Текст книги "Л. Н. Толстой в последний год его жизни"
Автор книги: Валентин Булгаков
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц)
– Чтобы мне ближе было ездить? – засмеялся Лев Николаевич.
– Да почему же вы смеетесь?
– Да мне смешно, что вот в Серпухове может жить человек, а ближе не может. И все потому, что кто‑то вздумал провести воображаемую границу и установить губернию. Как это глупо!..
19 марта.
Узнал от Льва Николаевича, что у H. Н. Гусева в ссылке был обыск. Нашли статьи Толстого, грозит привлечение к ответственности и новая кара [107]107
Секретарь Толстого H. Н. Гусев постановлением министра внутренних дел от 15 июля 1909 года был выслан на два года в Пермскую губ. под гласный надзор полиции «за революционную пропаганду и распространение недозволенных к обращению литературных произведений». В письме от 9 марта 1910 г. Гусев сообщал, что в связи с тем, что у одного ссыльного найдены запрещенные сочинения Толстого, ему вновь грозит привлечение к судебной ответственности.
[Закрыть] . Молочников прислал новое письмо из тюрьмы: «унывает», как передавал Лев Николаевич, из‑за семьи, конечно. Мешков и Стаховичи уехали. Горбунов прислал корректуры первых пяти книжек мыслей, причем сам обещает приехать послезавтра вместе с Арвидом Ернефельтом, финским писателем. Ернефельт, вместе с сыном и дочерью, жить будет не в Ясной Поляне, а у нас в Телятинках. Мы ждем его уже со вчерашнего дня.
Льву Николаевичу сегодня нездоровится: он простужен и говорит сильно в нос и басом.
Я передал ему двадцать седьмую и двадцать первую книжки мыслей: «Освобождение от лжеучений – в свободе мыслей» и «Истинная жизнь – в настоящем», а также большое написанное по его поручению, письмо, в котором говорилось, между прочим, о науке и искусстве. Письмо Лев Николаевич одобрил [108]108
Из-за отсутствия обратного адреса письмо не было отправлено, и Булгаков включил его в составленный им сборник «Жизнеописание Толстого в письмах его секретаря» (М., 1911, с. 28–29).
[Закрыть] .
– Я как раз вчера думал и записал в дневнике о науке [109]109
См. т. 58, с. 26.
[Закрыть] , – сказал Лев Николаевич. – Записал так. Предположим, что на землю придет существо, человек с Марса, ничего не знающий о жизни на земле. И вот ему говорят, что одна сотая людей устроили себе религию, искусство и науку, а остальные девяносто девять сотых не имеют ничего этого… Так я думаю, ему уже из этого было бы ясно, что жизнь на земле нехороша и что эти религия, искусство и наука не могут быть хорошими, истинными.
Смеясь, Лев Николаевич показал мне последний номер «Новой Руси» [110]110
Цензурные изъятия были сделаны в тексте за 17 апреля, откуда исключили все критические суждения о современном государственном устройстве («Новая Русь», 1910, 17 марта)
[Закрыть] , где из десяти мыслей «На каждый день» была напечатана только одна, а остальные выпущены цензурой и заменены точками, причем оставлены лишь номера мыслей и имена писателей.
Я иногда записывал в дневнике, что Лев Николаевич цитирует стихи или говорит о них, притом всегда о Пушкине и Тютчеве да еще Фете. Привожу по этому поводу очень интересную выписку из одного сегодняшнего письма Льва Николаевича (к Озеровой):
«Я не люблю стихов вообще. Трогают меня, думаю, преимуществённо как воспоминания молодых впечатлений, некоторые, и то только самые совершенные стихотворения Пушкина и Тютчева» [111]111
Фрагмент из письма к Е. Озеровой от 19 марта 1910 г., приславшей свои стихи с просьбой ответить на вопрос «нужно ли продолжать начатый путь». Толстой ей написал: «Ваши же стихи слабы и не советовал бы вам этим заниматься» (т. 81, с. 163).
