Текст книги "В городе Ю. (Повести и рассказы)"

Автор книги: Валерий Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 36 страниц)

Я внимательно дослушал песню, потом все же сдвинул дверь в купе проводника.

– Чего надо? – резко поднимая голову от стола, спросил проводник.

В купе у них было если не тепло, то по крайней мере угарно, на столике громоздились остатки пиршества. Стены были утеплены одеялами, одеялом же было забрано и окно.

– Где… начальник поезда? – слипшимся от мороза губами произнес я.

– Я начальник поезда. Какие вопросы? – входя в купе, бодро проговорил морячок.

– …Вопросов нет.

Я вернулся в купе, залез на верхнюю полку – все-таки перед ней было меньше холодного окна,– закутался в одеяло (оно не чувствовалось) и стал замерзать. Какие-то роскошные южные картины поплыли в моем сознании… правильно говорят, что смерть от замерзания довольно приятна… И лишь одна беспокойная мысль (как выяснилось потом, спасительная) не давала мне погрузиться в блаженство…

А ведь я ушел из ресторана, не заплатив! А ведь – ел хлеб, при этом намазывал его горчицей! Как знать, может, именно эти копейки сыграют какую-то роль в их деле? Конечно, тут встает вопрос: надо ли перед ворюгами быть честным, но думаю, что все-таки надо – исключительно ради себя!

Скрипя, как снежная баба, я слез с полки и снова по завьюженным лязгающим переходам двинулся из вагона в вагон.

Меня встретил в тамбуре контролер контролеров контролеров – это можно было понять по трем повязкам на его рукаве.

Я вошел в вагон. Все сидели за столами и пели. Контролеры пели дискантами, контролеры контролеров – баритонами, контролеры контролеров контролеров – басами,– получалось довольно складно. Тут же, робко подпевая, сидели официанты в кандалах и метрдотель – за неимением остановки они пока что все были тут.

– Что вам? – быстро спросил контролер контролеров контролеров, давая понять, что пауза между строчками песни короткая, желательно уложиться.

– Вот,– я выхватил десять копеек,– ел хлеб, горчицу. Хочу уплатить!

– Да таким, как он,– проникновенно, видимо, пытаясь выслужиться, произнес метрдотель,– памятники надо ставить при жизни! – Он посмотрел на контролеров, видимо, предлагая тут же заняться благородным этим делом.

– Ладно – я согласен на памятник… но только чтобы в ресторане! – пробормотал я и пошел обратно.

Тут я заметил, что поезд тормозит – вагоны задрожали, стали стукаться друг о друга, переходить стало еще сложней…

В нашем тамбуре я встретил проводника: в какой-то грязной рванине, с мешком на спине, он спрыгнул со ступенек и скрылся – видимо, отправился в поисках корма для кур…

Это уже не задевало меня… свой долг перед человечеством я выполнил… можно ложиться в мой саркофаг. Я залез туда и сжался клубком. Поезд стоял очень долго. Было тихо. Освободившееся сознание мое улетало все дальше. Ну, действительно, чего это я пытаюсь навести порядок на железной дороге, с которой и соприкасаюсь-то раз в год, когда в собственной моей жизни царит полный хаос, когда в собственном доме я не могу навести даже тени порядка! Три года назад понял я вдруг, что за стеной моей – огромное пустующее помещение, смело стал добиваться разрешения освоить это пространство, сделать там гостиную, кабинет… Потом прикинул, во что мне это обойдется,– стал добиваться запрещения… Любой, наблюдающий меня, вправе воскликнуть: «Что за идиот!» Написал массу заявлений: «В просьбе моей прошу отказать!», настрочил кучу анонимок на себя… Как бы теперь не отобрали, что есть!..

Я погружался в сон… вдруг увидел себя в каком-то дворе… меня окружали какие-то темные фигуры… они подходили все ближе… сейчас ударят! «Зря стараются,– мелькнула ликующая мысль.– Не знают, дураки, что это всего лишь сон!» Двор исчез. Я оказался в вагоне-ресторане, он был почему-то весь в цветах, за окнами проплывал знойный юг. Появился мой друг метрдотель в ослепительно белом фраке.

– Кушать… не подано! – торжественно провозгласил он.

Через минуту он вышел в оранжевом фраке.

– Кушать… опять не подано! – возгласил он.

– Может быть – можно что-нибудь? – попросил я.

– Два кофе по-вахтерски! – распахивая дверь в сверкающую кухню, скомандовал он.

