Текст книги "В городе Ю. (Повести и рассказы)"

Автор книги: Валерий Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 36 страниц)

…Какие разные у меня фазы, по-русски то есть – отцы!

В этот раз я увидел ЕГО!

Он сидел, закинув ногу на ногу, в рваных брюках, домашних тапочках и чуть постукивал флейтой по колену.

– Пьян?

– Так точно!

– Чтобы в таком виде ко мне больше не являлся!

– Слушаюсь!

– Кру-гом!

Друзья мои по палате висели на «вытяжках», но тут их начинал колотить смех. Свои воспоминания я старался приурочить к самому главному моменту: по приказу санитарки бабы Кати, а точнее даже, по ее команде мы все дружно «рожали слона». В нашем положении ничего не было важней – и дух соревнования тут крепко помогал.

– О, отличный хобот у тебя пошел! А у меня не идет что-то!

– П-п-пааай-дет!

– Сейчас бы Трон Генсека ему!

Байки мои разошлись уже по больнице, и сопровождающий их утробный хохот здорово помогал «рожать слонов».

…Тогда, отфутболенный Самим за появление в нетрезвом виде, летел высоко над океаном… Корабли крохотные были внизу… Ну, страшно!

Потом стал снижаться над нашими суровыми северными краями…

В мою избушку влетел… Нелли нету!

Стал быстро метаться по комнатам – так  п р и  т е л е  никогда не летал. Наконец догадался – метнулся в сарай. Она была там – в клеенчатом фартуке, в рукавицах,– жир соскребала со шкуры барсука.

Увидев меня – невидимого – жутко побледнела.

Потом вдруг жадно сглотнула: почувствовала  м о ю  ж а ж д у.

Но  н е з д е ш н и й  ветер унес меня…

…Больница для героев-подводников на Обводном переполнена была – героев у нас всегда навалом, поэтому «рожали» все вместе – так даже веселей.

Однажды как раз во время этой процедуры увидел через окно: вышагивают через двор лысый и седой – Алехин и Грунин!

Сердце заколотилось радостно. И тут в покое не оставят!

Главврач в палату ворвался:

– Заканчиваем, заканчиваем! Важные посетители!

Всех, кроме меня, выкатили в коридор. Коньяк… конфеты. Ого!

– Ты тут не расклеивайся,– Грунин хрипит.– А потом, если захочешь, к нам приезжай!

Как это – если захочешь?!

– Работу тебе найдем!

Как это – найдем работу? А что же я – ее потерял?

А я-то приготовился сопротивляться коварным их планам!

Так что ж они?.. Неужто просто по-человечески зашли?

– Ну… е с л и  ч т о…– Грунин поднялся.

Недолго побыли! Алехин вообще ни звука не проронил! Ушли. А я остался, как девушка, которая к долгому сопротивлению приготовилась, а никто, оказывается, и не домогался ее!

Наутро Геныч с Ромкой пришли.

– Твоя глупость просто изумительна! – Ромка говорит.– Неужели ты  э т о м у  поверил? – На Геныча кивает.– Разведка… разрядка… Тьфу! Да просто для рекламы водки использовали тебя! Душа твоя, жаждущая водки, влетела в некроантенну, что в торговом центре установлена была, завибрировала она на водочной частоте, и резко усилился спрос на водку на какое-то время. Решили они такое попробовать. Но, насколько я знаю, теперь отказались.

– И… что?

– Ну как – что? – Геныч усмехнулся.– Алехин твой виллу купил на Кипре. У этого попроще вилла…

Ромка обиженно отвернулся.

– Да и этот твой, Маркони американский, тоже поднялся, я думаю! – Геныч закончил.– Да, мистер Карпентер!.. А еще ВАСП!

– В общем…– Ромка меня добил: – Если вычесть их затраты на твое содержание и покупку, доход у них от всей этой операции – три процента!

– Три процента всего? – Я был убит.– За… три процента?

– У них на этот счет строго! – Ромка пояснил: – Доход выше пяти процентов вообще запрещен!

Ромка явно маялся, уйти рвался. Что-то ему здесь не нравилось… «Рожание слонов»?

– А ты что же?! – Я к Генычу обернулся.

– Я выполнял свой долг! – мертвенно Геныч произнес.

– …Карточный! – Ромка усмехнулся.– В общем, выкинь всю эту дурь из головы – разведка, разрядка… чушь! Куда подаваться-то думаешь?

