Текст книги "В городе Ю. (Повести и рассказы)"

Автор книги: Валерий Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 36 страниц)

Потом, как это часто бывает, излишнее веселье окончилось ссорой.

– Фиг тебе! Ясно, фиг! – зло кричал Димочка.

– Дима, прекрати! – услышал я голос дочери.

Потом была долгая напряженная пауза.

– Миша,– спокойно проговорила дочь.– Может быть, сходим на наше место?

«Молодец! Одного отсекает!» – подумал я.

Миша молчал… Ну чего же он?!

– Ну, ладно! – вдруг злорадно заговорил Димочка.– Отгадай тогда, Даша, такую загадку: «В болоте родился, три раза крестился, с врагами сражался, героем остался!»

Наступила тишина.

«Что же это такое? – мгновенно вспотев, стал думать я.– Три раза крестился… с врагами сражался… что же это?!»

– Стыдно, Даша,– ехидно вдруг проговорил Миша.

– Ну, не знаешь? – ликуя, спросил Дима.

– Город, в котором ты живешь! Эх ты! – проговорил Миша.

– А… вспомнила,– небрежно сказала Даша.

Разговор в палатке продолжался – давно уже я так не переживал за каждое слово! Я было сунулся в палатку…

– Папа, выйди! Не видишь, мы разговариваем! – топнув ногою, крикнула Даша, опять как бы выставляя себя главной.

Я вышел. Уже темнело. Пора было кормить детей ужином, но этой очаровательной затейницы, увлекшей всех в неизвестность, не было и в помине!

Стало совсем темно, только над горой была узкая бордовая полоса.

«Что они там делают-то? – думал я.– Давно уж, наверное, все закрыто!»

Безмолвно промчалась в темноте белая «ракета», удивительно близко – до этого они проходили гораздо дальше.

Было ясно уже, что с этими идиотами что-то случилось, другого объяснения их отсутствия быть не могло!

Глухой ночью, когда я хрустел в лесу сухими деревьями, стаскивая их на берег для большого костра, я вдруг неожиданно услышал их громкие голоса, и звонче всех был, конечно, голос жены, неестественно оживленный.

– Конечно, он ничего не сделал! – говорила она.

Я бросил тяжелые жердины, которые волок к лагерю, и, повернувшись, ушел в лес.

«Что же такое? – думал я.– Вроде бы обычная жизнь, без каких-либо событий, и такие переживания, почти невыносимые».

Помню, в ночь перед операцией я и то переживал значительно меньше, чем сейчас… Возраст?

Я начал вспоминать, с каких пор характер мой, мое насмешливое, легкое отношение ко всему стали изменяться. И тут я еще смеялся, и над этим тоже. Пожалуй… Я вспомнил один вечер, день рождения Лехиной дочки. Когда-то мы сами дружили – не разлей вода.

Теперь мы собирались только на детские праздники, пытаясь так же, как дружили когда-то мы, подружить детей. Но, удивительно, это почему-то не получалось – то один, то другой ребенок, обиженный, приходил на кухню, где выпивали взрослые, мать или отец сажали его на колени, успокаивали… Беззаботного веселья не получалось. Пришлось все-таки помогать им. Леха поставил веселую музыку, дети, разбившись по парам, стали плясать, и вдруг я увидел, что Даша, робко улыбаясь, пляшет в сторонке одна. Я почувствовал, как что-то горячо и остро ударило в голову и в сердце.

– Прекрати, слышишь… Прекрати,– [уже тише] повторил я.

Да… Пожалуй, этот момент. Кончилась легкая, беззаботная молодость, началась, мягко выражаясь, вторая половина.

Я долго стоял в темноте неподвижно, потом услышал рядом тяжелый вздох.

«Кто это?» – удивился я.

Я переступил с ноги на ногу и услышал, как, громко хрустя, то ли олень, то ли лось умчался в глубину острова.

Я возвратился в лагерь. Жена, искусственное возбуждение которой еще не перешло в обычно следующий за этим приступ гордой обидчивости, пыталась зачем-то разбудить спящих детей.

…Утром на острове царила полная ахинея.

Печка была не разожжена, завтрак не готовился. Жены вообще не было.

Брат Юра, еще более хмурый, чем накануне, зайдя по колено в воду, возился с мотором – после вчерашней увеселительной прогулки он почему-то не работал.

