Со временем к нему стали проявлять интерес не только болваны и люмпены. Известность партии росла, и многие решили получше к ней приглядеться. Среди них были и люди с немалыми средствами. Вложить эти средства в него некоторые сочли выгодным. Он же, ощутив свою значимость, стал проявлять все больший напор. С теми, кто некогда помог ему стать на ноги, Клоун теперь предпочитал встречаться пореже. Они было вознамерились приструнить доморощенного либерала, но тут грянул заговор с танками на улицах, началась неразбериха в кабинетах серого здания, как и в других кабинетах столицы. Бывшим попечителям стало не до него. Клоун вздохнул с облегчением.

За год с небольшим он окончательно превратился в крупную политическую фигуру. Речи его не стали более осмысленными (этого он делать и не собирался), но некое подобие идеологии в них зазвучало. Идеология эта была проста, как табуретка. Каждому избирателю надлежало обещать то, чего он хотел. Любителям вредной жидкости – побольше отравы. Их страдающим женам непьющих мужей. Бедным жителям – кучу денег, которые он отберет у богатых. Богатым – ещё большую кучу, которую они получат в случае его прихода к власти. Главное – обещать всем и все. Ни один нормальный чело

век ни в одной нормальной стране всерьез это не воспринял бы. Но огромная масса жителей ещё со времен истребления и поделения настолько изувечила мозги, что утратила способность критически оценивать любые слова.

Соперников Клоун не боялся. Одни из них мрачно корпели над своими программками, которых никто, кроме них самих, не читал. Другие постоянно искали союзников, умудряясь расплеваться с любым союзником через месяц. Третьи пытались просветить темный народ (общаясь в основном друг с другом). Но истинным знатоком народа был только он. Он, и никто другой!

Клоун сидел в кресле, откинув голову, и пытался набраться сил перед возвращением в зал. Постоянно играть роль клоуна было делом нелегким. Порой он замечал, что все больше сживается с ней и уже плохо отличает игру от реальной жизни. Эта полуреальная жизнь несла его, как речной поток. Но другой он уже представить себе не мог. Да и не хотел.

Он встал, шагнул к зеркалу и скорчил страшную рожу. Вышло неплохо. Он выпятил челюсть и защелкал зубами. Получилось тоже ничего. Он засунул руки в карманы и прошелся по кабинету. Идти в зал не хотелось.

– А, наплевать! – сказал Клоун и снова уселся в обитое черной кожей кресло.

* * *

– Плевать, – ответил Кирилл Рогозин Вениамину Шульману. – Плевать мне на то, что говорят. Я свое дело делал как мог... А вообще не до споров мне сейчас, Беня. Устал я. – Кирилл закрыл глаза, опустил руку с недокуренной сигаретой и умолк.

Пять дней назад в его кабинет вошел новый хозяин. Кирилл помнил, как с утра готовился к этому моменту. Он помнил, как встал, приветствуя бывшего Местного Начальника, как постарался выжать из себя улыбку. Улыбка получилась хреновой – он видел это по глазам вошедшего. Хотя, надо сказать, тот держался вполне пристойно. Добивать не стал. Только малость съехидничал, осведомясь, не утомился ли господин Рогозин на его месте.

– Есть немного, – попытался сохранить лицо Председатель Совета.

– Да-а... – протянул бывший Партийный Начальник. – Понимаю... Вот и выборы вы как-то без подъема провели.

Выборы и впрямь прошли вяло. Попытки Кирилла общаться с жителями кончались всегда одним и тем же – полным молчанием зала или двумя-тремя колючими вопросами. Смотреть в глаза людям, которые когда-то доверились ему, было для Кирилла испытанием тяжким. Объяснять им, что повсюду живется не лучше, что случались и более трудные времена, он не хотел. Они жили здесь и сейчас. Что же до трудных времен, то не для того они его выбирали, чтобы снова пережить очередную разруху. Вдаваться в научные рассуждения о переходном периоде, о грехах прежних вождей он не мог. Те поступали точно так же, валя один на другого. К тому же списывать все на прежние ошибки было просто лукавством. Своих наворотили немало.