Текст книги "Л. Н. Толстой в последний год его жизни"
Автор книги: Валентин Булгаков
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 30 страниц)
После того как все уже разошлись, я поздно засиделся один в «ремингтонной», за работой.
Думал, между прочим: Мария Александровна с нарочным послала записку Александре Львовне о выстрелах и о прочем, происходящем в доме, с просьбой не оставаться ночевать в Таптыкове и немедленно возвращаться домой, – послала потому, что об этом просила Александра Львовна, уезжая: она боялась, что в ее отсутствие у Софьи Андреевны развяжутся руки. Но вот уже двенадцатый час, Александра Львовна не едет и, по – видимому, не приедет. Да это, пожалуй, и хорошо. С одной стороны, ее жалко: изнервничалась, сидя безвыездно в Ясной и разделяя общество Софьи Андреевны; это хорошо, что теперь она хоть один день отдохнет в Таптыкове. С другой стороны, в доме все уже успокоилось, и самая надобность в приезде Александры Львовны миновала… И я спокойно кончал свои дела, совсем перестав думать и об Александре Львовне и о Софье Андреевне.
К несчастью, записка М. А. Шмидт сыграла свою роль, и уже поздно ночью девицы возвратились. Они влетели с шумом в «ремингтонную» на свет моей лампы. Вслед за ними тотчас явилась и Софья Андреевна, ложившаяся спать всегда очень поздно.
Тут произошла ужасная сцена. Испуганная и раздосадованная неожиданным возвращением дочери, Софья Андреевна не знала, на кого ей излить свой гнев: на нее ли и на Варвару Михайловну, или на вызвавшую их и, в сущности, ни в чем не повинную старушку М. А. Шмидт. И вот гнев ее обрушился на всех троих.
Мария Александровна, расположившаяся уже на ночлег в соседней комнате, библиотеке, на своей постели за шкафами, совсем, бедная, растерялась и, плача, молила Софью Андреевну о прощении.
Александра Львовна – не могу забыть ее – влетела в комнату в шапочке, сдвинутой на затылок, с расставленными в виде полукруга руками, точно она собиралась вступить с кем‑то в единоборство. Невольно вспомнилось мне, как характеризовала ее однажды Софья Андреевна: «Разве это светская барышня? Это – ямщик!» Потом, пока Софья Андреевна ругалась всячески, упрекая молодых женщин за то, что они нарушили тишину в доме, Александра Львовна с невозмутимым видом, неподвижно, сжав губы в длинную, полунасмешливую, полупрезрительную, холодную улыбку, молча сидела на диване за письменным столом.
Варвара Михайловна ужасно разнервничалась: нотки долго до сих пор сдерживаемой и невысказанной обиды, давно накипевшей на сердце, горечи, униженного человеческого достоинства слышались в ее голосе…
Я сидел в кресле, по другую сторону письменного стола, напротив Александры Львовны, и молча слушал все и наблюдал. И думал, что вот из своей спальни, которая рядом, слушает все, лежа в постели, может быть разбуженный криками от сна, которым он успел уже забыться, великий Толстой. Около него – эти бабьи сцены. Мало того, что около него: из‑за него. Какая нелепость!..
Во время перебранки у Софьи Андреевны сорвалось с губ, что она «выгонит из дому» Александру Львовну, а Варваре Михайловне она прямо заявила, чтоб та уезжала завтра же. В результате Александра Львовна и Варвара Михайловна решили обе уехать завтра же на житье в Телятинки, в домик Александры Львовны.
– К отцу я все равно буду приезжать ежедневно утром, – говорила Александра Львовна.
Тотчас Александра Львовна пошла ко Льву Николаевичу и сообщила ему о своем решении.
– Все к одному концу, – ответил Лев Николаевич.
27 сентября.
Утром Лев Николаевич в халате вышел на лестницу, чтобы позвать Илью Васильевича.
– Здравствуй, папенька, – сказала, подошедши к нему, Александра Львовна.
И, поцеловав его, добавила:
– Я уезжаю.
Лев Николаевич закивал головой молча. Потом, в кабинете, он сказал Александре Львовне об ее отъезде, что «это к лучшему: ближе к развязке».
Скоро Александра Львовна и Варвара Михайловна собрались и уехали. Когда, в двенадцать часов, как всегда, Софья Андреевна вышла из своей комнаты, их уже не было.
