Текст книги "Лгунья"

Автор книги: Валери Виндзор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Валери Виндзор
Лгунья

Однажды днем, во вторник, в Париже, я бросила своего мужа. Я встала, не дождавшись заказанного кофе, и оставила мужа в открытом кафе на улице Франциска Первого, и это после шестнадцати лет того, что все окружающие в один голос называли невероятно удачным браком.

До сих пор пытаюсь понять, почему я так поступила, и не могу. Вернее, не могу понять, почему выбрала именно этот момент, а не какой‑нибудь другой. Хотя нет, это тоже не совсем правильное слово: я вообще не «выбирала». Все произошло само собой. День был необычный. Не знаю, что со мной творилось. Было ветрено. То ли от ветра, то ли из‑за скрежета пластикового стула по тротуару кости моего черепа приобрели странную чувствительность. Это Тони выбрал кафе – один из salons de glace, где подают дорогие коктейли.

– Это подойдет? – спросил он. – Здесь? – И обмахнул сиденье своего стула носовым платком. – Погоди, не садись, я твой еще не протер.

Но я все равно уселась, намеренно не посмотрев на стул, хотя была в белой юбке. Меня раздражало, что он суетится по пустякам. Мужчина не должен обращать внимание на такие мелочи. Я вот не обращаю. Значит, подразумевалось, что раз я не забочусь о мелочах, то делать это должен Тони, причем против своего желания, так? Странная чувствительность в голове перешла в тонкое, высокое жужжание, будто оса залетела в черепную коробку и не может найти выход.

– Что будешь пить? – спросил Тони. Был июнь, по–моему. Май или июнь, точно не помню. Но холодно. Достаточно тепло, чтобы сидеть в открытом кафе, но и достаточно прохладно, чтобы выпить чего‑нибудь горячего. – Кофе, – сказала я.

Он читал меню. У него за спиной стояли в кадках растения с оранжевыми остроконечными цветками.

– Искусственные, – сказал Тони, оглянувшись.

– Разве? А, по–моему, нет. – И я дотронулась до цветка. Так хотелось, чтобы он был настоящим. Таким же живым и развратным, каким казался. Но Тони, разумеется, оказался прав: цветы были искусственными. Жужжание у меня в голове стало еще громче.

– Что с тобой? – спросил он. Я солгала:

– Кажется, здесь оса.

– Где?

– Не знаю.

Любая неопределенность приводила его в ярость.

– Ну и что, что оса?

– Не знаю, что‑то со мной не то, – сказала я, прижимая пальцы к вискам. И тут подошел официант.

– Deux cafés [1]1
  Два кофе (фр.).


[Закрыть], – сказал Тони, даже не взглянув на него. Мне пришлось улыбаться за двоих и делать все эти смиренные жесты, означавшие: «Мы англичане, мы тут в отпуске, пожалуйста, простите нам некоторую неловкость и поймите нас правильно».

Официант улыбнулся в ответ. Он был очень молоденький, совсем мальчик.

– D'accord [2]2
  Хорошо (фр.).


[Закрыть], – сказал он и протер стол.

Тони откинулся на стуле и шумно выдохнул воздух.

– Ну и ладненько, – сказал он. И все. Вот что с нами происходило. Отсутствие атмосферы. Все размолвки предыдущего дня, когда из‑за моего неумения правильно прочесть карту мы заблудились в Нёйи, были забыты. И по молчаливому обоюдному согласию мы никогда не терзали друг друга даже намеком на утомившие нас ночные ритуалы, которые, при некотором недостатке природного воображения, у меня никак не вязались с любовью.

Я сидела, сложив руки на коленях, а жужжание в голове становилось все тоньше, все выше и напоминало уже какой‑то электрический вой. Я поднялась. И почувствовала влажное пятно сзади на юбке.

– Ты куда? – спросил Тони, смущенный резким звуком опрокинутого мною стула.

– В туалет.

Он указал на юбку:

– Ты на что‑то села.

– Нет, – возразила я, мне надоело, что он всегда прав. – Это кровь. – Разумеется, это была вовсе не кровь. Сама не пойму, почему я так сказала. Наверное, чтобы смутить его. И это сработало: он занервничал. Вот последнее выражение его лица, запечатленное в моей памяти: смесь испуга и раздражения.

Он поднял мой стул.

– Хочешь, я с тобой схожу?