Брат Александр, элегантно подбоченясь, высокомерно подняв брови, давал советы, ценные научно, но абсолютно неприменимые в конкретной ситуации.

Потом я увидел, что из леса с озабоченным видом показалась жена.

– Что там?! – спросил я.

Какое-то плохое предчувствие охватило меня.

– С песиком нашим что-то странное творится,– сказала она.– Всю ночь где-то пропадал. Утром пошла я в лес, вижу – бежит, но как-то странно, и вдруг зарычал. Руку протянула к нему – отпрыгнул. Загривок топорщится…

– А пасть? – поворачиваясь, спросил Юра.

– Что пасть?

– Этого только не хватало,– пробормотал Юра.

Снова отвернувшись, он начал разбирать реверс. Димка и Мишка, демонстративно обнявшись, ходили по пляжу, не обращая на Дашу ни малейшего внимания.

Майя вдруг отвела меня в сторону и тихо спросила:

– Как Дашенька… нормально спала?

– Вроде бы да…– неуверенно проговорил я.

– Ну, слава богу! А то, честно говоря, я очень боялась – укус осы в горле! Многих к нам привозили с такими отеками! А в горле даже маленькая опухоль, сам понимаешь,– начинается задыхание. Но теперь уже абсолютно ясно – все обошлось.

– Та-ак,– проговорил я, садясь на поваленный ствол ивы.

Даша, насупившись, сидела за столом, тут откуда-то выскочил щеночек. С криком она бросилась его ловить, прижала между корней, щеночек, зарычав, укусил ее.

Стало тихо. Все подумали одно и то же, но никто не сказал.

– …Не нравится мне это! – произнес наконец Сашок, важно хмурясь.

– Ты что это, ты что, а? – Жена хлестала щенка поводком.

– Надо срочно сделать укол,– сказала Майя.

– Катер-то сломан! – показал я.

Юра быстро вбежал в воду, дернул заводной шнур, мотор задымил, застучал, но винт по-прежнему не вращался.

– У егеря за протокой есть моторка! – прокричал Юра.

Я побежал через лес к протоке, потом, спохватившись, вернулся за Дашей. Лицо ее только начинало сморщиваться для плача – так быстро все это происходило.

Взяв ее за руку, я побежал, но, оглянувшись, увидел, что Юра машет мне рукой.

Винт почему-то заработал. Сашок и Юра, упершись изо всех сил, пытались оттянуть катер назад – как стрелу в луке.

– Работает! – прокричал Юра, когда я подбежал.

– Падай! – проговорил Сашок.

Я схватил под мышку Дашу, другой рукой схватил за шкирку щенка, ввалился в лодку. Ногами я запихнул щенка в передний рундук. Щенок страшно рычал, пытаясь выбраться.

Братья отпустили лодку, и она вылетела на широкую воду.

Даша на заднем сиденье плакала, и в плаче ее слышалась отнюдь не только обида на щенка. Щенок яростно грыз мне ботинки, борясь за жизнь.

Как камикадзе, я вылетел на фарватер, промчался рядом с буем. Лодка выскочила из-за острова на ветер и волну. Ударяясь о воду, она глухо звенела, как сбрасываемое с палубы на воду пустое ведро.

Все забыв, я сделал встречной лодке отмашку не с той стороны – мы едва разошлись, рядом скользнул борт, человек в лодке яростно крутил у виска пальцем.

Я быстро проскочил мимо высокой, закрывающей небо землечерпалки и вошел в гавань.

И тут же винт снова остановился – медленно, по дуге моторка приближалась к наклонной каменной набережной.

Наконец стукнулись носом в берег. Я выключил мотор, стало тихо. Щенок выскребся из рундука, перевалился через борт, быстро доплыл до берега, выполз, встряхнулся, потом повернулся к воде башкой и начал лакать.

«Водобоязнь! – понял вдруг я.– Бешенство называется же „водобоязнь“! Бешеная собака не пьет и боится воды. Значит, это не бешеная! Ну, прекрасно!»

Щеночек продолжал быстро лакать, иногда только поглядывая на меня, и взгляд этот ясно говорил: «Ну, ты и ненормальный!»

Продолжая сидеть, я опустил руку, зачерпнул горсть бензиновой воды, вытер лицо.

Да-а-а… А еще говорят – возраст. Выходит, возраст этот похлестче будет, чем любой другой!

Перед глазами моими мелькнули загорелые ноги в туфлях и белых носках, Даша спрыгнула с лодки на берег, уверенно прищелкнула щенка на поводок, они взобрались наверх и вот уже весело вместе прыгали высоко наверху.