Вскоре после отъезда Александры Львовны Лев Николаевич пришел в «ремингтонную». Я не удержался и помянул что‑то про отъезд.
– Не моя воля да будет, но твоя, и не то, чего я хочу, а то, что ты хочешь, и не так, как я хочу, а так, как ты хочешь. Вот это я думаю, – ответил Лев Николаевич.
Сегодня написал добавление к письму о Гроте. Прочли вместе, и я взял переписать его. Лев Николаевич два раза вновь исправлял его. Вечером же отдалего Хирьякову, вновь приехавшему из Телятинок, чтобы тот, по приезде в Петербург, отдал добавление К. Я. Гроту.
Разговор с Хирьяковым коснулся составленных последним очерков о первоисточниках христианского учения [277]277
«Православие на Руси. Краткий исторический очерк с приложением мыслей Толстого» (М., 1919), направленный против ортодоксального христианства. Вышел в свет с примечанием: «Рукопись была прочитана и одобрена Л. Н. Толстым, который сделал в ней местами небольшие исправления отдельных слов…».
[Закрыть] .
В очерках этих сообщался и тот факт, что евангелий было не только четыре.
Лев Николаевич говорил:
– Жалко, что я забыл ваши очерки. Я ведь читал их? Это очень важно, именно в таком популярном изложении. Теперь ведь и образованные люди думают, что было четыре апостола, которые написали четыре евангелия, и почти никто не знает, что евангелий этих было много и что из них были выбраны содержащие наименьшее число нелепостей, по мнению тех, кто выбирал… Я теперь особенно живо чувствую весь огромный вред церкви!
Разговор перешел на вопросы воспитания и образования. Лев Николаевич указывал на особенно важное значение в этом деле описаний путешествий. Кто‑то сказал о необходимости введения в круг предметов для образования – литературы. Лев Николаевич сказал по этому поводу:
– Беллетристика должна быть или прекрасна, или иначе она отвратительна.
Говорили о португальской революции. Я сказал, что новое временное португальское правительство издало указ об отделении церкви от государства. Лев Николаевич вспомнил прочитанную им в газетах заметку, что в Португалии запрещено священникам показываться в духовном одеянии.
– Это в связи с отделением церкви, конечно, – заметил он и добавил, – это хорошо, не будут отделяться…
Душан сказал, что либералы в Испании борются со священниками потому, что вера их нетверда и священники еще нужны им (он как‑то непонятно выразился).
– Нет, – возразил Лев Николаевич, – я думаю, они стремятся освободить народ от влияния духовенства, и в этом их большая заслуга.
Говорил:
– Я получил письмо, хорошее, со стихами [278]278
Письмо крестьянина В. Киселева с просьбой дать отзыв о его стихах. Под диктовку Толстого Булгаков записал конспект ответа: «Лев Николаевич не советует вам заниматься сочинительством. Это занятие самое пустое, а между тем с каждой почтой получает письма от сочинителей с своими рассказами и стихами, всегда очень плохими» (т. 82, с. 267).
[Закрыть] . Сначала писал прозой, а потом на него нашло вдохновение, и он стал продолжать стихами. В русском языке очень благодарна рифма: по созвучию. Вот и у него так же. Я давеча ехал через мост и вспомнил поговорку: «Какой черт тебя нес на дырявый мост». «Нес» рифмуется с «мост»… Я не отношусь к этому отрицательно, я признаю это.
Перед уходом Льва Николаевича в спальню Софья Андреевна стала говорить, что художник – писатель должен иметь досуг для работы и, следовательно, деньги, – должен быть богатым.
– Иначе что же? Он целый день проработает, придет домой, не ночью же ему писать?
– Напротив, – возразил Лев Николаевич, приостановившись в дверях, – вот если он целый день проработает да придет домой и всю ночь пропишет, так увлечется, – вот тогда он настоящий художник!..
Как обычно вечером, я зашел к Льву Николаевичу «с делами».
– Сегодня вы, должно быть, в духе были, – сказал он, – все прекрасно написали. Очень хорошо. Особенно владимирскому. Я так рад, что вы ему так хорошо написали! Я даже приписку сделал.