– Нет, что ты, ничего страшного. – Меня смутила его добро та. – Просто мне надо в. туалет.

Ведь я и в самом деле намеревалась только посидеть пару минут в тишине, отдышаться, немного подсушить юбку Честное слово, ничего другого я не планировала. В зале кафе официант стоял за стойкой, втыкая в мороженое бумажные зонтики.

Я сказала:

– Excusez‑moi, est‑ce que vous avez des toilettes? [3]3
  Простите, здесь есть туалет? [фр.)


[Закрыть]– Я тогда говорила по–французски на уровне школьницы. Могла составить какой‑то необходимый вопрос, но ответить на него мне удавалось лишь изредка. Официант указал на белую дверь в конце бара.

– Oui, Madame. Par la. La preminre a gauche [4]4
  Да, мадам. Вон там. Первая дверь налево (фр.).


[Закрыть]. Я толкнула дверь. Передо мной открылся короткий, сумрачный коридор. На стене, помню, висел плакат. Реклама Корсики. Я подумала: здорово было бы махнуть на Корсику. Прямо сейчас. Сию минуту. На фото на переднем плане крупные розовые цветы покрывали развалины древних колонн: на Корсике не водилось искусственных растений.

Пока я об этом думала, из дверей кухни вышел очень толстый, с выпирающим над брюками животом, человек, крича что‑то про двенадцать флейт [5]5
  Flute (фр.) – длинный «французский» батон. (Здесь и далее примеч. пер.)


[Закрыть]. Видите, как отчетливо я помню все детали? Сейчас я понимаю, что он говорил о хлебе, но тогда это показалось мне частью окружившей меня чуждой реальности, и я кивнула себе, будто именно этого подтверждения и ждала. Он распахнул дверь в конце коридора, она покачалась и осталась раскрытой. Свет с улицы упал на плакат. В проем двери я видела, как с автостоянки пытается выбраться машина. В коридор хлынул холодный воздух. Кто‑то крикнул из кухни:

– Eh, la porte. Fermez‑la [6]6
  Эй, а дверь! Закройте дверь (фр.).


[Закрыть].

Я поспешила выполнить просьбу. Я вообще очень послушная. Ничего не могу с этим поделать. Человек, который никак не мог выехать со стоянки, потерял терпение: узкую боковую улочку перегородил фургон. Я постояла в дверях, наблюдая и стараясь сосредоточиться, и потом, так и не найдя никакого разумного решения, вышла из кафе. Я объяснила себе, что необходимо глотнуть свежего воздуха, чтобы прояснилось в голове. Пять минут, сказала я, не больше. На пять минут притвориться, что я действительно куда‑то еду, на Корсику, например, и притом одна. В конце‑то концов, спорила я, ведь я взрослый человек, мне тридцать шесть. Могу поступать, как мне заблагорассудится. Могу самостоятельно дойти до конца улицы в чужом городе. Даже смешно, что я себя чувствую при этом такой отчаянно храброй. Я принялась подсчитывать, сколько раз я оказывалась одна в незнакомом месте, и не вспомнила ни одного случая, за исключением, конечно, тех моментов, когда находилась в уборной или поднималась по лестнице к себе в номер в каком‑нибудь отеле; я никогда не выходила сама на улицу без того, чтобы через каких‑нибудь полчаса не встретиться в оговоренном месте с Тони, или спешила вернуться, поскольку Тони будет волноваться. Я никогда не бывала по–настоящему одна. Невероятно, думала я, громко смеясь – я считала, что смеюсь, но теперь не уверена, – невероятно: он будет сидеть в этом открытом кафе и ждать, воображая, что я до сих пор в туалете. Я прошла мимо кричащего водителя. На душе было легко и странно. Вскоре я очутилась на улице, параллельной улице Франциска Первого. Вот теперь я действительно далеко ушла. Меня, казалось, никто не замечал. Я подумала: может, я стала невидимой? Голова была необычайно пустой и ясной, как будто этот электрический звук продолбил‑таки в ней дырочку, и все вылетело. Помнится, я очень здраво рассуждала, что стать невидимкой – это из области сказок; скорее, наоборот: я вовсе не здесь, это декорация, кусочек материализовавшейся мысли, и на самом деле я давным–давно вышла из туалета, вернулась к Тони и сижу напротив него за пластиковым столом, а он по мне даже не скучает. С чего бы ему скучать по мне, если я сижу напротив? Он вообще не понимал, что меня может не быть рядом: я являлась частью его сознания. Я существовала только потому, что нужна ему. А за пределами его разума я, вероятно, была лишена материального воплощения. Меня неодолимо тянуло срочно вернуться и взглянуть – ибо я теперь была довольно далеко, – убедиться, что на самом деле я преспокойно сижу за столом с Тони, попиваю, кофе и слушаю, как он читает вслух меню.