[Закрыть] .
21 марта.
В Телятинки приехали Ернефельты – отец, сын и дочь. Вместе с ними и Димой Чертковым отправился в Ясную. Лев Николаевич болен, ходит в халате и говорит довольно хриплым голосом. Все‑таки он вышел к Ернефельтам. Потом снова ушел к себе.
Я передал Льву Николаевичу мое письмо к революционеру, который «не хочет слышать». Оказалось, однако, что Лев Николаевич получил от него новое письмо [112]112
См. прим. 22 к гл. «Март».
[Закрыть] , на которое уже написал, хотя не отослал еще, ответ. Я было предложил не посылать моего письма, но Лев Николаевич не согласился с этим.
– У них, вероятно, есть ведь какой‑нибудь кружок, где они делятся мыслями, – сказал он. – Если не повлияет на него, то может повлиять на других. Да и вообще о последствиях не нужно думать. Мы делаем это для своего удовольствия, и ему это ничего не значит, он вот даже и книг моих не хочет читать, а все– таки – кто знает? – может быть, и переменится. Если делать это от всей души, как я, да и как вы, я уверен, делаете, то это, наверное, окажется нужным, если не сейчас, то когда‑нибудь. Вот я читал сегодня о половой анкете среди студентов. И оказывается, что процент девственников теперь увеличился: раньше их было двадцать процентов, а теперь двадцать семь, причем одна из главных причин воздержания – нравственные соображения. Очевидно, они под влиянием учений о нравственности. Или вот на днях было письмо от молодого человека: пишет, что он колебался, как ему поступать в вопросе половой жизни, а прочел «Крейцерову сонату» и решил остаться девственником. Так что, такое дело – никогда не даром, оно всегда остается. Это не то что выстроить семьсот дворцов и раздать миллиарды: то, как река текучая пройдет, и нет его.
Прочитав мое письмо, Лев Николаевич одобрил его.
– Да, – заметил он, – впечатление такое, что он не поймет таких взглядов… Да и трудно спорить с выводами: ведь основное его мировоззрение он не может изменить.
Революционер писал между прочим: «Социализм – моя вера, мой бог».
– Но всегда утешает, – добавил опять Лев Николаевич, – что могут понять другие.
– Позовите сюда Ернефельта и детей, – сказал он, когда я хотел уйти из кабинета. – Я, грешный человек, хотел говорить с ними, да там говорить невозможно.
Лев Николаевич имел в виду постоянный общий шум в зале, когда его речь, как и сегодня, бесцеремонно перебивали или когда давали общему разговору нежелательное, пустое направление.
Побеседовав со Львом Николаевичем в его кабинете, Ернефельты отправились осматривать парк и окрестности Ясной Поляны и потом всё восхищались их живописностью.
В их отсутствие Лев Николаевич выходил в зал, сидел в вольтеровском кресле и слушал рассказы Димы Черткова о распущенных нравах крёкшинских крестьян.
– Нужна религия, – сказал Лев Николаевич, – я все буду тянуть одну эту песню. А то всегда будет и разврат, и наряды, и водка.
Между прочим, Софья Андреевна предложила, чтобы я прочел вслух вновь открытую юношескую поэму Лермонтова, напечатанную в «Русском слове» [113]113
В газете «Русское слово» (1910, 20 марта) впервые опубликована одна из ранних романтических поэм Лермонтова «Последний сын вольности».
[Закрыть] .
– Скушно! – возразил Лев Николаевич.
Он взял газету.
– Да и какие дурные стихи, – сказал он и прочел вслух несколько первых строк, действительно очень невысоких в художественном отношении.
Так поэма и осталась непрочитанной.
После обеда Лев Николаевич играл с Ернефельтом – отцом в шахматы. Оба обыграли друг друга по разу. По окончании игры завязался между ними разговор, тут же за шахматным столиком. Постепенно все собрались в кружок около них: Татьяна Львовна, Ольга Константиновна, Душан Петрович, дети Ернефельта, я, Дима Чертков.