Приписка Льва Николаевича:
«Сейчас перечел письмо это к вам Булгакова и от всей души подтверждаю то, что в нем сказано. Братский привет вам и всему кружку ваших друзей. Лев Толстой» [279]279
Приписка к посланию В. А. Воронову, (сообщавшего, что крестьяне и рабочие, с которыми он общается, не сочувствуют проповеди «непротивления злу» («Список писем…», т. 82, № 222)
[Закрыть] .
28 сентября.
Утром – посетитель. Лев Николаевич сам рассказывал о нем:
– Ах, этот офицер, офицер! Это прямо нужно записать. Уже полковник, он-в штабе, элегантный… Ужасно путаный! Сначала – волнение, целый час волнение: не могу говорить… Потом начинает говорить, что нужна свободная деятельность, свободная деятельность… В чем же свободная деятельность? В том, что нужно помогать людям, люди живут во мраке. Вы, говорит, признаете физиологию?.. Да, да, физиологию!.. Я ему тогда говорю: как же вы можете говорить, что надо людям помогать, когда вот вы носите орудие убийства? Вам надо прежде всего на самого себя оглянуться. Говорю: вы лучше сделали бы, если бы обратились не ко мне, а к моим сочинениям; я много бумаги намарал, и вы найдете там все, что я могу сказать. Так я с ним круто обошелся!.. Я сначала, по глупости своей, думал, что его стесняет военная служба, что‑нибудь в этом роде.
Немного позже офицера приехала из Телятинок Александра Львовна, которая оставалась часов до двенадцати и уехала перед завтраком.
Резко поговорила с Софьей Андреевной, которая, здороваясь, не хотела с ней поцеловаться.
– К чему это? Только формальность! – волнуясь, сказала она в ответ на приветствие Александры Львовны.
– Конечно, – согласилась и та, – и я очень рада, что ее не будет.
В разговоре наедине с Александрой Львовной Лев Николаевич сказал ей, что самый поступок ее, то именно, что она не выдержала и уехала, он считает нехорошим, но что последствия этого поступка ему, по его слабости, приятны.
– Чем хуже, тем лучше, – сказал он еще Александре Львовне.
Александра Львовна рассказала отцу, что Чертков упрекает ее за отъезд, указывая главным образом на то, что Льву Николаевичу грустно будет без нее.
– Нет, нет, нет! – возразил Лев Николаевич.
Последствия, каких Александра Львовна и отчасти Лев Николаевич ждут от переезда Александры Львовны в Телятинки, заключаются, по – видимому, в том отрезвляющем действии, какое поступок этот должен произвести и уже производит на Софью Андреевну.
В час дня Лев Николаевич вышел из своего кабинета к завтраку. Мы сидели за столом вдвоем с Душаном. Лев Николаевич лукаво поглядел мне в глаза и добродушно засмеялся:
– Что, тяжела драгунская служба?
– Нет, ничего, Лев Николаевич! Хорошо! Чем больше работы, чем приятнее…
Тут вошла Софья Андреевна. Когда она снова вышла, Лев Николаевич сказал:
– А я, когда говорил о «драгунской службе», то разумел другое…
– Да, я потом понял, Лев Николаевич! – сказал я. – Конечно, тяжела, да вам—το ведь еще тяжелее?
– Мне очень тяжело, ужасно тяжело!..
Разговору этому, непонятному без пояснений, предшествовал следующий эпизод.
Как раз перед этим Лев Николаевич зашел по делу ко мне в «ремингтонную». Он застал там Софью Андреевну, которая довольно давно уже стояла у моего стола и говорила без умолку: о своем прошлом, о детстве своих дочерей, о хороших и плохих гувернантках, живших в доме, и т. д.
Когда вошел Лев Николаевич, она обратилась к нему:
– А я рассказывала Булгакову о madame Seiron, как она один раз напилась красного вина и побила Машу по щекам. Я только сказала ей: вот мы собрались в Ясную, – а мы жили тогда в Москве, – ваши сундуки уложены – все мы едем в Ясную, а вы остаетесь в Москве!.. Я ей больше ничего не сказала. Я ей только это сказала!..
Лев Николаевич выслушал, потом попросил у меня полученное сегодня письмо Татьяны Львовны, молча повернулся и ушел к себе. А за завтраком пошутил о тягости «драгунской службы».
После завтрака Лев Николаевич говорил, что читал последнюю книжку «Русского богатства». Всем‑то он интересуется! Хвалил статью о социализме и советовал ее прочитать; прочел вслух воззвание ссыльного на каторге о присылке старых иллюстрированных изданий [280]280
сентября.