Я промолчал. Хотел только спросить у них: как там Нелли? Но у кого спрашивать?!

Выписался. По городу бродил. Увидел свое отражение в телефонной будке – в ужасе закричал. Потом все же взял себя в руки, сообразил: это не отражение вовсе – стекла нету; в будке… другой человек!

Да-а… Думал – хотя бы на войну работаю, а оказалось – на водку! А ты бы лучше хотел за коммунистические (капиталистические) идеалы геройски погибать? «В жизни всегда есть место ангелам»?

Приучили к этому наркотику! Время отвыкать.

Конечно, Грунин мог бы сказать: «У нас зато были идеалы!» …Да. Но какие?!

Постепенно успокаивался.

И три процента – чем плохо? Тоже деньги, хоть и не мои.

В Сонькину Губу на поезде добирался. Сначала все заводил себя, что должен мстить, но постепенно разомлел, пригрелся… Кому мстить-то? Друзьям?

Рядом со мной пышная, теплая женщина сидела, постепенно расстегивая вязаные кофты, одну за другой, все время что-то уютно говорила.

– Вы вообще слышите меня?

– Извините, задумался в тепле. Так что?

– Так я и говорю вам: чистый кавалер. На станции каждый раз встречает меня! Расписание знает!

– Кто, простите?

– Да Дюша мой!

– Какой, простите, Дюша?

– Ну, Дюша!.. Индюк!

– А-а-а.

Поглядел на нее.

Да она и человеку может понравиться!

– А где выходишь-то?

Оказалось – далеко. Закемарил от тряски. Резко просыпаюсь – трогает за плечо.

Сошли с ней на станции. Действительно! Стоит это тропическое чудо: индюк!

Увидел меня, кровавую кишку надул под подбородком, зашипел. А на кишке еще кисточка трясется… Янычар!

Остановился. Она кокетливо ко мне обернулась:

– Ну, ты идешь – нет? Рюкзак тогда мой надень!

И как всегда – обмишулился! В рюкзаке этом оказалась вся причина! Хоть индюк ее и кавалер, а рюкзаков не носит!

Игриво болтала со мной, пока шли, я распалялся, как индюк, и как всегда – промахнулся! Думал, это она меня разжигает, а она – индюка!

Маркела на них нету!

Зашли в избу, сели на скамейку. Скинул рюкзак. Двигаюсь – отодвигается!

– Так ты чего?

– А ты чего?

– Так ведь приглашала!

– И шо?

– Ну как «шо»?

– Да шобы я такому костлявому!

– Да где же я костлявый? Шелковистый, как таракан!

Тут стекла в окне вдребезги, этот бешеный индюк в горницу влетел, выгнал меня на улицу, мчался сзади, взлетал-клевал. В глухую чащу меня загнал. По урочищам, по болотам шастал я – еле к Сонькиной Губе выбрался, мокрый, грязный, ровно лешак какой!

Передо мной спуск. Долина в тумане – и избушка моя! И от нее на все пространство стук разносится!

Кто бы это там хозяйничал?

Побежал!

Врываюсь в избу… никого!

Запахи какие-то знакомые, а никого нет.

А стук идет!

Вбегаю во двор!.. В дальнем, скатывающемся вниз углу, где роятся комары… Новая уборная! Желтая, как свечка! Сияет!

Раньше в крапиву приходилось бегать…

И стоят друзья: Геныч, Маркел, Коля-Толя!

К моему приходу старались – позвонили, видно, в больницу, узнали!

Геныч, как ответственный за бдительность, на всякий случай на клозетную дверь щеколду и снаружи приколачивает – отсюда на всю округу и стук!

Опробовал Геныч: легко вертится, надежно запирает! После этого подошел ко мне. Обнялись.

– Вот тебе Трон Генсека! – Маркел захихикал.

– Давай… «рожай слона»! – Геныч говорит.

Потом я, не в силах скрыть чувств, обернулся.

– А…

– Будет тебе А…– Коля-Толя захохотал.

И тут – прямо, гнилые ворота повалив, въезжает во двор роскошный БМВ!

И выходит Она!

Молчим.

– Тут я… кастрюлю у тебя оставила… заехала проведать.

– Проведай.

– И как вообще… она тут себя чувствует? – смущенно Нелли спрашивает.

– Текеть! – отвечает Маркел.

– Я и лудильщика с собой привезла! – смущается она.

