Текст книги "В городе Ю. (Повести и рассказы)"

Автор книги: Валерий Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 36 страниц)

– Еще сыча! – протягивая руку, воскликнул Елдым.

И тут на пороге появился я.

– Как вы нас нашли? – воскликнули сразу же несколько голосов.

– По запаху! – ответил я, и в ту же секунду меня уже били.

– Вам бы немножко амбы! – успел только выкрикнуть я.

…Очнувшись, я увидел перед глазами комки земли… вдруг один ком зашевелился… скакнул… лягушка! Я стал прыгать за ней, потом распрямился, потом побежал. Впереди меня по ущелью гнался Леха за испуганной лисой, рвал на груди рубаху, кричал:

– Ну – куси! Куси!

Потом я выбрался в долину. Было светло. Магазины уже открывали свои объятия.

Я подошел к гостинице. Ее уже не было – Носия уже успел разобрать ее. Все участники сидели под небом на стульях, поставив тарелки с супом на головы, осторожно зачерпывали ложками, несли ко рту. Потом ставили на головы стаканы, лили из чайников кипяток, размешивали ложечками.

Оказалось: вчера на пикнике, скушав все вокруг, они захотели отведать белены – и это сказалось. Красивые белые машины подъезжали к ним, люди в белых халатах помогали войти…

Вот на тропинке показался Леха. Видимо, он все-таки уговорил лису укусить его. Сначала он шел по тропинке абсолютно ровно – потом вдруг метнулся в курятник, раздался гвалт. Через минуту санитары повели и его. Он шел с гордо поднятой головой, пытаясь сдуть с верхней губы окровавленную пушинку.

– А ты говоришь – почему седеют рано! – скорбно произнес он, поравнявшись со мной.

Все уехали. А я пошел в степь. И вот вокруг уже не было ничего, только заросший травой колодец. Я заглянул туда – отражение закачалось глубоко внизу.

– Господи! Что же за жизнь такая?! – крикнул я.

– …Все будет нормально! – послышалось оттуда.

В городе Ю.

– А все с того началось, что я Генку Хухреца встретил.– Леха пересел на свободное место на моей полке и, горячо дыша, начал исповедь.– До того, ты знаешь, я всего лишь сменным мастером был, газгольдеры, то-се, и вдруг Геха мне говорит: «Хочешь мюзик-холлом командовать? Какие девочки там – видал?» Говорю: «Только на афишах!» Ржет: «Увидишь вблизи!» А все со школы еще началось: там Геха, по правде говоря, слабовато тянул, никто не водился с ним, один я. И вот результат! «Только усеки,– говорит.– За кордон с ними поедешь – чтобы ни-ни! С этим строго у нас! Но зато – как приедете в какую-нибудь Рязань!.. Любую в номер! Они девочки вышколенные, команды понимают!»

– Это ты говоришь или Геха? – слегка запутавшись и смутившись, пробормотал я, пытаясь увести разговор в сторону, запутать его в филологических тонкостях.

– Он. И я это тебе говорю! Приезжаешь в какую-нибудь Рязань…

– Почему именно в Рязань-то?

– Ну – в Рязань, в Казань…– миролюбиво проговорил Леха.

– А… ясно. И почему ж ты не с ними сейчас?

– Сорвался я! – скорбно воскликнул он.

– В Рязани? – изумился я.

– При чем здесь Рязань? Как в Рязани можно сорваться? В этом гадском Париже все произошло!

– В гадском?

– Ну, а в каком же, по-твоему, еще?! – уязвленно воскликнул он.– Разве ж это город? Бедлам! Легко там, думаешь, коллективом руководить?

– А… тяжело?

– Дурочку изображаешь, да? Днем вместо репетиций по улицам шастают, после спектакля для близиру в гостиницу зайдут и на всю ночь – опять! У меня нервы тоже, понимаешь, не железные – пробегал четыре ночи в квартале Сант-Дени, гадостей всяких насмотрелся, наших никого не нашел – и под утро уже пятой, кажется, ночи, часа в четыре, к одной нашей артисточке в номер зашел – проверить, работает ли у нее отопление. И ведь точно знал – с жонглером нашим живет, а тут фу-ты ну-ты – на дыбы!

– А как – на дыбы?

– Сковородкой жахнула меня!

