Текст книги "Эта покорная тварь – женщина"

Автор книги: Валерий Гитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 43 страниц)

Но самой блистательной и желанной из его побед была восхищенная улыбка красавицы Кримгильды, которая во время турнира успела оценить по достоинству и красоту, и храбрость, и благородство молодого рыцаря.

Тут бы и свадьбу сыграть, да, как водится, возникает одно препятствие...

Король Гунтер, не отличавшийся ни силой, ни храбростью, ни твердостью духа, вбил себе в голову почти неосуществимую идею: жениться на королеве Изерланда, Брунгильде, девушке редкой красоты и физической силы, которая поклялась, что выйдет замуж только за того, кто сумеет победить ее в рукопашном бою, в метании камней и прыжках через препятствия.

И король Гунтер, понимая, что его шансы завоевать красавицу– богатырку почти ничтожны, ставит Зигфриду условие: если тот посодействует его сватовству, то он отдаст за него свою сестру.

Зигфрид, влюбленный в Кримгильду, принимает это условие, не задумавшись о том, что соглашается на неблагородное дело: во-первых, участвовать в нечестной игре, а во-вторых, помогать слабому духом человеку, что ничего, кроме беды, не повлечет за собой...

И вот сели они на корабли, отправились в Изерланд и прибыли ко двору королевы Брунгильды.

На следующий день состоялся турнир.

Едва ли Гунтер смог бы одержать победу над Брунгильдой, если бы Зигфрид, надев свою шапку-невидимку, не помог ему. И была побеждена непобедимая красавица, и вскоре в городе Вормсе состоялось венчание двух пар: Брунгильды с Гунтером и Кримгильды с Зигфридом.

Кримгильда сияла от счастья, а Брунгильда была чернее тучи. Ах, если бы на месте ее супруга был не этот надутый индюк, а благородный красавец Зигфрид ...

И во время свадебного пира она заявляет Гунтеру, что испытательный турнир и победа в нем были условием венчания, но не супружеских ласк, и если он намерен получить их, то пусть приготовится одержать над ней еще одну победу.

И снова Гунтер просит помощи Зигфрида, и снова беспечный и упоенный своим счастьем рыцарь соглашается помочь ему пойти против законов Природы.

Когда Гунтер и Брунгильда вошли в спальню, Зигфрид, надев свою шапку-невидимку, проскользнул туда следом за ними.

Гунтер шагнул было к новобрачной, но она с презрительной улыбкой проговорила, отстраняя его:

– Я же предупредила тебя. Побори меня, если сможешь!

Тогда Гунтер задул светильник, и в кромешной тьме началась борьба, которой, наверное, ни до, ни после ее не видела ни одна в мире спальня.

Но боролась Брунгильда не с Гунтером, а с невидимым Зигфридом, который обхватил молодую женщину сильными руками, поднял над головой и швырнул на брачное ложе.

Но Брунгильда продолжала отчаянно сопротивляться. И тут Зигфрид крепко, как тисками, зажал ее руки, а Гунтер, изловчившись, лишил ее столь непреклонно охраняемой девственности, и гордая Брунгильда обмякла и покорилась мужу, как усмиренная норовистая кобылица.

После этого Зигфрид ушел, прихватив с собой в качестве трофея пояс Брунгильды.

И жила Брунгильда как самая обыкновенная женщина долгих девять лет, пока не встретились снова две супружеские пары и пока после случайной размолвки Кримгильда не бросила ей в лицо:

– Ты сомневаешься в доблести моего мужа?! А кто, как не он, победил тебя в твою брачную ночь? Это Зигфрид заставил тебя подчиниться Гунтеру!

– Ты лжешь, Кримгильда!

– Нет,– ответила жена Зигфрида,– я говорю правду, и завтра утром ты убедишься в этом!

Брунгильда ночью не сомкнула глаз, гадая, чем же может Кримгильда доказать правоту своих слов..

Утром, надев праздничные одежды, она отправилась в собор. На ступенях у входа они встретились...