И вылезает в роскошном свитере лудильщик. Обнялись.

– Ну что же,– лудильщик Рома произносит.– Пошли лудить!

Стала она меня долечивать: травяные притирания, тихий массаж. Примерно месяц так было, потом – ухватила за ногу, по лесенке стащила, проволокла в пыли через двор, мордою об забор жахнула – все как рукой сняло!

Алехин подтвердил прежнюю программу: опускаться, в глаза не бросаться. Должность – старший монтажа отсека.

Объяснял ей про конспирацию, что на самом деле я – большой человек, но чувствую: не верила!

Жили мы с ней неплохо. Но и не очень хорошо. Однажды услышал про нас в магазине:

– Он сам электрик, она – шорница. Но не стирает, не варит ему – никто не видал, чтобы у них дым из трубы шел!

Не без намека ей это пересказал. Усмехнулась:

– Зато я сама время от времени вылетаю из трубы!

…Не сразу понял эти ее слова, но потом, к сожалению, понял. Сошлась она с бабкой Секстиньей, колдуньей местной, которая кроме прочего зелья варила и самогон.

И Нелли в сарае, где у нее шкуры свисали, стала как-то подолгу пропадать. Выходила с каким-то странным блеском в глазах.

А однажды вижу – выходит из сарая. Идет через двор. Вдруг начинает брести как-то по кругу – и валится, как подломленная!

Бросаюсь к ней. Приподнимаю. Глаза полуоткрыты… Пьяна!

Отнес ее в избу. И тем не менее ночью опять все произошло, с какой-то особой яростью на этот раз!

Тишина. Потом спрашиваю:

– Так что с тобой происходит?

– А с тобой? Погляди на себя – ты же приехал совсем другой!

После всех Метаморфоз Овидия – немудрено!

Долго смотрел на себя в зеркало… Да-а!

Ведь это же я, когда прилетал с Рекламой Водки, зазомбировал ее!

Молча улегся. Она ко мне потянулась.

– Единственное, что остается у тебя… всегда – запах! Горький запах кинопленки! Сводит с ума.

…Еще не хватает – начать пленку рекламировать!

Наутро после пробежки решительно подошел к ней:

– Все! Больше ты не будешь пить! Бутылки я твои перепрятал… сам буду давать.

– Как вы безжалостны,– пробормотала она, еще полностью не проснувшись.

Однажды рано утром – гудок. Выглядываю – Геныч, как истукан, сидит в своем уазике.

– Ну что, может, хватит тебе тут с бабами, может, делом займемся?

Гляжу – удочки и подсачник торчат.

– Ну! Конечно!

Приехали в Плетневку. Спустились в глубокий овраг, где якобы должны быть черви.

Тут мы прошлый раз с Ромкой рыли. Теперь они вряд ли когда с Генычем помирятся! Разве что через меня!

Пыль, сушь! Никаких червей! Сухая сажа летит в глотку – жители сбрасывают ее в овраг из печей. И снова я какую-то дикую вину свою чувствую, что червей не обеспечил! Друг мой как лучше сделать хотел, уладить сразу все прошлые и будущие конфликты, а черви где?

– Давай дальше пролезем! – говорю.

– …Так там же помойка.

– Зато, может, и черви там?

Уже как бы я уговариваю! Геныч недовольно повел усом, но полез за мной.

Помню, с Ромкой тут рыли… Вот тот спрессованный зипун… Ближнее Зазипунье… дальнее Зазипунье! Ну-ка, гнилую ту досочку отвалим… Е-есть! Полное счастье! А-атличные черви!

В тот раз, помню, вылили на нас с Ромкой помои: картофельные очистки болтались на ушах… теперь другие пошли подарки: «маленькие», хрустально звеня, сверху на нас посыпались!

«Маленькие» – это еще ничего: елочные игрушки. Вот есть еще в наших краях бутылки из-под «Плодового» – вот те да: огромный «фауст» со стеклянным дном в четыре сантиметра… Тяжче булыжника!

О! Оно самое! Удар в макушку. Я падаю, пытаюсь цепляться, но не за что: я уже в Других Краях!..

Тьма… нарастающий свет… сипение флейты…

На этот раз ОН принял меня!

ОН сидел и улыбался.

– Ну что?.. Не удалось Артему устроить своего брата в депо?

Евангелие от Геныча

И снова – треск мотора, и по нему я, как по тросу с узелками, лезу из тьмы. И оказываюсь на страшной высоте.