Больше всего говорили о Генри Джордже [114]114
Толстой являлся поклонником и сторонником теории американского экономиста Генри Джорджа, предлагавшего для избавления от бедности и безземелья ввести высокий налог на частную земельную собственность.
[Закрыть] . Выяснилось, что его нигде не признают или не понимают: ни в Финляндии (по словам Ернефельта), ни русские крестьяне (по свидетельству Льва Николаевича), не говоря уже о правительствах всех европейских государств.
Удивительно, – говорил Лев Николаевич, между прочим, – люди мыслят не по требованию духа, а по требованию выгод того положения, в котором они находятся. Так это с большинством привилегированных классов. Положение земельного вопроса теперь то же, что положение вопроса о крепостном праве перед освобождением крестьян. Я всегда привожу это сравнение. Передовые люди и тогда, так же как теперь по отношению к земельной собственности, чувствовали несправедливость рабства, но, как декабристы, по разным причинам не могли его уничтожить, хотя и пыталис ьсделать это. И так же были защитники крепостного права, как теперь – земельной собственности.
Затем Лев Николаевич расспрашивал Ернефельта о Финляндии.
– Истинная справедливость должна распространяться не на один народ, а на все человечество, – сказал он по поводу сообщения Ернефельта о патриотизме большинства финнов.
– А какова у вас грамотность? – спросил он Ернефельта.
– Очень большая, – был ответ.
Лев Николаевич сообщил о своем плане справочного словаря для народа.
– Ведь вот у нас на полке стоит энциклопедия, и в любой момент мы можем ею пользоваться, – говорил Лев Николаевич, – а ведь у простого народа ничего этого нет. Конечно, ему нужен переработанный справочник. Нужно прямо взять наш словарь и одно откидывать, другое переделывать. Скажем, какой‑нибудь неизвестный писатель – это, очевидно, не нужно, и это выкидывать. А встретится, например, слово «Голландия» или «электричество», – это, конечно, нужно, но только нужно изложить это, имея в виду людей, прошедших в лучшем случае лишь школу грамотности. Я думал об этом, – добавил Лев Николаевич, – и как раз получил письмо из Харькова [115]115
Письмо от В. Ю. Шимановского, который, выполняя просьбу одного лица, желавшего пожертвовать 15 тысяч на какое-либо доброе дело, спрашивал совета, как их использовать. Толстой предложил на эти средства подготовить и издать «Народный энциклопедический словарь», составленный «по предметам наиболее важным и интересным для рабочего народа» (т. 81, с. 140). Проект этот остался неосуществленным.
[Закрыть] , где мне сообщают, что неизвестное лицо выражает желание пожертвовать для доброй цели пятнадцать тысяч рублей и просит меня указать эту цель. И вот я думаю, что можно бы употребить эти деньги на составление такого словаря. Я написал об этом. Ответа пока не было.
После, улучив минуту, когда Лев Николаевич был один, я, как мне ни совестно было, напомнил ему (что собирался и не мог решиться сделать в течение последних пяти – семи дней), что он хотел написать «препроводительное письмо» издателю моей книги и что теперь я отсылаю рукопись Битнеру, поэтому письмо его было бы нужно.
– А разве я не написал его? – удивился Лев Николаевич.
– Нет.
– Как же, как же, я обязательно напишу, – отвечал он.
При прощании, через некоторое время, он спросил меня, что мог бы он написать в письме. Я отвечал, что только то, приблизился я или нет более или менее к верному пониманию его взглядов.
– Так я напишу в таком роде, – сказал Лев Николаевич, – что взгляды мои изложены совершенно правильно, что мне очень радостно было читать вашу работу и что я думаю, что она нужна… Да я ужасно глуп сегодня, – улыбнулся он внезапно, – и хорошенько обдумаю все завтра [116]116
Письмо редактору журнала «Вестник знания» В. В. Бит-неру было написано Толстым 27 марта (т. 81, письмо № 242). См. прим. 2 к гл. «Март»
[Закрыть] .
