Текст книги "Русский щит. Роман-хроника"

Автор книги: Вадим Каргалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 40 страниц)

Князь Даниил Александрович пробовал укорять Протасия, что не во всем ладно наставляет он княжича, но боярин только хитренько прищуривал глазки:

«Коли Ивану от бога присуждено быть князем, то должен Иван о своем княжестве как о калите радеть. Не оттягают у него супротивники ни волости, ни села, ни деревни малой, но сам Иван волостей и сел примыслит немало. То во благо будет Московскому княжеству, не во вред…»

И Даниил Александрович, давно измерявший людские достоинства и недостатки одним мерилом – пользой для своего княжества, вынужден был соглашаться с Протасием Воронцом. Разумом понимал правоту боярина, но все-таки любил Ивана меньше, чем остальных сыновей…

А еще обделен был князь Даниил Александрович Московский простой человеческой жалостью, и не только своей жалостью и состраданием к другим людям, которые просветляют душу, но и жалостью людей к самому себе.

Даниилом Александровичем восхищались, перед ним трепетали, его прославляли или ненавидели, но никто никогда не пожалел его, как будто князю были недоступны обыкновенные человеческие слабости и не нуждался он в душевном участии!

А может, все-таки жалели, но скрывали свою жалость, считая ее недостойной и оскорбительной для князя?

О, одиночество правителей!

Кто знает тяжесть этого одиночества, кроме них самих?

Почему сейчас, когда близок конец земного пути князя Даниила Александровича Московского, перед ним все чаще и чаще проплывают неясными тенями воспоминания не о шумных княжеских пирах, не о величественной поступи закованных в железо полков, не о ликующем колокольном звоне и приветственных криках множества коленопреклоненных людей, а о чем-то маленьком, теплом, ласковом, мимо чего он когда-то прошел, даже не остановившись?

Вот опять, опять как наяву, это видение!

…Лесная деревенька на речке Пахорке. Князь Даниил в избе смерда-зверолова пережидает непогоду. Сам зверолов, укутанный звериными шкурами, лежит в беспамятстве на лавке: медведь его задрал в лесу. А жонка зверолова бережно поглаживает ладонью его спутанные волосы, шепчет щемяще-жалостные слова:

«Родненький мой, болезненький… Горюшко ты мое… Кровиночка моя… Как же ты зверя-то допустил до себя, не уберегся?.. Выхожу я тебя, родименький мой, слезами раны твои обмою…»

Даниил, замерев, слушает ласковые слова, а глаза почему-то увлажняются слезами, и он отворачивается, скрывая эти слезы от людей, и сам не понимает, что с ним творится. Не помнит Даниил святой материнской ласки, но где-то в подсознании еще сохранилась тяга к ней, так некстати всплывшая…

В избу вламывается воевода Илья Кловыня – громогласный, возбужденный:

«Княже! Тверские дружины Клязьму перебрели!»

Женщина испуганно прижимается к раненому мужу, будто желая телом своим защитить его от властных шумных людей, вдруг наполнивших избу громкими выкриками, топотом, лязгом оружия, беспорядочным движением.

Даниил стряхивает очарование, навеянное светлым женским состраданием, насквозь пропитавшим мягкий полумрак семейного очага. Стряхивает и, как ему кажется, навсегда вычеркивает из памяти…

А вот теперь вспомнил… Вспомнил и позавидовал… И кому позавидовал?.. Неужели тому безродному смерду, что скорчился под вонючими шкурами?!

Думы, думы…

Обрывки жизни, проплывающие перед глазами…

Оказывается, думы могут быть тяжелее, чем неотступная боль в груди, чем бессилие тела, из которого уходит жизнь…

Так с чем же он, Даниил Александрович Московский, уходит из этой жизни? Может, на каком-нибудь неведомом повороте он свернул не на ту дорогу?

Нет! Нет!

Даниил Александрович твердо знал, что если бы было возможно повторить жизненный путь, он выбрал бы уже пройденный им. Иного пути быть не могло. Для иного пути нужно было родиться не тем, кто он есть, – не московским князем. А этого Даниил даже не мог представить. Это было бы противоестественно: он и Москва отдельно друг от друга.