Отсюда кажется маленьким наш военный госпиталь на дне долины со звездочками на воротах – наш отель «Пять звездочек», как шутливо называем мы его. В центре с фигурными окнами и балкончиками – бывший особняк винного короля Георгиди, сейчас – главный корпус.

Дальше долина клином поднимается вверх и вся кипит цветами и листьями. На высоте она каменеет, и оттуда хлещет узкий водопад. Дальше все более туманными уступами поднимаются горы – до пронзающих облака белых вершин.

Ровной стеной уходит в море шершавый мыс, проткнутый у основания темным тоннелем с поблескивающими рельсами. От тоннеля вверх карабкается по вертикали отважный бульдозер, сгребая оползень, нависающий над тоннелем. Этот треск и «вытащил» меня.

Все складно. Все хорошо… Если не считать одной мелочи: МЕНЯ НЕТ.

Самая близкая от меня (несуществующего меня) – гора под названием Голова Маркса: огромный покатый лоб, курчавая растительность на макушке, мощный горбатый нос, трещина рта. И – роскошная раскидистая борода: знаменитый пелагейский виноградник, где прежде монахини, а ныне отнюдь не монахини делают знаменитое пелагейское вино типа хереса.

«Процесс глубокого хересования в цистернах» – вот как называется этот процесс.

Все складно. Все хорошо. Вместо меня – что-то легкое! Полетим к горе.

Облетев круг, как сокол, я возвращаюсь все ж к больнице, хотя дел там особенных у меня теперь нет.

Гулкий внутренний дворик, усыпанный скукоженными листьями, метет сутулый старик. Маркел! Вот где оказался! С высоты узнаю! Видать, после того, как выгорела стратегическая база, все сюда… Ладно, хватит тебе о земном – пора о возвышенном!

Но вместо этого подслушиваю, как разговаривает по телефону пышная блондинка – старшая медсестра Тая… Тая еще Тая! Генералы у нее ходят по струнке! В сухом гулком дворике звучит, вылетая из окон, ее голосок:

– Ой, Юлечка, я что-то совсем нехорошо тебя слышу, перезвони немножечко попозже, я сейчас чуточку занята!

О Таисс!

Разбежался!.. Поздно.

Вместо меня какой-то прооперированный красавец в пижаме, приволакивая ногу, подкатил к Тае и стал любезничать – и вдруг из глубины темного коридора появился Геныч в шлепанцах и халате и поманил красавца пальцем к себе.

– Прекрати,– прохрипел Геныч.– Она просила меня сделать, чтобы никто к ней не приставал. У нее серьезно.

– С Ясоном, что ли? – недовольно проговорил прооперированный, рвущийся к активной жизни.

…Ясон, вспомнил я, это молодой грек, красавец бульдозерист, треском своего мотора и вытянувший меня из небытия…

– Да нет! – Геныч устало отмахнулся.– С Ромкой у них! Серьезно вроде! – Вздохнув, Геныч ушел.

Господи! С Ромкой! Какие новости, к сожалению, с опозданием я узнаю! Ведь она невестой Ясона уже считалась, и даже семьи их согласились – и вдруг! Успокоишься тут навеки, как же! Обычно «серьезно» у Ромки бывает лишь в связи с каким-нибудь крупным общественным процессом в нашей стране – «серьезное чувство» у него становится как бы Музой Перемен, этакой Свободой на баррикадах с открытой грудью, как на картине Делакруа!

Француженка Аньес шла под его глубоко скрытое диссидентство (даже не переписывались, не то что не встречались), Варя, дочь директора института бывшего марксизма, ныне философии, «шла под перестройку» («Как я мог раньше иначе жить?!»)… Потом все, естественно, рушилось – притом с глубокими внутренними потрясениями («Я столько в нее вложил!»).

Подо что же, интересно, он Таю захомутал? Хозяйкой Местной Горы тут ее зовут. Чем же ее Ромка скрутил? Только серьезностью – не иначе! Мол, у всех лишь легкий флирт, ну в крайнем случае – любовь, а у него – серьезное чувство, накрепко связанное с общественными процессами!

