Текст книги "Кухтик, или История одной аномалии"

Автор книги: Валерий Заворотный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)

Кухтик молча кивнул.

– Очень хорошо, – сказал сероглазый. – Очень хорошо... Ну и как жизнь, товарищ Кухтик?

Спина у Кухтика почему-то вспотела. Он промычал что-то невнятное.

– Прекрасно, прекрасно, – произнес блондин в ответ на его мычание. – А как дела на работе? Нравится?

Кухтик попытался было ответить: "Нравится", но из уст его снова вырвалось что-то маловразумительное.

Большой Начальник По Кадрам оторвался от своего занятия и мрачно посмотрел на него. Кухтик втянул голову, ожидая, что сейчас последует грозный окрик. Однако вместо этого сероглазый блондин обернулся в сторону Начальника и мягко сказал:

– Ты, Кеша, вот что. Ты выйди-ка, погуляй немножко. А мы с товарищем побеседуем.

Далее произошло нечто совсем необычное. Грозный Большой Начальник быстро вскочил со стула, подобострастно глянул на сероглазого и, не говоря ни слова, направился к двери. Когда дверь за ним захлопнулась, блондин пересел на его место и снова обратился к Кухтику.

– Да вы не стесняйтесь, не стесняйтесь, – сказал он, неожиданно по-доброму улыбнувшись. – Здесь же все свои. Ну отчего ж запросто не побеседовать? Может, у вас проблемы какие? Или, может, вам не нравится что? Так вы не стесняйтесь, Кухтик. Не стесняйтесь...

Кухтику стало совсем скверно.

– Я... – промямлил он. – Я... Мне нравится...

– Все-все, значит, нравится? – поинтересовался улыбчивый блондин. Это хорошо...

Блондин помолчал немного, тонкими пальцами пошевелил бумажки, затем поднял на Кухтика глаза и, внимательно глядя в лицо, спросил:

– А что, Кухтик, у вас тут, наверное, много друзей в институте? Вы ж, поди, знаете многих... Вот, к примеру, Кирилл Рогозин. Вы ж знакомы, не так ли?

Кухтик добросовестно пытался понять, чего от него хотят. Фамилия Рогозин была ему незнакома. Но он догадался, что речь, скорее всего, идет о мрачном Кирилле, чью непонятную беседу с Беней он слышал неделю назад в сарае на краю поля. Из беседы этой он мало что понял, но вспоминать о ней было почему-то неприятно.

Он отвел глаза и помотал головой.

– Ладно! – сказал вдруг второй, молчавший до сих пор блондин. – Ладно. Давай ближе к делу... Рогозина вы, Кухтик, знаете. Знаете. Но не в том дело. Нас интересует, не говорил ли он вам чего такого... Ну... Ну, в общем, вы понимаете?

Кухтик не понимал ничего, кроме того, что сейчас у него начнутся какие-то большие неприятности. Какие именно, он не знал, но чувствовал это всей своей покрывшейся мелкими пупырышками кожей.

– Подожди, – перебил второго блондина первый. – Ты ж видишь – товарищ недопонимает. Он просто запутался... А мог бы искренне нам помочь... Вы хотели б нам помочь, Кухтик?

– Я... Да... Конечно, – произнес Кухтик почти шепотом, ибо язык его слабо повиновался ему.

– Ну вот и отлично, – снова улыбаясь, сказал первый блондин. – Вы б не могли нам, к примеру, рассказать, о чем вы там с Рогозиным в сарае на прошлой неделе беседовали? Ну, на картошке. Помните?.. Там ещё Вениамин этот был. Ваш приятель... Кстати, как он, Вениамин? О чем говорит, что рассказывает? Вы ж встречаетесь. Так ведь?..

Стул начал медленно уплывать из-под Кухтика. Воздух в комнате сделался зыбким, и лица обоих блондинов стали расплываться.

– Вениамин... Беня... Он... приборы приносит, – пробормотал Кухтик.

– Кухтик, Кухтик... – укоризненно покачал головой улыбчивый его мучитель. – Ну что ж вы так... Мы к вам со всей душой. А вы?.. Ну, посмотрите – вы ж весь дрожите. Да в чем дело, дорогой? Что, мы такие уж страшные? Да гляньте на нас. Мы ж – обычные люди. И нам, представьте себе, тоже многое не нравится. И что с продуктами плохо, мы знаем...