Я вдруг почувствовал, что лечу в полном блаженстве, вытянувшись на полке в полный рост, откинув ногами тяжелое одеяло… Тепло? Тепло!

Значит, проводник, когда я его встретил на остановке, ходил не за кормом для кур, а за углем? Замечательно! Тогда лучше так и не просыпаться – сейчас должны начаться приятные сны!

В следующем сне я оказался в красивом магазине игрушек в виде лягушонка, которого все сильнее надували через трубочку.

…Все неумолимо ясно!.. Надо вставать!

Проводник сидел в тамбуре на перевернутом ведре, блаженно щурясь на оранжевый огонь в топке.

– Ну, как? – увидев меня, повернулся он (после взгляда на пламя вряд ли он различал меня).

– Замечательно! – воскликнул я.– А раз уж так… в туалет заодно нельзя сходить?

– Ладно уж! – Он подобрел в тепле.– Только кур не обижай! – он протянул ключ.

– Зачем же мне их обижать?! – искренне воскликнул я.

Я ворвался в туалет. Куры, всполошившись сначала, потом успокоились, расселись, своими бусинками на склоненных головках разглядывая меня. Кем, интересно, я кажусь этим представителям иной, в сущности, цивилизации? Достойно ли я представляю человечество? Не оскорбит ли их жест, который я собираюсь тут сделать?.. Нет. Не оскорбил.

Абсолютно уже счастливый, я забрался к себе на полку, распрямился… Какой же последует сон?.. Солнце поднималось над морем… я летел на курице, приближаясь к нему. Вблизи оно оказалось огромной печкой. Рядом сидел проводник.

– Плохо топить – значит, не уважать свою Галактику! – строго проговорил он, орудуя кочергой.

Тихие радости

– Кто там?

– Я.

– Ты, Николай?

– А кто же еще?

– Действительно, кто же еще может притащиться в такую рань – в выходной, без предварительного звонка!

– Главное – отпуск сегодня начался, а встал все равно – ни свет, ни заря!

– Видимо, должен тебя пожалеть? Ну, ладно – заходи! Только извини – у меня не прибрано!

– Да-а-а… это мягко еще сказано! Что это у тебя?

– А что такого? Один живу!

– А где жена?

– Уехала. На соревнования. По забрасыванию чепцов за мельницу. И дочь там же. В общем – «я дал разъехаться домашним… и даже собственной мамаше».

– Ну – отлично! Тогда, может быть, промочим горло?

– Ну, давай… Но у меня, к сожалению, только безалкогольные, на диких травах – саспареловка, могикановка, оробеловка. Отлично тонизирует!

– …Ну, давай! А пожрать нету?

– Ну, естественно, нету! Откуда? Один живу!.. Можем попробовать вот эти банки пятилитровые сдать, купить на эти деньги чего-нибудь.

– Да не примут, наверное!

– Примут!

– А как нести?

Придумали наконец – надели по две банки пятилитровые на руки, на ноги, по одной – на головы. Медленно, как водолазы, побрели.

В овраге в зарослях боярышника, бересклета, бузины нашли сырой сарайчик – приемный пункт.

– У вас банка на голове с трещиной!

– Где?

– Вот, посмотритесь в зеркало.

– Да-а, действительно! Но остальные хоть примете?

– Примем.

– Ура!

Получили деньги, треснувшую банку оттащили домой, стали собираться.

– Чего такие брюки плохие надел?

– Чтобы отрезать себе пути к наступлению. А то, сам понимаешь!.. А в этих брюках я далеко не уйду. А вечером надо дома быть – статью заканчивать.

– Ясно… А свитер где такой раскопал?

– А что? Разве плох? Двадцать лет уже ношу. Два раза с третьего этажа в нем падал. На двадцатилетие нашей свадьбы жена выплеснула на него красное вино – и хоть бы что, отстирался, выглядит как новенький!

– Ты так считаешь?

– Считаю!

– А зимнюю шапку зачем надел?

– Это раньше, в далекой молодости, я ходил без шапки даже зимой… теперь, из осторожности, хожу в зимней шапке даже летом!

– Ясно… Ну – вперед?

Вышли на улицу.

– Ну… пойдем в гниль-бар? – Николай заносчиво говорит.

– Ты что, сдурел? – Николаю говорю.– Ты знаешь, например, сколько простая спичка там стоит? Четыре рубля!.. Гниль-бар! В каком-нибудь кафе бы подхарчиться – и то хорошо!