Посидев еще некоторое время, придя в себя, я тоже вылез…

Потом мы плелись по душным пыльным улицам, я заходил в магазины, обвешанные мушиными липучками, покупал хлеб, сахар, чай. Когда я заходил в магазины, щеночек, удерживаемый Дашей, скулил, вставал на задние лапы, царапался в стекло.

Потом, купив все, что можно, мы шли обратно. Уложив свертки, я взялся за мотор. Надо было найти специальный вкладыш-палец вместо сломавшегося, вставить его в винт, чтобы он не прокручивался. Я долго громыхал, искал его в многочисленных инструментальных ящиках в лодке и наконец – большая удача! – нашел.

Напрягшись, высунув язык, я старательно вставлял палец в паз… Потом, распрямившись, с тревогой увидел, что погода разбушевалась. Там дальше, за узкой протокой, на ширине, ветер дул все сильней и бессмысленней, на темных волнах начали появляться белые барашки. Ну зачем это, какой в этом смысл?

Я посмотрел на Дашу и на собачку.

– Может, переждем эту ерунду? – бодро кивнув в сторону стихии, предложил я.

– Нет. Мама будет волноваться, если мы не приедем,– наморщив лоб, подумав, произнесла Даша.

– Эх!

Мы плюхнулись в лодку, выехали на простор.

– Спрячься за лобовое стекло, пригнись! – сказал я Даше.

Даша спряталась за лобовое стекло, пригнулась, гулко кашляла там.

Широко дула низовка – ветер против течения, поднимающий самую сердитую волну. Как мы ни прятались за лобовое стекло, быстро промокли насквозь.

Вечером у Даши было 38,6. Майя, как лечащий врач, напоила ее чаем, дала аспирину. Даша валялась в палатке три дня – раскладывала засушенные ею листья, что-то писала в своих тетрадях. Под разными предлогами я то и дело заходил к ней.

– Ну как там погода? – садясь в постели, спрашивала она.

Потом мы носили ей еду, потом вытягивали из-под нее простыню, стряхивали на ветру песок и колючие крошки, потом, взмахнув, снова стелили. Даша в это время стояла, держась рукою за стену палатки. И главное, за все дни, пока она болела, никто из ребят ни разу к ней даже не заглянул. Понятно, другой возраст, другие интересы, но все же?

Только поздно вечером, когда все уже засыпали, мы с женой могли спокойно попить чаю.

Да-а-а… Ну и жизнь!

На пятый день объявилась новая напасть – егерь!

Сначала он с диким треском промчался вдоль всего берега на моторке, потом с оглушительным тарахтением нависал над палатками на вертолете, потом вдруг явился пешком, неожиданно молодой и стеснительный.

– Это… устарело уже, ваше разрешение,– краснея, бормотал он, крутя в огромной своей руке нашу бумажку.

– Бутылку ему надо было, вот чего! – зло сказал Юра, когда егерь ушел.

– Ну да? – удивился я.– Мне показалось, что он такой…

Юра только махнул рукой.

– Что, уезжать велят? – высовываясь из палатки, спросила Даша.

На следующее утро все мы проснулись от нарастающего грохота. С треском ломая кусты, выехал высокий колесный трактор. Сзади него волочился изогнувшийся петлями толстый трос. Трос отнесло песком в сторону. Прыгая и извиваясь, как удав, он задел и свалил столик для зубных щеток, врытый возле берега, потом свалил, зацепив, палку, на которой вялилась рыба, потом выдернул угловой кирпич из печки, и печка завалилась. Трактор с треском въехал в кусты и там неожиданно затих. Егерь слез с трактора, подошел к нам со своим двухлетним белесым пацаном на руках, покачиваясь, неподвижным взглядом смотрел на нас.

– Ты чего это… с тросом? – еле сдерживая бешенство, спросил я.

– Да тут понтоны тягали,– с трудом ворочая языком, проговорил он.

Потом он стал демонстрировать, какие забористые словечки знает его двухлетний сынок. Тесно окружив его, мы счастливо смеялись.

– Ладно… к обеду, может, буду,– проговорил он, возвратился к своему трактору и с треском уехал в лес (называется, егерь!).

Даша собиралась долго и кропотливо – перекладывала гербарий, отдельно упаковывала найденную в лесу засохшую змеиную шкуру.

