Текст книги "Кухтик, или История одной аномалии"

Автор книги: Валерий Заворотный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

Единственной страной, где борьба оставалась целые десятилетия основным занятием, была Кухтикова страна.

Во времена Автора Великой Идеи неимущих жителей заставляли бороться с имущими. Они исправно делали это.

Во времена Великого Вождя сознательных жителей заставляли бороться с несознательными. И это они делали очень прилежно.

Во времена Смелого Соратника, когда имущих и несознательных почти не осталось, жителей обязали бороться с самими собой и искоренить в себе неправильные мысли. Это они тоже выполняли, хотя и с меньшим энтузиазмом. Сказывалась усталость.

Во времена Предводителей жители уже в основном изображали борьбу. Но изображали очень усердно, ибо теперь без борьбы (или без видимости ее) жизнь большинства из них потеряла бы всякий смысл.

Со стороны все это выглядело полным идиотизмом.

Первый Демократ решил разорвать порочный круг и предложить что-нибудь новенькое. Он предложил закончить бессмысленную войну друг с другом и начать перековку.

Жители все поняли. Они собрались с духом и начали бороться за перековку. Возглавляла борьбу партия, которую и следовало перековать.

Жизнь снова наполнилась смыслом.

Перековка продолжалась шесть лет, пять месяцев и четыре дня. Партия боролась сама с собой, и остальное население по мере сил помогало ей в этом нелегком деле. Новый этап борьбы мог продолжаться значительно дольше, если бы Первый Демократ одновременно с перековкой не затеял голосиловку. Этого делать не следовало.

Начитавшись голосильных газет, часть жителей задумалась над тем, чем же они, собственно, занимаются и чем занимались все предыдущие годы. Партия попыталась объяснить, что до добра это не доведет. Нельзя одновременно бороться и думать. Надо выбирать что-то одно.

Как ни странно, но многие предпочли раздумья. За шесть лет, пять месяцев и четыре дня они перечитали и передумали больше, чем за десятки лет перед этим. Как и предупреждала партия, ничего хорошего из этого не вышло. Во всяком случае – для нее. Голосиловка делала население все менее управляемым и все менее пригодным для борьбы. Согласиться с этим партия не могла, потому что ни для чего другого жители не предназначались.

Поскольку Первый Демократ не осознавал до конца всех последствий затеянного, соратники по партии решили временно изолировать его и прекратить вредный эксперимент. С первой частью задачи они справились без труда, Демократ был изолирован. Оставались мелочи – объявить о прекращении эксперимента. Но тут совершенно неожиданно выяснилось, что жители имеют на этот счет свое мнение. Что такое "мнение жителей", откуда оно взялось и как теперь поступать, партия не знала. К такому повороту дела никто не был готов. Попытки объяснить жителям, что никакого мнения у них нет и быть не может, успехом не увенчались. Попытки напугать их тоже не дали результата. Партия запаниковала. Жители, видя это, окончательно распустились, вышли на улицы, наплевали на партию и решили, что впредь будут жить без её руководства.

Таким образом, через шесть лет, пять месяцев и четыре дня перековка закончилась. Правда, не совсем так, как предполагалось.

Не догадывался о том, что произошло, только один человек. Он сидел в это время далеко от столицы, взаперти в красивом белокаменном доме. Звали его Первый Демократ.

* * *

Микки расположился на диване, прижав к уху маленькую коробочку с тонким блестящим прутиком. Из коробочки сквозь треск и шум доносился голос. Интересно, что голос этот принадлежал тому самому мужчине, который когда-то, очень давно, чуть не разбудил Кухтика. Мужчина, сидя за тысячи километров от Первого Демократа, рассказывал ему, что происходит в его стране. Другой возможности узнать об этом у Микки в данный момент не было. Надо сказать, что до начала затеянной им перековки к такому способу получения информации прибегали многие жители. Чтобы отучить их от этой вредной привычки, партия, которую возглавлял Первый Демократ, велела построить массу специальных антенн-излучателей, заглушавших слова, доносившиеся из соседних стран. Люди целыми днями трудились, возводя эти сооружения. По ночам же, после трудового дня, они исправно включали у себя дома коробки с прутиками и пытались поймать заглушенные слова. До сегодняшнего дня Микки не мог понять их упорства. Все познается в сравнении.