Зашли в ближайшее кафе «Шторм». Оно, надо сказать, соответствовало своему названию – посетителей кидало от стены к стене, многие травили.

Скромно сели за крайний столик, долго ждали, пока подойдет официант, но официанты у себя на полубаке вели неторопливую беседу – иногда кто-нибудь из них кинет взгляд в нашу сторону и дальше разговаривает как ни в чем не бывало.

– Что же такое? – Николаю говорю.– Почему же они не видят нас? Может, мы невидимки? Точно!

– А раз мы невидимки,– Николай говорит,– пойдем прямо на кухню, схватим там что-нибудь, когда повар отвернется!

– Правильно!

Схватили по пути вилки, ворвались в кухню, стали терзать куренка на сковороде – и тут все официанты сразу бросаются на нас, приемами самбо выбивают вилки, закручивают руки, куда-то тащат.

– Ну, сейчас мы вам устроим! – с каким-то ликованием один говорит.– Серега, скорей милицию вызывай!

Словно специально этого ждали.

Через минуту уже в зал вбежали два милиционера, вытаскивая револьверы.

– Вот это оперативность! Должен вам заявить, что работой вашей доволен! – милиционерам говорю.

– Пытались куренка утащить! – повар заявляет.– А мы бы потом из-за них план бы не выполнили!

– Мы думали, мы невидимки! – Николай вздохнул.

– Невидимость не освобождает от уголовного наказания! – строго милиционер говорит.– Прошу пройти!

Вывели нас, усадили в машину с маленьким окошечком, повезли.

– Запоминай дорогу! – на всякий случай Николаю сказал.

Высадили нас аккуратно у дверей, отвели к дежурному.

Ни «как поживаете?», ни «здрасьте!» – ничего.

– Фамилия! – сразу же дежурный говорит.

– …Траффолд!

– Грегори!

Поднял наконец-то на нас глаза.

– Ах, вы порезвиться хотите? Ну что ж – поможем! Червяченко, отведи.

Отвел нас Червяченко за железную дверь, замкнул.

– Вот так погуляли! – Николай вздохнул.

Огляделись: тесное помещение, окошечко под потолком, и к тому же – стремянка стоит, банки с краской валяются, стены грязные, осыпающиеся – ремонт.

– Могли хотя бы ремонт к нашему появлению закончить! – Николай говорит.

– Видимо, не рассчитывали так скоро нас увидеть. Ну ничего! Как выберемся отсюда – поднимемся с тобой на Эверест! Вот где чистота! А простор!.. Раз в сто больше обычного пейзажа!

– Ух ты! – воскликнул Николай.

Тут же дверь с лязганьем отворилась.

– Прекратите уханье! – Червяченко говорит.

– Ух ты! – поглядев на него, я не удержался.

– Не успокоились, значит? Пожалуйте на беседу! – Червяченко говорит.

Вышли мы снова в зало.

– Кем работаешь? – глядя на Николая тяжелым взглядом, дежурный спрашивает.

– Аспирант,– Николай отвечает.

– …Не понял! – дежурный говорит.

– Аспирант,– почему-то шепотом Николай произнес.

– Громче говори!

– Слушаюсь! – Николай каблуками прищелкнул.– Аспи-рант, рант, рант, аспи-рант, рант, рант! – печатая шаг, по помещению пошел.

– Стоять! – рявкнул дежурный.

Николай, притопнув, окаменел.

– …А ты кто? – Дежурный повернулся ко мне.

– Аспи-рант, рант, рант! – печатая шаг, я пошел.

– Стоять!

Мы рядом с Николаем застыли.

– Червяченко!

– Есть!

– Что – есть?

– Я!

– Отведи их обратно,– видать, не охладились еще.

– Так точно! – Червяченко говорит.– А ну, пошли!

– Аспирант, рант, рант, аспи-рант, рант, рант! – Дошли с Николаем до нашей двери, резко повернулись, зашли.

– Вот – правильно мы себя ведем! – Николаю говорю.– Начальство порядок любит! Чтобы все четко, организованно – как у нас! Ты заметил – когда мы отвечали ему, у него даже слезинка счастья блеснула?

– А точно – слезинка счастья? Может – просто слезинка? – с некоторым сомнением Николай говорит.

– Точно! – говорю.– Я-то уж знаю, как с начальством себя вести! Ты, я думаю, начальника моего знаешь, Шаповалова? Казалось бы, трудный объект. И ничего! Обошел по всем статьям! Шаповалистей самого Шаповалова стал! Теперь меня уже – неофициально, конечно – все Шаповаловым зовут, а самого Шаповалова – почему-то Ушатов,– видимо, по жене. Вот так вот. А ты говоришь!