– В школе же мне все это понадобится! – говорила она.

В какой школе-то? Эх! Еще ничего и не известно – с английской-то школой договоренности нет, вполне может получиться, что весь второй класс она учила английский понапрасну…

Когда мы ждали на автобусной станции, навалилась страшная черная туча, стало темно, подул ветер, и несколько светлых перекати-поле, прихрамывая, выкатилось на площадь.

На вокзале в Саратове творилось что-то невообразимое. Не было ни одного места на полу, где не сидели бы на вещах люди – чаще всего почему-то с плачущими детьми.

– Ну, как же уехать? – прорвался я наконец к дежурной по вокзалу.

– Понятия не имею! – злобно ответила она.– Все дополнительные поезда отменены.

Я не стал ее расспрашивать дальше, по опыту зная, что все так напряжено, что только тронь – прорвутся отчаяние и злоба.

Я вернулся в набитый зал, где ждали меня жена, дочка и песик.

– Ну, как? – спросила меня Даша.

Собрав все остатки энергии, я прорвался через плотную толпу к кассе, ничего не объясняя, только толкаясь, и через два часа, измятый, постаревший, выбрался из этой адской толпы с билетами…

– А с кобелем своим куда лезете? – сказала плотная, похожая на печь проводница, когда мы подошли к вагону.

– А… что?

– Разрешение есть на провоз?

– А где, скажите, пожалуйста, его получать?

– В городе, где ж еще! – ответила она и своим плечом в колючей шинели оттеснила нас от площадки и отвернулась.

Мы возвратились обратно на вокзал.

«Это конец!» – подумал я.

Жена и дочь смотрели на меня… Я вдруг расстегнул чемодан, схватил взвывшего щенка, сунул его в чемодан и защелкнул замки.

– Ты что? – проговорила жена. Губы у нее затряслись…

– Быстрей! – яростно сказал я.

Проводница посмотрела на нас подозрительно, но пропустила. Когда она вошла в купе отбирать билеты, песик, потрясенный и оскорбленный, сидел на полу, а на столике лежала пятерка.

Она плюнула на песика, зло схватила пятерку и, резко, со скрипом задвинув дверь, исчезла.

Поезд качало на стрелках. За окном мелькали деревья.

Да-а-а…

7. Попытка развода

Туго повернулся ключ, едва растворилась дверь. Чувствовалось, что в квартире у нас давно никто не был – тяжелый, застоявшийся запах, повсюду пыль.

Заглянули хотя бы грабители: проветрили бы квартиру, а заодно бы и прибрались.

– Ну, вот мы и дома! – сказал я.

Мы вошли в комнату. Странное дело: все цветы упали с подоконников, валялись на полу. Горшки разбились, рассыпалась земля. Видимо, те мощные ветки, которые тянутся от стволов к солнцу, уперлись в стекло и наконец постаскивали горшки с подоконника.

Странные растения, сами себя не могут рассчитать. Цветы-самоубийцы – это что-то новенькое!

Жена, выругавшись, взяла веник, принялась подметать.

– Ну, все! – сказал я.– Меня нет!

Закрыл дверь в кабинет.

Я-то знал, что буду сейчас делать!

На языке у меня давно вертелась фраза: «Нежное зеркало луж».

Я сел к столу и стал писать:

 
Как темно! Мы проходим на ощупь.
Я веду тебя, тихую, слабую.
Может, ждет нас ответственный съемщик,
Сняв с ковра золоченую саблю?
 

 
Вот окно. Два зеленых квадратика.
Станут тени зелеными, шаткими.
В сквер напротив придут два лунатика
И из ящика выпустят шахматы.
 

 
…Тени ночи вдруг сделались слабыми.
Темнота струйкой в люки стекает.
И овчарки с мохнатыми лапами
В магазинах стоят вертикально.
 

 
Ты берешь сигареты на столике,
Ты проходишь по утренней улице
Там, где, тоненький, тоненький, тоненький,
Мой сосед в этот час тренируется!
 

Во!

При чем же все-таки «нежное зеркало луж»?

Я снова взял карандаш.

Дождь

 
Ужасный дождь идет, спасайтесь!
Внизу, у самого асфальта,
Мелькают остренькие сабельки,
Сверкают маленькие всадники.
 

 
Они то выстроятся к стенкам,
То вдруг опять придут в движенье.
В каких-то тонкостях, оттенках
Причина этого сраженья!
 