Не разобрав и половины услышанного, Первый Демократ выругался, встал с дивана, прошелся из угла в угол и собрался было снова взять в руки коробочку с прутиком. Но сделать этого он не успел. За стеной послышался шум, дверь в комнату с грохотом распахнулась, Микки обернулся и застыл в изумлении.

На пороге стоял Усач.

– Ты? – спросил ошарашенный Первый Демократ.

– Агась, – ответил помощник Президента Центральной провинции.

– Откуда?

– Оттуда... – Усач кивнул в сторону двери.

– А как же?.. А охрана?.. А... эти?.. – спросил Микки, все ещё не придя в себя.

– Кто – эти? – поинтересовался Усач.

– Ну, эти... Ну, Болван... И вообще?..

Усач подошел к нему, наклонился и прошептал на ухо Первому Демократу всего три слова. Точно так же, как сделал когда-то Старый Друг. И последнее слово – вот какие бывают совпадения – тоже состояло из трех букв. Правда, это были другие буквы.

* * *

В то самое утро, когда Кухтик собирался покинуть столицу, Первый Демократ возвращался в нее. Вылети он чуть пораньше, он вполне мог бы встретить Кухтика по дороге из аэропорта. А сломайся машина, которая везла его из аэропорта, он мог бы выйти из неё и, повстречав Кухтика, разузнать у него много интересного про город Лукичевск. Узнай он у Кухтика про тихую лукичевскую жизнь, он, возможно, и впрямь решил бы бросить столичную суету и провести остаток жизни в тиши и покое.

Но ничего этого не случилось.

Из аэропорта Микки в сопровождении Усача и двух десятков новых охранников прибыл во дворец Центральной провинции. Поднявшись по главной лестнице и ступая по ковровой дорожке, ведущей к залу заседаний, он с каждым шагом чувствовал себя все увереннее. Прежний, привычный ритм постепенно овладевал им. Сейчас он пройдет за кулисы, выйдет на сцену, легким кивком головы ответит на бурные аплодисменты, сядет за стол президиума, и жизнь снова вернется в прежнее русло. Он выступит с короткой, но яркой речью (текст уже подготовлен). Он заклеймит коварных заговорщиков, поблагодарит жителей Центральной провинции за поддержку и призовет их развивать перековку. Он сурово покарает отступников (Болвана – под суд, Крючка – в отставку. Павлуху... Впрочем, Павлуху, если сильно припугнуть, можно ещё использовать. Остальных – на пенсию. В крайнем случае – послами куда-нибудь с глаз долой). Он вернет Старого Друга и всерьез займется партией. Он углубит позитивные процессы, осудит негативные явления, поддержит здоровые начинания и осудит нездоровые тенденции. Он...

Первый Демократ миновал кулисы и вышел на сцену.

Переполненный зал дружно захлопал в ладоши. Микки улыбнулся, приветственно помахал рукой и направился к столу.

За столом никого не было.

Он на секунду остановился, пытаясь сориентироваться в обстановке, и тут же чуть не оглох от нового взрыва аплодисментов. С противоположной стороны на сцену вышел Большая Елка.

Вместе с Президентом Центральной провинции появились Булатик и Усач, ещё минуту назад сопровождавший Первого Демократа. "Шустрый какой, подумал Микки, ощутив что-то вроде ревности. – Быстро бегает. Даром что генерал". Но разбираться в способностях Усача времени не было. Елка уверенно протопал к столу и поманил пальцем Первого Демократа.

– Садись, не стесняйся, – пробасил он. – Будь как дома.

Микки сел, пытаясь сохранить на лице улыбку. Хозяйский тон Елки несколько встревожил его. Провинциальный президент между тем стоял, повернувшись к залу, и ожидал, пока стихнет овация.

– Ну ладно, – громко произнес он наконец, махнув ладонью-лопатой. – С победой вас, ребяты. Всем спасибо! А сейчас...

Ему не дали договорить. Аплодисменты и радостные выкрики снова наполнили зал.

– Ладно, ладно, – повторил Елка. – Похлопали, и будя!

Он посмотрел на Микки и указал ему в сторону трибуны.

– Давай иди. Скажи, понимаешь, пару слов народу.