– Но тем не менее мы почему-то здесь – в тесном, сыром помещении, а начальство – там!

– А давай, раз уж мы здесь, сделаем тут ремонт! Отлично будет! Гляди – и масляной краски две банки, и олифа, и кисти!.. Вперед?

– Вперед!

Развели краску олифой – олифы не жалели, чтобы был блеск, залезли с двух сторон на стремянку и с любимой песней нашей «Ёлы-палы» начали малевать. Потолок чистым маслом обдали, в стены для колера берлинской лазури добавили – красота!

– Мне кажется,– Николай говорит,– что слишком мы радостным это помещение делаем, неверно это – с точки зрения педагогической!

– Зато с малярной верно! – отвечаю ему.

Вдруг – распахивается дверь, на пороге – дежурный и Червяченко.

– Ах, вот вы чего притихли! – дежурный говорит.

– Мы не притихли! – говорю ему.– Мы поем!

– Ну, хорошо, хоть нормальные люди нашлись! – дежурный говорит.– А то маляры эти – как ушли неделю назад, так и сгинули!

– Скоро кончаем уже! – Николай говорит.– Только учтите – в свежеокрашенном помещении, да еще с дверью закрытой, находиться опасно!

– Намек понял! – Дежурный усмехнулся.– Ладно, докрасите – пойдете. А кафе то известно нам своими номерами – с ними разберемся!

– Только учтите – в течение суток никого нельзя сюда запускать! – я говорю.

– Это уж вы учтите! – усмехнувшись, дежурный говорит.

Закончили, выскочили на воздух.

На пыльной вывеске «Следственный отдел» Николай написал пальцем: «Ура!»

Помчались. На замусоренном пустыре валялась пластом собака, словно часть этого мусора, но решила вдруг отделиться – вскочила, резко залаяла, обозначила себя – и снова рухнула.

– Туда-то на машине нас везли – а обратно пешком! – Николай проговорил на ходу.

– А что ты – еще не наездился? – удивился я.

– Вообще-то да! – согласился Николай.

– И-и-и-диные карточки! – пронзительно кричали у метро.

– Эх, жаль, не по карману пока! – вздохнул я.

Мы бежали вдоль больницы. Больной с третьего этажа кричал что-то через газетный рупор своей жене.

Между тем уверенно вечерело.

Радостные, мы ворвались в наше любимое кафе.

– Здравствуйте! Вы нас еще не забыли?

Наступила некоторая пауза.

– Не забыли! – нервно повар ответил.– Но скоро уже закрываемся. Ничего нет. Только макароны с лапшой.

– Отлично! – воскликнул я.– Макарончики с лапшой – любимая моя еда! А если обсыпать еще поверху вермишелкой – полное объедение!

Повар ушел, загремел баками.

– Все съели! – вернувшись, угрюмо сообщил.

– Как же так? – воскликнули мы.– Нас же не было? Кто же съел? Разве кто-нибудь это любит, кроме нас?

Понуро побрели.

– Ну ничего! – сказал я.– А давай вместо физической – духовной пищей питаться! Вот – афиша, гляди! Вера Зазнобина. Популярные песни! Пошли?

Сели в девятом ряду, долгое время крепились, но когда запела она нашу любимую «Ёлы-палы» – не удержались, стали с Николаем подпевать.

Тут дежурный администратор по проходу к нам подполз по-пластунски, зашептал:

– В милицию захотели, да?

– Нет,– вздохнули.– Нет… Второй раз уже не потянуть!

Пришлось уйти. Примчались ко мне домой.

– Хотелось бы пожать немного плодов! – Николай говорит.– Я имею в виду: за духовной пищей обязательно физическая должна идти!

– Так ничего ж нет! – воскликнул я.– Вот – только коробочка какая-то… написано «Кекс»… внутри почему-то порошок.

– Знаю! – вскричал Николай.– Это надо в формочке печь!

– Так долго, наверное…– Жадность душила меня.– Ночь уже…

– Ну и что? Хорошее дело! Ночной кекс! Думаю,– Николай говорит,– что можно даже традиционным это сделать: «Ночной кекс». Единомышленников на это дело приглашать – спорить, хохотать! – Возбужденно по кухне заметался, нашел формочку, засыпал порошок.

– Думаю,– я сказал,– что в эти ночные часы… более близкого нам человека, чем дежурный милиции, не найти!