Я могла бы так, и сделать, но не сделала. А пошла дальше. Еще чуть–чуть, сказала я себе. Хотя бы до следующего перекрестка. Еще немного. Я чувствовала себя в полной безопасности благодаря этой своей теории. Где‑то в глубине души, в подсознании, я была в этом даже убеждена. Поэтому ужасно удивилась, столкнувшись с какой‑то женщиной и почувствовав осязаемую плотность собственного тела. Так и застыла, удивившись, что занимаю столько места в пространстве. Жужжание в черепной коробке стало теперь болезненным. Я извинилась и поспешила дальше, как будто опаздываю по делам. Понемногу меня охватывал испуг. Я не могла понять, что делаю. Ладно, сказала я, дойду до пятого дерева и поверну обратно. Но от рассеянности потеряла счет деревьям. Что ж, хорошо, на этот раз дойду до десятого. Но когда я досчитала до семи, деревья кончились, я остановилась на краю тротуара, и передо мной открылся перекресток, широкий, как разлившаяся в половодье река, такой широкий, что не удавалось четко разглядеть, что там, на другой стороне. Я вообще видела все окружающее как в тумане. Перед глазами все расплывалось. Если это декорация и в действительности меня здесь нет, сказала я не слишком уверенно, то никакая машина меня не собьет. Но инстинктивно следила все‑таки за потоком транспорта, дожидаясь возможности перейти, а, следовательно, понимала всю смехотворность этой идеи и знала, что на самом деле я, конечно, здесь. К тому же голова у меня теперь раскалывалась от боли, и я почувствовала, что все расплывается у меня перед глазами оттого, что они полны слез.

Так я добрела до парка. Села на лавочку и проглотила несколько таблеток аспирина, случайно оказавшихся в сумочке. Может, аспирин хотя бы притупит это странное ощущение в голове. Я не понимала, что делаю в парке. От смятения и нерешительности меня пробрал озноб. Тони, наверное, уже волнуется. Обнаружил, что меня нет в туалете. Он будет меня искать. Я вскочила и побежала, спотыкаясь о цветочные клумбы, пока не кончился парк, и я не очутилась на улице с множеством дорогих магазинов. Я забежала в универмаг и побрела вдоль витрин, восстанавливая дыхание и разглядывая перчатки, которые никогда не носила, потому что вечно теряла. В парфюмерном отделе побрызгала на запястье из выставленных для пробы флаконов.

– Madame désire quelque chose? [7]7
  Мадам что‑нибудь угодно? (фр.)


[Закрыть]– спросила продавщица.

– Нет, – пробормотала я, пятясь. – Нет, ничего.

Тоненький, едва слышный внутренний голос сказал мне, что я веду себя как сумасшедшая. Тебе придется рано или поздно вернуться, проговорил он вполне резонно, так, что поворачивай‑ка назад, да побыстрее. Но голосок доносился откуда‑то издали, и вместо того, чтобы послушаться, я принялась напевать, заглушая его, и поднялась на эскалаторе на другой этаж, где примерила шелковое бирюзовое платье с черным корсажем. Потом я еще несколько раз поднималась и спускалась и наконец, вышла на улицу совсем с другой стороны здания. Это показалось мне весьма мудрой тактикой. Теперь они меня не поймают, сказала я, правда не слишком отдавая себе отчет в том, кто такие эти мифические «они». Наверное, Тони с официантом. Я представила, как они мечутся взад–вперед по улицам, выкрикивая мое имя. А может, я имела в виду полицию, хотя прошло слишком мало времени, чтобы Тони обратился к ним за помощью. И вообще, что за ерунда, никогда в жизни не станет он бегать за мной по улицам, он будет ждать в отеле. Будет сидеть, и молчать – взращивать в себе темное, тяжелое, карающее молчание. Я слишком хорошо знала это молчание. Я знала силу его гнева.