Первый Демократ поднялся и, вынув из кармана листок с заготовленной речью, направился к трибуне. Хлопки и выкрики в зале постепенно стихли.

– Друзья мои, – начал Микки, – в этот волнующий день мы все глубоко осознаем, что подошло время больших перемен. Наша задача состоит в том, чтобы преодолеть возникшие трудности. Нам необходимо двигаться вперед, решительно отметая застойность, закостенелость, залежалость, застарелость... – "Когда-то я это уже говорил", – мелькнуло в мозгу. – В общем, мы должны самокритично оценить пройденный путь, сделать выводы и ещё больше демократизироваться. Перековка требует от нас нового мышления, глубокого осмысления, большого внимания и четкого понимания... – "Это, кажется, тоже было". – Несмотря на отдельные недостатки, наша партия найдет в себе силы...

В зале кто-то громко свистнул. Микки поднял голову. Сидевшие в креслах смотрели на него как-то странно. В глазах их не было ни восторга, ни враждебности. Единственное, что разглядел он в этих глазах, – сочувствие и какую-то совсем уж непонятную жалость.

– Наша партия... – успел повторить он, заглянув в бумажку.

Но тут голос Большой Елки прервал его:

– Ты это... Ты насчет партии шибко-то не переживай. С ей мы сейчас разберемся.

Первый Демократ повернулся на трибуне и увидел, как седо-власый индейский вождь, положив перед собой лист бумаги, достает из кармана пиджака авторучку.

– Я вот тут, понимаешь, указ сварганил, – произнес Елка, обращаясь через голову Микки к залу. – Запретим мы её сейчас, понимаешь. Чтоб под ногами не путалась.

– Кого? – вырвалось у Первого Демократа.

– Как кого? – Большая Елка, явно изображая дурачка, глянул на Микки. Понятное дело, кого... Партию.

Он придвинул к себе листок и размашисто вывел на нем подпись.

– Во! Запретить, понимаешь. И – все!

Несколько мгновений в зале не было слышно ни звука. Потом новый шквал аплодисментов обрушился на сцену, на трибуну и на потерявшего дар речи Первого Демократа.

Шесть долгих лет он отчаянно изворачивался, пытаясь то уговорить, то обмануть, то задобрить тысячеглазого зверя, на спине которого сидел со своей спасительной дудкой. Шесть лет водил он его по кругу, надеясь перевоспитать. Шесть лет бросал он ему на съедение то одного, то другого соратника, сам с трудом ухитряясь не быть съеденным. Шесть лет каждое утро он просыпался, не зная, когда и как все это закончится.

И вот все закончилось. В шесть секунд... Микки стоял, не в силах пошевелиться.

Большая Елка поднялся и, не торопясь, подошел к Первому Демократу.

– Ну вот и все, – сказал он. – Делов-то!

Зал буйствовал.

– Ты вот что, – пробасил Елка. – Ты б сходил в буфет. Там бутерброды, кажись, остались. Проголодался небось с дороги. Поди подкрепись. А я уж тут разберусь. Ежли вдруг нужен будешь, позову.

Микки закрыл глаза...

Все-таки лучше бы у него по дороге сломалась машина. Лучше бы он вышел из неё и повстречал Кухтика. Лучше бы узнал он про тихую, спокойную жизнь и уехал бы в город Лукичевск...

* * *

Кухтик сидел на скамейке. Рядом сидел грустный Беня. Перед ними простиралась главная, она же – единственная площадь города Лукичевска. На другой стороне площади, над самым красивым лукичевским зданием в небо тянулась тонкая струйка дыма.

– Не холодно ещё вроде, – сказал Кухтик, – а, гляди, топить уже начали.

Он показал на красивое здание.

– Осень, – сумрачно отозвался Беня. – Начальству холодно.

Кухтику хотелось как-то развеселить Беню, но поводов для веселья не было.

– Ты все из-за приборов переживаешь? – спросил он. – Что ничего не показывают? Но подожди, может, ещё покажут. Может, ещё появится эта ваша аномалия.

– Может, появится, – вздохнул Беня. – А может, нет.

Беня наклонился, поднял с земли сухую ветку и стал чертить в пыли какие-то замысловатые линии. Кухтик снова посмотрел в синее небо над пустой площадью.