И, крепко пожав мне руку, пошел к себе. С гостями он уже простился. Они уезжали в Телятинки, чтобы завтра, не заезжая к Льву Николаевичу, отправиться на родину.
22 марта.
День с Ернефельтами в Телятинках. Арвид Александрович Ернефельт– очень интересный человек, простой, искренний, тихий и скромный. Такие же у него и дети.
Вечером, собравшись все вместе, говорили о смерти и о страхе ее. Высказалось несколько человек.
– Всегда по этим вопросам высказываются разными словами, никогда не встретишь совершенно совпадающих мнений, – заметил Ернефельт.
Беседа наша была прервана внезапным приездом кучера Толстых в больших санях парой гуськом, с письмом от Льва Николаевича, в котором он приглашал Ернефельта приехать к ним еще, хоть на часок, и высказывал огорчение, что тот не приехал днем.
Как ни жалко было всем телятницам, Ернефельты должны были немедленно собраться и уехать в Ясную, чтобы оттуда уже отправиться на вокзал.
Во всех нас они оставили прекрасное впечатление. И пожили‑то они в Телятинках всего два дня, а после их отъезда вдруг как‑то сразу стало скучно и пусто вокруг. И вспомнились опять слова Льва Николаевича, сказанные им мне, когда я рассказывал, как быстро я подружился с Чертковыми:
– Нас соединяет то, что Одно во всех нас.
23 марта.
Приехав в Ясную Поляну, нашел там для себя письмо от Димы Черткова, уехавшего вместе с финнами. Он сообщал, что Лев Николаевич согласился писать пьесу для домашнего спектакля для крестьян, который затеваем мы в Телятинках. Мне Лев Николаевич тоже подтвердил это [117]117
Толстым 29 марта был сделан набросок комедии «Долг платежом красен», впоследствии получившей название «От ней все качества».
[Закрыть] .
Сегодня Лев Николаевич прочел мне вслух написанное им письмо о самоубийствах [118]118
Речь идет о письме к фельдшерице Р. С. Лабковской (т. 81, письмо № 233). Было использовано Толстым в статье «О безумии» (т. 38).
[Закрыть] . В нем проводилась мысль о необходимости религии. Начало – очень остроумно и забавно и написано в форме, приближающейся к художественной. Слушая это начало, я не мог удержаться от смеха. Лев Николаевич тоже смеялся. Потом говорил:
– Я как раз читал в газете мнение профессора о самоубийствах. Он перечисляет разные причины самоубийства: и психические и всякие, а об отсутствии религии ни слова не говорит.
Меня оставили в Ясной Поляне до вечера, чтобы послушать музыку молодого человека А. П. Войтиченко из Нежина, приехавшего поиграть Льву Николаевичу на «кимвалах». Играл он очень хорошо. Лев Николаевич подарил ему, по его просьбе, свой портрет с надписью и заметил ему все‑таки, что играет он недостаточно ритмично и что в его исполнении слишком резки переходы между piano и forte.
– Я считаю долгом сказать вам это, – добавил он, – потому что вижу, что у вас настоящий талант.
Музыкант с его замечаниями вполне согласился. После того Софья Андреевна завела граммофон, чтобы дать возможность «кимвалисту» послушать балалайку Трояновского.
– Bis, bis! – попросил Лев Николаевич, когда прослушал в исполнении Трояновского так называемую «Scиne de ballet». Вчера тоже ставили эту пьесу, и Лев Николаевич тоже просил ее повторить.
Когда же раздались звуки гопака, то Лев Николаевич, сидя с Сухотиным за шахматным столиком и не переставая следить за ходом игры, принялся так сильно пристукивать ногами и прихлопывать в ладоши, что шум пошел по столовой.
24 марта.
Отнес Льву Николаевичу последнюю, тридцать первую книжку мыслей «Жизнь – благо».