– Сковородкой?.. А откуда у них в номере сковородки?

– Ты что, с крыши свалился, что ли? – перекривился он.– Известно ведь: хоть и запрещено, а они все равно жратву в номере готовят, чтоб валюту не тратить! Примуса, керосинки – как в коммуналке какой-нибудь! Суп в бидэ кипятильником варят!

– И… что? – по возможности нейтрально спросил я.

– И все! – Леха тяжело вздохнул.– С той сковороды и начался в моей голове какой-то сдвиг! Тут же, этой артистке ни слова не сказав, пошел в номер к себе, вынул из наволочки всю валюту – всей группы, я имею в виду, и рванул в казино (неизвестно еще, откуда я дорогу туда знал!). Не сворачивая, пришел, сел в рулетку играть и с ходу выиграл пятьсот тысяч – не иначе, как специально мне подстроили это! В общем, когда дождливым утром выходили все на авеню Мак-Магон, чтобы в автобусы садиться, на репетицию ехать, вдруг громкие звуки джаза раздались, и с площади Этуаль процессия появилась… Впереди джаз шел… из одного кабака… за ним девушки с Пляс Пигаль маршировали, а за ними,– Леха стыдливо потупился,– четыре нубийца меня на паланкине несли… я в пуховом халате, скрестив ноги, сидел и в чалме! – Леха прерывисто вздохнул.

– Ясно…– сказал я.– И после этого, значит, тебя сюда?

– Да нет, не сразу сюда,– после долгой паузы проговорил Леха.– После этого я еще симфоническим оркестром руководил. Не то, конечно! – с болью выкрикнул он.– И в самолете на Нью-Йорк с гобоистом подрался одним. В океан хотел выкинуть его! – Леха всхлипнул.– И все после той проклятой сковороды – то и дело заскоки случаются у меня! А артистке той – хоть бы что, в Москве уже работает, говорят! – он снова всхлипнул.

«Да-а-а… зря я связал с этим затейником свою судьбу! – в который уже раз подумал я.– Вряд ли получится из этого что-то хорошее. Но так надоела неопределенность, скитания по редакциям, халтура на телевидении, так хотелось чего-то твердого и определенного!»

– А что тебе… Геха обещал? – уже не в первый раз стыдливо поинтересовался я.

– Да уж крупное что-нибудь, не боись! – с ходу приободрившись, ответил Леха.– Раз уж Геха за главного тут – без работы, не боись, не останусь! А где я – там уж и ты! Старый кореш, что ни говори!

Да, действительно, дружим мы с Лехой давно, вместе учились еще в институте… как скромно мы когда-то начинали – и как нескромно заканчиваем!

– Для начала обещал управляющим театрами меня назначить! – веско проговорил он.

– Но ведь в Ю., насколько я знаю, один театр,– засомневался я. – Может – директором театра тебя?

В лице его неожиданно появилась надменность.

– Я, кажется, ясно сказал – управляющий театрами! Ради одного театра, мелочевки такой, я бы не поехал сюда – не тот случай!

– А где тебе остальные театры возьмут? Построят, что ли? – Я все не мог поверить в осмысленность поездки.

– Это пусть тебя не колышет! – высокомерно ответил он.– А уж только заступлю, на первое свободное место – тебя. А не будет – так освободим! Как-никак – опыт руководства есть!

Я хотел было спросить, имеет он в виду случай со сковородой или что-то еще, но вовремя удержался: все-таки теперь я зависел от него, а шуток, насколько мне известно, он не любил.

– Ну ладно… спать давай… утро вечера мудренее! – зевнул он.

– Мудрёнее! – усмехнулся я.

– Ну, ладно. Это твое дело – словами играть! – снисходительно проговорил он и начал раздеваться.

Спал он бурно, метался, хрипло требовал ландышей. С трудом удалось разбудить его за полчаса до вокзала – он дышал прерывисто, по лицу его текли слезы.

– Видел поленницу до неба, старик! – взволнованно проговорил он.– К большой судьбе!

Я хотел осторожно сказать, что поленница – сооружение шаткое, но промолчал. Поезд, притормаживая, стал крупно дрожать, наши щеки затряслись.