– Гляди, – сказал он, снова стараясь отвлечь друга от грустных мыслей. – Дым прямо вверх идет. Ветра нету совсем. Скоро бабье лето наступит, а они топить надумали. Это у них, наверное, истопник пьяный.

И снова Кухтик ошибся.

Печку топил не истопник. Печку топил Местный Партийный Начальник. И было ему не холодно. Было ему жарко.

Местный Начальник метался по маленькой комнатке в подвале красивого здания. Он выхватывал из лежащих на полу папок листы бумаги и торопливо совал их в открытую пасть круглой железной печи. Печь урчала, из пасти вырывались язычки пламени, и по стенам комнатки плясали черные тени.

Местный Партийный Начальник выполнял указание. Получив утром по телефону короткое распоряжение из столицы, он дрожащей рукой воткнул ключ в замочную скважину сейфа, достал оттуда плотный конверт с сургучными печатями, вскрыл его и прочел несколько строк. В строчках предписывалось немедленно уничтожить все документы, касающиеся деятельности партии в городе Лукичев-ске, чтобы они не попали в руки врага.

Враг не должен был узнать о том, как партия руководила кастрюльным заводом, как она следила за работой лукичевских бань, как она организовывала прополку Solanium Tuberosum, сколько угля она велела заготавливать на зиму и какие фильмы разрешала показывать в двух лукичевских кинотеатрах.

Враг не должен был узнать фамилии помощников Местного Начальника, заместителей его помощников и помощников его заместителей. Враг не должен был догадаться о том, чем они занимались в городе Лукичевске и занимались ли они там вообще чем-нибудь. Но главное, в руки врага не должны были попасть документы, из которых бы он понял, на какие средства существовали все Партийные Начальники, их помощники и заместители и откуда эти средства брались.

Поскольку внешнего врага в окрестностях города Лукичевска не наблюдалось, к врагам партии в данный момент относились все лукичевские жители. Одним из врагов был Кухтик, сидевший на скамейке в другом конце пыльной площади и смотревший на тонкую струйку дыма, уходящую в блеклое осеннее небо.

Местный Начальник швырнул в печку последний скомканный лист и вытер испачканной ладонью пот со лба.

Кухтик навсегда лишился возможности проникнуть в секреты партии.

* * *

– Секрета тут никакого нет, – сказал Беня, продолжая водить по земле сухой веткой. – Просто она появляется, когда хочет, и исчезает, когда ей вздумается. Вот и весь секрет.

– А что это вообще за аномалия такая? – спросил Кухтик. – Взялась-то она откуда?

– Откуда взялась? – Беня прочертил веткой ещё одну загогулину. Ни-и-икто ни-и-ичего не знает... И вообще...

Не закончив фразу, Беня осекся. Кухтик повернулся к нему и застыл на скамейке.

Научный сотрудник Беня Шульман висел в воздухе.

– А-а-а... – сказал Кухтик.

Ничего больше выдавить из себя он не смог.

Побледневший Беня, ноги которого болтались в полуметре от земли, скосил глаза, широко раскрыл рот и протянул к Кухтику руку с растопыренными пальцами.

– А-а-а... – повторил Кухтик.

Беня как-то странно дернулся, задел ногой скамейку, развернулся боком и стал медленно отплывать в сторону. Кухтик непроизвольно потянулся к нему и вдруг почувствовал, что весь окружающий мир накренился. Скамейка, площадь перед ней, дома вокруг площади – все покачнулось и поехало куда-то вверх.

Земля ушла из-под ног Кухтика. Он сделался невесомым.

– Кух... Кух... Кух... – пролепетал Беня.

– Бе-е-е... – произнес Кухтик, с трудом разжимая челюсти.

И в этот самый момент, когда ошалевшие серые клеточки Кухтика должны были вот-вот отключиться, кто-то извне чудесным образом привел их в полный порядок. Все неожиданно стало легко и просто. Ни страха, ни удивления он больше не ощущал.

"Вот над скамейкой висит Беня, – отметили клеточки. – Ногами болтает".

Кухтик пошевелил пальцами и подплыл к Бене поближе.

– Так чего ты насчет аномалии говоришь? – спросил он, зависнув рядом с ученым другом.