Принимая ее от меня, он сказал:
– А знаете, я стал зачеркивать ваши названия отделов. Вы не рассердитесь на меня? Они мне большую службу сослужили, но только при чтении их будут смешивать с текстом.
– Не обижаетесь? – снова спросил он и, конечно, получил в ответ, что я и не думаю это делать, так как главное, чтобы ему можно было удобнее все сделать, как он считает нужным.
Получил он сегодня «ужасное» письмо от Молочникова. Тот описывает тюрьму [119]119
Письмо В. А. Молочникова о Новгородской тюрьме.
[Закрыть] .
Одет Лев Николаевич уже не в халат, а в обычный костюм: рубаху и проч., и на вопрос о здоровье отвечал:
– Совсем хорошо.
Теперь у меня начинается новое дело: подготовка для отсылки в типографию следующих выпусков сборника «На каждый день», начиная с марта. Январь и февраль уже были мною посланы.
27 марта.
Привез в Ясную Поляну мартовский «На каждый день» для отсылки в типографию с внесенными поправками из черновиков Льва Николаевича, но он еще задержал его у себя, чтобы сделать новые добавления и поправки. Между прочим, согласно новому плану, уже не излагается отдельно «соблазн неравенства людей», а мысли о неравенстве, давно уже подобранные мною на 15–е число каждого месяца на целый год, теперь распределяются Львом Николаевичем по разным дням каждого месяца. Передал Льву Николаевичу письмо, написанное мною по его поручению. При мне не читал. Дал мне еще два письма для ответа.
Узнав о том, что Дима Чертков опять приехал, Лев Николаевич заметил:
– Нужно для вас драму писать. У меня есть два сюжета. А о вашей работе я написал?
Нет еще
Ах, батюшки! Что же вы не напомнили?
И он тут же продиктовал мне письмо к В. В. Битнеру, где писал, что в моей работе нашел «верное и хорошо переданное» изложение его миросозерцания.
Он ушел к себе. Но через несколько времени приотворил дверь и промолвил:
– Прибавьте в письме: даже «очень» хорошее.
28 марта.
С восемнадцатилетним сыном В. Г. Черткова отправились в Ясную Поляну в начале седьмого. Всюду грязь непролазная или в снегу просовы. Под самой деревней мы увидали завязшую в лощинке тройку. Дима, на котором были высокие сапоги, отправился помогать ямщику. Из пролетки вышли – и стояли в снегу господин и дама. Мы приняли сначала господина за чеха, проф. Масарика, которого ждали сегодня у Толстых, но оказалось, это Михаил Александрович Стахович с сестрой.
Кое‑как выбрались лошади из ямы, и Стаховичи уехали. В Ясной – особенное оживление и веселье, Масарик не приехал, будет завтра.
На мое имя получено в Ясной письмо от поэта Якубовича – Мельшина из «Русского богатства», который сообщает, что из присланных ему мною по поручению Льва Николаевича шести стихотворений ссыльного из Тобольска, писавшего Льву Николаевичу, четыре будут напечатаны в «Русском богатстве». Я сказал об этом Льву Николаевичу [120]120
См. запись от 28 февраля. Стихи «ссыльного из Тобольска» не были опубликованы в «Русском богатстве».
[Закрыть] .
– Вот и прекрасно! – ответил он.
В «ремингтонной» я разбирал последние статьи и письма Льва Николаевича. Раздался звонок из его кабинета. Александра Львовна бегом ринулась туда из зала, но… тотчас вернулась обратно.
– Господин обер – секретарь, вас! – возгласила она.
Я поспешил ко Льву Николаевичу. У него сидел Дима.
– Мы вот беседуем. У нас нет секретов, но two is company, three is none, двое – компания, а три нет, как говорит английская поговорка. Я ее ужасно люблю, – говорил Лев Николаевич. – Ну – с, – продолжал он, – послал я вам «пашпорт».