Лицо первого блондина куда-то исчезло, и на его месте возникло расплывчатое лицо второго.

– Хреново с продуктами, хреново, – прошелестел он, перегнувшись через стол. – Сами черт знает что жрем. Во, гляди!

Он обернулся, взял стоявший на подоконнике большой горшок герани и, откусив пушистую ветку, стал быстро её жевать.

– И мне, и мне! – крикнул первый блондин, вырвал у своего друга горшок, вцепился зубами в герань и отхватил ещё одну ветку.

Оба сероглазых, дрожа в мутном мареве, висели перед Кухтиком и смачно жевали зеленые листья.

– Может, это Кешка его напугал? – произнес с набитым ртом первый блондин, обращаясь ко второму. – Давай сюда Кешку. Я ж ему, гаду, сказал без нас не профилактировать. Давай его сюда!

Второй блондин протяжно свистнул. Клок недожеванных листьев вылетел у него изо рта.

На пороге комнаты возник Большой Начальник По Кадрам.

– К ноге! – рявкнул первый блондин.

Большой Начальник бухнулся на колени, съежился, уменьшился в размерах, встал на четвереньки и засеменил к столу. Там он замер и поднял голову.

– Профилактировал? – грозно спросил его блондин, указывая на Кухтика.

Начальник прижался к полу, замотал головой и жалобно заскулил.

– Ладно, заткнись! – бросил ему сероглазый. – На, пожуй!

Он с корнем вырвал из горшка герань и швырнул её на пол перед самым лицом Начальника. Тот щелкнул челюстями и жадно схватил перемешанные с землей листья.

– Идите, Кухтик, идите... – махнул рукой один из блондинов. – И подумайте о нашем предложении... Только – сами понимаете – без лишних там разговоров. Полагаю, мы ещё встретимся...

Кухтик, как в тумане, ничего не соображая, попятился назад, толкнул спиной дверь и вывалился в коридор.

В кабинете двое сероглазых блондинов посмотрели друг на друга и на Большого Начальника, стоявшего перед ними.

– Пустышку тянем, – сказал один блондин другому.

– Похоже, – согласился тот.

– Ну и народец ты собрал, – произнес первый блондин, обращаясь к Начальнику. – Идиот на идиоте... И диссидентишки эти гуляют тут у тебя... Ладно ещё хоть стучит каждый третий... А ты – хорош! Развел, понимаешь, гадючник...

– Так указание ж было – не трогать, – жалобно отвечал Большой Начальник.

– Указание ему... – пробурчал блондин. – Прикрыть бы к лешему всю эту вашу контору... Ну, ничего, кажись, скоро так оно и будет. Категорию-то, слыхал, сняли с вас. Тю-тю!..

– Слыхал, – промямлил Большой Начальник. – Звонили уже.

– А от Кухтика этого твоего толку мало, – сказал блондин. – Балбес он и есть балбес... Ты говоришь, в армию его скоро?

– Не сегодня-завтра повестка придет, – ответил Начальник. – Броню-то сняли.

– Может, ему отсрочку сварганить? – задумчиво сказал второй блондин. Ежли с ним поработать еще...

– Да пустое! За версту ж видно – балбес. Пошел он...

– Ладно, Кеша, – сказал блондин Большому Начальнику, – вынимай, что там у тебя есть. Дербанем по маленькой. Чегой-то устал я сегодня. Башка трещит. Давай наливай. Слышь?..

* * *

Кухтик шел домой по узкой, покрытой грязью дорожке. Ему никого не хотелось видеть и ничего не хотелось знать. Муторная, непонятная встреча в кабинете Большого Начальника окончательно доконала его. Он вдруг почувствовал, как сильно устал за последние несколько месяцев. Устал от своей работы в мастерской, от ожидания новой встречи с чокнутым академиком, от бесконечных поездок "на картошку", от ежевечерних бесед на кухне с Надькиным отцом. Он устал от всего. Ему хотелось лечь в постель, уткнуться в подушку и заснуть. И пусть никто не трогает его. Пусть все они кругом делают, что хотят. Пусть Беня ведет свои темные беседы с мрачным Кириллом. Пусть академик ищет свои дурацкие аномалии. Пусть у них ломаются все эти чертовы приборы и пусть чинит их кто угодно. Ему ничего не надо. Он хочет спать.