– Насчет аномалии? – задумчиво переспросил Беня, ставший вдруг тоже абсолютно спокойным. – Ну, понимаешь ли... Это в двух словах объяснить трудно.

Беня перестал болтать ногами, поджал колени и висел над землей, чуть раскачиваясь. Кухтик решил больше не приставать к нему с расспросами.

– Вон, гляди, человек летит, – сказал он, указав рукой в дальний конец площади.

– Где?

Беня медленно развернулся, как воздушный шар на веревочке. Кухтик снова вытянул руку. Его тоже слегка повернуло вокруг оси.

– Вон, там, возле дома. Он из окна вылетел. Видишь?

– Точно, – сказал Беня. – Красиво летит.

Вдали на фоне красивого здания плыла маленькая фигурка. На мгновение она замерла, сделала разворот, потом плавно взмыла над крышей.

* * *

Местный Партийный Начальник аккуратно прикрыл за собой узкую, обитую железом дверь и, пройдя несколько шагов по коридору, остановился возле окна. Он отодвинул плотную штору и выглянул наружу. Внизу, на ступенях, под самым окном стоял Кирилл Петрович Рогозин. За спиной Кирилла Петровича растерянно переминались с ноги на ногу два милиционера. В руках одного из них он разглядел банку с клеем, в руках другого – несколько узких полосок бумаги.

Кирилл Петрович Рогозин поднял голову, посмотрел в сторону окна и приветливо помахал ладошкой. Местный Начальник отпрянул в сторону. Сердце его отстучало пару лишних ударов, а на измазанном пеплом лбу снова выступил пот.

Прошло не больше минуты, на лестнице послышались шаги, и вся троица, только что стоявшая под окном, показалась в конце коридора.

– Добрый день! – произнес бархатным голосом мерзавец Рогозин, он же Председатель Народного Совета. – У нас к вам дело, Николай Николаевич.

– Добрый день! Очень рад! Очень рад! – торопливо ответил Местный Начальник, шагнув навстречу мерзавцу. – Милости прошу!

Кирилл Петрович Рогозин оглянулся на стоявших сзади милиционеров, вынул из кармана какой-то бланк и протянул его Начальнику.

– Мы, Николай Николаевич, опечатывать вас пришли. Вы, надеюсь, уже в курсе?

– Я? – Начальник облизнул губы, чувствуя, как капли пота скатываются по щеке. – Я?.. Да, конечно... Разумеется.

– Вот и прекрасно!

Мерзавец Кирилл Петрович снова обернулся к милиционерам.

– Прошу вас, – сказал он, указывая на двери, выходящие в коридор. – Мы с Николаем Николаевичем по кабинетам пройдемся, опись сделаем, а вы пока здесь приглядите. Чтобы все было в порядке.

Стражи порядка – один толстый, с черными густыми усами, другой тощий, со смуглым длинным лицом – козырнули, испуганно глянув сначала на Председателя Народного Совета, потом – на Мест-ного Партийного Начальника.

– Ну что ж, приступим, – лицемерно вздохнул мерзавец и сделал несколько шагов по направлению к Начальнику.

После этого Кирилл Петрович Рогозин оторвался от пола и повис в воздухе...

Местный Начальник заморгал, присел и схватился за сердце.

Спустя секунду все четверо, находящиеся в коридоре, парили над красной ковровой дорожкой, с ужасом глядя друг на друга.

Первым пришел в себя толстый милиционер.

– Едрен батон! – раздалось в тишине. – Куды это мы? Мать твою...

Тошнота подкатила к горлу Местного Начальника. Он закрыл глаза и приготовился в очередной раз умереть. Теперь уже – навсегда. "Так больше жить нельзя" – прозвучала в его ушах проклятая фраза проклятого Первого Демократа.

– А в чем дело, товарищи? – вдруг неожиданно спокойно спросил Кирилл Петрович Рогозин. – Что с вами, Николай Николаевич?

В тот же миг страх улетучился. Местный Начальник снова ожил и, более того, ощутил необычайную легкость. Все тело его, казалось, наполнилось каким-то неизъяснимым блаженством.