– Я полагаю, что имею право войти в храм первой,– надменно проговорила Кримгильда,– как сестра короля и как жена того, кто не только одержал ряд великих побед на полях сражений, но и завоевал королю его собственную жену. Вчера ты не хотела поверить мне, что Зигфрид победил тебя в твою брачную ночь, так вот тебе доказательство! Узнаешь этот пояс?

И Кримгильда, откинув край своей мантии, показала Брунгильде ее пояс, похищенный Зигфридом в брачную ночь.

И тогда Брунгильда негромко произнесла:

– Ах, так?! Ну-ну...

И вскоре копье убийцы вонзилось между лопатками Зигфрида. как раз в то место, которое когда-то не было омыто кровью дракона.

Эта, да и множество других историй подтверждают, насколько опасными последствиями чревато это женское «ну-ну»...

ФАКТЫ:

* 1927 год. Утром 4 апреляна перрон небольшой станции Уваровка выходит из поезда молодая, строго одетая женщина. Она направляется в местный отдел народного образования, где просит сообщить адрес учительницы К., сказав, что разыскивает гимназическую подругу.

Далее она идет по указанному адресу, входит в квартиру учительницы К. и убивает ее тремя выстрелами из револьвера.

Подруга убитой, которая была непосредственной свидетельницей преступления, потом расскажет следователю, что когда они с К. пили чай, неожиданно вошла какая-то неизвестная ей женщина, вынула из сумочки револьвер и открыла огонь. Вначале револьвер дал осечку, затем последовали три выстрела.

Когда она спросила эту женщину, что та собирается делать с ней, та, усмехнувшись, ответила: «Не беспокойтесь. Это дело семейное и вас не касается».

Потом эта женщина вышла во двор и спросила игравшего там мальчика лет десяти: «Как тебя зовут?» Услышав ответ, она выстрелила в него, но промахнулась.

Когда начали сбегаться люди, она, видимо, опасаясь самосуда, громко закричала: «Милиция! Милиция!»

Через несколько минут преступницу арестовали. Ею оказалась Мария Т.,учительница.

Как выяснилось, в детстве долгое время болела золотухой. Росла упрямой и драчливой девочкой, с которой никто не хотел дружить. Учеба давалась ей с трудом. Братья нередко подтрунивали над ней, на что она отвечала крайне злобными проявлениями, швыряла в них все, Что попадало под руку. Однажды младшему брату поранила руку ножом.

Менструации начались с 17 лет, безболезненные, но неправильные, длительностью в 5-7 дней, с обильным выделением крови. Пользовалась успехом у юношей, но ни к кому не испытывала привязанности.

Окончив школу, начала учительствовать. Работала без удовольствия, только лишь потому, что ничего другого делать не умела.

Со своим будущим мужем познакомилась случайно. Потом, так же случайно, встретила его на одной из вечеринок, но, по ее словам, «близкого знакомства не завязала».

В день 8-й годовщины Октября знакомые пригласили ее на праздничный вечер. Там были и ее будущий муж, и его жена. К., с которой он незадолго до этого развелся и теперь выплачивал алименты на содержание сына.

К., увидев, что ее бывший супруг ухаживает за Марией Т., ударила ее палкой по голове и вцепилась в волосы.

После этого инцидента знакомые сразу же увели Марию домой, а на следующее утро ее будущий муж пришел к ее матери и попросил руки Марии.

Мария вначале не дала определенного ответа. Она подала в суд на свою обидчицу. В ходе судебного заседания К. всячески оскорбляла ее и «грозила уничтожить». Наказание, которому суд подверг К., показалось Марии слишком мягким, и она написала жалобу, которая, однако, не была удовлетворена.

Через некоторое время Мария дала согласие на брак, и муж перебрался к ней «на постоянное проживание».

Очень скоро между супругами начали возникать ссоры, как правило, беспричинные. Мария, бывало, после таких ссор по нескольку дней не разговаривала с мужем. Он упрекал ее в том, что она «злая» и что с ней «абсолютно невозможно ужиться». Агрессивность ее стала возрастать, и во время одной из ссор она так сильно ударила мужа по спине ухватом, что его рукоять обломилась.