Судорожно зевая, размазывая слезы, мы вошли в освещенный голубым призрачным светом вокзал. Прилечь или даже присесть в этом зале, напоминающем диораму Бородинской битвы, было негде… почему такому количеству народа необходимо было находиться на вокзале в четыре утра – было неясно!

Правда, какой-то старичок, оказавшийся рядом, сразу же стал услужливо объяснять мне, что по прихоти купца Харитонова вокзал выстроен в пятидесяти верстах от города, на горе, а с транспортом в городе нынче туго – поэтому все, приехавшие ночью, сидят здесь. Не знаю, чего ждал от меня услужливый старичок,– я сказал ему «спасибо» и пошел дальше. Леха вышел на холод, во тьму, и вернулся торжествуя.

– Ну, ты! Надолго тут расположился? Машина ждет!

«Вот это да! – ликуя, подумал я.– Не зря, действительно, я приехал в этот город!»

Правда, в гостинице оказался абонирован двухместный номер, не два отдельных, как Леха предполагал,– это как-то сразу надломило его, он начал зевать.

– Ладно… поспим малехо,– злобно проговорил он и начал раздеваться.

– Слушай,– не удержался я.– А почему ты все время в ушанке спишь? Ну, в поезде – более-менее понятно еще, мороз был, а здесь-то зачем?

Он оглянулся по сторонам, глаза его блеснули безумным огнем.

– А потому,– прошептал он.– Что в шапке у меня… шестьдесят пять тысяч зашито… заработанных честным, беспробудным трудом! – добавил он.

Я хотел спросить, считает ли он честной работой свои подвиги в Париже, но промолчал.

Поспать так и не удалось. Тут же зазвонил телефон, Леха схватил трубку.

– Геха, ты? – Он радостно захохотал. Дальше он слушал, только крякая и кивая, надуваясь восторгом все больше.– Ну, есть! Ну, все! – проговорил он и повесил трубку.– Управляющий всей культурой, старик! – радостно проговорил он и погляделся в зеркало.

– Поздравляю от души! – сказал я. «А есть тут культура?» – хотел спросить я, но не спросил.

Тут же раздался еще звонок – от каждой фразы второго разговора распирало его еще сильней.

– Тэк… тэк…– только приговаривал он.– Тэк! – Он повесил трубку.– Женщина, старик! – ликующе воскликнул он.– Говорит, полюбила с первого взгляда! Вот так! – Он бросил горделивый взгляд в зеркало.

«А когда ж был этот первый взгляд?» – хотел спросить я, но не спросил.

– Все! Уходи! – Он зашагал по крохотному номеру.– Сейчас во всех церквах заутрени идут – дуй туда!

Я хотел спросить – что, церквами он тоже заведует? – но не спросил.

Я вышел во тьму и мороз. Из темноты на меня волнами шла какая-то энергия. Приглядевшись, я увидел толпы людей, пересыпавшиеся с угла на угол,– но автобусы с прижатыми дверями проходили не останавливаясь.

Я решил пойти пешком. Спешить мне было абсолютно некуда. Дело в том, что в городе Ю. я родился и не был тут уже тридцать лет. Светало. Город производил нехорошее впечатление. Старые дома еще разрушались, новые дома разрушались уже. Чувствовалось, что десятилетиями никто не думал про город, потом недолгое время кто-то думал, воздвигал какой-то дом, характерный для той эпохи, и снова шли десятилетия запустения. Нехорошо для города оказаться не в моде, в стороне от всяческих фестивалей, когда на город наводится свежий – пусть даже и поверхностный – блеск. Здесь этого не было и следа.

«Хорошо, что я отсюда уехал! – мелькнуло ликование.– Но ведь вернулся же!» – придавила тяжелая мысль.

Собираясь сюда лет уже десять (правда, не думая, что навсегда), я с волнением думал, что не узнаю тех мест, где ездил в коляске. И вдруг я словно попал в сон, который периодически снился мне,– я снова оказался в том самом месте, которое помнил только во сне: те же деревянные двухэтажные дома, те же «дровяники» на краю оврага… Ничего не изменилось за тридцать лет! Тяжелый, темный сон про мое детство в чахлом квартале оказался не таким уж далеким – действительность не отличалась от него!