Кухтик добрел до своего дома и у подъезда увидел старенький автобус. Рядом с автобусом стояла странная компания. Два милиционера – большой, толстый, с черными усами и маленький, худой, смуглолицый – беседовали о чем-то с Надькиным отцом.

Увидев Кухтика, Надькин отец замахал рукой и крикнул ему:

– О, малой! Давай сюда!

Кухтик, тяжело вздохнув, подошел. Он никогда не беседовал ни с одним милиционером и не очень представлял себе, о чем с ними можно так запросто беседовать.

– Во, знакомьтесь, – сказал милиционерам Надькин отец. – Сосед мой. В институте работает. Хороший хлопец.

Он потрепал Кухтика по плечу. Милиционеры сдержанно поздоровались и собрались было залезать в автобус.

– Не, постой! – Надькин отец дернул за рукав толстого. – Давай зайдем, чекушку раздавим.

– Служба, – ответил тот. – Служба... Не положено.

– Ну, чего вы, ребяты? – настаивал Надькин отец. – Наработались уж. Отдохнуть чуток надо. Такое дело провернули. Давай хоть на минутку-то... Хлебнем глоток, да поедете.

– Нет, – сказал толстый. – Рады бы, да никак. Вон у него спроси.

Он показал рукой на маленького, смуглолицего, который, потупясь, развел руками.

– Эх, жаль! – огорчился Надькин отец. – Ну да ладно. В другой, так в другой. Мы с малым за вас хлебнем. Езжайте уж, коли так.

Милиционеры по очереди пожали ему руку, кивнули Кухтику и полезли в автобус.

– Пойдем, – сказал Кухтику Надькин отец. – Во жисть – поддать не с кем!

Он повернулся и зашагал к парадной. Кухтик поплелся за ним.

На кухне никого не было.

– Садись, – сказал ему Надькин отец. – Твой папаня в ночную сегодня. Мои к родичам намылились. Самое время душу отвести.

Он пошарил рукой под столом и вытащил на свет заветную бутылку.

– Поехали! – сказал он.

Кухтик, зажмурясь, влил в себя горючую смесь. Дыхание у него сперло. Схватив с тарелки мятый соленый огурец, он разом откусил половину.

– Ну, денек был! – сказал Надькин отец, поудобнее устраиваясь на табуретке. – На работу, значит, с утра являюсь, а меня – в местком. Залазь, говорят, в автобус, на выселки поедешь. Времянки крушить. Ну, в садоводство, значит, что у озера. Там куркули эти, дачники, хибар себе понастроили. Им же указ был – чтоб времянку строить три метра на три. И чтоб, значит, в один этаж. Ну, без причиндалов там всяких. Садоводство ж. Шесть соток. Сажай себе, копайся... А они, козлы, нагородили хоромы буржуйские. Кто вооще – с печкой, с марсанрой этой... Вот нас, стало быть, раскулачивать их намылили. В прошлом годе уже ломали мы. Так они ж как клопы – опять за свое...

Кухтик слушал Надькиного отца, и его все больше тянуло в сон. Он облокотился о хлипкий кухонный стол, подпер щеку рукой и прикрыл глаза.

– Ну, приехали мы, – доносился до него словно издалека хриплый голос. – А для порядку, значит, нам двух ментов дали – вон тех, что давеча видел. Куркули-то как увидели нас, так повыскакивали, в кучу сбились. А мент этот, что потолще – Василий его кличут, тезка мой, стало быть, – он им, значит, и говорит: у кого хоть на полвершка больше – ломать к матери. А мы тем временем мерить пошли... Ну, скажу тебе, потеха. Эти бегают вокруг, суетятся, руками машут. Да мы, мол, да вы... Старуха одна вооще с кулаками поперла. А у самой – четыре с полтиной по каждой стороне да печка ещё внутрях... Ну, менты её под белы руки, а мы, стало быть, зацепили тросом и – хрясь!.. Одни досочки... Потом ещё пару хибар намеряли и тоже – к чертям собачьим – тросом... Они – выть, орать. Мол, прав не имеете. А менты им бумагу. Все по закону. Ну а потом говорят – шабаш! Неделю даем, чтоб сами обмерили и до нормы вернули. Сами настроили, пущай сами и ломают. Но уж если через неделю у кого более трех метров будет – все под корень... Э, да ты спишь, малой, гляжу. Сморило тебя, что ль?.. Ладно, иди-ка ложись. Впрямь – темно уже. Засиделись... Ага, вот ещё что. Там тебе какую-то бумажку давеча принесли. Папаня твой, как уходил, велел передать, чтоб глянул ты... На столе в комнатухе у тебя оставил... Ну иди, иди. Да и я пойду, залягу, пожалуй...