Весь смысл жизни Даниила Александровича: и жертвенность, и счастье, и оправдание всему, и предсмертная горькая удовлетворенность сходились в одном – в Московском княжестве. И если на своем пути он проскакивал мимо уютных лесных лужаек и манивших прохладой речных плесов, если топтал на скаку цветы и перебивал веселое пение птиц судорожно-тревожным перестуком копыт, если глотал горькую дорожную пыль вместо медового дурмана весенних лугов, – то во всем этом не вина его, а предопределенная свыше жертва, не осуждения достойная, но – сострадания…

Но найдет ли он хоть в ком-нибудь полное понимание?

Не осудите его строго, люди!..

Свистом крыльев и суматошными птичьими голосами ворвался в Москву Герасим-грачевник. Ликование весны, ликование природы, ликование жизни…

В полной ясности ума князь Даниил Александрович принял постриг в святой иноческий чин и схиму, искупив этим печальным обрядом грехи свои вольные и невольные, отрешившись от земных забот.

Люди, собравшиеся возле постели умиравшего повелителя, ждали от него последнее вещее слово, в коем книжники будут искать сокровенный смысл прошедшего княжения.

Но не о божьей благодати, не о смирении перед грядущим Страшным судом и даже не о будущих княжеских заботах сказал последнее слово Даниил:

– Грачи… Грачи прилетели… На гнезда садятся… Дружная весна… Для земли хорошо… С хлебом будем… С хлебом…

Клонился к закату четвертый день марта, а год был от сотворения мира шесть тысяч восемьсот одиннадцатый[135]135
  1303 год.


[Закрыть]. Последний день и последний год жизни князя Даниила Александровича Московского. Последний в жизни, но не делах его: пружина княжеских дел продолжала раскручиваться…

ГЛАВА 11
НЕУДЕРЖИМЫЙ БЕГ ВРЕМЕНИ

1

Со смертью князя не умирает княжество.

В Москву торжественно въехал новый владыка, князь Юрий, старший Даниилович, и принял власть над городом и людьми его. Юрий опоздал на похороны отца: переяславцы долго не отпускали его, опасаясь гибельного безвластия. Видно, нашел все-таки молодой князь дорогу к сердцам переяславцев, признали они Юрия за своего!

Юрий Даниилович унаследовал не только княжество отца, но и дела его. Вскоре московская рать из новой крепости Рузы пошла к Можайску. Немногочисленная дружина можайского владетеля Святослава Глебовича нерасчетливо покинула крепость и была разгромлена на пригородных лугах; сам Святослав попал в плен к москвичам. А жители Можайска без боя открыли городские ворота.

Отныне и присно и во веки веков засверкал Можайск драгоценным камнем в ожерелье московских пограничных городов, первым принимал удары, направленные западными соседями в сердце Руси – город Москву. Не к бесчестию привели Можайск сторонники Москвы, а к звонкой воинской славе, которую пронесет этот пограничный русский город сквозь столетия…

Можайским победоносным походом завершил Юрий круг земных дел князя Даниила Александровича. Теперь Юрию предстояло самому задумывать, самому начинать и самому завершать новые славные дела. Только враги оставались у Москвы прежние: великий князь Андрей да тверской князь Михаил.

Великий князь Андрей Александрович, дядя Юрия, возвратился из Орды с ханским ярлыком на Переяславское княжество и с ордынским послом. Верные люди сообщали из Владимира, что великий князь не скрывает радости и готовит войско. Видно, смерть Даниила Александровича снова пробудила у Андрея честолюбие надежды, и он уже мнил себя владетелем отчины Александровичей – града Переяславля. Да и не только ему казалось, что колесо удачи, взметнувшее наверх Москву, начинает поворачиваться вспять…

Снова гонцы Андрея известили удельных князей о предстоящем княжеском съезде, на котором перед лицом ордынского посла будут читать ханские ярлыки.

Княжеский съезд собрался осенью в спорном Переяславле. Велико было нетерпение великого князя Андрея: он надеялся без промедления принять власть над городом!

Но торопливость редко ведет к успеху. Осторожные переяславцы не впустили дружины Андрея и иных князей за городские стены, а войско Юрия Московского уже стояло в Переяславле. Великому князю Андрею опять пришлось надеяться на ханский ярлык да на благорасположение ордынского посла.