– Пустяки, – махнул он рукой, отчего его закрутило, словно волчок. Чего уж там! Раз такое дело, будь по-вашему! Свобода, понимаешь. Демократия!.. Гори оно все ясным огнем!

Местный Начальник громко чихнул и, сделав немыслимый кульбит, подлетел к самому потолку.

– Все! – выкрикнул он, впервые за тридцать лет не думая о том, что следует и чего не следует говорить. – Пропади все пропадом! Свобода!

Неведомая доселе радость заполнила серые клеточки Местного Начальника. Решивший было, что жизнь его кончена, он вдруг впервые, летая под люстрой, увидел свысока эту жалкую жизнь. Никогда, ни на одно мгновение не принадлежала она ему. Ни разу за последние тридцать лет ни на миг не отпускал его липкий, тягучий страх перед каждой очередной бумажкой, пришедшей от очередного начальства, перед каждым телефонным звонком из другого, более просторного кабинета. И вот этот страх неведомым образом испарился. Все остальное было мелким и ничтожным по сравнению с этой безумной, невесть откуда взявшейся радостью.

Николай Николаевич сходил с ума. Это оказалось очень приятным занятием. Он оттолкнулся рукой от висевшей рядом люстры и подлетел к мерзавцу Рогозину.

– Надеюсь, пенсию оставите? – осведомился он, кружа над Председателем Совета. – Мне персональная положена, товарищ Рогозин. Это ж, понимаете, гуманизм. Обще... как их?.. человеческие ценности. Вы уж похлопочите там. Я ж, понимаете, перековался во-время. Сурово, понимаете, осудил. Все осознал. Так что уж вы...

– Не волнуйтесь, Николай Николаевич, – ответил Председатель, – никто вас распинать не собирается. Такого-то борца за свободу. Живите себе спокойно. Будет вам и пенсия, и все, что положено. Тем более что не я это решаю.

– Эх, Кирилл Петрович, хлебнете вы с этой свободой, помяните мое слово, – болтал Местный Начальник, шалея от собственной смелости. – Мне-то теперь что! В гробу я теперь все это видел! Завтра – с удочкой на дачу!.. Карась, между прочим, сейчас клевать должен. В одна тысяча девятьсот хрен знает каком году ловил... Вы как насчет рыбалочки, Кирилл Петрович?

Рогозин удивленно посмотрел на него.

– Что это с вами, Николай Николаевич? Вам что, плохо? Может, врача позвать?

– Какой врач? – весело выкрикнул Местный Начальник и, попытавшись хлопнуть парящего соседа ладонью по плечу, резко спикировал вниз. – Хватит! Попили валерьяночки, поглотали таблеток. Пусть теперь другие трясутся. На фиг! Свобода!

Он рванул ворот рубашки, завертелся волчком, подлетел к стене и, содрав с себя опостылевший галстук, забросил его на люстру.

– Все, мужики! Опечатывай, к едрене фене!

Два милиционера, висевшие у дверей, вытянув руки по швам, косились на него с опаской. Кирилл Рогозин негромко кашлянул и развернулся под потолком.

– Николай Николаевич! Да не волнуйтесь вы так, ради Бога. Не надо делать трагедии. Вот подышите воздухом, успокойтесь!

– Опечатывай! – не унимался Начальник, кувыркаясь над полом. – Клей бумажки! Пущай теперь звонят, козлы столичные, пущай других перековывают!

Он взмахнул руками, спланировал вдоль стены и, уцепившись за подоконник, раскрыл окно.

Рогозин, изловчившись, ухватил его за рукав.

– Перестаньте, Николай Николаевич! Что ж мы без вас опечатаем? Ну, остановитесь же вы наконец!

Местный Начальник взбрыкнул, освободил рукав и, оказавшись около двери с табличкой "Приемная", распахнул её.

– Эй, кисонька, вылезай! – крикнул он, дрыгая ногами перед лицом висевшего сзади Рогозина.

Из распахнутой двери в коридор плавно выплыла пухленькая секретарша.

– Порхаешь, киска, – хохотнул Местный Начальник и, подмигнув отпрянувшим к стене милиционерам, шлепнул её по бедру. – Тащи ключи от кабинетов. Будешь дела сдавать. Закончишь – лети в Лукичевку. Меня на озере найдешь. Травка там и прочее... Давай, приступай!