В комнате Кухтик с трудом добрался до кровати, хотел было упасть на нее, но, глянув на стол, заметил белый листок. Он подошел к столу, включил свет, взял листок в руки и слипающимися глазами прочел: "РАЙВОЕНКОМАТ".

Ниже на бумажке синими чернилами были выведены его фамилия, имя и отчество. А ещё ниже – отпечатанный на машинке текст: "Вам надлежит явиться... Иметь при себе... Сборный пункт..."

Сон отлетел. В голове у Кухтика прозвучали Колькины слова: "Бронь... В армию не возьмут..." Он положил на стол бумажный листок с ровными аккуратными строчками.

Вот и все. На два года... Ни Лукичевска тебе, ни ломаных приборов, ни чокнутого академика...

Кухтик ощутил прежнюю тягучую усталость. Он бросил бумажку на стол, вышел из комнаты, медленно добрел по коридору до кухни, открыл кран над раковиной и подставил лицо под струю воды. Потом вытер лицо висевшим на гвозде кухонным полотенцем, подошел к темному окну, оперся ладонями о деревянную раму и тупо уставился в ночь за холодным стеклом.

Внизу тянулось черное пространство свалки-помойки. Кухтик закрыл глаза и с минуту простоял так, не думая ни о чем.

Когда он поднял веки, то увидел, что черное пространство внизу рассечено ровной полосой пульсирующего голубого света.

Над свалкой-помойкой, разделенной надвое светящейся лентой, клубился легкий туман. В тумане яркими точками вспыхивали и гасли сотни крохотных искр.

Вдруг туман исчез и из самого центра светящейся полосы вверх, в черное небо устремился тонкий, как игла, изумрудно-зеленый луч.

Кухтик отшатнулся от окна, зажмурился и замотал головой. Он заслонил ладонью лицо, немного подождал и снова открыл глаза.

За окном опять было темно.

"Пить меньше надо", – сказал самому себе Кухтик.

Он вернулся в свою комнату, несколько минут бесцельно побродил по ней, остановился, опустил голову и рухнул на жесткую, покрытую серым одеялом кровать.

V

Кухтик-прадед родил Кухтика-деда.

Кухтик-дед родил Кухтика-отца.

Кухтик-отец родил Кухтика-сына.

И все это для того, чтобы в один прекрасный день старшина Халява, прохаживаясь перед строем, рассказал Кухтику (и ещё сорока девяти балбесам, стоявшим рядом с ним) о своих интимных отношениях со всеми их матерями, вместе взятыми.

– ...и твою – тоже! – сказал старшина Халява, остановившись перед Кухтиком и ткнув пальцем в его хилую грудь.

Кухтик вздрогнул и постарался втянуть живот, которого у него не было. Старшина двинулся дальше вдоль строя.

– Кто вас прислал сюда? – громко спросил он, обращаясь в пространство. – Кто, черт возьми, прислал вас сюда?!

Он остановился, заложил руки за спину и задумался. Кухтику показалось, что старшина ждет ответа.

– Военкомат... – робко произнес он.

Теперь пришла очередь вздрогнуть старшине. Голова его резко дернулась и глаза округлились. Он повернулся и оглядел цепочку стоявших перед ним новобранцев.

– Кто... сказал? – медленно произнес старшина.

Все молчали.

– Кто сказал?! – рявкнул Халява так, что с ближнего дерева в небо взметнулась стая ворон. – Кто?!

– Я... – шепотом выдавил из себя Кухтик.

Он понял, что сейчас старшина подойдет, глянет на него страшным своим взглядом и бросит в лицо: "Два наряда вне очереди!" Кухтик недавно уже был свидетелем такой сцены.

Но ничего подобного, к его удивлению, не произошло. Старшина Халява глубоко вздохнул, посмотрел себе под ноги, что-то произнес, беззвучно шевеля губами, и вновь обернулся к строю.