Митрополит Максим прочитал князьям ханские грамоты, и были в тех грамотах прежние, никого уж не убеждавшие слова о повиновении великому князю Андрею, о предосудительности споров из-за княжений, об ордынских данях, которые надлежало посылать хану Тохте без промедления. Князья мирно соглашались с прочитанным, даже сговорились, кроме дани, послать хану еще и подарки, кто сколько может.

Только из-за Переяславского княжества начался спор, но спорили между собой лишь двое – Андрей и Юрий. Даже князь Михаил Тверской остался от их спора в стороне, потому что не увидел для себя пользы при любом исходе. Андрей ли приберет Переяславль, Юрий ли навечно удержит его за собой, – для Твери то и другое одинаково в убыток. Пусть уж лучше Переяславль останется спорным до поры, когда у самой Твери до него руки дотянутся. А пока благоразумнее промолчать, как молчат другие удельные князья..

Покачивались весы, решавшие судьбу Переяславского княжества.

На одной чаше весов – ханский ярлык великого князя Андрея, на другой – последняя воля Ивана Переяславского, благорасположение переяславцев к князю Юрию и сильные московские полки, стоявшие в городе и за городом.

Ничем не помог великому князю Андрею ордынский посол. Равнодушие посла лучше любых слов говорило, что хану Тохте надоело посылать на Русь конные рати. Сколько раз он посылал войско в подмогу Андрею, а что толку? Как был Андрей немощным перед другими русскими князьями, так и остался. Пора задуматься, стоит ли дальше поддерживать Андрееву слабость ханской рукой? И от малого камня, если долго держать его на весу, самая могучая рука занемеет. А Андрей подобен камню в ханской руке…

Ордынскому послу велено было присмотреться, не лучше ли отдать ханскую милость другому князю – ненадоедливому. И посол присматривался, ни словом, ни взглядом не ободряя великого князя Андрея.

Князь Андрей метался, искательно заглядывал в глаза посла. Срывался на крик, беспокойно теребил дрожащими пальцами перевязь меча. И была вокруг него как бы пустота – ни друзей, ни союзников, ни одушевляющего княжеского сочувствия…

А московский князь Юрий Даниилович держался твердо, и была за ним незримая поддержка четырех сильных городов: Москвы, Коломны, Переяславля, Можайска. Чуть не вдвое больше, чем за великим князем, оказалось за Юрием Московским волостей и сел, а о людях и говорить не приходилось. Пустынными казались владимирские волости по сравнению с московскими!

Разумный всегда поддержит сильного, а здесь сильнее был Юрий Московский. И все же ордынский посол колебался. Неожиданное возвышение Москвы казалось ему опасным. С великим князем Андреем было просто: послушен, потому что не может обойтись без ханской милости. А как поведет себя молодой московский князь?..

Великий князь Андрей не понимал, что склонить посла на свою сторону он может только решительностью, непреклонностью, доказательствами своей необременительности и полезности для Орды. Не понимал и заискивал перед послом и, не встречая одобрения своим словам, падал духом. Ему казалось, что нужно испросить у хана Тохты другого посла, который встал бы на его сторону крепко.

И великий князь Андрей сделал то, чего никак не следовало делать: он предложил еще раз перенести спор из-за Переяславского княжества в Орду.

Ордынский посол презрительно скривился, когда толмач перевел жалкие слова великого князя Андрея.

Князья разъехались по своим уделам, и всю зиму на Руси была тишина. И весна тоже была мирная, безратная. Только в Новгороде невесть отчего поднялся мятеж, отняли вечники посадничество у боярина Семена Климовича, но, погорланив вволю, выбрали посадником его же брата Андрея. И утишились новгородцы, обратились к богоугодным делам. За один год срубили в городе четыре немалых деревянных храма: церковь Георгия на Торгу, церковь Георгия же на Борковской улице, церковь Ивана да церковь Кузьмы и Демьяна на Холопьей улице.

Великий князь Андрей Александрович так и не собрался в Орду. Сначала ожидал легкой судовой дороги, а к лету занемог.