Я видела, как прохожу через вращающиеся двери отеля. Голова наклонена под неестественным углом, на лице выражение притворного смущения, – я всегда прохожу через вращающиеся двери с таким лицом: на случай, если ему пришлось ждать меня в фойе. Но думать об этом было слишком грустно. Я не могла сейчас вернуться: у меня не было сил плести паутину лжи, выдумывая одну за другой причины, которые примирили бы его с моим побегом, так, что я просто пошла себе дальше. Другой альтернативы я пока не видела.

Я понятия не имела, куда направляюсь. Пересекала широкие магистрали. Стояла на железнодорожных мостах, глядя вниз, на гравий между шпалами. Бродила по ветреным подземным переходам, где изображение свастики и литеры OAS были перечеркнуты красным. Кто‑то написал по–английски: «Я – Смерть». Я не поняла смысла, но надпись показалась мне очень многозначительной, как будто я стала свидетельницей какого‑то гигантского заговора, над которым не властна. Это явно имело какую‑то связь со странным ощущением в голове, и с двенадцатью флейтами, и с хищными оранжевыми цветами, и со скрежетом пластикового стула по тротуару. Я проходила под виадуками, мимо светофоров. Я шла по району, где то и дело попадались мигающие неоновые вывески «ДЕВОЧКИ», и «Le Peep» [8]8
  Peep [англ.) – взгляд украдкой.


[Закрыть], и «Клуб кошечек». Темнокожая девушка в джинсах и белой рубахе стояла в дверях заведения, где мужчины платят за то, чтобы заглянуть в отверстие в будке и увидеть обнаженную женщину или по меньшей мере ту часть обнаженной женщины, которая представляла для них наибольший интерес. На вид она была обычной девушкой. Может, она просто собирала плату за вход. Потом следом за мной шел человек, с виду заядлый курильщик, с желтыми от табака пальцами, не отставая ни на шаг. Он улыбался и держал в зубах сигарету. Он что‑то бормотал мне на ухо. Что‑то предлагал мне. Я не понимала ни слова. Он был в синем костюме, с золотым медальоном вместо галстука. Он шагал в опасной близости от меня и в точности повторял мои движения. Я очень испугалась. Не знала, как от него отделаться. Я ускорила шаг – он тоже.

– Je suis anglais [9]9
  Я англичанин (фр.).


[Закрыть], – сказала я. как будто это что‑нибудь объясняло, и вспыхнула от стыда за совершенную ошибку. – Anglaise [10]10
  Англичанка (фр.).


[Закрыть]. – пробормотала я.

До меня, наконец, дошло, что он предлагает мне деньги. Или, может, я не так поняла, и он не предлагал, а просил денег?

– Cent cinquante francs [11]11
  Сто пятьдесят франков (фр.).


[Закрыть], – вот и все, что я уловила. Что‑то вроде этого. И потом: – O'key, o'key, deux cents francs. Deux cents francs [12]12
  О'кей, о'кей. две сотни. Двести франков (фр.).


[Закрыть]. – Он дотронулся до моей руки и вновь принялся нашептывать на ухо.

– Пошел вон, – сказала я. Голос мой дрожал. Я не привыкла так выражаться вслух.

Он пожал плечами и отстал. Он смеялся надо мной. Я побежала, не смея оглянуться. Ноги подгибались от страха. Бежала, пока не кончились силы.

Похолодало. Икры болели. Ступни горели огнем. Я проходила за улицей улицу, мимо стен с осыпающейся штукатуркой, мимо ржавеющих жестяных ставень и старых рекламных щитов Каколака и Дюбоне. Ветер подхватывал и поднимал в воздух мусор. Я была без пальто. У меня вообще ничего с собой не было. Но я все равно шла и шла, мимо складов, мимо мясоразделочной фабрики, в воротах которой появился человек и перешел дорогу, направляясь к автостоянке. Неужели так поздно? – подумала я. Мимо проехала женщина на велосипеде с буханкой хлеба на багажнике. Люди расходились по домам. Мне тоже пора домой.