[Закрыть].
– А остальное все плохо! – сказал он о журнале.
С Душаном он ездил к М. А. Шмидт, которая третьего дня случайно присутствовала в Ясной Поляне во время тяжелого семейного спора и даже силой обстоятельств была вовлечена в него. Лев Николаевич старался всячески успокоить вконец расстроенную старушку…
Обед. На днях как‑то Лев Николаевич за обедом при подаче третьего из четырех блюд (не сладкого), говорил:
– Право, нам бы нужно в нашем обиходе одно блюдо сократить. К чему оно? Совершенно лишнее.
– Ну что ж, – сказала Софья Андреевна, видимо недовольная, – я велю повару готовить три блюда.
Продолжают, однако, готовить четыре блюда. Сегодня за обедом Лев Николаевич почти ничего не ел; он нездоров – вялость, кашель, плохое состояние духа.
Приходил прощаться уезжающий в Москву С. Д. Николаев с обоими мальчиками. Лев Николаевич перецеловал их всех.
Читал вечером книжку А. Панкратова «Ищущие бога» [281]281
Опять приезжала утром Александра Львовна. Отношение Софьи Андреевны к ней внезапно переменилось: сегодня Софья Андреевна уже звала как Александру Львовну, так и Варвару Михайловну вернуться
[Закрыть]. Говорил, что материал собран в ней интересный. Кроме того, прочел первый выпуск труда Мих. Сивачева «На суд читателя – записки литературного Макара». Говорил об этой книжке:
– Очень интересно! Это писатель, который обижается, что его произведений никто не читает. Он обращался и ко мне, и ему Татьяна Львовна отвечала [282]282
из Телятинок в Ясную, обещая забыть о недавней размолвке. Но Александра Львовна непоколебима и про-
[Закрыть]. Он меня ругает. Какой‑то адвокат дал ему три рубля и хлопотал за него, но он и его ругает… Он очень жалок: больной ревматизмом, живет в нужде… Как писатель он, должно быть, плох. Но книга заставляет задуматься: понимаешь, до какой степени озлобления доходят такие люди! Для чего он пишет? Для поддержания жизни. Он так прямо и говорит. Потом – тщеславие. Описывает, как он – то к Горькому, то к Толстому, то к этому, как его, Цюрикову, Чюрикову… Чирикову! Но очень интересная книга! Я бы вам советовал посмотреть.
Про Льва Николаевича надо сказать, что для него ничего не значит, при выборе чтения, имя автора книги, его установившаяся репутация, известность. Он берет все с надеждой найти интересное и важное, и выводы его всегда беспристрастны и самостоятельны.
29 сентября.
Опять приезжала утром Александра Львовна. Отношение Софьи Андреевны к ней внезапно переменилось: сегодня Софья Андреевна уже звала как Александру Львовну, так и Варвару Михайловну вернуться из Телятинок в Ясную, обещая забыть о недавней размолвке. Но Александра Львовна непоколебима и продолжает капитально обосновываться у себя на хуторе. Мебель Александры Львовны, лошади, собаки, даже попугай с клеткой – все отправлено из Ясной Поляны в Телятинки.
Такой крутой поворот отношений заметно тревожит Софью Андреевну: Лев Николаевич остается один в Ясной, отсутствие любимой дочери может отразиться на его настроении.
Лев Николаевич сегодня очень хорош: душевно и физически, весел и бодр.
Софья Андреевна рассказывала о своем сомнении относительно того, печатать или не печатать ей 14–й том собрания сочинений: «Соединение, перевод и исследование четырех евангелий». Компетентные люди советуют ей по – разному. Лев Николаевич посоветовал: так как признается, что текст нецензурен, то напечатать весь том точками.
Вынес из кабинета присланную ему из Бельгии книгу: «Rйvйlation d’Antoine le Guйrisseur» [283]283
Имеются в виду статьи Н. С. Русанова «Идеалы и будничная практика социализма» и Е. Сталинского «Международный социалистический конгресс в Копенгагене» («Русское богатство», 1910, № 9), посвященные Международному Социалистическому конгрессу в Копенгагене. «Воззвание ссыльного» – письмо некоего С-p из каторжной тюрьмы с предложением посылать изнывающим от безделья арестантам иллюстрированные издания
[Закрыть] . Очень хорошо о ней отзывался, говоря, что нашел в ней полное согласие с своими взглядами. Вслух читал статейку в последней книге «Русского богатства» о нужде ссыльных в книгах с картинками. При этом, поджидая Софью Андреевну, которая зачем‑то вышла в другую комнату, довольно долго не начинал чтения.