– Родина вас сюда прислала!.. Р о д и н а!! – рявкнул он и снова напомнил всем о своих многочисленных интимных связях.

Пятьдесят новобранцев, вытянув руки по швам, молча выслушали эту информацию.

– Два шага вперед... шагом марш! – скомандовал старшина.

Строй колыхнулся, сделал два шага и замер. Только Кухтик, бедный Кухтик воспринял команду раздельно. То есть – по частям. Он старательно выполнил первую её часть – "два шага вперед" – и, продолжая выполнять, замаршировал дальше.

Ему сегодня отчаянно не везло. Он убедился в этом через полминуты, когда за его спиной раздался сдавленный смех. Кухтик скосил глаза и увидел, что марширует в одиночестве. Он остановился, зажмурился и стал обреченно ждать теперь уже неизбежных нарядов.

Ждать ему пришлось недолго...

Вечером, сидя в углу кухни перед ящиками с картошкой, которую ему предстояло чистить, Кухтик размышлял о своей жизни. Он вспоминал крохотную комнатку в большом сером доме, стоявшем на краю свалки-помойки. Вспоминал и саму помойку с вечно снующими по ней голодными котами. Он вспоминал свою мастерскую на первом этаже Лукичевского Института Пространственных Аномалий и ночную встречу с чокнутым академиком. Теперь тот уже не казался ему ни таким уж чокнутым, ни таким уж страшным, а казался просто вежливым стариканом, малость двинутым на почве науки. Сейчас Кухтик даже не прочь был бы снова увидеться с ним и послушать его байки про таинственную аномалию и про далекий Бермуд-ский треугольник.

Срезая с проклятой Solanium Tuberosum серую кожуру, он вспоминал свои первые дни в казарме.

Теперь, месяц спустя, он, конечно, набрался опыта, кое-что узнал и кое-что понял. Теперь он не стал бы так запросто подходить к койке, на которой лежит, закинув нога на ногу, такой же, как он (так ему, дураку, тогда показалось), солдат. Правда, лежит почему-то в форме и в сапогах, чего он, салага, даже представить себе не смог бы... Теперь-то он знает, что такое "дембель". Знает священное слово "дед". Он знает, как надлежит обращаться к "деду", и знает, что почистить дедовские сапоги – вовсе не кара и не наказание. Это – честь для тебя. Это – честь и это – твой долг.

Он принял присягу на асфальтовом плацу, бубня про себя заранее выученные слова и боясь перепутать текст. Но до этого он уже дважды принял её в казарме, кукарекая на тумбочке под хохот "дедов" и отсчитывая удары большим черпаком по собственному голому пузу.

Он знает, как быстро и точно надо выполнять любое распоряжение любого "деда". Он познал всю глубину своего невежества, осмелясь как-то подойти к столу, за которым обедали "деды", и как-то однажды случайно потревожить их сон. И он познал неотвратимость кары за это. Никогда больше не придет ему в голову дурацкая мысль усомниться в справедливости установленных "дедами" порядков, о которых знают и которые одобряют все – от командира роты до самого генерала (которого, правда, он ещё ни разу не видел).

Он, Кухтик, ещё салага, и ему предстоит ещё многому научиться. Но он научится. И когда-нибудь он сам станет "дедом". Потому что надпись, выведенная углем на белой стене за его спиной, гласит: "Дембель неизбежен, как мировая революция".

А картошка... Да хрен с ней, с картошкой. Мало ли он её перечистил...

Кухтик спит.

Летит, вращаясь вокруг яркой звезды, маленький город Лукичевск. Летит к созвездию Лиры огромный, сплюснутый с двух полюсов голубой шар. Летит неведомо куда само далекое созвездие, мерцая за темным окном и постепенно растворяясь в зыбком свете наступившего утра...

Кухтик спит.

Уже скоро, совсем скоро он проснется. Но перед этим успеет ещё заново прожить во сне три долгих года. Он даже успеет увидеть самого себя, лежащего на другой, двухъярусной железной кровати и смотрящего другие, трехлетней давности сны...

Тогда, три года назад, Кухтику с каждым месяцем службы все реже вспоминались прежняя, доармейская жизнь, тесная мастерская и чокнутый директор аномального института.

Последний раз академик явился ему во время политзанятий.