Слухи о болезни великого князя поползли по Руси, обрастая домыслами досужих людей. Передавали, что Андрей будто бы исходит черной водою, будто отсохла у него правая рука, коей христиане честный крест кладут, потому что наказывает господь клятвопреступника, ордынского наводчика. Говорили даже, что лики человеческие великому князю Андрею оборачиваются звериными образами, а потому боится он людей и тем страхом безмерным изнемогает…

Но доподлинно о болезни великого князя мало кто знал, потому что Андрей отъехал из стольного Владимира в свой родной Городец на Волге, и свободного доступа туда посторонним людям не было.

В Городце приняли смерть многие славные князья, и место это считалось в народе недобрым. Александр Ярославич Невский тоже там преставился по дороге из Орды…

Так и говорили некоторые: «Андрей в Городец помирать поехал, чтоб хоть этим с прославленным отцом своим сравняться!» Слова сии оказались вещими…

В лето от сотворения мира шесть тысяч восемьсот двенадцатое[136]136
  1304 год.


[Закрыть], месяца июля в двадцать седьмой день, умер в Городце великий князь Андрей, последний Александрович, будто в насмешку людям приурочив свою кончину к почитаемому в народе дню Пантелеймона-целителя.

Умер князь, два десятка лет безжалостно ввергавший Русь в кровавые усобицы, отдававший ее на поток и разоренье ордынским ратям.

Смерть великого князя Андрея подтолкнула Русь на новую усобицу…

2

Время убыстрило свой бег, понеслось вскачь, разбивая головы неосторожным, закружилось пестрой чередой событий, сливавшихся в такую непрерывную полосу, что невозможным оказывалось проследить их начала и их концы и определить виновных и невиновных.

В Тверь приехали из Городца великокняжеские бояре Акинф Семенович с сыновьями Иваном и Федором, зять его Давид и иные многие любимцы и радетели покойного Андрея. Боярин Акинф объявил всенародно, что Андрей перед смертью будто бы благословил тверского князя Михаила великим княжением. Дело оставалось за малым – за ярлыком хана Тохты. Михаил Тверской засобирался в Орду. Княжеские тиуны готовили серебро для подарков, рассылали грамоты в боярские вотчины и монастыри. Михаил поручился возместить боярам и игуменам все издержки, даже если для этого придется опустошить до дна великокняжескую казну…

Не теряли времени и в Москве. Князь Юрий Даниилович объявил ростовскому епископу Тарасию, который проезжал через московские волости по своим церковным делам, что ныне он, Юрий, остался старшим среди князей русских, потому что род свой ведет от Александра Ярославича Невского напрямую, а князь Михаил Тверской продолжает младшую ветвь, от Ярослава Ярославича начало имеющую…

Епископ Тарасий правильно оценил эти слова: Юрий Московский намекал на великое княжение. Вместо Ростова епископ поспешил во Владимир, к митрополиту Максиму, а Максим тотчас послал гонца в Тверь, к Михаилу «Юрий домогается великого княжения! Опереди неразумного!»

Князь Михаил Тверской, отставив на время заботы о серебряном обозе, спешно собирал конные и пешие полки, ставил крепкие сторожевые заставы на московском рубеже. Дело шло к войне.

Князь Юрий Московский с братом своим Борисом отправился во Владимир, чтобы заручиться благословением митрополита Максима на поездку в Орду. Но митрополит своего благословения не дал, держа руку тверского князя. Он поручился, что Михаил Тверской отдаст из своего княжества все, что Юрий пожелает, если московский князь откажется от безрассудной мысли искать великокняжеский ярлык. «А еще больше, отринув гордыню, князь Юрий от бога милостей примет!» – закончил митрополит Максим свои поучения.