Сексуальные отношения также оставляли желать лучшего. Мария проявляла полное равнодушие к супругу, который в связи с этим называл ее не иначе как «селедкой».

Через три месяца после свадьбы супруги переехали в Свияжск, Казанской губернии. Перемена места, однако не способствовала улучшению их отношений. Взаимная отчужденность все возрастала.

Когда муж уходил на работу, Мария целыми днями то лежала в постели, то, обуреваемая внезапной жаждой деятельности, занималась перестановкой мебели.

Часто вспоминала К. и ее побои, упрекала мужа в том, что он жил с «такой ужасной женщиной», да еще и «имел от нее ребенка».

В январе 1927 года она родила. После родов выписала к себе младшую сестру. К родным, и особенно к матери, проявляла живой интерес, скучала по ней. Была очень взволнована письмом, в котором мать сообщала о своей болезни.

Решив навестить мать, Мария оставляет ребенка на попечение сестры и уезжает в Борисов, наскоро попрощавшись с мужем.

Как известно, до Борисова она не доехала, выйдя на станции Уваровка и совершив убийство К.

В виде комментария можно отметить, что Мария – натура изначально агрессивная. Злобность и раздражительность органично сочетаются в ней с повышенной ранимостью и мнительностью, проявляющимися в форме истерии.

Ее депрессия и комплекс неполноценности в немалой степени обусловлены фригидностью. По крайней мере, можно со всей уверенностью утверждать, что сексуальная жизнь с мужем у нее не сложилась.

Мотив ее преступления – не ревность и не месть за причиненные когда-то обиды, как кажется на первый взгляд, а уничтожение олицетворения семейного счастья, которым, в воспаленном воображении Марии, когда-то безмятежно наслаждался ее муж и которое совершенно недоступно ей. Вот почему, убив мать, она покушалась на жизнь ее десятилетнего сына.

Если это преступление можно считать бунтом фригидности, то следующее – бунтом повышенной, но сдерживаемой внешними обстоятельствами сексуальности.

* Татьяна Л., 16 лет.1923 г.

Обвиняется в убийстве матери.

Наследственность по отцовской линии – конституциональная депрессия, неустойчийость ориентировок, мнительность, подозрительность, покушение на самоубийство; по материнской – флегматичность, заторможенность реакций, некоторая дебильность. Татьяна родилась в Санкт-Петербурге, в семье бухгалтера. Роды были чрезвычайно тяжелыми.

Говорить Татьяна начала в положенный срок, но большим запасом слов не обладала.

В раннем возрасте перенесла корь, коклюш, дифтерит и ветряную оспу. Когда ей было три года, она упала со стола – перелом ключицы. Некоторое время после падения у Татьяны наблюдалась слабая ориентация в пространстве и пониженная общая реактивность.

Росла живой, подвижной девочкой, любила животных, однако особой любознательностью не отличалась.

В гимназию поступает в возрасте 8 лет. Обучается музыке. Обнаруживает неплохие музыкальные способности и тонкий слух.

В 1917 году оставляет учебу.

Семья испытывает материальные лишения. В 1921 году Татьяна вместе с отцом и матерью переезжает в Москву.

Обстановка в семье напряженная. Родители часто ссорятся, воспитанием дочери не занимаются. Вскоре отец уходит из семьи. Татьяна остается жить с матерью. Отношения между ними оставляют желать лучшего. При встрече с бывшим мужем мать Татьяны жалуется на ее несдержанность, грубость, своеволие.

По свидетельству соседей, Татьяна чисто уходила из дома, возвращалась довольно поздно, ее видели в обществе молодых людей с весьма фривольными манерами.

Татьяна характеризовалась как очень кокетливая девушка, живо интересующаяся вопросами половых отношений. Она много читала, в основном, книги типа «Декамерон» Боккаччо или «Сад пыток» Мирбо.