– Точно! – Николай говорит.

Узнали телефон нашего отделения, набрали номер… Знакомый голос!

– Алле! – взволнованно Николай залопотал.– Это дежурный?! А это мы!.. Не забыли еще нас?.. Ну да!.. Хотим вас пригласить – в смысле, когда освободитесь – на ночной кекс!.. Адрес какой? – На меня посмотрел, потом вдруг неожиданно трубку повесил.– Ишь, хитренький какой – адрес ему!..

Кекс почему-то слегка сгорел. Пожевали кекса, запили оробеловкой. Помолчали.

– Ну… чего такой грустный? – Николая спрашиваю.

– Я не грустный, я – надменный! – Николай отвечает.

– Вот – так и спи давай! – говорю.– Очень тебе идет.

Утром я проснулся, вскочил, крякнув, принял ледяной душ, гикнув, выпил чашечку кофе… Кран вдруг распелся – тоже, певец!

Выскочили на улицу.

– Ну все – я пойду! – Николай говорит.

– Давай. Я буду тебе махать.

– А я буду постепенно уменьшаться.

– Договорились! – Руки пожали.

– Только должен сперва понюхать розу – давно не нюхал роз! – Николай говорит. Решительно, прямо по газону, пошел к кустам. Какой-то общественник погнался за ним – но Николай, нюхнув розу, увернулся от него, выскочил на проезжую часть. Мимо с ужасным почему-то грохотом мчалась телега, Николай боком вскочил на нее, помахал общественнику (и мне, надеюсь?) рукой и унесся вдаль.

Прощай, милый! Гуляй, веселись – запасайся легкомыслием на черный день!..

Часть ласточек реяла высоко, часть на всякий случай низко.

Я сел в автобус.

Третьи будут первыми

В последний день перед отлетом на конференцию вдруг решено было взять вместо меня уборщицу. Ну, что ж, это можно понять: от меня какой толк? Ну – отбубню я свое сообщение, и все, а та и уберет, и постирает, к тому же молодая очаровательная женщина – это тоже немаловажно!

Но, к счастью для меня, уборщица от поездки отказалась – то ли муж ей не разрешил, то ли ребенок, точно не известно. Таким образом, один я поехал такой, остальные – начальники, хотя они к теме конференции ни малейшего отношения не имели.

Правда, в самолете я вдруг старого друга своего Леху встретил – давно не виделись.

– А ты откуда здесь взялся? – я удивился.

– Не было б счастья, да несчастье помогло! – Леха усмехнулся.– У шефа теща заболела – так что я вместо нее!

С самолета нас в элегантнейший отель привезли – правда, нас с Лехой сунули в каморки на последнем этаже. Вышел я на балкон – на соседнем балконе Леха стоит.

– Вот так вот! – горестно говорит.– А ты как думал? Ну, ничего! – злобно усмехнулся.– Мне сверху видно все – ты так и знай!

– Наверное,– говорю,– надо уже в холл спускаться, все, наверное, уже там?

Долго до нас лифт не доходил, наконец поймали, спустились в холл.

Вскоре вслед за нами сам Златоперстский спустился со своими питомцами – Трубецкой, Скукоженский, Ида Колодвиженская, Здецкий, Хехль.

– Да… дружная команда! – исподлобья глядя на них, Леха пробормотал.

Тут маленький человек появился в огромной кепке, с некоторыми здоровался, некоторых пропускал.

– А это кто? – испуганно я Леху спросил.

– С луны, что ли, свалился? – Леха говорит.– Это ж сам директор гостиницы, товарищ Носия! От него все здесь зависит!

– Неужто все?

Леха в ответ только рукой махнул, злобно отошел. А я на доске объявлений маленькое объявленьице увидел: «Не получившие командировочные могут получить их здесь, в комнате 306».

Радостно поднялся. Но Блинохватова, начальница оргкомитета, железная женщина, ни копейки мне не дала. Сказала, что вместо меня в списках значится уборщица, с женской фамилией, так что мне с моей мужской денег вовек не видать, причем с торжеством это сказала, даже с какой-то радостью – вот странно!

Спустился, снова в холле Леху нашел, все ему рассказал.

– А ты как думал? – Леха говорит.– С нами только так! Кстати, вся головка сейчас на пикник приглашена – почему-то на насыпи,– а про нас с тобой не вспомнил никто.

– Неужели никто? – Я огорчился.

– А к тебе обращался кто-нибудь? – Леха вздохнул.– Вот то-то и оно!