Вообще Лев Николаевич сегодня очень внимателен и ласков с ней. Это проявлялось во всех мелочах. Как Софья Андреевна рассказывала, принес ей грушу. Во время разговора задавал ей даже вопросы по хозяйству, которым никогда не интересуется как отошедшим от него, чужим делом. За обедом предлагал ей квас. Вечером советовал раньше ложиться спать. Софья Андреевна своим спокойствием, не покидавшим ее последние два дня, невольно вызывает у Льва Николаевича непринужденное и доброе к ней отношение. Кроме того, отсутствие дочери заставляет его забывать о рекомендуемой ею, но, видимо, несвойственной ему тактике «неуступчивости» и «строгости»…
Когда, после завтрака и чтения, Лев Николаевич ушел к себе, Софья Андреевна, проходя через «ремингтонную», остановилась около маленькой дверки в темный коридорчик и проговорила, обращаясь ко мне: Вы делаете нам большое благодеяние, что находитесь у нас.
– Почему?
– Да потому, что с вами не так скучно, и Льву Николаевичу не скучно. Вы очень деликатны. И когда я вас спрашиваю, то вы всегда отвечаете деликатно, но уклончиво. И я вас понимаю. Вы говорите только то, что можете сказать. Я знаю, что вы стремитесь только к тому, чтобы всех умиротворить… Разве я не вижу? Слава богу, я за шестьдесят пять лет научилась немного понимать людей!..
В самом деле, я, хоть и с трудом, но продолжаю вести в отношении разыгрывающихся событий ту же политику невмешательства, как и сначала. В этом отношении мне служат примером милый Душан Петрович и М. А. Шмидт. Ко всем решительно окружающим Льва Николаевича лицам я не питаю никакого иного чувства, кроме глубокой благодарности за их доброе отношение ко мне. С кем же мне бороться и на чью сторону встать? Нет, я решительно хочу остаться вне борьбы, стараясь только об одном: служить и быть полезным бесконечно дорогому Льву Николаевичу чем могу.
Слава богу, что Софья Андреевна поняла меня и не сердится за «уклончивость» ответов относительно того, что хотя и бывает мне случайно известно, но что могло бы только раздражать ее и увеличить еще более семейный раздор. Мне поневоле приходится быть дипломатичным: теперь я чуть ли не единственный человек, который свободно посещает оба лагеря – Ясную Поляну и Телятинки – принимается там и там. Приходится всеми силами следить за собой, чтобы не переносить сору из одной избы в другую. Это очень нелегкое положение.
Ездил верхом с Львом Николаевичем – в направлении деревень Дёминки, Бабурина, Мясоедова, Около Бабурина мы нагнали деревенского мальчишку лет восьми, тащившего огромный, больше себя, мешок с сухими листьями из казенной Засеки, – вероятно, для удобрения или для подстилки, а может быть на корм скоту. Увидав выехавшего на пригорок Льва Николаевича, мальчишка испугался, побежал, рассыпал листья, упав вместе с мешком, но опять подобрал и потащил тяжелый мешок. А шедшие мимо бабы пугали его:
– Попался, вот так попался! Хорошенько, барин, его!
– Не бойся, ничего я тебе не сделаю! – крикнул мальчишке Лев Николаевич и проехал мимо.
– А вы в лес? – спросил он у баб.
– В лес, за дровишками. Деньжонок‑то нету, купить не на что!
Мы проехали. Одна из баб не утерпела и кинула вслед:
– А вы бы нам деньжонок‑то дали!
Другие фыркнули несмело.
А мальчик, напуганный Львом Николаевичем, между тем успел прийти в себя, остановился, оперся грудью о мешок с листом и уж так хохотал, неизвестно чему, но, видимо, от острого нервного возбуждения, вызванного внезапной сменой чувств – страха и счастья, что его не преследуют, так хохотал, что невольно заставлял радоваться за себя.