 
Ах, кавалерия! Куда ты?
Стою я мокрый, изумленный.
На клумбах, словно на курганах,
Чуть-чуть качаются знамена.
 

Я встал, подпрыгнул, шлепнул ладонью о потолок.

– Резвишься? – появляясь, сказала жена.

– А что? – еще не отдышавшись, спросил я.

– В школу надо сходить, вот что!

– В какую школу?

– В английскую – в какую, в какую! А то из той-то, где бабушка с дедушкой, Даша ушла, а в эту еще не записали ее.

– А ты, что ли, не могла раньше поинтересоваться? Не перед самыми занятиями?

– Честно говоря, я ходила. Но мне отказали. Говорят, район не тот. Соседний с нами дом еще принимают в ту школу, а наш дом уже нет.– Она вздохнула.

Та-ак! И это на мне. И знает ведь, как я обожаю такие дела!

Но лучше быстрее этим заняться. Школа с углубленным английским, все классы могут быть переполнены. Если все рухнет – для Даши это трагедия. И мнение о родителях: значит, мало на что они на этом свете способны!

Я приехал в школу, волнуясь. Надписи на всех дверях по-английски. «Принсипал» – это, наверное, и есть «Директор». Запах в школах тем же остался, что и раньше. Старые волнения вспомнились – не исчезли еще, оказывается, хранятся в башке! Все-таки, что ни говори, а самое нервное время жизни – школа! До сих пор сны снятся, как ты чего-то не знаешь и боишься, что сейчас спросят. Навсегда комплекс тревог отпечатался. «Но мне-то что,– вдруг подумал,– я-то поволнуюсь тут час, а Даше каждый день… Если, конечно, тьфу, тьфу, тьфу!..»

– За мной будете! – Встал мужчина в замшевой куртке.

«Проклятие,– подумал я,– еще претендент, и главное – впереди меня! Может, единственное место в классе освободилось, и он его как раз и займет!»

Сколько раз меня нерешительность моя губила. Пока медлил, колебался, другие раз-раз – и в дамках! Не выдержал, приблизился к нему:

– Простите, вы в какой класс?

От волнения даже не заметил, что вопрос курьезно звучит.

– Я в первый,– улыбаясь, ответил он.

– А, ну тогда хорошо,– успокоился.

Улыбнулись.

В фойе понемногу набираются старшеклассники – еще летние, независимые, в джинсах… Какая-то толстая женщина их приветствует, видимо, уборщица:

– Мать моя! Один лучше другого! Ну что, соскучали без школы? – Добрые морщинки у глаз.

Все ясно. Добрый ангел!

И тут стукнула дверь, появилась дама в прекрасном кожаном пальто, с ней девочка, как раз, наверно, третьего класса.

– А, здрасте! – ласково уборщица их встретила, провела к кабинету директора, у самой двери поставила.– Вот тут и стойте. Как Александра Дмитриевна придет – сразу к ней. Она вас ждет.

Глянула нахально на нас, повернулась, ушла.

Проклятие. Что ж делать? Кричать, доказывать? Как бы все не испортить, если она знакомая Александры Дмитриевны.

С мужчиной в замшевой куртке переглянулись, вздохнули, руками развели.

– Да-а… А еще говорят: маленькие дети – маленькие хлопоты…– сказал он.

– Разрешите! – услышали мы резкий голос.

Кожаная дама закрыла собой дверь, а тут директриса появилась.

– Пожалуйста, пожалуйста! – дама отстранилась.

Директриса кинула и на нас неласковый взгляд, повернула в двери ключ. Кожаная дама за ней ворвалась, буквально на ее плечах…

– Вениамин Машинович в Паланге сейчас, но он…

Обменялись мы взглядами с мужчиной.

– Ну, это надолго, наверное,– говорит.– Покурю.

Я кивнул. Он на воздух вышел, видно: стоит под окном, курит.

– …Спасибо. Обязательно передам. Непременно. Всего вам доброго! – Кожаная дама пятилась из кабинета.

– Прошу! – В дверях директриса.– Вы ко мне?

В окно посмотрел – мужчина курит, ни о чем не ведает. В такие вот напряженные минуты и важно порядочность сохранить. А так, в спокойной-то жизни, чего легче!

– …Нет. Передо мной еще мужчина. Сейчас позову.

Тот благодарно кивнул, бросил окурок, побежал.

Долго его не было. Видно, дело серьезное, раз она так его выспрашивает.