Еще одно обстоятельство – правда, не такое важное – тревожило меня. Ни в поезде, ни в гостинице я не успел зайти в туалет… осквернить родные места я, конечно, не мог… Я схватил такси и помчался в центр – но там все интересующие меня учреждения оказались закрыты – правда, по веским, уважительным причинам: в одном туалете проходила политинформация, в другом – профсоюзное собрание, в третьем – персональное дело. Казалось бы, надо радоваться столь бурной общественной жизни – но что-то удерживало меня.

Номер был закрыт изнутри, а на дверях туалета в коридоре висела малооригинальная табличка: «Закрыто по техническим причинам». Как насыщенно, интересно здесь живут!

– Закрыто по техническим причинам! – горделиво проговорил администратор, сверкая очками.

– Ну, понятно,– пробормотал я.

– Кстати,– продолжил он (что же тут может быть «кстати», подумал я),– вашего друга (он сумел произнести эти слова с презрением и в мой адрес, и в его) дожидается тут какой-то товарищ (снова презрение), однако на стук и телефонные звонки ваш приятель не реагирует. Может быть, он вас устроит? – еще более пренебрежительно кивнул на меня администратор, обращаясь к гостю.

Со скамеечки поднялся мешковатый, бородатый мужик.

– Синякова,– ткнув мне руку, пробормотал он.– Главный режиссер театра драмы и комедии.

– Очень приятно,– пробормотал я. Не скрою, меня изумило, что он назвался женской фамилией. Я подумал, что ослышался, но после оказалось, что нет.

– Разумеется,– заговорил администратор, подходя с ключом,– у нас имеется возможность открыть номер своими средствами, но – раз уж вы пришли…

– Разумеется… извините… подождите здесь! – Я взял у администратора ключ, открыл, просунулся в узкую щель… мало ли что там?

В номере было пусто, на постели были видны следы борьбы… за занавеской – я задрожал – темнел какой-то силуэт.

– Эй… кто там? – выговорил я.

– Это ты, что ли? – прохрипел голос, и высунулась Лехина башка.

– Ну, ты даешь! – с облегчением опускаясь в кресло, проговорил я.– Чего прячешься-то, выходи!

– Не могу! – заикаясь, проговорил он.– Я голый! Эта – дождалась, пока я впал в забытье, и всю одежду увела, даже белье! Неужто Геха ее подослал? Ну, друг! Хорошо, что хоть шапка цела! – Он внезапно захихикал.– Откуда ей знать, что в такой лабуде такие деньги! Умен! – Леха погладил себя по шапке.– Отцепи меня – не могу больше! – свободолюбиво воскликнул Леха.

Я отцепил. Кутаясь в занавеску, как Цезарь в тогу, Леха пошел по номеру.

– Жалко, шмоток больше не захватил! – воскликнул Леха.

– Там тебя главный режиссер театра ждет,– проговорил я.

– Мужик, баба? – испуганно вскрикнул Леха. На всякий случай я уклонился от ответа.

– Сейчас позову.

– Зови! – произнес Леха, перекидывая лишнюю материю через плечо.

Появился режиссер. Набычившись, он смотрел на Леху. Тот, надо сказать, держался неплохо. Можно было подумать, что последняя мода диктует именно такой стиль: тога и ушанка.

– Слушаю вас! – величественно проговорил Леха.

– Синякова,– пробормотал тот.

– Машина, надеюсь, у подъезда? – поинтересовался Леха.

Синякова кивнул. Перекинув конец материи через себя, Леха двинулся из номера – мы последовали за ним.

В машине я спросил режиссера, не японец ли он. Он ответил, что нет. Просто, когда его назначили главным, он решил вместо своей неблагозвучной взять фамилию жены, и написал соответствующее заявление в соответствующие инстанции. Когда он получил паспорт, там было написано: Синякова. «Но ведь вы просили фамилию жены?» – сказали ему. С тех пор он вынужден ходить с этой фамилией. Случай, в общем-то, обычный, но чем-то он растрогал меня.

В театре Леха держался отменно. Прямо с порога завел речь, что всякий истинно интеллигентный человек должен ходить в помещении в ушанке. Всюду замелькали ушанки. Народ тут оказался сообразительный. На площадке второго этажа попался и скромно поклонился молодой человек в шапке с накрепко завязанными ушами. Леха благосклонно подозвал его к себе, расспросил, кто он такой, к чему стремится. Тот скромно отвечал, что фамилия его Ясномордцев, он уже два года после института числится режиссером, но самостоятельной работы пока не получил (Синякова с ненавистью глянул на него).