Что же, в таком случае, затевается тут? Ну, никак прямо не улететь! Помню, меня Ромка всю жизнь донимал именно процессами, ж и в и т е л ь н ы м и  процессами: почему я не принимаю в них деятельного участия?! Сначала, если не ошибаюсь, то был процесс освобождения марксизма-ленинизма от сталинизма. («Неужели ты можешь терпеть это дальше?» – восклицал с болью он.) Потом вроде было очищение марксизма от Ленина («Тебе все еще нравится этот сатрап?! Сколько можно?!»). Перед ним всегда себя чувствуешь туповатым и квелым: не то что возненавидеть сатрапа – даже полюбить его не успел! Потом, помню, было очищение марксизма от Маркса – и уже в конце, насколько я помню, от Энгельса, и всегда это было страстно, с отрыванием живой плоти…

Чем же он  с а м у  Таю запугал?

А-а-а! – вспомнил я, он же религию в последнее время оседлал и разговоров ниже как об Иоанне Предтече не признавал. Такому не откажешь.

Ну, ясно стало теперь! Я полетел над плоскогорьем. На подбородке Маркса что-то блестело. Сопля? Я приблизился. Господи! Да это же «Капсула-2»! С сидящими в ней хлопцами: группа «Сокол»! С некроантенной, что должна их поднять на подвиг!.. На какой? Почему-то я не в курсе и ничего не ведаю, как всегда? Уволен?

Я пошел наверх… Господи, как страшно затеряться в пустоте, в этих мало кому понятных измерениях!

Я рванулся вниз.

Море было палевое, тихое. Выделялись только рябые пятачки, словно вдавленные дном бутылки,– медузы! Штиль. Я пошел по поверхности, перепрыгивая медуз. На каждой медузе расплывалась словно бы круглая чернильная печать: «Проверено!»

На краю нагромождения камней стоял камень, «сунувшийся» к морю и, словно дракон, в трещинах чешуи. За ним шел ухоженный пляж. Из спасательного домика с обвисшим флажком на шпиле вышел грузный усатый спасатель, шел, накалывая мусор. Когда мы сблизились, я с удивлением увидел, что он в полной казачьей форме: пыльные сапоги, черные брюки с лампасами, гимнастерка с портупеей, меховая папаха,– а мусор он накалывал на шашку! Надо же, до чего политизация дошла!

«А что, инородцев спасаем?» – хотел было съязвить я, но постеснялся. Не люблю понапрасну пугать мистикой людей. Зачем это? К тому же я с изумлением увидел – передо мной бывший секретарь обкома по идеологии Кныш, всегда раньше выступавший по праздникам. Надо же, как повернулась судьба! Но все равно мистика явно была ему чужда!

Я с трудом втиснулся за ним мимо хлопнувшей двери спасалки. Весь пол в будке был устлан телами казаков! Они просыпались, потягивались, потягивали. Чувствовалось, что они уже тут не первый день и, чтобы поддержать боевой дух, спят не раздеваясь. С удивлением я увидел среди них в полной форме Колю-Толю – и этот здесь!

Он вдруг прямо посмотрел в мою сторону:

– А-а… дублер пожаловал! – растягивая мокрые губы, выговорил он. Я похолодел от такой наглости: я дублер? Я – его дублер? Ну, сволочь!

Но постепенно я ощутил, что он смотрит  ч е р е з  меня… Естественно! В дверях стоял Геныч – тоже в полной казачьей форме, папахе набекрень… Он – дублер Коли-Толи?! Ну события! То-то мне никак не улететь!

– Так ты казак, что ли? – нагло уставился Коля-Толя на Геныча.

– Ну! Урожденный гребенской! – лихо ответил Геныч.

…А мне-то казалось – мы выросли с ним вместе. Ладно, не лезь!

Начались объятия, приветствия. Наших тут общих с ним друзей было немало.

– Ну, здорово, Вогузочка! Да то, никак, ты, Вуздыряк?! А то, никак, Шило?

Тут оказались два местных школьных учителя – физики и физкультуры, и знаменитый местный этнограф и гениальный гид старик Колояров, и, к моему ужасу, Дима-Динамит, бывший муж Таи… и, судя по взаимному их расположению с Колей-Толей, они были кореша. По взглядам, кидаемым в их сторону, я понял, что не один я опасаюсь их. Я сообразил наконец, почему они все в парадной казачьей форме: передо мной местный казачий хор в полном составе! Но шо за странная спевка?

– Да шарахнуть по ним «Градом» – и все дела! – уже не в первый, видимо, раз восклицал Дима.