До меня донесся звук телевизора. В фильме женщина заливалась горючими слезами, голос у нее срывался от крика. Музыка гремела, нагнетая страсти. Звякали тарелки. Пахло жареным беконом и чесноком. В отеле как раз начали подавать ужин. Мне надлежало в этот самый момент лежать на нашей двуспальной кровати и вполглаза смотреть по телевизору драму про рыдающую женщину. В то время как Тони принимает душ и решает, не заказать ли сегодня на ужин устриц. Вот что я должна сейчас делать, и я не знала, почему этого не делаю. Я понятия не имела, почему брожу по незнакомым улицам на пустой желудок и с пустой головой. Нужно немедленно кому‑нибудь позвонить. Я должна позвонить в отель. Нет, в таксопарк – заказать такси. На мгновение все прояснилось, но потом опять стало затягиваться мутной дымкой, и вообще, я не знала, откуда можно позвонить. Я ходила кругами почти четверть часа в поисках телефона, пока не наткнулась на вывеску «Кафе–Бар–Ресторан дю Центр». Это было написано выцветшей синей краской на желтой стене. В кафе должен быть телефон. Дю Центр – чего? – с любопытством подумала я. стоя на тротуаре и глядя на облупившийся фасад здания. По виду – закрыто. Засиженный мухами Tarif de Consommations [13]13
  Меню (фр.).


[Закрыть]отвалился от стекла и застрял в мятой кружевной занавеске. Я толкнула дверь, не ожидая, что она откроется, но она открылась, и я вошла.

Двое мужчин за столом играли в карты, и пили красное вино из маленьких стаканчиков. Не знаю, почему у меня отложились в памяти все эти детали: я могу описать любую мелочь, что угодно – во что была одета женщина за стойкой бара, аденоидное сопение ребенка, пристающего к игрокам.

– Vouz avez un téléphone. Madame? [14]14
  У вас есть телефон, мадам? (фр.)


[Закрыть]– спросила я. Мужчины подняли глаза и уставились на меня с равнодушным любопытством. – Téléphone? – повторила я.

– Vas‑y [15]15
  Поди прочь (фр.).


[Закрыть], – сердито сказала женщина. Я подумала, что она говорит со мной, но она перегнулась через стойку бара и шлепнула ребенка по руке. – Vas‑y. – И затем обратилась ко мне: – La‑bas, Madame [16]16
  Вон там, мадам (фр.).


[Закрыть].

Я сняла трубку, бросила монету в щель автомата и тут поняла, что не знаю номера телефона отеля. В Англии я могла позвонить в справочную, но если такая служба и была предусмотрена во Франции – наверняка была, – я все равно не знала, как она называется и какой там телефон. Я долго слушала гудок в трубке, не шевелясь. Под кипой бумаг на полке я заметила замусоленную телефонную книгу. Я следила за ней краем глаза, как будто боялась, что она может внезапно сдвинуться с места. Потому что только в том случае, если я замечу ее движение, мне придется признать, что она действительно там лежит. Я с большой осторожностью положила трубку на рычаг. Автомат вернул мне деньги. Я почувствовала невероятное облегчение оттого, что не надо звонить. Ну что ж, по крайней мере, ты пыталась, солгала я себе. Пыталась же. Я представила, как говорю это Тони: «Я пыталась тебе позвонить, но не дозвонилась».

– Est‑ce que vouz avez une chambre? [17]17
  У вас имеется свободная комната? (фр.)


[Закрыть]– спросила я женщину за стойкой и удивилась, услышав свой вопрос. Удивилась тому, с какой легкостью он сорвался с моих губ.

Она поинтересовалась, надолго ли мне нужна комната.

– La nuit seulement [18]18
  Всего на одну ночь (фр.).


[Закрыть], – ответила я.

Она пожала плечами и сняла с крючка ключ.

– Numéro cinq [19]19
  Номер пять (фр.).


[Закрыть], – сказала она.

Я поднялась за ней на один пролет лестницы, не покрытой ковром. Ноги у нее были изрезаны узловатыми, извивающимися, как черви, варикозными венами. Интересно, какие жизненные потрясения и невзгоды могли так изуродовать ее ноги? Ведь она далеко не старая женщина.

– Quatre‑vingt‑dix francs la nuit, – сказала она, открывая дверь комнаты. – Ou quarante francs l'heure [20]20
  Девяносто франков за ночь. Или сорок франков в час (фр.).


[Закрыть].

– La nuit, – сказала я. И добавила: – Je suis en vacances [21]21
  На ночь. Я в отпуске (фр.).