Не скрывала своего раздражения по отношению к матери, говорила, что у той «злые, крысиные глаза». Мать, в свою очередь, жаловалась на бездушие и развращенность дочери, заявляла, что «она еще выкинет такое, от чего все придут в ужас».

Татьяна начала посещать один дом, где постоянно устраивались пьяные оргии, возвращалась домой очень поздно, иногда под утро. Кроме того, мать упрекала ее за «развратные отношения» с неким Г., жившим в том же доме, что и они.

За день до преступления между матерью и дочерью разразился скандал в присутствии соседей.

Через сутки, 7 мая 1923 года, Татьяна легла в свою кровать, поло– ' жив рядом с собой топор. Было около полуночи. Мать также легла в своей комнате и вскоре уснула.

Татьяна долго смотрелась в ручное зеркало, затем встала, взяла с полки «Преступление и наказание» Ф. Достоевского, нашла эпизод убийства старухи Раскольниковым, внимательно прочла его, затем поставила книгу на полку, взяла топор и вошла в комнату матери.

Она долго смотрела на спящую, затем вернулась к себе и принесла несколько толстых подшивок журнала «Нива», которые сложила стопкой у кровати матери. (Как Татьяна показала на допросе, это было сделано для большего удобства нанесения удара).

Затем она накрыла лицо матери кофточкой, взобралась на сложенные журналы и нанесла спящей удар обухом топора по голове. Мать застонала. Татьяна, опасаясь, что та увидит ее, поспешила нанести еще несколько ударов, причем, один из них – острием топора. Что было дальше – не помнит.

Судебно-медицинская экспертиза установила нанесение не менее восьми ударов топором.

По словам Г., соседа убитой, Татьяна затем вбежала в его комнату и проговорив: «Она хрипит!», опустилась на пол. Вскоре, однако, она овладела собой и дальнейшие события воспринимала совершенно спокойно.

Свой поступок объясняет тем, что «мать мешала жить», а иного способа избавиться от ее нареканий Татьяна не видела. О совершенном преступлении говорит спокойно, будто бы о самом обычном деле.

Со своими сокамерницами держалась довольно холодно и отчужденно.

По ночам мастурбировала.

Психика признана нормальной.

И еще одно преступление, совершенное в 20-е годы, поразительно типичное для определенной категории женских характеров.

* Зинаида Н., 21 год.1927 г.

Обвинялась в том, что совместно со своей подругой задушила старуху, у которой они снимали квартиру.

Труп старухи девушки спрятали в погреб, где он пролежат около полутора недель. Затем они расчленили его и, рассовав по отдельным мешкам, утопили в пруду.

Это преступление, совершенное в 1924 году, было раскрыто лишь в 1927 году, да и то, как раздраженно заявила арестованная, только лишь благодаря болтливости «дуры-подруги».

К моменту ареста она была на четвертом месяце беременности. Отец – алкоголик, страдал белой горячкой. Был очень вспыльчив, агрессивен, часто избивал мать.

Мать – тихая, забитая женщина. Умерла от сыпного тифа.

В школе Зинаида училась хорошо, но особого прилежания не проявляла. Подруг не имела. Любимые занятия – рисование и игра в куклы (до 12 лет).

В 12 лет лишилась родителей. Эту утрату восприняла совершенно спокойно («Ну, померли и померли...»). До 17 лет жила с сестрой, училась вязать чулки. Менструации начались с 17 лет. В это же время нашла себе место няньки в богатом доме.

С 19 лет занимается проституцией. Много курит. Пьет. Любит сытно поесть, хорошо одеваться, посещать кино и рестораны.

Не представляет, как можно отдаваться мужчине бесплатно. За ночь берет пять рублей. Половая близость иногда доставляет ей большое удовольствие, но не настолько, чтобы из-за нее «терять голову». Склонна к праздному образу жизни. Скрытна, замкнута, злопамятна. Жизнь воспринимает только через призму денег и удовольствий.