Под «пашпортом» Лев Николаевич разумел его письмо к В. В. Битнеру, принявшему к изданию мою книгу «Христианская этика». Это – счастливое выражение М. С. Сухотина для обозначения всех многочисленных предисловий и рекомендаций, пишущихся Львом Николаевичем для творений разных авторов. Впервые это выражение было употреблено по отношению к предисловию к статье Буланже для журнала «Жизнь для всех». С этим предисловием Лев Николаевич особенно долго мучился: нужно было писать, а ему не писалось.
Говорил, что получил сегодня ругательное письмо, с ругательствами самыми откровенными, циничными. Ему грустно от этого. Получил еще письмо от священника, который просил сказать ему, без всяких философий и без литературы, как думает Лев Николаевич: воскрес ли Христос плотию, или нет? [121]121
Письмо А. Руданского, протоиерея греческой церкви г. Мо-гилев-Подольский (т. 81, с. 185)
[Закрыть] .
– И очень доброе письмо, – говорил Лев Николаевич. – Как это мне было ни неприятно, я должен был ответить ему. И написал так, что если бы Христос знал про эту выдумку воскресения, то он бы очень огорчился.
Затем говорил, что ему «даже жалко» одну деревенскую старуху, попрошайку, всех обманывающую и лишившуюся поэтому обычной помощи от тех, от кого она ее получала.
– Придет к вам, ей откажут, придет к нам – тоже, – говорил Лев Николаевич.
Говорил с Димой о хорошей английской книге. Отмечал с соболезнованием, что по статистике общее число преступлений все возрастает. Дима рассказывал о дурной жизни пригородных крёкшинских крестьян.
– Ведь вот, – посреди разговора воскликнул Лев Николаевич, – со Стаховичем мне неинтересно, а с вами у меня, столько новостей, столько интересного!..
– Что‑то я хотел еще вам сказать, – говорил он, – да не припомню. Что это такое?.. Ну, да всего не переговоришь.
Да, был у нас молодой человек, этот, как его, – кимвалист… Ах, вы знаете? – обратился ко мне Лев Николаевич. – Ну как вам понравилось? По – моему, плохо. Музыкальность‑то, конечно, у него есть… Я неловко тогда сделал, что после его музыки просил по ставить пластинку Трояновского и говорил, – что– «вот!» и так далее… Оживился…
– Я слышал, что вы чуть в пляс не пошли под гопак? – заметил Дима.
– Да, да… Да трудно удержаться! Вот надо его еще поставить…
И Лев Николаевич поднялся. Я пошел в «ремингтонную» кончать свои дела, а из зала тотчас послышалась залихватская игра Трояновского.
Лев Николаевич пришел в «ремингтонную» через некоторое время. Зашел разговор о пьесе Льва Николаевича для телятинского спектакля.
А он уже перед этим говорил Диме, что в уме у него одна пьеса, драма, совсем готова: стоит только сесть и написать. Есть у него и другой сюжет, смешной.
– Да надо ведь внимательно писать, – говорил Диме Лев Николаевич. – У вас—το публика невзыскательная, да ведь попадет в газеты, станет известным… А я бы хотел писать пьесы только для Ясенков, Телятинок и Ясной Поляны.
Александра Львовна тоже хочет участвовать в телятинском спектакле.
– Дай и мне роль какой‑нибудь старухи, – обратилась она к отцу.
– А стражника не хочешь сыграть? – смеясь, предложил Лев Николаевич.
– Нет! – ужасаясь, ответила Александра Львовна.
Прошли в зал, где царило общее оживление. Уселись за чайный стол.
После чая Лев Николаевич прочел мои письма и все советовал одно из них не посылать из‑за того, что там говорилось о преступности службы в войске. Он боялся: вскроют письмо – и я должен буду «отвечать» за свои суждения. Внушал ему подозрения и корреспондент, которому я отвечал.
– Молитесь, чтобы я написал пьесу, – сказал нам Лев Николаевич на прощанье.