[Закрыть]. – Она кивнула. Она мне не поверила. Ну, разумеется. У меня ни багажа с собой, ни пальто. Люди en vacances берут с собой чемоданы и не останавливаются на ночлег в подобных местах. Девочка пошла за нами наверх и теперь стояла в дверях и сосала палец. Что‑то с ней было не так.

– Viens [22]22
  Зайди (фр.).


[Закрыть], – сказала мадам, но девочка не послушалась и продолжала смотреть, нос ее морщился от еле заметной какой‑то блудливой улыбки. В конце концов, пришлось закрыть перед ней дверь.

Существует определенный ритуал, который надо соблюсти, когда въезжаешь в новый отель. Я его соблюла. Я открыла окно и раздвинула ставни, чтобы посмотреть на открывающийся вид: увидела задний двор с ржавым фургоном, стоявшим рядом с мусорными баками. Я напустила в раковину воды и посмотрела, как она с бульканьем исчезает в сточном отверстии. Я прочла на двери инструкцию о правилах проживания в отеле, заглянула в гардероб, проверила простыни, легла на кровать и принялась изучать трещины в потолке. Я думала, что, как только окажусь одна, смогу, наконец, поплакать и мне сразу станет легче, вернется способность рассуждать здраво, но этого не произошло. Я просто лежала, сначала на спине, потом на животе, разглядывая комья пыли на полу. Я спросила себя: и что ты чувствуешь? И ответила – ничего. Вообще ничего, кроме смутного дискомфорта, который, скорее всего, был обычным страхом. Ничего, кроме ощущения какой‑то замороженной пустоты, словно червь–паразит источил мне все внутренности, плоть кровь, нервные окончания – все, кроме костей. Я чувствовала его бледное, членистое тело, урчащее от голода.

Ну что ж, сказала я себе, придется посмотреть правде в глаза.

А правда заключалась в том, что я – лгунья. И всегда была лгуньей. Ни единому моему слову верить нельзя. Вот с чем у меня были всегда проблемы – с правдой. А может, не будем об этом? Смотри правде в глаза, приказала я себе, но поймала себя на том, что мысленно составляю узоры из влажных пятен на стене.

– Наверное, ты больна, – прошептала я вслух. Других объяснений своим поступкам я не находила. Эта мысль меня успокоила. Она освобождала от всякой ответственности. Я очень, очень больна, твердила я, завороженная звучанием этого слова. У меня какое‑то серьезное заболевание.

За дверью ребенок с блудливой ухмылкой сопел и глухо напевал вполголоса сквозь заложенный нос. Стемнело. Я боялась включить свет. Я хотела пописать, но боялась встать с постели. Я услышала свой шепот. «Не знаю, что делать, – повторяла я снова и снова. – Вернуться назад я не могу. Так или иначе, для себя я это уже решила. Но и дальше идти не могу. Неужели я застряла в этой комнате на веки вечные?»

Я принялась лихорадочно рыться в сумке, как будто надеясь отыскать что‑нибудь такое, что поможет мне найти выход. В наличии имелось три таблетки аспирина, расческа, флакон туалетной воды, какая‑то косметика, фунтов двадцать французскими деньгами и две пятифунтовые банкноты, две кредитные карточки, библиотечный билет и водительское удостоверение, запылившийся флакончик духов «Поло» с мятным запахом, на дне, среди песка и мусора – несколько монет и пара ветхих бумажных салфеток. Мой паспорт остался у Тони, в отеле. Я проглотила аспирин, съела конфету, а потом сидела на кровати, раскачиваясь взад–вперед и плотно прижав кулаки ко рту – чтобы не выпустить на волю нарастающую панику.

Через некоторое время – не знаю, сколько прошло, – я осознала, что ноющий звук в черепе прекратился. За пределами комнаты царила тишина – ни хлопающих дверей, ни шума воды в трубах, ни беготни. В темноте я подтащила с другой стороны комнаты стул и, взобравшись на него, пописала в раковину.

– Я потерялась, – прошептала я. Вот это уже очень похоже на правду. Я сказала это еще раз, погромче: – Потерялась.