Помню, как однажды утром с легкого бодуна Дима выскочил из дома в палисадник (тогда он еще жил у Таи) и пальнул из ракетницы… я как раз стоял на балконе и видел рассыпающую искрами дугу. Ракета пролетела над предгорьями и упала точно на ярко-желтую палатку на склоне. Палатка мгновенно вспыхнула, из нее выскочил толстый голый человек, за ним женщина. По ущельям пронесся дьявольский Димин хохот.

Разразился жуткий скандал – человек из палатки оказался крупным московским чином.

– Вы бы слышали, как он поет! – так я защищал Диму перед Груниным.

– У тебя все поют! – отмахнулся тогда Грунин.

Нынче, стало быть, Динамит снова в форме?

– Об чем шум, станичники? – мрачно проговорил Геныч.

Перебивая друг друга, станичники загомонили. Я с трудом и не сразу понял, в чем суть… Вместе с местным греческим хором летели на вертолете в Минеральные Воды на областной смотр хоров, где традиционно, как и положено, казаки заняли первое место, греки, как и положено,– второе, как и всегда… Но перед посадкой в вертолет получилась драка: греки вдруг оказались недовольны решением жюри.

– Кто-то мутит их! – проговорил Кныш.

Дальше, пока казаки бегали за примиряющим напитком, греки угнали вертолет, приземлили его на голове Маркса (я думал, что там – туман, а там – дым) и отказываются спускаться… говорят – охраняют какие-то свои древние захоронения, которые русские хотят разграбить, лишив их прошлого… М-да.

– А какие требования-то у них? – спросил Геныч.

– Да «Градом» шарахнуть их! – заорал Дима.– Эти старперы наши еще два года будут рожать!

Соблазнительно пятясь, Тая втащила казан с кулешом.

– Пожуйте горячего!

– Явились тоже «аргонавты» на наши головы! – вздохнул Колояров.– Да тут всегда Россия была! Еще двести лет назад казачий генерал Иван Иваныч Герман разбил тут войско турецкого Батал-паши!

Казаки крякнули, видно, смущенные какой-то не совсем казачьей фамилией атамана.

– Да тут гипсовый завод уникальный! – заговорили казаки.

– Низковольтная фабрика!

– Тысяча семьсот видов трав!

– Больше всего ионов кислорода на кубический сантиметр!

– Что ж теперь – бросай все и уходи? – взъерошил пышные усы Кныш, запуская ложку в кулеш. Остальные последовали его примеру.

– Да мы тут все знаем,– загомонили казаки.– Сколько веков живем вместе с ими! Греков знаем, ногайцев знаем, карачаевцев! В Канглы когда ездим грязь принимать, всегда ложимся в трусах, знаем, без трусов – оскорбление у них! В курсе уже: Эбзеев – значит, князь, Эркенов – вдвойне, Урусов – втройне! Мы знаем!

– Ну, подеремся порой по пьянке. Так и они нас! Чего ж тут такого? Не воевать же?.. Но дружка твово Ромку нам отдай – погутарить треба! – обратился вдруг к Генычу молодой казак.

«Спокойно, Геныч! Держи себя!» – своим внефизическим путем старался я и – преуспел! Геныч резко уставился в мою сторону: отстанешь – нет?!

– В общем, пока они там не разойдутся, мы не расходимся! – рявкнул Кныш.

– Разберемся! – выговорил Геныч и резко вышел, спасаясь, как я предполагаю, не столько от казаков, сколько от меня!

…Забыл, за каким плечом должен лететь ангел: за левым или за правым?

Геныч поддал – я за ним. Но при том, что характерно, я не порывал и с высшими сферами. Поспешая, я вдруг услышал тонкий ангельский голосок:

– Извините, я тоже ангел, только что слетел с горних высей! Хотелось бы кого-то спасти, но все тут такие мерзкие! Что бы вы посоветовали?

– Иди на!..– посоветовал ему я.

Неслабо для ангела? И устремился за Генычем.

И вот он словно споткнулся… выпрямился… и я почувствовал боль в левой ноге! Вселился! Я запрыгал, задергался. Потом затих… неудобно, наверное, сразу так бузить?

– Может, по рюмочке? – миролюбиво предложил я.

– С кем это – по рюмочке? – Геныч дернулся.

– Ну… на брудершафт.

– Как это?!

Между нами уже шла настоящая склока!

– Все, все… умолкаю!