– Талантливую молодежь надо выдвигать! – строго глянув на главного, проговорил Леха. Синякова молча поклонился. Мы последовали далее.– Кстати – ваш новый заведующий литературной частью! – вдруг вспомнив обо мне, проговорил Леха. Синякова с ненавистью глянул на меня и поклонился также молча.

Когда мы, оглядев буфет, снова спустились в холл, над гардеробом уже появилась молодецкая надпись: «Головных уборов гардероб не принимает!»

– Я думаю, мы сработаемся! – благожелательно глянув на главного, произнес Алексей.

Где все взяли столько ушанок – было неясно, видно, разорили какой-то спектакль о войне. Я, единственный вне шапки, выглядел нонсенсом, но моя близость к Лехе оберегала меня. Синякова тоже надел ушанку, но из пижонистой замши, и уши принципиально не завязал, чтобы выглядеть независимо. Мы проследовали в ложу.

– «Отелло» – наш лучший спектакль! – наклонившись к Лехе, прокричал Синякова. Поскольку все были ушанках, приходилось кричать.

Мне, как новому заведующему литературной частью, было интересно, выйдет ли Отелло в ушанке, но Ясномордцев, назначенный сопостановщиком, нашел оригинальное и тактичное решение – Отелло, разминая пальцы, все время мял ушанку в руках. В минуты душевных потрясений он чуть ли не раздирал ушанку на части. Я, как верный уже царедворец, покосился на Леху: не покажется ли ему это крамолой? – но тот взирал на происходящее благосклонно, и я успокоился.

Перед самым удушением Отелло с треском порвал ушанку, оттуда вывалилась серая вата (режиссерская находка!). Леха, видимо, потрясенный, неподвижно смотрел на сцену, потом вдруг сорвал с себя ушанку и тоже разорвал ее пополам. Окаменев, Отелло стал смотреть в ложу – решив, видимо, что Леха отнял у него главную роль для себя. Сообразительный осветитель перевел луч с Отелло на Леху – но Леха, не обращая внимания ни на кого, в отличие от Отелло, весь белый, терзал свою шапку на куски. Клочки ваты он кидал в изумленный зал – но вот вата кончилась, и премьер, ссутулившись, удалился во тьму. Я нашел его в бархатном закутке. Постаревший лет на сто, он сидел в кресле, держа пустую шапкину кожуру.

– А… деньги где? – выговорил я.

Он, неподвижно глядя в точку, ничего не ответил. Видно, дама, похитившая его одежду, заодно произвела и трепанацию шапки.

– Ну – если это они устроили! – Леха, налившись вдруг ненавистью, рванулся на сцену.

– Ты что – сбрендил? – остановил я его.– Откуда они про содержимое твоей шапки могли знать?

– А почему же они тогда… тоже шапки надели?

Я пожал плечом.

– А эта… откуда могла знать? – обессиленно проговорил он.

– Интуиция… опыт,– предположил я.

Занавес на сцене медленно опустился, действие заглохло само собой, не в силах выдержать соперничества с реальными трагедиями реальной жизни.

Мы побрели из театра. Он нес ненужную уже шапку в ненужной (или нужной?) руке.

– Вот так вот проходит слава! – скорбно произнес он. Я, впрочем, не совсем понял, когда была слава, у кого и какая.

Все понуро шли за нами с шапками на головах – хотя шапки в данном случае, может, уместнее было бы снять? Леху, естественно, это раздражало, Лехе, естественно, мерещилось, что в шапках у них полно денег.

– А ну – геть отсюда! – рявкнул он. Лицедеи отстали.– Гехе звоню – пусть разбирается! – Он рванулся к телефонной будке.

Через четверть часа мы сидели в приемной Хухреца. Прежде я не видел его, поэтому, естественно, волновался. Я старался вспомнить, что слышал от Лехи. Конечно, не только тяжелое школьное детство объединяло их – кроме того, они служили вместе во флоте, а главное, оба занимались спортом, а именно спорт отбирает людей, жаждущих любым путем сделаться первыми.

Мы вошли.