На теле – татуировка, выполненная мужем сестры, ранее отбывавшим уголовное наказание.

До осени 1924 года не имела определенного местожительства. Осенью 1924 года встретила на базаре старуху К., с которой ранее была знакома. Стала жаловаться ей на свою неприкаянную жизнь, в ответ на что старуха предложила жить у нее, благо там уже живет одна девушка.

Зинаида поселилась у К. вместе со своей будущей сообщницей Клавдией Б. Квартирной платы хозяйка с них не брала. Взамен ее девушки должны были убирать в доме и ухаживать за кроликами. Эту работу они выполняли не очень охотно и добросовестно, что вызывало нарекания старухи. Она еще часто ворчала по поводу их слишком поздних возвращений с прогулок. Это было вызвано родом их деятельности, как спокойно объяснила Зинаида, потому что обе девушки профессионально занимались проституцией. Конфликты со старухой все учащались. Как-то она отсутствовала довольно продолжительное время, и подруги, не имея ключа от дома, вынуждены были дожидаться ее возвращения на улице в течение четырех часов. Это переполнило чашу их терпения, и девушки занялись подробной разработкой плана убийства своей квартирной хозяйки. Этот план они обсуждали в течение трех дней.

На четвертый день, поздно вечером, они, дождавшись, пока старуха уснет, вошли в ее спальню. Клавдия навалилась на нижнюю часть тела жертвы, а Зинаида двумя руками изо всех сил сдавила ей горло.

Убедившись, что старуха мертва, убийцы начали лихорадочно шарить по ящикам в поисках денег, но безуспешно.

Затем они спрятали тело убитой в погреб, где оно лежало до тех пор, пока «не начало вонять».

После расчленения и утопления трупа в пруду девушки еще три месяца жили по прежнему адресу, продолжая заниматься проституцией.

Зинаида затем переехала в Калугу, а Клавдия осталась жить в том же доме.

О своем преступлении Зинаида говорит спокойно, как о самом заурядном деле. Мотивом его называет корысть и раздражение против старухи, которое не оставило ее и после ареста. Она искренне возмущена тем, что «из-за какой-то паршивой старухи» теперь придется «даром время терять».

К своей беременности абсолютно безразлична. О будущем ребенке говорит: «А черт его знает, от кого он. Вот еще, есть о чем заботиться!»

Психических отклонений не обнаружено.

Следует отметить, что у подобных женщин отсутствует завышенная самооценка, столь характерная для представительниц других категорий преступниц. Они не мнят себя принцессами крови, трезво оценивают свою никчемность и даже в какой-то степени бравируют ею. В ответ на упреки и увещевания они, как правило, заявляют: «Да, я ничтожество, тварь. Ну и что? Все равно красиво жить не запретишь».

И они уверенно берут свое, вернее, то, что считают своим в этой жизни. А своим они считают очень многое и берут его, зачастую снося ужасные унижения, которые их отнюдь не унижают, решительно сметая при этом все преграды на пути к «красивой» жизни.

Проституцией эта женщина занялась не вследствие неблагоприятного стечения обстоятельств, толкающих определенную часть девушек на панель, а исключительно по холодному расчету. Эго не Настя из знаменитой пьесы М. Горького "На дне», где проститутка пребывает в сладостных грезах о неких Гастонах и Раулях, пылающих к ней романтической страстью. Это и не трогательная Кабирия из киношедевра Феллини, строящая планы относительно скромной и тихой семейной жизни. Ей вообще чужды какие бы то ни было привязанности. Она даже не представляет, «как можно отдаваться мужчине бесплатно». И это отнюдь не бравада, а стойкая жизненная позиция.

И эти качества – не следствие обстоятельств или порочного воспитания, нет, в данном случае перед нами – ярко выраженный тип врожденной преступницы.

КСТАТИ:

«Всевозможные наказания не в состоянии воспрепятствовать этим женщинам нагромождать одни преступления на другие и их испорченный ум гораздо находчивее в изобретении новых преступлений, чем суд в придумывании новых наказаний».