29 марта.
Когда я приехал, Лев Николаевич уже уезжал верхом кататься.
В доме познакомился с приехавшим из Москвы философом Ф. А. Стаховым, очень много мыслей которого Лев Николаевич включил в «Круг чтения» и о книге которого «Искание истины» он недавно так высоко отзывался. Кроме Стаховича с сестрой, гостит у Толстых и Масарик. К сожалению, он спал, пока я был в Ясной Поляне, и я видел только в Душановой комнате на кровати его фигуру: он лежал, с головой завернувшись в одеяло.
Лев Николаевич вернулся с прогулки, переменил сырые носки на чистые и, не надевая сапог, а неся их в руке, явился в зал, где пили чай. Расставив руки, он шутя сделал легкий поклон и присел за стол.
Ему подали полученную на его имя телеграмму: студент Петербургского лесного института просит «поддержать его телеграфно», пока он найдет урок.
– Новый прием, – заметил Сухотин.
Стахович сосчитал, что студенту телеграмма стоила около полутора рублей. Он взял ее у Льва Николаевича, чтобы навести в Петербурге справки о студенте и, может быть, помочь ему.
30 марта.
В Телятинки приезжал Лев Николаевич.
– А я стараюсь, – улыбнулся он, здороваясь и намекая на пьесу.
Сказал, что торопится домой, так как нужно проститься с Масариком, который уезжает сегодня.
Однако сошел с лошади и поговорил о чем‑то, видимо касающемся пьесы, наедине с Машей Кузевич.
– Это секрет! – предупреждал он ее и нас.
Шел дождь, и Льва Николаевича вымочило и на пути к нам и на обратном пути.
31 марта.
Белннький привез мне два письма для ответа. Одно, очень интересное, от того самого ссыльного революционера из Сибири, который писал Льву Николаевичу в таком непримиримом духе и которому писал недавно я (моего письма он не получил еще). Теперь он пишет, что стоит на распутье: письма Толстого, видимо, заставили его призадуматься; особенно же повлияла на него книжка В. Г. Черткова «Наша революция» [122]122
Письмо С. Н. Мунтьянова от 9 марта с откликом на брошюру В. Черткова «Наша революция. С послесловием Л. Н. Толстого» (М., 1907). Ему ответил 1 апреля Булгаков. («Список писем…», т. 81, № 271). См. прим. 21 к гл. «Январь».
[Закрыть] , посланная ему Львом Николаевичем. «Как прочел ее, так и осекся», – пишет он. Он не может допустить только существования бога, «какого‑то чучела». На конверте стояла надпись Льва Николаевича, чтобы я написал ему «о боге».
Белинький передал, что Лев Николаевич снова решил возобновить сделанные мною заглавия отделов в книжках мыслей: ему понравилось распределение мыслей в книжке о ложной науке.
Эта книжка была разбита мною на такие отделы:
1. В чем состоит суеверие ложной науки? 2. Ложная наука служит оправданием нынешнего устройства общественной жизни. 3. Вредные последствия обмана ложной науки. 4. Количество предметов для изучения бесчисленно, а познавательные способности человека ограничены. 5. Из бесчисленного множества знаний человек должен стремиться лишь к усвоению особенно нужных и важных для своей жизни. 6. В чем состоит сущность и назначение истинной науки? 7. О чтении книг. 8. О самостоятельном мышлении.
Привез также Белинький третью книжку «Русского богатства» за этот год, со статьей Короленко о смертных казнях («Бытовое явление», часть первая). Лев Николаевич плакал, читая ее, и написал автору о своих впечатлениях. Здесь мы читали ее вслух [123]123
Толстой в письме от 27 марта писал Короленко: «Не нахожу слов, чтобы выразить вам мою благодарность и любовь за эту и по выражению, и по мысли, и главное по чувству – превосходную статью. Ее надо перепечатать и распространять в миллионах экземплярах» (т. 81, с. 187).
[Закрыть] .