– Да-а! – горестно говорю.– Кстати – странно: когда шел я по этажу, горничные дорожки убирали, за ними рабочие в заляпанных спецовках линолеум сдирали. К чему бы это?

– А ты не понимаешь? – Леха говорит.– Товарищ Носия хочет одновременно с нашей конференцией ремонт провести – поэтому он так и задабривает наше начальство!

– А зачем ремонт-то? И так аккуратно.– Я огляделся.

– Не понимаешь, что ли? – Леха разозлился.– После каждого ремонта у него еще одна дача появляется – как же не ремонтировать?

– А как же нам конферировать? – говорю.– Никуда будет не пройти – все разрушается!

– А это уже, как говорится, дело десятое! – Леха усмехнулся.

Потом мы с Лехой ползли по горам песка к железнодорожной насыпи. Все приглашенные уже там собрались: и Златоперстский, и Трубецкой, и Блинохватова, и Ида Колодвиженская, и Здецкий, и Крепконосов.

Златоперстский, покровительственно улыбаясь, рассказывал про Париж – для пикника, конечно, лучшей темы не найти:

– И вот приезжаем мы на Сант-Дени… и как бы уже путешествуем во времени!

«Главное – что ты в пространстве можешь путешествовать!» – злобно подумал я.

Все сползают по песку, но сразу же снова карабкаются вверх.

В центре, естественно, Носия возвышается. Вдруг звонок. Носия поднял свою большую кепку, лежащую на песке,– под ней оказался телефон.

– Слушаю! – надменно проговорил.

Смотрел я на этот праздник, и слезы душили: «Что же такое! Что у меня за судьба? Всегда я как-то в стороне, на отшибе обоймы!»

Приползли обратно в гостиницу – Леха говорит:

– Все! Хватит дураками быть!

– Думаешь – хватит?

– Надо что-то предпринимать!

– Думаешь – надо?

– А, ты вообще – вне времени и пространства! – Леха махнул рукой, стремительно ушел.

Вечером уже я робко ему постучал. Он долго не отзывался, наконец глухо откликнулся:

– Кто?

– Я – кто же еще?

Леха высунул в коридор взлохмаченную голову, бдительно огляделся.

– …Заходь!

Зашел я – и даже не сразу понял, что живет он в таком же номере, как и я: на столе стояли мокрые сапоги, кровать застилал какой-то зипун, пол был покрыт каким-то темным распластанным телом.

– Кто это? – испуганно глянул я на тело.

– Да это Яка Лягушов. Отличный, кстати, мужик. Пущай пока полежит… Выйдем-ка! Мы вышли.

– Зайдем тут… здоровье поправим,– Леха сказал.

– Да я денег не получил!

– Ладно! С деньгами и дурак может. Пошли!

Из соседнего номера доносился стук машинки.

– Машинки у них есть! – проговорил Леха.– А я свою должен был продать, чтобы внуку порты купить!

До этого у него и детей не было – и вдруг сразу внук!

Мы спустились в уютный, тускло освещенный бар, и Леха сказал бармену, указывая на бутылку:

– По двести нам нацеди… под конференцию!

Бармен безмолвно нацедил.

– Колоссально! А я и не знал! – обрадовался я.

– Ты много еще чего не знаешь! – зловеще Леха сказал.

Я испуганно поставил фужер.

– Насчет этого не сомневайся! – Леха положил мне руку на плечо.– Есть указание: под конференцию – наливать! Только этим не говори…

– Кому – этим?

– Ты что, не понимаешь, что ли? И так Златоперстский с компанией своей все захватил – теперь еще и это им отдавать? – Леха бережно загородил мощной рукой хрупкий фужер.

– А, ну ясно! – Я повторил его жест.

– Есть нашенские ребятки тут, есть! – радостно прихлебывая, заговорил он.– Иду это по коридору я – навстречу мне – Генка Хухрец! «Ты?» – «Я!» – «Здорово!» – «Здорово!» Обнялись. «Ну что,– говорит,– я могу сделать для тебя?» И – вот!..– Леха гордо обвел рукой тускло освещенные стены.– Кстати – ты с нами, нет?

– А вы кто?

– А! – Леха с отчаянием рукой махнул.– Ну что надо тебе? Скажи – сделаем!

– Да я даже как-то не знаю…– забормотал я.