– …А я ее за человека держал! – выслушав бессвязный рассказ Лехи, произнес Хухрец.– Дай, думаю, с корешом познакомлю, чтобы не скучал – а она, значит, за старое! – Хухрец потемнел лицом.– Ну что же, как говорится, будем карать! – Он нажал кнопку на одном из телефонов.– Машину к подъезду! – обронил он.

Поездка эта отпечаталась в моем мозгу крайне неотчетливо – события были настолько странными, что плохо укладывались в голове. Шофер на секунду притормозил перед чугунными воротами какой-то усадьбы – через мгновение ворота были распахнуты. Скрипя тормозами, резко сворачивая, мы мчались среди каких-то бледно-желтых флигелей.

«Какое-то ободранное заведение! – чувствуя себя уже причастным к красивой жизни, пренебрежительно думал я.– Могли бы и отремонтировать!»

В узких проулочках было уже темно. Вот рябой свет фар высветил на глухой стене странную надпись: «Выдача вещей». Шофер заложил очередной лихой вираж, Хухрец радостно загоготал, буквы исчезли. Наконец свет фар уперся в какую-то глухую чугунную дверь. Водила нетерпеливо засигналил. Послышался тягучий, медленный скрип. Полоска тусклого света озарила нас. Какой-то абсолютно пьяный человек в клеенчатом фартуке дурашливо поклонился до земли, когда мы входили. Помещение представляло собой склад, вернее, свалку всякого хозяйственного барахла – сломанные стулья, покрашенные белой краской шкафы, прислоненные друг к другу панцирные кроватные сетки. Посреди всей разрухи красовался старинный стол с львиными лапами – Хухрец по-хозяйски уселся на него.

– Где сама? – спросил он клеенчатого.

– Счас придет! – как-то двусмысленно улыбаясь, ответил тот.

Некоторое время спустя из мглы появилась тучная женщина в грязном белом халате, с большим пористым лицом и пронзительными глазками. Увидев ее, Леха вскочил и окаменел, как изваяние.

– А… суженый! – презрительно глянув на Леху, проговорила она.

Леха побелел еще больше.

– Познакомься – это наша Паня Тюнева! – Геха Хухрец зачем-то представил хозяйку мне.

Я молча поклонился. Мне не совсем были ясны мотивы нашего пребывания здесь, но я был в незнакомом мне городе, в отрыве от привычной мне жизни – может быть, тут так полагалось проводить вечера?

– Негоже пустым столом гостей встречать! – рявкнул Геха.

Хозяйка повелительно глянула на клеенчатого – тот скрылся.

– Ну, так что скажешь батьке? – сверля хозяйку взглядом, проговорил Хухрец.– Я тебя с лучшим моим корешом познакомил (он кивнул на смертельно бледного Леху), а ты что творишь?!

– А что я творю?! – кокетливо поведя могучим плечом, проговорила Паня.

– А ты не знаешь?! (Разговор Христа с Магдалиной.) Человек к тебе всей душой – а ты шестьдесят пять тысяч схрямзила у него?

– А это еще надо доказывать! – нахально проговорила она.

– Чего доказывать? – продолжал воспитательную работу Хухрец.– Тут, как говорится, и к гадалке не надо ходить: кроме тебя, в номере не был никто!

– Мало ли куда он в шапке своей шастал! – ответила Паня.

– Откуда ж известно тебе, что они в шапке были? – припечатал Хухрец. Паня осеклась.– Этого мало тебе? – Хухрец царским жестом обвел помещение.– Сколько в месяц имеешь-то тут? На одной одежонке небось…– Он кивнул на несколько детских пальтишек, раскиданных по стульям.

– Да что я имею-то? – заверещала она.– Это, что ли, богатство-то? – Она подняла двумя пальцами потрепанное детское пальтишко и швырнула обратно… (Что она – ест, что ли, детишек? – мелькнула мысль.) Засунул в дыру поганую, нашел, как избавиться! – Они скандалили, не таясь от Лехи, который как-никак официально считался Панькиным хахалем.

Положение спас клеенчатый: сыпанул на стол несколько грязных картофелин, поставил закопченную кастрюлю с пригорелой кашей. Угощение было странноватым, но и все вокруг было настолько необычным, что я не удивился.