– Прошу!

Я встрепенулся. Не своими шагами прошел по ковровой дорожке, боком сел к столу.

Приблизительно минут через пять я выскочил из кабинета, хотел подпрыгнуть, вовремя опомнился…

– Ну как, папа? – сразу спросила Даша, когда я вошел.

– Нормально,– небрежно ответил я.

– А насчет учебников не спросил?

– А что? Нету? – Я перевел взгляд на жену.

– А я откуда знала? – пожала плечами она.

– Понимаешь, в той школе мне не дали, потому что знали, что я уйду. А в этой, наверно, меня не было еще в списках,– объяснила Даша.

– Ясно! – сказал я.– Ну, это ничего. С учебниками уладим как-нибудь, без учебников не останешься!

– Надеюсь! – улыбнулась Даша.

– А я тоже тут сделала одно дело,– смущенно-хитро улыбаясь, промолвила жена, прикрывая кончиком языка верхние порченые зубы.

– Какое, интересно?

– Денег достала! – Она высунула язык.

– Ну? Где? – обрадовался я.

– Дяде Симе книги она продала,– сказала Даша.

– Та-ак…– Я бросился в кабинет.– Ты что… совсем уже? Половину библиотеки, самых любимых поэтов моих!

– Да? – вздохнув, сказала жена.– А я думала, ты их не любишь…

– Так вот. Быстро звони этому твоему Симе, пусть тащит книги назад, пока он не загнал их по спекулятивной цене!

– Нет.

– Что нет?

– Он обидится.

– А мне-то что? Десять минут назад я не знал ни о каком Симе, ни о каких его обидах… Это все твое творчество! Мне надо только одно – чтобы книги мои снова на полках стояли, а эмоции меня не волнуют.

Скорбно кивнув, жена вышла. Потом я слышал, как она в той комнате набирает номер, потом очень тихий – специально, чтоб я не мог разобрать – долгий разговор.

– Ну, все! – появляясь, сказала жена.

– Что все?

– Все улажено. Сейчас Сима приедет. Непонятно, чего было так психовать?

– Непонятно? – в ярости спросил я.

Минут через сорок появился Сима. Сухо поздоровавшись, он стал обиженно смотреть в сторону.

– Ну… принес книги?

– Какие книги?

– Которые ты сегодня купил вот у нее.

– А? Так их уже нет.

– Так. А где они?

– Я не для себя их покупал,– глядя в сторону, обиженно проговорил он.– Для брата… вернее, для его жены.

– Ну, и у нее, уже, конечно, нельзя их забрать?

– Ну, почему же? Можно,– пожав плечами, произнес Сима.– Только она в Индию улетела полчаса назад,– добавил он, глянув на часы.

– Та-ак. Уже и Индия показалась на горизонте! – Я глянул на жену.– Значит, элементарно,– весело сказал я.– Надо просто съездить мне в Индию и взять там у нее мои книги. Я правильно понял?

– Ну, почему же так все оглуплять! – дернув плечом, произнес он.– Достаточно будет просто выслать ей деньги, и она вышлет ваши книги. Только там не рубли, в Индии. Там рупии, кажется. Можете рупии достать?

– Ну, конечно же! – сказал я.– Значит, я достаю рупии, отдаю их тебе, ты отсылаешь их своей сестре, она присылает тебе мои книги, и ты приносишь их мне?

Сима кивнул.

– Видишь, как все, оказывается, просто! – повернулся я к жене.– Значит, все? – спросил я у Симы.

– Ну, почему же все? – снова обиженно отворачиваясь к окну, проговорил он.

– Так… а что еще? – спросил я, глядя на жену.

– Не знаю… Мне Лора сказала, вы еще какие-то книги хотите продать. Я схватил такси, примчался…– Он пожал плечами.

Жена мне усиленно подмигивала, хотя вроде бы она должна была подмигивать ему.

– Иначе он приехать не соглашался! – наконец сказала мне она.– Ты уж, Симка, вообще! Столько замечательных книг взял практически за бесценок, а теперь и остальные хочешь забрать!

– Не знаю. Ты мне сказала. Я взял такси, приехал.– Сима смотрел в сторону.

– Ну, видишь? – сказал я жене.– Человек на такси приехал! Ясно тебе? Чего, Сима, тебе нравится еще из моего добра?

Забрав вторую половину библиотеки, Сима, обиженный и недовольный, уехал.