Местный Партийный Начальник города Лукичевска Николай Николаевич Тюлькин распластал руки, напрягся, крякнул, стремительно вылетел в окно и взмыл к синему небу...

* * *

В маленькой комнатке на первом этаже лукичевского кастрюльного завода над обшарпанным квадратным столом, поджав ноги, не касаясь деревянных скамеек, в воздухе висели четыре человека. В ладонях у каждого из них было зажато по несколько пластмассовых костяшек.

– Гадство какое, – проворчал первый игрок. – Теперь и по столу толком не шибанешь, к потолку подбрасывает. Во удумали, гады.

– Ничо, – задумчиво сказал второй и, изловчившись, бросил на стол костяшку. – Не такое видывали. Шесть-два, мать твою!

– Шестерочки вышли, – сказал третий игрок. – Теперь, Иваныч, нам с тобой попрет.

Он оглядел висевших рядом и, чуть опустившись вниз, аккуратно пристроил свою костяшку к длинной загогулине из пластмассовых квадратиков.

– Вот вам по двоечке!

Четвертый мужчина, ноги которого почти касались скамейки, почесал свободной рукой за ухом, помедлил и, переведя тело в горизонтальное положение, молча припечатал костяшку к крышке стола. Его подбросило вверх.

– Во дает Иваныч! – Первый игрок мотнул головой и закачался, как маятник. – Проехали!

Очередь ставить костяшку перешла к соседу. Тот долго раздумывал, подсчитывал что-то в уме, потом накренился в воздухе, ухватился за край стола и ударил-таки по нему со всей силы.

– Дубль, едрен корень! Знай наших!

Два игрока вздохнули и, разжав ладони, бросили костяшки вниз.

– Считай, – хмуро сказал первый игрок. – Не везет нам нынче. День уж такой, видать.

Второй игрок медленно опустился вниз.

– Не, ребята, – произнес он, собирая костяшки в кучу, – вы как хотите, а я в партком полечу. Пущай кончают эту фигню. А то что ж получается? К станку-то теперь как? Веревкой, что ли, привязываться? Хотя в инструменталку летать, пожалуй, сподручней будет. Может, они, хмыри, нормы снова поднять задумали? Может, для того все и учудили? Как думаешь, Иваныч?

– С них станется, – проворчал Иваныч из-под потолка.

– А чего? – сказал третий игрок. – И то правда. Полетели, разберемся. Расценки, суки, пусть повышают за эту летучку. Или талоны лишние пусть дают. Я им не воробей – по цеху разлетывать. Давай в партком! А то, может, к директору. Он давеча чего обещал?

– Ладно, кончай базар. Полетели, – заключил сверху Иваныч и, оттолкнувшись от потолка, заскользил к двери.

Четверо игроков вылетели из комнаты в темный узкий коридор, выстроились цепочкой, и вскоре фигуры их растворились вдали...

Директор кастрюльного завода Соколов В.А. распластался над своим рабочим столом. От стола к директору тянулся тонкий телефонный шнур.

– Да нет же! Какой план? – кричал он в трубку. – Я ж тебе говорю летают все!.. Что? И ты летаешь? Ну и хрен с тобой, летай! А мне-то что делать? Ладно, в цеху бардак, так ведь склад у меня открыт, попрут же все. Через забор попрут!

Директор, перебирая шнур, спустился пониже и глянул в окно.

– Точно, так и есть! Вон, понесли уже. Вохра в дверях застряла. Эх, мать, что делают!.. Ты вот что. Ты давай Местному звони. Пусть хоть кого пришлет. Мне ж головы не сносить! Мне ж партбилет на стол! Завтра же!

В трубке затараторил невнятный голос.

– Что? – прокричал директор. – Как опечатали? Кого?

Он вытянулся и повис ногами вверх.

– Как это нет партии? Ты что, нажрался с утра?

Трубка снова забубнила что-то быстро и глухо. Соколов В.А. широко раскрыл глаза, перевернулся над столом и уставился на большую, занимавшую полстены кабинета доску, обтянутую красным бархатом. С доски на него смотрели члены Высшего Органа.

– Что-о-о? – прошептал он в трубку. – Запретили?.. Врешь!