Должно быть, я уснула. Конечно, уснула, потому что видела сон. Если бы я не спала, разве разбудила бы меня хлопнувшая внизу дверь? Я мгновенно вскочила. Я знала, кто это пришел, и замерла. Я слушала, как они поднимаются по лестнице, идут по коридору к моей комнате, и ждала, что они остановятся у двери. Я знала, что они придут, так, что при звуке их шагов даже испытала некоторое

облегчение. Это же просто смехотворно: я вообразила, что можно просто исчезнуть, не выработав даже приблизительного плана побега. В наше время людей всегда находят. Объявил по радио – и все. Жандармерию, должно быть, уже осыпают звонками по поводу моей персоны. Хозяйка отеля наверняка им позвонила. «Да, англичанка. Без багажа. Ведет себя очень странно».

Так что я взяла ключ и собралась открывать им, но шаги, минуя numéro cinq, остановились в конце коридора. Я опешила. Прижала голову к двери и прислушалась. Сначала раздалось приглушенное бормотание, а затем что‑то похожее на ругательства, но слов я не разобрала. Потом услышала, как дергают ручку чужой двери. Они не в ту комнату ломятся, подумала я и чуть было не вышла на площадку – объяснять, что они ошиблись. Даже сложила в уме фразу по–французски: «Non. C'est moi que vous cherchez» [23]23
  Нет. Это меня вы ищете (фр.).


[Закрыть], когда мужской голос громко, нетерпеливо сказал: «Этьен? DépKches‑toi, uh?» [24]24
  По скорее нельзя, а? (фр.)


[Закрыть], а потом еще что‑то, чего я не поняла, потому что говорили быстро и на сленге.

Значит, не за мной. Пока что. Но наступит и мой черед. В конце концов, они придут. Это неизбежно. Невозможно надолго спрятаться в незнакомой стране, не имея ни денег, ни друзей, ни по меньшей мере нормального разговорного языка. К тому же в утренних газетах наверняка появится моя фотография. Интересно какая? Но Тони не из тех людей, кто хранит снимок своей жены в бумажнике, значит это будет фотография с паспорта. Я ее ненавидела. Каждый раз, как в будке вспыхивал свет, я мигала. В результате на фото я сильно смахивала на труп, прислоненный к плиссированной оранжевой занавеске. Даже Тони соглашался, что снимки неудачные, а ему обычно нравилось, как я получаюсь. Я же все свои фотографии ненавижу.

– И это – я? – спрашиваю, отшатнувшись. – Неужели я такая?

Больше всего меня смущает, что я не вижу в них никакого сходства с оригиналом. Хотя, наверное, какое‑то сходство есть, ибо Тони меня неизменно узнаёт.

– Вот здесь недурно получилось, – говорит он, а я вглядываюсь, тщетно пытаясь найти хоть одну черточку, которую могла бы признать неоспоримо своей. И не чувствую ни малейшей связи с изображением человека, которого он узнал с такой легкостью.

– Но я же не такая, правда? – говорю я, а он принимает это за кокетство.

Посетители ушли, забрав с собой Этьена. Я слышала, как они миновали мою дверь и спустились по лестнице. На улице взревел мотор. Комната погрузилась в серый полумрак, будто наполнилась серым туманом. Я умыла лицо холодной водой. В засиженном мухами зеркале все казалось серым: мое лицо, глаза, стены. Я расправила на кровати покрывало и с туфлями в руке, чтобы не шуметь, спустилась в бар. Около кофеварки оставила банкноту в сто франков под ключами от своей комнаты и вышла на улицу. Плана у меня не было, поэтому я снова побрела куда глаза глядят.

Сначала я решила, что держаться больших улиц опасно. Сейчас, думаю, найду, где перейти на другую сторону, и буду пробираться переулками. Я вела себя как преступник в бегах, отворачивая лицо, когда проезжала машина, как будто не имела права здесь находиться. Но потом у меня возникла сумасбродная идея – поймать попутку. Это было нечто такое, чего я никогда раньше не делала. Я присела на парапет, украдкой поглядывая на дорогу и гадая, решусь я воспользоваться таким шансом или нет. В этот час шоссе было почти пустым. Солнце тронуло окна на противоположной стороне, и мне показалось, что здание объято пламенем. День будет чудный. Интересно, проснулся ли Тони, удалось ли ему поспать, или он провел ночь в полиции? Но думать о Тони было слишком больно: я понимала, как ему сейчас скверно. Внезапно меня охватило отчаянное желание оказаться в отеле, сидеть рядом с ним, пить кофе с круассанами, но я решительно отогнала от себя эту мысль, а заодно и все прочие.

– Я больна, – напомнила я себе, переходя дорогу. – Очень больна.