– Не знаешь ничего – потому и не хочешь! – Леха сказал.– Ну, хочешь – тренером в Венесуэлу устроим тебя? Момент! – Леха прямо в фужере набрал пальцем телефонный номер.– Алле! Генаха, ты? Тут со мной один чудило сидит – можем в Венесуэлу его послать? Говоришь: «О чем речь?» – Леха захохотал.– Ну, ясно! Он свяжется с тобой!.. Только-то и делов! – поворачиваясь ко мне, Леха сказал.– А может, ты, наоборот…– Он окинул меня орлиным взором.– В глубинку куда-нибудь желаешь? Это мы мигом! – Он быстро рванулся к бару, принес фужер размером с торшер.– Алле! Генаха? Снова я. Тут куражится наш-то – может, в порт Находка его пошлем? Сделаешь? Ну, хоп!

В течение получаса я довольно холодно уже наблюдал за стремительными своими взлетами и падениями – в конце концов я уже ехал в Боготу через Бугульму… но тут Леха устал.

– Ладно,– проговорил он.– Договорились, в общих чертах! Пойду гляну, как Яка Лягушов там лежит.

В этот момент в бар вошел Скукоженский, подошел к стойке и, явно не зная самого главного, заказал себе скромный кофе.

Леха злорадно подтолкнул меня локтем, подмигнул.

– Эй ты, Скукоженский! Не признал, что ли? Чего не здороваешься? – внутренне ликуя, привязался Леха к нему.

– Я уже, кажется, говорил вам, что моя фамилия Скуко-Женский! – надменно дернув плечом, проговорил тот.

– Ой, извини, подзабыл маленько! – юродствуя, завопил Леха и, потрепав Скуко-Женского по спине и заговорщически подмигнув мне, ушел.

– Можно вас – буквально на долю секунды? – с изысканной вежливостью обратился вдруг ко мне Скуко-Женский.

– Пожалуйста, пожалуйста! – Я торопливо пересел к нему.

– Сначала – о деле,– сухо проговорил он. Как будто потом мы с ним часами будем говорить о душе!

– …Ваш доклад поставлен на завтра.

– Ну?! Это хорошо! – Я обрадовался.

– Теперь – мелочи. Как вы считаете… этот,– он пренебрежительно кивнул вслед ушедшему Лехе,– окончательно потерял человеческий облик или еще нет?

– Ну, знаете! – Я встал.– Эта работа не по мне! Даже если бы я и знал что-то – все равно бы не сказал!.. Значит – завтра? Огромное вам спасибо! – Я поклонился.

– Кстати,– проговорил вдруг он.– Не советую вам в вашем докладе… очень уж заострять некоторые вопросы – есть люди более компетентные, которые сделают это лучше вас!

– Спасибо, разберусь как-нибудь! – Я ушел.

Выскочил я оттуда с ощущением счастья – как хорошо, что все это кончилось!

Но оказалось – нет! Я быстро шел по коридору к номеру – вдруг какая-то дверка распахнулась, оттуда пар повалил, высунулась голова. Я испуганно шарахнулся… Леха!

– Заходь!

Я зашел (это оказался предбанник), сел.

– Ну как? – кутаясь в простыню, Леха усмехнулся.– Златоперстцы эти… уже выспались на тебе?

– В каком смысле?

– Ну, заставили уже что-нибудь делать для них?

– Абсолютно нет!

– Ладно, это мы будем глядеть! Раздевайся!

Я задумчиво стал раздеваться. Появилась старуха в грязном халате, с темным лицом.

– Слышь, Самсонна! – мелко почесываясь, Леха заговорил.– Дай-ка нам с корешом пивка!

– Где я тебе его возьму? – рявкнула она. Леха подмигнул мне: «Во дает!»

– Слышь, Самсонна! – куражился он.– Веников дай!

– Шваброй счас как тресну тебя! – отвечала Самсонна.

Я огляделся… Собственно – из роскоши тут имелась одна Самсонна, но большего, видимо, и не полагалось.

Мы вошли в мыльную. Тут были уже голые Лехины союзники – Никпесов, Щас, Малодранов, Елдым, Вислоплюев, Темяшин.

Леха быстро соорудил себе из мыла кудри и бородку.

– Можешь одну штукенцию сделать? – наклоняясь к моему тазу, проговорил он.

– Какую именно?

– Выступить против Златоперстского. А то из наших кто вякнет, сразу смекнут, откуда ветер, а так – вроде как объективно…

– Да я совсем не знаю его…– я пробормотал.

– Ну и что? – Леха проговорил.

– Да нет… не хочу! – Стряхивая мыло, я стал пятиться к выходу.