Юрий Даниилович, припомнив советы хитроумного боярина Протасия, со смирением ответствовал, что поедет в Орду не за ярлыком, но только по своим собственным делам…

Митрополит настоятельно советовал в Орду не ездить, а если надобно что в Орде, то просить все это сделать тверского князя Михаила, который испросит для Москвы щедрой милости хана Тохты…

Пока шли эти пустые разговоры, новый митрополичий гонец скакал в Тверь, чтобы предупредить князя Михаила. Большая конная рать, к которой присоединился верный боярину Акинфу городецкий полк, ворвалась во владимирские земли, чтобы перехватить москвичей. Боярин Акинф спешил выполнить зловещий наказ князя Михаила: живым или мертвым привезти Юрия…

Но князь Юрий Даниилович уже покинул негостеприимный Владимир. Он ушел в Орду непроторенной дорогой, вдоль малых рек Судогды и Колпи, через мещерские леса.

Заметались тверские воеводы, пытаясь вызнать, куда направил своего коня московский князь, но так ничего и не дознались. Князь Юрий исчез, как иголка в стоге сена.

Обнадеживавшее известие боярин Акинф получил с суздальской заставы, которая стояла на речке Уводи: какая-то конная дружина пробежала мимо заставы к Костроме. Так вот оно что, князь Юрий пошел в обход, к Волге!

Тверское войско поспешило к Костроме. На речке Солонице, верстах в сорока от Костромы, боярина Акинфа встретили посланные люди с прямыми вестями: «Князь Юрий на Костроме!»

Но костромские доброхоты князя Михаила Тверского ошиблись. В город вошел с малой дружиной не Юрий Московский, а его младший брат – княжич Борис. Московский князь жертвовал им, чтобы навести тверичей на ложный след.

Дружинников с княжичем Борисом была малая горстка, сотни полторы. Когда тверское войско ворвалось в Кострому через ворота, открытые старыми приятелями боярина Акинфа, княжич Борис приказал сложить оружие. Сражаться было бесполезно, на каждого московского дружинника приходилось по сотне тверичей…

Тверские ратники переворошили все дворы в городе, так и не поверив, что князь Юрий Даниилович давно уже отъехал в другую сторону. Искали и в пригородных селах, и в лесных деревнях, и на волжских островах, не осмеливаясь известить князя Михаила о новой неудаче…

А князь Юрий Даниилович, пока его тщились схватить в Костроме, был уже недосягаем для погони. Под копытами его коня шелестела колючая трава Дикого Поля, и ордынский сотник, одаренный сверх всякой меры серебряными гривнами, сам провожал его по кратчайшей дороге к столице Орды – городу Сараю… Князю Михаилу не оставалось ничего другого, как самому поспешить за соперником в Орду. Началось состязание, в котором стремительность бега московских коней спорила с легкостью скольжения прославленных тверских ладей.

Отъехали в Орду князья-соперники, но усобица на Руси продолжалась, охватывая все новые и новые города и земли. Боярин Акинф Семенович, облеченный высоким доверием князя Михаила, прибирал к рукам бывшие великокняжеские владения.

Тверские воеводы с немалым войском пошли в новгородские земли. Склонить Великий Новгород под князя Михаила было бы великой удачей!

Однако новгородское ополчение встретило тверичей возле Торжка. Начались переговоры. Боярин Акинф надеялся взять власть над Новгородом без битвы, именем великокняжеским, но новгородские бояре, ревнители вольностей новгородских и древних обычаев, воспротивились. Они говорили, что власть над Господином Великим Новгородом князья приобретают вместе с великокняжеским ярлыком, а спор между Михаилом и Юрием только начинается, и непонятно еще, кто из них пересилит.

– Потерпите немного, пока князья не возвратятся из Орды, – уговаривали новгородцы. – Тогда мы изберем князя по великокняжескому ярлыку, по нашему обычаю исстаринному!

Новгородские бояре отнекивались, а многолюдное и нарядное новгородское войско угрожающе шевелило копьями, и крылья его медленно сближались, обтекая, как полая вода пригорок, тверскую рать.

Боярин Акинф и тверские воеводы сочли за благо отступить.

«Если не на новгородском рубеже, то в ином месте возьмем свое! – неистовствовал боярин Акинф. – На Переяславль, на Переяславль!»

Но и там честолюбивого боярина подстерегала неудача. Князь Иван Даниилович, новый владетель Переяславля, успел собрать войско и сесть в осаду.