– И это все?! – кинув на Паньку соколиный взгляд, воскликнул Хухрец.– А младенцовки не поставишь, что ль?

«А это еще что?» Самые жуткие предположения колыхнулись во мне.

Клеенчатый впился взглядом в Паню – та, секунду помедлив, кивнула. Клеенчатый скрылся, потом возвратился, прижав к фартуку липкую пятилитровую банку с мутной жидкостью. Он расплескал ее по детским железным кружечкам: на моей кружечке был зайчик, на Лехиной – ягодка, на Гехиной – слоненок.

– На, за то, чтобы еще не видеться лет пять! – Хухрец захохотал, схватил зубами сырую картошку и радостно захрустел.

Судя по вкусу – и действию – в кружечках оказался спирт, но какой-то нечистый. Веселье было тоже каким-то мутным. Хухрец с хрустом пожирал картошку и громко хохотал. Паня, почти полностью закрывая Леху, сидела у него на коленях и, кокетливо ероша его волосенки, игриво повторяла фразу, от которой он вздрагивал и бледнел:

– А без шапки-то лучше тебе!

Я, взяв кастрюльку с пригорелой кашей, стыдливо отошел. Дабы устраниться от происходящего, стоял, уставясь в стену, и вдруг внимание мое привлек разрисованный лист. Я подошел поближе… «Обязательства работников АХЧ… Детской инфекционной больницы № 2». Ком каши колом встал в моем горле. Я зажал рот рукой. Вот, оказывается, где происходит наше гулянье! Я глянул на Хухреца. Он, словно фокусник, жрал одну сырую картофелину за другой.

– Но ведь это… детский продукт! – еле слышно проговорил я.

Паня слегка развернулась – один ее пронзительный глаз смотрел на меня.

– Серенький… разберись! – кратко скомандовала она клеенчатому.

Тот подошел ко мне и деловито ткнул в глаз. Я сполз по стене на цементный пол. Кастрюлька покатилась. Все дальнейшее воспринималось мной еще в большем тумане, чем раньше. Передо мной появились ноги Хухреца.

– А ты – орех! Крепкий орех! – прогромыхал его голос.– Но я тебя раздавлю! – Потом, судя по ногам, он повернулся.– Все! Едем в черепахарий! – скомандовал он.

Я поплелся за ними. Не оставаться же мне было в больнице – непонятно в качестве кого?

Все вместе мы уселись в машину. Паня по-прежнему плющила Леху своим весом. У меня на коленях оказался клеенчатый. Правда, вел он себя довольно прилично, один только раз он шепнул, на повороте склонившись ко мне: «Пикнешь – горло перегрызу!» – и это все.

Показался черепахарий – гигантское круглое строение. Существование его в городе, где многого необходимого еще не было, казалось странным. Мы вошли внутрь – швейцар в форме Нептуна приветствовал нас. Огромный стеклянный цилиндр занимал почти все пространство, вокруг него вились тропические заросли, в них и был накрыт огромный стол: кокосы, ананасы, дорогостоящий коньяк «Енисели». Черепахи с ужасом взирали на нас через стекло.

– Консервы с цунами открывать? – спросил услужающий.

– Открывай! – вскричал Леха. Консервы с цунами сразу же залили нас с головы до ног.

– Ты угря хоть ел? – дружески бубнил мне Хухрец.– На нёбе такой постфактум наблюдается – полный отпад!

«Какое ж я это сделал дело, что гуляю так смело?» – успел подумать я, и меня снова накрыло волной.

Потом началось катание на черепахах: сперва они везли по поверхности, потом вдруг резко, без предупреждения, уходили вглубь – долго, без малейшего дыхания приходилось плыть под водой, держась за черепаху. Вот из мути появилось видение: сидя на черепахе, приближается Леха. Лицо его странно сплющилось под водой, глаза остекленели, длинные волосы беззвучно развевались.