Одна за другой проехали несколько машин. Я выставила руку, изобразив неопределенный жест, чтобы в случае, если кто‑то остановится, в последний момент я могла передумать и притвориться, что просто кому‑то помахала. Никто не остановился. Впереди увидела огромный рекламный щит. Я прикрыла глаза от солнца и попыталась разглядеть, что там написано. Тулуза, прочла я. Рядом со мной притормозила машина, французская машина, в которой сидел только водитель. Меня охватила паника.

– Нет, – сказала я, когда водитель потянулся и открыл дверь. Я сразу забыла весь свой французский. – Нет, прошу прощения. Это ошибка.

– Вы англичанка? – За рулем сидела девушка с короткими светлыми кудряшками, одетая в джинсы и джинсовую куртку. – Куда путь держите? – спросила она.

И в самом деле, куда?

– В Тулузу, – сказала я. Первое географическое название, пришедшее на ум.

– Могу подбросить вас до Фижака, – сказала она, – если вас это устроит.

Тот факт, что водитель – женщина, успокоил меня, даже обрадовал. А поскольку она англичанка, то, скорее всего, не читает французских газет. Похоже, мне повезло, а может, так и было задумано, может, это еще одно звено в череде важных и удивительных совпадений.

– Спасибо, – сказала я и села с ней рядом. Не снимая руки с рычага коробки передач, она смотрела, как я влезаю в машину. Я подумала: наверное, она уже жалеет, что поддалась внезапному порыву. Я чувствовала, как она мысленно спрашивает себя, все ли со мной в порядке и не окажусь ли я опасным попутчиком. Я улыбнулась ей.

– В Тулузу, значит, – сказала она, отпуская сцепление.

– Да, – сказала я. – С сестрой повидаться. – Я подумала, что «сестра» должна ее успокоить. Как и меня. Я всегда мечтала о сестре. И мне часто казалось, что она у меня есть. В детстве она занимала достойное место среди моих фантазий. Я даже рассказывала о ней, но знакомые или смеялись, или недоумевали, и я перестала делиться своими «воспоминаниями». Иногда я слышала, как говорю малознакомым людям: «Неужели? Моя сестра согласилась бы с вами». Или: «Забавно, моей сестре это тоже нравится». Но это не имело отношения к той сестре, которая поселилась в моих мечтах. Скорее, мне просто нужно было кем‑то замещать себя в трудных ситуациях. Если я не знала, какого от меня ждут ответа, я предварительно толкала в воду воображаемую сестру – посмотреть, утонет или выплывет. На самом деле больше всего я хотела бы иметь сразу двух сестер. Я хотела быть третьей, младшей, той, которая всегда делает правильный выбор и которой в результате достаются все улыбки фортуны.

Кудрявая блондинка кивнула и вывела машину на дорогу.

Я откинулась на сиденье и позволила себя везти. Мы проезжали индустриальные районы – многоквартирные дома, типовые супермаркеты – Интермарше, Леклерк, Магазэн Бют.

– Вы картой умеете пользоваться? – спросила она. – Я хочу сойти с этого шоссе, как только мы выберемся за пределы Парижа.

На заднем сиденье валялся атлас–гид Мишлен.

– Через какой город вы хотите ехать? – спросила я.

– Через Орлеан.

Я нашла на карте Орлеан и поискала Фижак. Я надеялась, что до него многие мили пути, целая вечность, и я смогу пребывать в безопасности еще очень и очень долго.

– А сколько по времени до Фижака? – спросила я.

– Зависит от обстоятельств, – ответила девушка. – А вы спешите?

Она сосредоточилась, обгоняя грузовик. Вела она на большой скорости, слишком близко от машин, которые обходила, но меня это не беспокоило. Мы с ревом пронеслись мимо грузовика. Впереди дорога была свободна, открывался вид на загородные поля и пастбища.

– Нет, не спешу, – ответила я.

– Меня зовут Крис, – сказала она, когда мы свернули с основной дороги на шоссе потише. – Крис Масбу.

– Масбу? Что это за фамилия? Французская?

Она кивнула. Она была старше, чем мне сначала показалось. Сперва я подумала, что ей лет девятнадцать–двадцать, но теперь заметила, что волосы у нее крашеные, лицо изможденное, а вид немного помятый. Кожа сухая, туго натянутая.