За обедом, между прочим, Лев Николаевич удивился, что опять подают лишнее блюдо. Софья Андреевна отстаивала это блюдо, ссылаясь на то, что вегетарианский стол должен быть разнообразнее. Как странны эти маленькие несогласия! Ведь я убежден, что Софья Андреевна действует главным образом в интересах самого же Льва Николаевича, отстаивая более взыскательный стол, между тем очевидно, что Лев Николаевич требует как раз обратного – умеренности и упрощения.
Вечером Лев Николаевич опять читал «Culte Апtoiniste. Rйvйlation»… Говорил:
– Странная и замечательная книга! В подробностях– путаница, но основные мысли самые глубокие. Конечно, интеллигентный философ пройдет мимо этой книги!..
И Лев Николаевич прочел, переводя для меня по– русски, биографию Antoin’a, составленную его последователем, и отрывки из его учений.
– В бога нельзя верить. Его можно сознавать в самом себе. Надо признать, что бог – это мы. Признать, что мы хотим, значит – мы можем.
Лев Николаевич обернулся ко мне.
– Достаточно вам этого, чтобы убедиться в глубине книги?
Лев Николаевич снова стал читать и, между прочим, прочел одно место о любви к врагам.
– Это притворство! – заметила присутствовавшая тут же Софья Андреевна. – Я этого не понимаю!
– Непонимание предмета еще не опровергает его, – сказал в ответ на это замечание Лев Николаевич.
Он привел в пример композитора Чайковского и еще одного музыканта, которые никак не могли понять значения дифференциального исчисления. Чайковский, по мнению Льва Николаевича, очень остроумно сказал по этому поводу: «Или оно глупо, или я глуп».
Потом Лев Николаевич принес книжку русских народных пословиц и читал вслух лучшие из них [284]284
Иллюстров И. И. Жизнь русского народа в его пословицах и поговорках (СПб., 1910). Была выписана Толстым из книжного магазина. После «ухода» книга осталась лежать в кабинете писателя, на его письменном столе
[Закрыть] .
30 сентября.
Лев Николаевич написал довольно резкое письмо гимназистке 6–го класса.
Говорил:
– Это одна из тех, которые ищут ответа на вопрос о смысле жизни у Андреева, Чехова. А у них – каша. И вот если у таких передовых людей – каша, то что же нам—το делать? Обычное рассуждение. Ужасно жаль!
Вечером поздно Лев Николаевич пришел в «ремингтонную» из спальни, уже без пояса, стал извиняться и искать глазами на столе.
– Вам письмо барышне? – спросил я, думая, что Лев Николаевич хочет в этом письме, которое он только что подписал и немножко дополнил, сделать новые дополнения или изменить в нем что‑нибудь.
– Да, барышне… Совсем его не нужно… не нужно посылать. Я сейчас серьезно об этом подумал… бог с ней, еще обидишь ее.
Лев Николаевич просил только послать гимназистке книжки «На каждый день» и написать, что в них она найдет ответы на ее вопросы.
– А это письмо бросьте!..
Сконфуженный, улыбающийся, но, должно быть, довольный собой, Лев Николаевич опять с извинениями, что пропала даром моя работа по переписке письма на машинке, скрылся за дверь в свою спальню.
Написал еще сегодня Лев Николаевич, кроме всего другого, очень. интересное письмо Молочникову. В письме он благодарит Молочникова за сообщение сведений о заключенных в тюрьмах Соловьеве и Смирнове и потом пишет:
«Какая сила! И как радостно – все‑таки радостно за них и стыдно за себя. Напишите, к кому писать о том, чтобы их перевели? От кого зависит? Одно остается, сидя за кофеем, который мне подают и готовят, писать, писать. Какая гадость! Как бы хотелось набраться этих святых вшей. И сколько таких вшивых учителей, и сколько сейчас готовится» [285]285
См. прим. 3 к гл. «Январь». Ф. А. Абрамов в течение многих лет был фиктивным редактором прогрессивной газеты «Симбирские новости», и его многочисленные аресты были вызваны ее изданием
[Закрыть] .
Был Белинький, который рассказал, что на Брюссельской всемирной выставке устроено было, между прочим, «шествие мудрецов». Мудрецов изображали загримированные и одетые в соответствующие костюмы люди. Среди них были Конфуций, Будда, был и Толстой. Изображавшие знали учения изображаемых и отвечали на вопросы.
– Знамение времени, – сказал Душан, – обращают внимание на религию.
– Ну! – возразил Лев Николаевич, – Напротив, из религии делают комедию.