Послушав ещё несколько минут далекий голос, директор кастрюльного завода выпустил трубку из рук и, обмякнув, повис над креслом.

Дверь в кабинет распахнулась. На пороге показался толстый взлохмаченный человек.

– Здрасте вам! – громким голосом выпалил он, подлетев от двери к столу. – Это что ж у нас происходит? В партком, понимаешь, народ валит, а он висит себе, лясы точит.

Толстый человек вытащил из кармана платок, вытер вспотевший лоб и, пытаясь снова засунуть руку в карман, перевернулся через голову.

– Снова меня подставляешь? Мне к Местному через час, а у тебя что с планом? Тебе какой срок дали?

Соколов В.А. молча висел у стены кабинета.

– Думаешь, в столице заваруха, так за план не спросят? Погоди, очухаются и всех потянут. Думаешь, если летать теперь дозволили, так спрос меньший будет? Вот теперь-то с кресел и полетим! Или снова на ковер хочешь? Билетом не дорожишь?

Директор кастрюльного завода медленно вытянул руку, на секунду застыл и вдруг ударил ладонью по спинке стоявшего внизу кресла.

– Билет, говоришь? – произнес он, глядя сверху вниз на потного толстяка. – Пугать приперся?

Толстяк испуганно отпрянул в сторону.

– Двадцать лет билетом пугали! – крикнул директор, окончательно потеряв контроль над собой. – Всю душу вытрясли, засранцы!

Толстый человек вылупил глаза и испуганно оглянулся.

– Ты что, Василь Саныч? Пьян, что ли? – залепетал он, вертя маленькой головой на короткой шее. – Я ж это... Я ж насчет плана. Сам понимаешь, всех же потянут. Точно говорю. Не будет плана – прощайся с билетом.

– Что, сдрейфил, курва? – не унимался директор. – Башкой вертишь? Своих же стукачей боишься?

Толстяк опустился к самому полу.

– Ты говори, говори, да не заговаривайся! – произнес он вполголоса.

– А, боишься, хмырь! – с непонятной для него самого радостью выкрикнул В.А. Соколов. – Ты-то сам откуда взялся? Что ты тут понимаешь? Инструктором по райкомам отирался, шавка. Все указания давал... У меня отца вот такие суки в тридцать седьмом сгноили! Не знал, засранец? Так вот узнай теперь!.. И пошел вон отсюда! Запихни в задницу свой билет!

Толстый человек открыл рот и беззвучно зашлепал губами.

– Пшел вон! – рявкнул директор.

Завертевшись в пространстве, Соколов В.А. рванулся к окну, грохнул кулаком по раме, отлетел назад, ударился о стену и, просвистев над распластанным толстяком, вылетел наружу.

– Стой, черти! – орал он, летя над захламленным заводским двором. Стой, алкаши, мать вашу! Бросай детали! Всех выгоню к едрене фене! Стой!..

* * *

На другом конце города Лукичевска, перед зданием Института Пространственных Аномалий, у разбитых ступеней главного входа, метрах в тридцати от свалки-помойки, невысоко над землей парили двое мужчин. Один из них был одет в строгий темный костюм с белой рубашкой и темным галстуком. На другом была кожаная куртка, под ней – светлая, в полоску рубашка, открывавшая толстую шею, на коей виднелась массивная золотая цепочка.

– Так, так, – задумчиво выговорил мужчина в костюме, окидывая взглядом местность. – Занятные перспективы открываются, Игорек. Ты не находишь?

– Не вижу ничего занятного, – хмуро проворчал его собеседник. – Товар не отгружен, клиент разлетается, секретарша, дура, под потолком висит, факс отправить не может. Грузчики перепились – вон на дереве спят, птички божьи. Еще немного, и хоть закрывай контору. Веселенькие перспективы.

Человек в темном костюме сделал круг над землей, ещё раз внимательно осмотрелся, прекратил движение и принял странную позу, усевшись в воздухе, словно в кресле.

– Ничего, Игорек, ничего, – сказал он, осторожно вытянув ноги. – Это все пустяки. Привыкнут, адаптируются. Сейчас главное нам с тобой время не терять. Здесь важно, кто первый сориентируется. Пока бордель, пока неразбериха, пока все тут вокруг вверх ногами висят, многое успеть можно.