                                                                       КОНРАД КЕЛЬТЕ

Так что оставим столь приятный слуху многих родителей постулат о том, что преступниками не рождаются.

Рождаются, и если не все, то очень многие.

–

ИЛЛЮСТРАЦИЯ:

«Когда в феврале 1933 года сестры Папин, (кухарка и служанка) убили мадам и мадемуазель Лансслин в респектабельном провинциальном Ле-Мансе, что в полудюжине часов езды от Парижа, то это было не убийство, а революция. Это была малая революция, поскольку происходило в холле дома и участвовало в ней лишь четыре женщины – по двое с каждой стороны. Повстанцы одержали ужасную победу. Жалкие силы Ланселинов были в буквальном смысле разбросаны па расстоянии в десять окровавленных футов – от лестничной площадки вниз по лестнице. Физические подробности были лишь скучными деталями яростной борьбы в голове Кристины Папин, которая обернулась зловещей поэзией одного из самых безжалостных убийств в истории Франции.

В тот самый день, когда ему предстояло оказаться вдовцом, мсье Ланселин, адвокат на пенсии, провел день в своем респектабельном провинциальном клубе. В 6.45 он сообщил брату своей жены, мсье Ренарду, практикующему адвокату, к которому они были приглашены на семейный обед к 7 часам, что, подойдя к своему дому в Ру Ла Бруер, чтобы забрать жену и дочь Женевьеву, он нашел двери закрытыми, а окна – темными, за исключением окна служанок в мансарде, где, пока он не начал стучать, горел слабый свет. Когда он стал уходить, свет вновь загорелся.

Адвокаты, теперь уже вдвоем, направились к жилищу Ланселинов и увидели, как погас свет в мансарде, и зажегся украдкой, когда мужчины стали удаляться. Обеспокоенные (по крайней мере поскольку пропадал хороший обед) эти джентльмены пригласили полицейских с бригадиром, которые, взломав окно, пригласили Ланселина войти в свое жилище, где оказалось, что электролампы не работают. Двое полицейских и брат жены с фонариком стали подниматься наверх. Приблизившись ко второму этажу, это трио из гуманных соображений посоветовало мужу не следовать за ними...

На третьей от лестничной площадки ступеньке уставившись в потолок, лежал одинокий глаз. На самой площадке в неестественных позах лежали сами леди Ланселин. Их головы напоминали пудинги с кровью. Под скромными провинциальными платьями их ноги были исполосованы ножом так, как французский булочник полосует свои длинные булки. Ногти были оторваны, а один из зубов Женевьевы вонзился ей в кожу головы. Второе глазное яблоко матери лежало в углу холла, близоруко глядя в никуда. Кровь пропитала ковер настолько, что он превратился в упругий красный мох.

Самого молодого, третьего полицейского, его имя было мистер Трут (по-английски – правда – прим. пер.), послали осторожно подобраться к мансарде. Через щель под дверью пробивался мерцающий свет. Когда он взломал дверь, то оказалось, что свет вдет от свечи, установленной на тарелке, чтобы капли не падали на пол – Папин были умелыми служанками. Девушки лежали на кровати, одетые в синие кимоно. Свои платья, запачканные кровью, они сняли. Вымыли руки и лица. Как обнаружила полиция, они вымыли использованные кухонный нож, молоток и оловянный кувшин и аккуратно сложили их на прежнее место, хотя кувшин был уже слишком побит. Старшая из них, Кристина (младшая, Ли, никогда не отвечала на вопросы, кроме как на суде) не признали себя виновными. Они просто заявили: «Да, мы это сделали». Трут взял то, что осталось от свечи и повел девушек через трупы, вниз по лестнице – и в полицейский участок. Кристина говорила, что причиной всему был электрический утюг, в котором произошло короткое замыкание, отчего исчезло электричество в доме. Трут не обращал внимания на разговоры. Они были по-прежнему в своих синих кимоно, с растрепанными волосами и выглядели довольно дико, особенно для февраля, хотя их знали как самых аккуратных девушек в Ле-Мансе.