Кухтик сидел на узкой скамейке и слушал, как маленький, злой, с опухшим лицом замполит-лейтенант нудно читал очередную главу из книги о военных подвигах Предводителя. Как всегда, на самом интересном месте глаза Кухтика сомкнулись, и перед ним удивительно ясно возник образ смешного старика в огромных очках. "Где-то он сейчас? – подумал Кухтик. – Все, поди, аномалии свои ищет. Все помойку эту мерит небось?.."

* * *

Кухтик снова ошибся.

К тому моменту академик Иванов-Бермудянский уже почти не вспоминал ни о таинственной помойке, ни даже о самих пространственных аномалиях. Уже третий месяц проводил он в столице, тщетно пытаясь угадать, что же будет с ним дальше.

Жил он в старой академической гостинице на краю города. Номер у академика был маленький, но зато одноместный. В номере был телефон и почти не было тараканов. Вода имелась. Правда, только холодная. Но зато имелся туалет и даже душ, который иногда работал. В общем, условия были нормальные, если не сказать – отличные. Единственно, что портило эти условия, – постоянный, непроходящий страх перед горничной.

Каждый раз, поднимаясь на свой этаж, академик осторожно заглядывал в длинный коридор, куда выходили двери его и соседних с ним номеров. Если хоть одна дверь была открыта, это могло означать, что там горничная делает уборку. Появляться в это время в коридоре не стоило. Он торопливо отступал за угол и, переминаясь с ноги на ногу, выжидал на лестничной площадке, пока минует угроза. До слуха его доносился громкий раздраженный голос: "Понаехали черт знает кто... Профессоры... Убирай тут за ними..." Далее следовали фразы, значение которых академик понимал слабо. Он родился и вырос в интеллигентной столичной семье и страх перед сильными мира сего уборщицами, гардеробщиками, вахтерами – унаследовал с детства.

Когда уборка заканчивалась, коридорная власть удалялась, гремя пустым ведром. Академик на цыпочках добирался до своего номера и старался как можно быстрее юркнуть за дверь.

Но в остальном жизнь была вполне сносной. (В буфете, к примеру, всегда продавалась сметана, а изредка даже и вполне приличная колбаса.) Однако никакие бытовые удобства не радовали академика, потому что мысли о будущем ежечасно терзали его душу. Все попытки дозвониться до высокого начальства и как-то прояснить это будущее кончались безрезультатно. Каждый раз либо начальства не было на месте, либо ему отвечали, что оно – начальство – "на минуточку вышло и будет неизвестно когда". В общем-то, все это было в порядке вещей. Но постоянное ожидание и неопределенность сильно измотали его.

Наконец однажды, набрав выученный наизусть номер, он услышал, что его готовы принять. "Завтра, в десять утра", – произнес в трубке голос, показавшийся ему ангельским.

Всю ночь академик проворочался в постели и за час до назначенного срока уже стоял возле массивных дверей, за которыми должна была решиться его судьба.

Накрапывал мелкий дождь. "Хорошая примета", – подумал Иванов-Бермудянский. И в ту же секунду откуда-то сзади к подъезду стремительно подкатили две длинные черные машины. Резко затормозив, они остановились у входа. Дверца одной из машин открылась. Оттуда, пыхтя, выбрался человек, лицо которого академик сразу узнал. Это был Пятый Помощник Третьего Заместителя.

Помощник уже поравнялся со стоящим у дверей охранником, когда академик, сам не ожидая от себя такой прыти, успел протиснуться между ним и дверью.

– Простите, простите, – зачастил он в лицо оторопевшему Помощнику, – я как раз к вам. Извините... Мне назначено. Из Лукичевска я... Иванов, если помните... Насчет аномалий...

Пятый Помощник Третьего Заместителя глянул на него совершенно обалдевшими глазами. Несколько секунд оба молча смотрели друг на друга. Потом Помощник схватил его за рукав и прокричал:

– Вы что, с ума сошли? Какие аномалии? Вы соображаете, что говорите?

Иванов-Бермудянский застыл на месте, лихорадочно пытаясь понять причину такой реакции.

– Да отойдите вы, черт подери! – крикнул Помощник.

– Я... Но, простите... Что же мне делать? – забормотал академик, отпрянув в сторону.

Однако Пятый Помощник уже влетал в услужливо распахнутую дверь. На ходу он обернулся и бросил:

– Да езжайте вы в свой Лукичевск!.. У вас голова есть? Вы понимаете, что сейчас начнется?!