Боярин Акинф Семенович с сыновьями Иваном и Федором бесстрашно подъезжал к городским стенам, увещевал переяславцев не проливать крови за князя Юрия, яко тать в ночи бежавшего в Орду, города свои на погибель оставившего…

С воротной башни ответствовал старый священник Иона:

– Переяславцы крест целовали князю Юрию, а к супротивнику его не переметнутся, живот положат за правду свою и московскую. А прочь не пойдете – быть бою…

Простые же люди переяславские кричали со стены срамные слова, которые и повторить-то христианину стыдно, и грозили боярину Акинфу копьями.

Князь Иван Даниилович, владетель и наместник переяславский, даже на стену не поднялся, являя свое презрение к дерзким крикам боярина Акинфа. Что толку браниться? Пусть с чернью боярин лается, если гнев свой сдержать не может! Если б знал боярин Акинф, что ждет его через день-два, посмирнее бы говорил!

Но боярину Акинфу не дано было знать то, что знал князь Иван. На помощь Переяславлю воевода Илья Кловыня вел из Москвы большое войско. И о том, как будут переяславцы и москвичи вести битву, было заранее договорено. Соберутся московские рати тайно в пригородных лесах и оврагах перед вечером, а ночью верный человек на ладье выплывет в Плещеево озеро, зажжет два факела. А с городской башни, что к озеру выходит, ответят ему тремя факелами – два рядом, а один поодаль. И значить это будет, что и переяславцы в городе, и москвичи под городом готовы к битве, и с первыми лучами солнца ударят воинству боярина Акинфа в чело и в спину – одновременно! Так пусть ярится боярин, конца своего не предвидя…

…Ночь выдалась холодной и ветреной. Сосновые леса на возвышенностях, окружавших переяславскую низину, раскачивались и гудели, и в этом гуде не слышно было осторожных шагов московских ратников. Неслышными быстрыми тенями скользили конные дружинники, скапливаясь в оврагах. Воевода Илья Кловыня за считанные дни успел собрать большое войско, смело обнажив все рубежи Московского княжества, кроме тверского: знал, что именно под Переяславлем решается судьба войны. И из Звенигорода пришли ратники, и из Можайска, и из Рузы, и из Коломны с коломенским сотником Якушем Балагуром.

Коломенская дружина остановилась в лесу на высоком берегу Плещеева озера. Воевода Илья Кловыня велел Якушу Балагуру вечером отыскать в прибрежных деревнях ладью и самому никуда не отлучаться.

– Нужен будешь ночью! – закончил воевода свое короткое наставление.

Якуш понимающе кивнул головой. Он не стал интересоваться, зачем нужна ладья и зачем сам он будет нужен воеводе: знал, что Илья Кловыня до времени ничего не скажет. Да и сам Якуш привык к загадкам. Последние три года что ни дело, то загадка! Видно, уж на такой путь его поставил воевода – ходить в стороне от проторенных дорог!..

Коломенский десятник Левуха Иванов, которому Якуш Балагур верил, как самому себе, вернулся только к полуночи, шепнул на ухо:

– Есть ладья… Шесть верст пришлось идти по берегу, пока нашел… Из ближних-то деревень люди от рати разошлись розно…

Шепнул, и замялся, будто еще что-то хотел прибавить, но сразу не решился.

– Да уж говори, чего недоговариваешь! – усмехнулся Якуш. – Вижу ведь, что сказать хочешь!

– С ладьей и хозяина привел, рыбака здешнего. Говорит, без знающего человека по Плещееву озеру плавать опасно, сердитое оно, Плещеево-то озеро. Вот я и подумал…

– Верно подумал. Но рыбака стерегите крепко

– Стережем. Самко да Ишута глаз не спускают…

Дружинник Самко и Ишута Нерожа, сын воротного сторожа, были людьми надежными, и Якуш успокоился. По делу будет видно, надобен окажется рыбак или нет. Пусть посидит пока под караулом…

Наказ воеводы Ильи Кловыни был короток и прост: выехать в ладье на озеро, стать поодаль от берега, зажечь два факела, подождать, пока на городской башне поднимут три горящих факела, два рядом, а третий – поодаль, и немедля возвращаться. Ждать воевода будет тут же, на берегу. Десятника Левуху, который привел здешнего рыбака, воевода одобрил, но прибавил, как и Якушка: «Стерегите его крепко, чтоб до утра под караулом был!»