Говорил еще Белинький о редакторе симбирской газеты Абрамове, в ответ на письмо которого Лев Николаевич написал статью «О ложной науке». Абрамов не успевает отсиживать в тюрьме сроки налагаемых на него за «преступления в печати» взысканий. Он очень оригинальный человек: кроме газеты, которую он редактирует из тюрьмы, занимается еще разными ремеслами, прекрасно зная их [286]286
Молочников описывал проводы отъезжавших в ссылку осужденных крестьян А. Н. Соловьева и С. И. Смирнова. Полностью письмо Толстого см. т. 82, № 226.
[Закрыть] .
– Нет, – сказал Лев Николаевич, – удивительно то, что для отсиживания в тюрьме ему необходимо двойное время! Обыкновенного уже не хватает, а нужно двуствольное.
О своем здоровье сегодня говорил:
– Я слаб и туг, только читал, целый день ничего не делал.
Вечером он читал статью П. А. Сергеенко о своем детстве и говорил, что воспоминания ему очень приятны [287]287
Вероятно, первый выпуск книги Н. Г. Молоствова и П. А. Сергеенко «Лев Толстой. Критико-биографическое исследование»
[Закрыть] .
Оживил его очень приезд Александры Львовны и рассказ ее о «Марке Аврелии».
Дело в следующем. Александра Львовна и Варвара Михайловна сидели в своих Телятинках и горевали: как там Лев Николаевич, как грустно, что они не знают, что с ним. А Аннушка, крестьянка, помогавшая им устроиться на новом месте, и говорит:
– А вы бы почитали Марка Аврелия, вот и вся бы ваша печаль прошла.
Тех как громом поразило: какого Марка Аврелия? Почему Марка Аврелия?
– Да так, – отвечает Аннушка. – Книжка такая есть, мне граф дал. Там и говорится, что все мы помирать будем. А коли смерть вспомнишь, так и полегчает. Я всегда, как горе какое на душе: эй, ребята! читай Марка Аврелия!.. Послушаешь, и все горе пройдет.
Этот рассказ умилил Льва Николаевича, и он все вспоминал его, повторяя, смеясь, Аннушкино: «Эй, ребята! читай Марка Аврелия!»
– Вот, никогда не знаешь последствий своей деятельности! – говорил он.
Между прочим, сегодня я списал все надписи, сделанные посетителями Ясной Поляны на столбах легкой садовой беседки в парке. Многие стерлись, привожу здесь те, которые сохранились.
Надписи внутри беседки в саду Ясной Поляны
1. Долой смертную казнь!
2. Да продлится жизнь Льва Николаевича еще столько же.
3. В знак посещения гр. Льва Толстого, как льва ума большого, я руку приложил.
4. Придите сюда все, в борьбе уставшие, и здесь найдете вы успокоение.
5. Сию святую хижину посетил ученик Московского землемерного училища (имя).
6. Смиренный пилигрим заявляет тебе свое почтение.
7. Новый посетитель беседки с почтением к Л. Толстому (имя).
8. Привет гр. Л. Н. Толстому от тульских реалистов.
9. Поклонница таланта графа Толстого отныне и навсегда.
10. Уважение великому, знаменитому старцу.
11. Слава великому, слава.
12. Сейте разумное, доброе, вечное, сейте в мрак и непогоду.
13. Никто не знает правды, не исключая Толстого.
14. Не в силе бог, а в правде.
15. Слава тебе, показавшему нам свет.
16. Пролетарии всех стран, соединяйтесь и воздайте поклонение гению.
17. После долгих мечтаний, наконец, посетили гения ума человеков.
18. «Рожденные ползать летать не могут». Что же мне написать? Все так перед тобою тускло и бледно, что невольно опускается рука. Социал – демократ.
19. Сию убогую обитель посетил пилигрим (имя).
20. Богатырю русской мысли, идеалу непротивления зла наше сердечное «благодарю».
21. Слава гению Толстого.
22. Посетили этот чудный уголок (имена).
23. «Молодая Россия». Всероссийский союз учащихся среднеучебных школ.
Вечером я передал копию этих надписей Софье Андреевне, по ее просьбе. Софья Андреевна положила копию на рояль, и тут ее увидал проходивший мимо Лев Николаевич. Он прочел листок и, повернувшись, чтобы уйти, равнодушно обронил:
– Неинтересно…