Из-за типографской ошибки французская пресса назвала девушек не Папин, что ничего не означает, а Лапин, что по-французски значит кролик. Это не было оскорблением.

Ожидая суда в тюрьме, Кристине, старшей, которой было 28 лет, являлись исключительно святые видения, но вела она себя далеко не как святая. Двадцатидвухлетняя Ли была так похожа на Кристину, что выглядела как ее сестра-близнец, родившаяся с большой задержкой. К ней ничего не являлось, поскольку девушки содержались раздельно, а у Ли не было никакого воображения.

Процесс состоялся через шесть месяцев и проходил в местном здании суда. Там были охранники со штыками, леди с лорнетами и эмиссары парижской прессы. В качестве комментаторов «Пари-Суар» выступили двое романистов, братья Таро, Жан и Жером, которые с самого начала своей журналистской деятельности писали о себе «я» и почти что заслужили Гонкуровскую премию в таком союзе. Были здесь журналисты из «Детектива», «Нуведь Ревю Франсуаз» и «Атлантик Мансли».

Диаметрально противоположные, позиции обвинения и защиты были ясны. Или: а) сестры были нормальными девушками, убившими без причины (очевидно, беспричинное убийство было в Ле-Мансе признаком нормальности), или: б) сестры – Кролики были безумными, как мартовские зайцы, так что в причине не нуждались. Хотя у них была и своя версия, если бы присяжные хотели ее выслушать: все дело в ненадежном электроутюге – обычном поводе для революции... Утюг сломался в среду, его починили в четверг, он снова сломался в пятницу, вырубив свет в доме. К шести часам леди Ланселин после возвращения с прогулки были убиты в темноте – потому что мертвые не бранятся...

При жизни мадам как-то заставила Ли опуститься на колени, чтобы поднять неубранный клочок бумаги с ковра. Своими белыми перчатками она проверяла, как Ли вытирает пыль, отпускала комментарии по поводу омлетов Кристины через официальные записки, которые приносила на кухню Женевьева. Все эти привычки создавали у сестер Папин комплекс преследования. Мадам хорошо кормила девушек и «даже позволяла им отапливать свою спальню в мансарде». Хотя, Кристина не знала, была ли мадам к ним добра, поскольку за шесть лет службы она с ними ни разу не заговорила. А если с тобой не разговаривают, то что можно сказать? О мотиве их преступления писали Таро, принимая сторону девушек: «Девушки были хорошими слугами, но им в высшей степени противоречили», когда утюг сломался в первый раз. Во второй раз «они были драгоценными слугами, которые не хотят терять времени на раздражение. Возможно, если бы сестры не были столь старательными в делах, несчастья бы не случилось. И я бы сказал,– добавляют Жан и Жером без всякой логики,– что многие люди еще принадлежат ранним периодам развития общества».

Таковыми, среди прочих, были присяжные заседатели. Это были двенадцать хороших людей, которые не могли оценить поступок сестер Папин. К тому же процесс длился всего двадцать шесть часов, и не было времени вдаваться в детали психики девушек, хотя от этого зависели сорок или пятьдесят лет их будущей жизни. Обвинение призвало трех экспертов из местной психиатрической лечебницы. Те встретились с девушками два раза по полчаса и заявили под присягой, что обвиняемые обладают «незапятнанной наследственностью». То есть, их отец был алкоголиком, изнасиловавшим их старшую сестру, которая после этого ушла в монастырь. У матери были истерики из-за денег. Их кузина умерла в сумасшедшем доме, а дядя повесился из-за «безрадостной жизни», другими словами, наследственность в порядке, ответственность – стопроцентная!

Защита была слабой. Опровержениями по поводу психической ненормальности девушек не придавалось значения. «Сильное сомнение в их рассудке» адвоката Пьера Шатемпа было отвергнуто, поскольку на перекрестном допросе выяснилось, что перед процессом он не говорил с обвиняемыми и пяти минут. Он все узнал о них, сидя и размышляя в своем парижском кабинете.