Я стал смотреть наверх, где в лучах заката сияла капсула… Как раз на губе у Маркса… Губа не дура! Да, видать, упарились ребята за день – на головах друг у друга сидят! Нелепо нам и Западу воевать – мы всегда победим. За счет человеческого фактора! Они понимают его так: как бы создать условия людям – гальюн, сортир… Мы же – наоборот: как бы убрать сортир и поставить еще одну ракету. Поэтому мы и победим. Всегда.

Капсула ярко отражала закатный луч.

Конечно, можно сказать: засели там сатрапы, душители свободы, дуболомы безмозглые. Но все это можно лишь говорить, если не знаешь конкретно каждого, кто там сидит. Вообще, чтобы классово людей судить, надо никого конкретно не знать – тогда запросто!

А я вижу, как Ваня Нечитайло там сгорбился – двухметровый «сатрап»,– таких, как он, конструкторы не предвидели: потолок метр восемьдесят. Конечно, ударом кулака Ваня свалит быка, но человек добрый, нежный. Капитан волейбольной нашей команды, жутко переживающий, главный наш «столб». Помню, играли с погранцами и продули по-глупому: Ваня две подачи промазал. Плакал в раздевалке, слезы размазывая!

А Витя Маракулин, по прозвищу «Короче»? «Короче, прихожу к ней, она, короче…» Представляю, как своим «короче» всех достал!

Сидят там, в этой кастрюле, яйца вкрутую! Куда же этих «дышащих боем абантов» мне девать? Маются ребята, «делу не видя конца, для которого шли к Илиону», как писал старик. Ничего! «С ними дядька Черномор», как другой писал. Черномор – это я! Выручим!

…Как скучна стала набережная без греков! Закрыта всегда прежде распахнутая парикмахерская папаши Поднавраки – там такой гогот стоял! Неужто и Поднавраки там, на военной позиции – на голове Маркса?.. Или теперь уже – Марса?

Кофейная дяди Спиро. Как фокусник, по двадцать кофейных кувшинчиков в пальцах держал, в горячем песке их возил и поднимал за мгновение до закипания, чтобы не переливалось,– закипало уже в воздухе!

И тут я окончательно понял, что сосет душу… Тишина! Бульдозер над тоннелем умолк, больше не тарахтит, не сгребает оползень – значит, скоро запечатает тут нас… Неужто Ясон на позиции? Ну, дела!

Неужели мирно не рассосется?

…Но это уж мысль, скорее всего, моя, Сани, а не Геныча… тот даже глаза вытаращил от удивления! Как это – «мирно»?

Ну что ж… это, наверное, хорошо: одна мысль его, вторая – моя. Одна голова – хорошо, две – лучше!

Все сложно в это непростое время…

«Опять плетешь?!» – Это уже злобный окрик Геныча.

Хватит шляться! Люди ждут. И никаких больше «по рюмочке»!

Геныч свернул в больничный сад.

Штаб совместных учений – для конспирации – в Первом, старинном корпусе больницы – бывший Охотничий домик. Грунин тут лечится от геморроя и одновременно командует совместными учениями… И как эти Гиганты все успевают!?

Грунин сидит за старинным резным столом со свисающими гроздьями. Напротив него, за столом поменьше – батя Карпентер, или, как я его зову иногда, старина Карп! Прибыл сюда со своими богатырями – для конспирации – под видом археологов. Гинеколог-археолог-плотник! На все руки мастак.

В углу в глубоком кожаном кресле скромно тонет Алехин – главный, конечно, затейник всей этой бузы, хотя держится отстраненно, как бы скучает.

Как специалист по этой местности, по ее нравам и красотам, старик Колояров сидит, ученый-этнограф, разбросав седые волосы из ноздрей.

Зысь, директор виносовхоза… Как же – на его территории произойдут бои!

Маркел тут же сидит, всех ненавидя; при этом сдаточный мастер «летающей кастрюльки»: что-то ему не понравится – все забракует!

А где ж главный врач больницы – Гаврилиади, грек? Неужто же учения, как я и предполагал, до настоящей драки дошли, характер национальных столкновений приняли? Поэтому, что ли, Гаврилиади нет, которого еще обком от греческого населения в верхушку включил? Ну, дела! Всегда его как главного врача больницы запрашивали перед учениями о готовности – какое же учение без раненых!

Вместо него скромно Ромка сияет… Главный врач?

Что приятно в нашей стране – и даже в отдельно взятом населенном пункте,– не уследишь за событиями!