После чего массивные врата захлопнулись за его спиной.

Академик ничего не понял. Он ещё с минуту постоял у подъезда, потом повернулся, отошел на несколько шагов и снова остановился. Происходило что-то необъяснимое. Ему же назначили! В десять часов... Сегодня...

Из окошка стоящей рядом машины высунулась голова шофера.

– Вам не помочь, часом? – обратилась голова к академику.

– Да я, собственно... – произнес Иванов-Бермудянский. – Я, собственно...

– Сердечко, что ль, прихватило? Может, все же помочь? – переспросила голова.

– Нет, нет. Благодарю вас. А вы... вы, простите, не в курсе?.. Что, собственно, произошло?

– Как – что? – Голова повернулась и удивленно посмотрела на него. – Вы что, не слышали?.. Помер.

– Помер?

– Ну! Натурально...

– В каком смысле?

– Что – в каком смысле?.. Я ж говорю – помер.

– Простите. Кто... помер?

– Во дает!.. Предводитель. Кто ж еще?

Академик на секунду остолбенел. Ему показалось, что он ослышался.

– Вы сказали... П р е д в о д и т е л ь?

– Ну! – Голова ещё раз глянула на него и исчезла в окошке машины.

Иванов-Бермудянский почувствовал, что сейчас ему действительно станет плохо. Он сделал ещё шаг и прислонился к стене дома. "Все рухнуло... Все рухнуло! – пронеслось у него в голове – Что ж теперь будет?.. Что делать?.." Он вспомнил слова, брошенные ему Пятым Помощником: "...езжайте вы в свой Лукичевск!.."

Все верно. Все верно! Конечно, в Лукичевск... Здесь ему сейчас нечего делать. И вообще в такие минуты лучше держаться подальше. Лучше уехать. Хотя бы на какое-то время... В Лукичевск. В Лукичевск!

Через три часа Иванов-Бермудянский уже сидел в самолете, катившем по взлетной полосе столичного аэропорта. Прошло несколько минут, самолет поднялся в воздух, и внизу потянулись цепочки игрушечных домиков.

Академик вдруг почему-то вспомнил молчаливого юношу, внимавшего ему в ночной тишине. "Как, бишь, его? – попытался он напрячь память. – Пухтик?.. Кухтик?.."

Самолет ровно гудел моторами над одной шестой частью суши небольшой планеты, вращавшейся вокруг заурядной желтой звезды.

* * *

"Встать!" – услышал Кухтик над самым ухом и мгновенно вскочил. Глаза его открылись и руки автоматически вытянулись по швам.

– Спим? – криво усмехнувшись, спросил замполит.

– Никак нет! – Кухтик ещё шире раскрыл глаза и вытаращился на лейтенанта.

– Значит, нет?.. Ну, тогда расскажите нам, рядовой Кухтик, что говорил Предводитель солдатам на передовой перед боем?

– Он... он говорил... Он сказал... – Серые клеточки в мозгу Кухтика лихорадочно заработали, но работа эта результатов не дала. – Он... сказал...

– Два наряда вне очереди, – тускло произнес маленький злой человек.

– Есть два наряда вне очереди!

Замполит отошел, не удостоив больше его взглядом. Кухтик остался стоять, вытянув руки по швам.

– Так вот... – продолжил свою речь лейтенант, прохаживаясь вдоль стены и не обращая внимания на стоящего Кухтика. – Роль политработников, как мы видим, оказалась решающей в ходе исторического...

Дверь в комнату, где проходили занятия, распахнулась, возникший на пороге человек поманил лейтенанта рукой. Тот прервал фразу и быстро подошел к нему. Человек, одетый в штатское, наклонился к замполиту и что-то прошептал ему на ухо. Лицо лейтенанта вытянулось. Он обернулся.

– Встать! – Голос замполита прозвучал как-то хрипло и одновременно пискляво. – Занятия отменяются. Всем оставаться на месте.

Штатский и лейтенант исчезли за дверью, но через минуту вновь появились на пороге.

– Так... – Лейтенант окинул взглядом своих солдат и указал пальцем на Кухтика. – Вон, этого возьми. Потом – обратно его.

Замполит походил на испуганную обезьянку. Волосы его были всклокочены, глаза съехали к носу...