Присяжные пропустили также мимо ушей тонкий намек на девушек как на «психологическую пару», хотя они и поняли более общую ссылку на Сафо, которую сделал шеф психиатрической клиники. Кровосмешение девушек представляло первостепенный интерес для двенадцати хороших людей, хотя в действительности оно было незначительной деталью их подозрительной семейной жизни. Присяжные обошли вниманием и галлюцинации, преследовавшие Кристину в тюрьме. Но через шесть месяцев после смертельного приговора (казнь через обезглавливание) эти галлюцинации были оценены по их литературному достоинству в научном эссе «Параноидальные мотивы преступлении: преступление сестер Папин» доктора Жака Лакана, в сюрреалистическом номере ежеквартального журнала интеллигенции – «Минотавре».

Но в суде поэтические видения Кристины были восприняты как лживые басни и никого не тронули, кроме зашиты, конечно. Хотя они и представляли исключительную ценность с точки зрения лирической параной и современной психиатрии. Некоторые из сумасшедших могут задать такие вопросы, которые человеку разумному и в голову не придут. «Где я была до того, как оказалась в животе своей матери?» – спросила Кристина – и у нее начался припадок. Затем она интересовалась, где сейчас могут быть леди Ланселин, не могут ли они вселиться в другие тела? Как сказал Тараудс, для кухарки она проявляла чересчур «необычный интерес к метемпсихозу», что отразилось и в ее меланхолическом замечании: «Иногда я думаю, что в своих прошлых жизнях я была мужем своей сестры». Когда же все вздрогнули в тюремной общей спальне, то она высказала пожелание увидеть эту проклятую невесту повешенной на яблоне, с переломанными конечностями. Тогда же сумасшедшая Кристина влезла, легко подтянувшись руками, на самый верх зарешеченного десятифутового окна в камере. Чтобы успокоить ее, позвали сестру Ли, с которой они не виделись после ареста шесть месяцев. В странном волнении Кристина крикнула ей: «Скажи – да, скажи – да!», но тогда это никто не понял. Каким образом эта крестьянка пришла, как ирландец Джеймс Джойс в последних строках «Улисса», к двум самым насыщенным словам в любом языке: да, да...

На этом заканчивается лирическая часть истории Кристины, которая затем стала скорее политической. В любом случае, она объявила голодовку на три дня, замкнулась в молчании, плакала и молилась как обманутый лидер, оставляла языком святые знаки на тюремных стенах, пыталась взять на себя вину Ли, а когда это не удалось, она, по крайней мере, сумела избавиться от смирительной рубашки.

– Не было ли все это спектаклем? – спросило ее позже тюремное начальство. (Имелось в виду все, кроме освобождения от смирительной рубашки и других реальных вещей, которые никогда не происходили с обвиняемыми за всю историю Франции).

– Как мсье пожелает,– вежливо ответила Кристина.

Обе девушки были в тюрьме очень вежливы, и обращались к надзирателям официально, в третьем лице, будто те заходили в квартиру Ланселинов на чай.

Во время всего судебного процесса, сообщений о видениях и всего прочего, Кристина сидела с закрытыми глазами на скамье подсудимых с 1.30 после ленча одного дня до 3.30, до завтрака следующего дня. Она напоминала спящую или медиума в трансе, но когда к ней обращались, она вставала и почти ничего не произносила. Судья, добрый человек со свирепыми усами, задавая вопросы, был вынужден проверить свою собственную умственную полноценность, поскольку не мог заставить Кристину говорить о себе.

– Когда вам делали выговор на кухне, вы не отвечали, а лишь яростно стучали крышками на печке. Я спрашиваю себя, не было ли это грешной гордостью... Вы правильно считаете, что работать не позорно. Нет, у вас нет также и классовой ненависти,– эти слова он произнес с облегчением, убедившись, что ни он, ни она не были большевиками,– На вас не могла подействовать литература, так как в вашей комнате нашли только сборник стихов.