Потом за стеклянными стенами, которые отгораживали нас от действительности, как чудовищных рыб, стало рассветать. В зубах у меня оказался кусок тухлой осетрины, которую, видимо, берегли для более важных гостей и, не дождавшись, скормили нам. Я с наслаждением выплюнул ее. После всех этих изысков и безумств хотелось чего-то простого и надежного. Я выскочил из черепахария, жадно вдохнул морозный воздух, почувствовал щекочущий ноздри запах свежего хлеба и устремился туда. Ворвался на хлебозавод, погрузил несколько машин и в качестве платы разорвал одну горячую буханку и съел ее. Довольный, с гудящими мышцами, я медленно брел к гостинице. Леха, Геха и Панька Тюнева, наподобие восковых фигур, сидели в номере. Их озарял кровавый рассвет. Под окнами пронзительно верещал из какой-то машины сигнал угона, но никого почему-то не беспокоило это.

– А… отличник наш пришел! – со слабой, но презрительной ухмылкой выговорил Хухрец.

Что тут такое Леха успел наговорить, почему меня так уничижительно называли отличником, я не знал.

– Подумаешь, нашли уж отличника! – пробормотал я.– Всего год-то отличником и был!

При этом я не стал, естественно, объяснять, что год этот был как раз десятый, что и позволило мне с ходу поступить в вуз – их, я чувствовал, такие подробности могли только раздражать.

– Ну, хватит языком-то трепать! – сурово произнесла Паня. Она успела уже где-то переодеться в строгий темный костюм.– За дело пора! В театр!

«Мне тоже не худо бы в театр!» – подумал я.

Все поднялись.

В театре нас уже ждали – вся труппа собралась в зале для совещаний. Наше появление было встречено хмурыми взглядами, но пронесся и ветерок аплодисментов – приятный озноб пробежал по коже. Усевшись, мы долго значительно молчали. Шепот в зале утих. Хухрец неторопливо поднялся. Тяжесть, весомость каждого его жеста буквально парализовали аудиторию – чувствовалось, что от движения его руки зависит участь каждого сидящего здесь.

– Я думаю, нет нужды,– заговорил он,– представлять вам нового управляющего культурой нашего города – вы уже имели удовольствие лицезреть его не далее как вчера!

Леха на удивление вальяжно склонил голову.

– Думаю, что в тесном контакте с Алексеем Порфирьевичем вы добьетесь новых успехов в вашей работе.

…Хлопали все те же.

– Разрешите, пользуясь случаем, представить вам нового заведующего литературной частью вашего театра…

Я медленно стал приподниматься.

– Павлину Авскентьевну Тюневу! – возгласил Хухрец.

Паня приподнялась, кинула тяжелый взгляд в зал. Поднялся ропот, потом снова зашелестели аплодисменты.

Я резко вскочил на ноги, потом сел.

– Что ж такое? – зашептал я сидящему рядом Лехе.– Ведь я же был заведующим литературной частью – как же так?

– Так надо, старик! – тихо ответил Леха.– Она мне за это шестьдесят пять тысяч обещала вернуть!

Ну, дела! Я вытер холодный пот. Поднялся главный. В своей речи он попытался объединить какой-то логикой все странные события последних дней, но сделать это было крайне трудно – зал скучал.

– Думаю, к истокам надо вернуться! – нетерпеливо поглядывая на часы, проговорил Леха.

Те же самые, что и всегда, бурно захлопали.

– «Курочку Рябу», что ли, будем ставить? – послышался молодой дерзкий голос.

– Предложение, кстати, не столь глупое, как кажется! – проговорил Леха.

Снова те же самые зааплодировали.

– Кстати, какая-то глубина тут есть! – раздумчиво, но громко проговорил Синякова.– Разбитое яйцо – это ли не повод для разговора о бережливости?

В зале снова захлопали. Вскочил Ясномордцев.

– Я удивлен,– заговорил он,– как человек, числящийся руководителем нашего театра, может мыслить так банально и плоско! «Ряба» – эта старая, но вечно юная сказка дает нам почву для гораздо более значительных и актуальных мыслей (Синякова с ненавистью смотрел на него). Мне кажется, что разбитое яйцо, точнее, яйцо, которое ежесекундно может разбиться,– это не что иное…– Он выдержал паузу.– Как модель современного мира, который в любое мгновение может взорваться!

– Что ж… современная трактовка! – поднял голову задремавший Хухрец. Затрещали аплодисменты.– Надеюсь, хорошенькая курочка в коллективе у вас найдется? – покровительственно обронил он. Подхалимы захохотали.

– Неважно себя чувствую,– прошептал я Лехе и быстро вышел.