– Зачем ты эти-то книги ему отдал?! – как бы выговаривая абсолютному несмышленышу, спросила жена.

– Вали отсюда! – Я затрясся.

Через час я подошел к ней. Она лежала ничком на кровати, уткнувшись в подушку.

– Слушай меня внимательно и запоминай: никогда, нигде и ни за что ничего не делай! Так будет значительно легче и тебе и мне!

– Вот это мне нравится! – Она радостно подскочила.

Быстро же улетучилось ее расстройство!

Но главные неприятности этого дня, оказывается, были впереди. Часа примерно в три раздался звонок. В дверях стоял хмурый человек с мешком.

– О! Приехали наконец-то,– проговорил он.– А то мы дверь у вас хотели ломать.

– Зачем же дверь-то ломать? – растерялся я.

– Сейчас увидите! – ответил он. И, подойдя к телефонной розетке, вырвал ее из стены и положил вместе с телефоном в мешок.

– В чем, собственно, дело? – дрожащим голосом произнес я.

– Вовремя надо платить! – ответил он и хлопнул дверью.

Я посмотрел на моих домочадцев.

– Наверное, это из-за того счета,– очаровательно смутившись, проговорила жена.

– Какого того?

– Вот,– потупясь, она протянула мятый листок.

– Симферополь? Это зачем?

– Это я Дийке звонила. Они тогда с Лешкой поругались, и она к матери уехала. Могу я поддержать свою подругу? – нахально пытаясь перейти в наступление, сказала жена.

– Да… но не за пятнадцать же рублей!

– Это я согласна,– кивнула она.

– И это ведь в марте еще было, чего ж ты раньше-то не сказала?

– Я боялась, ты ругаться будешь,– потупилась она.

– Да? А теперь не боишься? Странно.

– Боюсь.

– Но ведь, наверное, и повторные напоминания присылали?

– Присылали. А я их прятала,– с некоторым упрямством, упрямством отчаяния, повторила она.

– Ну, и чего ты добилась? – я кивнул на то место, где была раньше телефонная розетка.

– Добилась! – повторила она.

Я махнул рукой.

– Так что же теперь делать? – через некоторое время спросил я.

– Надо на телефонную станцию обратиться,– рассудительно сказала дочка.

– Ну, и кто пойдет? – Я посмотрел на жену.

О! Трет уже кулачками под глазками! Надо же, как трогательно! Картина Пикассо «Любительница абсурда».

– Мне, видимо, выпадет это счастье?

– А хочешь, мы тебя проводим? – сразу же развеселившись, проговорила жена.

Вместе с собачкой они отправились провожать меня до автобуса. Солнце сверкало в лужах, глаза от блеска и ветра слезились.

– Кто последний? – входя на телефонный узел, задал я привычный вопрос.

– Я! – кокетливо поворачиваясь, ответила старушка в панамке и, обратившись к своей собеседнице, продолжала: – Нет, телефон у нас есть. Ни одного дня без телефона я не жила! И до войны, когда мы у отца жили, он концертмейстером был Мариинского театра, имелся у нас телефон, и после того, как он скончался, телефон остался. В блокаду, правда, ненадолго отключили, но после снятия ее сразу же восстановили. Только я заявление подала, буквально в тот же день поставили телефон.– Она произнесла «тэлефон».

«Чего же она делает тут, если телефон есть у нее?» – отвлекшись от своих тяжких мыслей, подумал я.

– Правда, четыре года назад, когда мы от коммунальной квартиры отгородились, телефон в той половине оставили жильцам. Как они устроили эту мерзость – их дело. Но муж в тот же день, он техник был крупного завода, надел все свои награды, пошел в исполком – и нам буквально через месяц установили телефонный аппарат!

«Ясно,– вдруг понял я.– Просто надыбала старушка место, где она счастливей, удачливей других, и хвастается. Все правильно!»

– Ладно,– повернулся к ней,– так уж и быть, давайте ваш телефон.

– В каком смысле? – надменно проговорила она.

– Ну, в смысле – номер ваш. А то телефон-то у вас есть, да никто, видимо, вам не звонит?

– Ну, почему же? То брат, то племянник!

– Ну, тогда хорошо.

Все остальные в очереди молча сидят, с нетерпением глядя на дверь в кабинет. Надеются, что с катушкой оттуда выскочат, помчатся, на ходу разматывая телефонный шнур. Но получается, скорее, наоборот. Красные выходят оттуда, расстроенные, бумаги свои, на которые такие надежды возлагали, в портфель обратно суют, не попадают.