Шагая через пустой плац вслед за быстро идущим человеком в штатской одежде, Кухтик понял, что они направляются в сторону клуба. Теперь он узнал штатского. Тот заведовал клубом и был якобы отставным полковником. В казарме поговаривали, что когда-то, очень давно, служил он начальником особого отдела. Об отделе этом Кухтик слышал мало, и то, что он слышал, было малоприятным.

Внутри низкого, обшитого досками клуба, в вестибюле на стене висел большой портрет Предводителя. Штатский остановился перед портретом, почесал затылок, оглянулся на Кухтика и сказал:

– Снимай!

– Что? – не понял Кухтик.

– Что, что? Покойничка! – Бывший полковник указал на портрет и посмотрел на рядового Кухтика, как на идиота.

С одной стороны, Кухтик вроде бы не мог ослушаться приказа. С другой стороны, приказ был как бы не совсем приказом, поскольку исходил от человека штатского, пусть и бывшего кем-то там в прошлом. С третьей стороны, на стене висел не чей-то портрет, а портрет самого Предводителя. Главного Начальника партии. Живого Предводителя, за незнание заслуг которого Кухтик только что схлопотал два наряда вне очереди. Штатский же обозвал Предводителя покойничком. И это было уже совсем подозрительно.

Серые клеточки в Кухтикином мозгу пришли в замешательство и посоветовали ему не торопиться.

– Снимай, чего стоишь? – прикрикнул на него заведующий клубом. – И здесь вот, рядом, на пол поставь. Пусть постоит. Неясно ещё – чего будет. А пока – в сторонку его. Подстраховаться – не грех. Береженого Бог бережет...

– М-м-м... – произнес Кухтик, не двигаясь с места.

– Что, оглох, что ли? – рявкнул на него штатский.

– Никак нет.

– Снимай, дубина! – Бывший полковник схватил Кухтика за руку и толкнул его к портрету. – Снимай, тебе говорят!

Кухтик вздохнул, обреченно взялся за толстую раму и, поднатужась, снял портрет со стены.

– Ставь здесь! – Штатский ткнул пальцем в угол.

Кухтик поставил Предводителя на пол.

– Все. Иди взад, – махнул рукой сомнительный полковник. – Во, олухов понабирали!

Кухтик, озираясь, двинулся к выходу.

На плацу строилась рота. Перед строем суетился растрепанный лейтенант. Двери казармы были распахнуты, и кто-то громко матерился внутри. Из висящего на столбе динамика до Кухтика донеслись звуки траурной музыки...

* * *

Но пролетела неделя, другая, и снова все встало на свои места. На стене клуба повесили новый портрет. Изображенный на нем человек очень понравился Кухтику. Лицо у Второго Предводителя было добрым, и выглядел он даже лучше первого. Хотя и тот был красивый мужчина.

В комнате, где проходили политзанятия, сняли картинки, изображавшие героические подвиги прежнего Предводителя. Их заменили другими, на которых Второй Предводитель беседовал с солдатами в казармах или в поле, во время учений. А скоро и сам Кухтик попал на первые в своей жизни учения, где научился стрелять, курить, забираться на танк, пить, не закусывая, и спать на ходу. То есть стал настоящим солдатом.

Теперь-то он действительно много знал и много умел. Он умел бросаться по команде на землю и лежать, глядя сквозь прицел автомата на фанерный щит с черной мишенью. Он даже мог попасть в эту мишень. Правда, не сразу.

Он умел вырыть окоп. Он мог пробежать с тяжелым мешком за спиной и два, и три, и пять километров. Правда, бежать пять было значительно хуже, чем два.

"Слушай боевую задачу! Первая рота... Вторая рота..." – слышит Кухтик сквозь сон.

"Да что у них завсегда бодяга со связью этой!.. Говорят, связисты, суки в ботах, пропали. Хрен знает куда пропали. Вечно одно и то же..." слышит он чей-то голос.

Кухтик роет сухую землю маленькой саперной лопатой и чувствует, как пот высыхает у него на спине.

"Кончай, и так сойдет! – говорит Кухтику лежащий рядом на пыльной траве "дед". – Один черт отваливать отсюда придется. Танки у них в болоте застряли. И кабель вчера сперли. Халява сказал – местные ночью срезали. Вон – капитан бесится".