– Крепконосов за нас… Ухайданцев подъедет! – выкрикивал Леха.

– Нет!

– Чистеньким хочет остаться! – крикнул Елдым.

Я вдруг увидел, что они окружают меня.

Пока не стали бить меня шайками, я выскочил.

Тяжело дыша, я подходил к номеру… Ну, дела!

Следующие три часа я работал, писал свое выступление и по привычке, автоматически уже жевал бумагу и плевал в стену перед собой… такая привычка! В конце концов – опомнился, увидел присохшие комки, ужаснулся: ведь я же не дома! И не отковырнуть – для прочности я добавляю туда немного цемента.

Раздался стук в дверь. Я вздрогнул… Леха.

– Ну, а для переговоров с ними ты пойдешь? Ведь, надеюсь, ты не против переговоров?

– Нет.

Оделся, пошли. Спустился в бельэтаж, постучались. Долгая тишина, потом:

– Да-да!

Открыли дверь, вошли.

Златоперстский, величественный, седой, сидит в кресле. Вокруг него суетятся его ученики: Здецкий мелким ножичком нарезает плоды дерева By, Скуко-Женский, мучительно хватаясь за виски, варит какой-то особый кофе.

Златоперстский долго неподвижно смотрел на нас, потом вдруг вспомнил почему-то:

– Да! Колбаса!

Стал лихорадочно накручивать диск, договариваться о какой-то колбасе… Наконец договорился, повернулся к нам.

– Слушаю вас!

Я открыл рот и тут внезапно страшно чихнул, чихом был отброшен к стене.

– Дело в том…– заговорил. И снова чихнул. Третьим чихом был вышвырнут за дверь. Потом меня кидало по всей гостинице, с этажа на этаж, потом оказался в своем номере, прилег отдохнуть.

Некоторое время спустя Леха явился, тоже весь растерзанный – но не физически, а духовно.

– Я запутался! – застонал.

– Так распутайся! – говорю.– Моральные изменения, в отличие от физических, не требуют абсолютно никакого времени!

– Ты не прав! – снова заметался.– Они думают – купили меня! Заткнули мне рот икрой! Не выйдет!

– Ты о ком? – удивленно говорю.

– Блинохватова с Носией купили меня! Вернее, пытались! Дешево дают! – Куда-то выбежал.

Только сел я за статью – является толпа маляров под предводительством Блинохватовой, выносят мебель.

– Я готовлюсь к выступлению… я участник! – пытался выкрикивать, вцепившись в стол, пока меня вместе со столом по коридору несли. Вынесли в зимний сад, превращенный в склад.

– Это возмутительно, что вы творите! – Блинохватовой сказал.

– И до меня доберемся! – гордо, во весь голос Блинохватова ответила. Надменно ушла.

Работал полночи, потом уснул. Рано утром проснулся, умылся из фонтана… К назначенному часу вошел в зал заседаний… Ни души! Куда же все делись? Выглянул в окно: все, празднично одетые, садились в автобусы… Снова пикник?

– Ты вне игры, старик, вот в чем беда! – сказал Леха, когда я подошел.

– А ты?

– Я? Я продался! – Леха рубаху рванул, но не порвал.– Сейчас все едут в горы, закапывать капсулу с посланием в тридцатый век, а потом в ресторан «Дупло» и съедят все живое в округе! Я подлец! Подлец!.. – Леха бросил надменный взгляд в автобусное зеркальце.– Понимаю – ты выше этого! – уже нетерпеливо проговорил он.

– А разве можно быть ниже?..– удивился я.– Ну, а что Златоперстский?..– для вежливости поинтересовался я.– Надеюсь – удалось произвести отталкивающее впечатление?

– Тебе удалось! – горестно Леха вздохнул.– А мне – нет! – Он снова в отчаянии рванул рубаху.

Вечером я подкрался по оврагу к ресторану «Дупло», прильнул к щели… В «Дупле» оказались все: и Носия, и Златоперстский, и Скуко-Женский, и Ида Колодвиженская, и Хехль, и Здецкий, и Джемов, и Щас, и Никпесов, и Елдым, и Весплюев, и Слегкимпаров, и Ухайданцев, и Крепконосов, и Яка Лягушов, и Пуп. Леха, рыдая, опускал в котел с кипящей водой раков, давая перед этим каждому раку укусить себя. Все пели песню о загубленной жизни. Златоперстский брезгливо подпевал. Блинохватова танцевала на столе – но в строгой, сдержанной манере. На горячее был сыч запеченный.