Скоро и мне. Мандраж некоторый бьет, не скрою. Это когда-то я считал, что все на свете могу. А теперь… кислота жизни всех разъедает. Жи-зень!

– Нет,– снова старушкин голос прорезался,– я без телефона ни одного дня не жила!

Молодец!

Лампочка загорелась над кабинетом. Я пошел.

Чего только я не делал перед тем начальником! И бумаги предъявлял, что я являюсь несусветным гением и красавцем, и генеалогическим деревом своим тряс, и чуть не плясал!

– Ничего не могу поделать,– только повторял он,– такое положение: через неделю после последнего уведомления телефон отключается.

– Ничего, значит?

– Я уже говорил.

И кнопку нажал.

– Сейчас как дам по лбу! – трясясь от ярости, выговорил я.

В коридоре, как и все, я пытался засунуть свои бумаги в портфель.

За что я ненавижу свою жену – за то, что она меня все время в ситуации такие толкает, где я так остро несостоятельность свою чувствую! И главное, чувство это останется на всю жизнь, на другие мои дела распространится! Вот так.

Вернулся домой, стал из кувшинчика цветы поливать. Даже такие вещи, про которые принято говорить: «Да это так, жена балуется»,– и те целиком на мне!

– Какие у тебя дальнейшие планы? – спрашивает жена.

– Побриться,– отвечаю,– постричься, сфотографироваться и удавиться!

О-о! Заморгала уже…

– А белье кто в прачечную отнесет?

– Никто!

И все! Кулачками глазенки свои трет. Поглядел я на крохотные ее кулачки с синенькими прожилками и вдруг подумал: «А ведь загонит она меня этими вот самыми кулачками в могилу!»

Впервые ясно так это почувствовал!

…В прачечной такая же юркая старушка обнаружилась, как на телефонном узле. Стояла поначалу за мной, потом заметила женщину впереди, к ней перекинулась… Вот чем теперь загружен мой мозг!

– …училище закончил, устроился. Форму носить не надо, оклад двести тридцать, как у научного работника. Говорю ему: «Зачем ты тогда училище-то кончал?» – «Мама! – говорит.– Не учите меня, как жить!» Теперь женился. Бабу свою к нам привел. Техникум у нее кончен, на фабрике «Светоч» работает. И с первого дня у них – симоны-гулимоны, дома и не увидишь. Дочка растет – им хоть бы что. «Посмотрите, мама, за Викочкой!» – и хвост трубой. Но дочка, правду сказать, такая уж умница да красавица! В первый класс в прошлый год пошла, одни пятерки только домой приносит…

Гляжу потом – к другой уже бабе, поближе к цели перебралась.

– …но зато,– слышу оттуда,– такая умница да красавица, в четвертый класс осенью пошла!

Вот оно как! Уже в четвертый!

Сунула в окошко свой узелок и, резко смолкнув, ушла.

Потом самодовольный без очереди сдал. Вошел важно в помещение – женщины льстиво заговорили, повернувшись к нему:

– Вот это, сразу видно, мужчина, мне бы такого! И дела, чувствуется, идут у него – будь-будь! И вот жене помогает, не дает ей в квартирное помело превращаться, как другие мужья. И курточка-то какая славная у вас, всю жизнь себе мечтала такую достать…

Самодовольный выслушал важно, потом говорит:

– Все мечтают. Не продам. Бензином пахнет?

– Есть немножко,– загомонили женщины.

– Правильно! – кивнул.– Сейчас заправлялся. Разрешите без очереди сдать, мотор остывает!

– Пожалуйста, пожалуйста! Настоящего хозяина сразу видать!

А я, по-ихнему, получаюсь – кто?!

Потом я долго мыкался по двору, ждал, когда телефонная будка освободится – позвонить.

Теперь в любую погоду – и в дождь, и в холод – надо на улицу выходить, чтобы позвонить!

В одной будке молоденькая девушка, в другой усталая женщина лет сорока. Но голоса их переплетаются то и дело.

– Ну, Боб! Ты один! – захлебываясь восторгом.

– …Позавчера на бровях пришел, вчера на бровях…

– Ладно! – смеется молодая.– Меня эти прихваты не колышут!

– Я ему говорю: «Николай! Что ты делаешь? Погляди на ребенка!»