– О! Вот и дядька Черномор прибыл! – добродушно Грунин пробасил, очевидно, имея в виду моих «тридцать рыцарей прекрасных», что сейчас в кастрюльке кипят.– Ну, что ж, начнем!

Сколько уже таких учений было, хоть и не совместных: десантная «щука» брюхом выползала на берег, и мы из пасти ее летели, как горох! Ну, по ходу своего маршрута исправляли всяческие мелкие недостатки, немножко полемизировали с местными пограничниками и – вперед! Прорывались в горы, к монастырю, а туда уже привозили зечек из соседней зоны на сбор винограда. Небольшой праздник Вакха получался.

Ясное дело, это вызывало как бы недовольство начальства, Грунин ворчал, но Зысь вполне открыто ему на совещании заявлял: «Если твои орлы моих курочек не потопчут, работать они не будут, а значит, не будет винограда и, стало быть, вина!» Знаменитого местного пелагейского вина типа хереса. Необходимый этап производства: «Процесс глубокого хересования в цистернах» – без этого никак. И все понимали, хоть ничего такого не было в Уставе, но не все же запишешь в Устав!

Помню, три года назад смотрел процесс выгрузки из эшелона наших красавиц – все коренастые, разрисованные… Да-а. Одна выскочила и перед замом по режиму стала вихляться:

 
Раньше был у нас режим:
Пое…– и лежим,
А теперь у нас режим
Пое…– и бежим!
 

Тот только усмехался – привык. Боялся я – как гвардейцы мои? Не подкачают? Оказалось – ничего! Не подвели своего батьку! Впрочем, тебя полгода в консервной банке подержи – любая покажется красоткой, тем более в темноте!

– …Ну, так чего решаем? – Грунин прохрипел.– События, как понимаете, вышли из-под нашего контроля, внезапно национальный характер приобрели! – И в упор смотрит на господина Карпа: явно не без твоего участия это содеялось.

– Мне думается,– надменно Карп отвечает,– что национальные проблемы тут существовали всегда! Правда, подавлялись тоталитарной машиной, но это другое дело…

Тоталитарная машина – это я.

– …запрещались народные обычаи, традиции, преподавание на родном языке!

Ну, да! Есть тут за хребтом два совхоза: один греческий, другой – корейский. Сунься туда попробуй, начни командовать – голову оторвут! Никто к ним и не суется.

– По-моему, тебя особенно один национальный обычай волнует! – Грунин усмехается.– Говоришь, в седую древность уходит?

Карп сделал гордую позу, потом кивнул ассистенту, и тот вытащил из мешка позеленевшую статуэтку, на стол поставил.

Вот это да!

Немая сцена.

Вот так «седая старина»!

Маркел аж позеленел!

На небольшом изъеденном постаменте скульптурная группа: пузатый Вакх, расставив раскоряченные копытца, вдувает козе!

Вот так праздник винограда!

Все вдруг грохнули. Карпентер обиженно откинулся.

– Вот оно – ваше отношение к традициям  ц е л о г о  н а р о д а! Десятилетиями вы скрывали от народа его прошлое, запрещая раскопки!

– И правильно запрещали! – Маркел прохрипел.

– И не случайно лучшие представители этого народа кинулись сейчас на раскоп, защищать истоки древней культуры! – закончил Карпентер.

Неожиданно раздались аплодисменты. Карпентер смутился.

Я любовался Вакхом. Да, это шедевр! Изображен в момент «отката орудия» и производит сильный эффект. Такие «орудия» существуют лишь в легендах – в реальной жизни не приходилось встречать! Да и обычая такого, честно, у них не встречал. Дружил со многими семьями, бывал на свадьбах, похоронах, но такого не встречал!

Но, как говорится, искусство выше жизни, ему видней!

Конечно, такое наследие надо защищать! Не от этого ли наследия и главврач Гаврилиади скрылся? Неужели он тоже там?

Из окна было видно, что из шевелюры Маркса шел дым, играя в закатных прожекторных лучах. «Партизаны» ужинали. Мечтали о доме, конечно, видели с высоты свои крыши… Но – «наследие», едри его корень! Против наследия не попрешь! Попали в «запендню», как говорил один мой приятель.

– Просим убрать свою «капсулу» с дороги и восстановить нормальное сообщение с археологами! – потребовал Карпентер.– Иначе из нашего центра придет приказ о прекращении совместных учений!