Ветер разогнал на озере большую волну. Ладья тяжело опускалась между валами, резала гребни высоким острым носом. Весла рвались из рук. Но рыбак, севший у рулевого весла за кормчего, уверенно направлял ладью вдоль берега, туда, где неясно маячили над темными валами стены и башни Переяславля-Залесского. Дальше, за невидимой в ночной тьме рекой Трубеж, мигали на прибрежном лугу костры осадного тверского войска.

– Город прямо перед носом! – донесся едва слышный в вое ветра крик рыбака. – Куда дальше править?

– Весла суши! – распорядился Якуш Балагур и кивнул Левухе: – Зажигай!

Десятник Левуха поднес смоляные факела к свече, спрятанной от ветра в берестяной туесок, и высоко поднял их над головой. Пламя факелов металось, раздуваемое ветром: капли горящей смолы падали в пенистую черную воду.

Почти тотчас над городской башней вспыхнули три дрожащих огонька – два рядом, а третий поодаль. Якуш Балагур облегченно вздохнул. Все было так, как наказывал воевода, можно возвращаться…

Воевода Илья Кловыня встретил Якуша на самом берегу, даже сапоги намочил в неожиданно набежавшей волне. Спросил нетерпеливо:

– Твои огни видел, а в городе как?

– Были огни в городе, были! – заверил Якушка. И десятник Левуха подтвердил: – Были!

Илья Кловыня сразу заторопился, полез по обрыву наверх, где в лесу ждали его ближние дружинники и конные гонцы. Не поворачивая головы, воевода наставлял сотника Якуша Балагура:

– Как в городе набат ударят и сеча начнется, выводи своих коломенцев из леса на берег. Тверичей, кои берегом побегут, промежду лесом и водой, перенимай и вяжи, биться будут – руби без пощады… А за службу спасибо, большое дело ты сделал…

Самой битвы Якуш Балагур так и не видел. Когда над лесом взошло солнце, набатно загудели колокола в Переяславле-Залесском. До коломенцев доносились приглушенные расстоянием крики, лошадиное ржанье, лязг оружия – привычный шум битвы. А здесь, на песчаном пологом берегу, отсеченном обрывом от леса, было тихо. Шевелилась на желтом песке переменчивая полоска прибоя. Проносились над тихой водой чайки, и удивительно мирным и высоким казалось небо над озером.

Только на третьем часу дня[137]137
  Для месяца июля это примерно шесть часов утра по современному счету времени


[Закрыть] на берегу показались первые тверичи, в беспорядке бежавшие от города. Заметив преградившие им дорогу цепи коломенских ратников, беглецы бросали на песок оружие и покорно отходили к обрыву, где обозные мужики вязали им руки сыромятными ремнями. Но беглецов было не много: видно, большие тверские полки отступали в другую сторону, за Трубеж и к устью Нерли…

Позднее Якушу рассказывали, что исход боя решило войско воеводы Ильи Кловыни, неожиданно напавшее с тыла на тверичей. Воинство боярина Акинфа Семеновича, избиваемое с двух сторон, смутилось и побежало, пометав в страхе стяги свои, и много тверичей полегло на переяславских полях. Смертный жребий не миновал и самого Акинфа: вместе с зятем Давидом он был поднят на копья ожесточившимися московскими дружинниками.

Уцелевшие тверичи бежали до самой Волги, пугая мужиков в деревнях, хотя погони за ними не было. Погоню не отпустил князь Иван Даниилович, удивив такой рассудительностью даже воспитателя своего Протасия Воронца.

– Нечего нам яриться, не отроки неразумные, которым лишь бы мечом помахивать! – объяснил Иван воеводам. – Свое отстояли, а за чужое пока не время хвататься. Кто знает, чем ордынское дело князя Юрия закончится? Может, с Тверью мириться придется? А для мира лишняя кровь ни к чему. И без того победа славная, по всей Руси эхом отзовется…

Эхо переяславской победы действительно разнеслось по Руси, воодушевив доброхотов князя Юрия Данииловича Московского, устрашив его врагов.

В Костроме горожане поднялись на тверских любезников, на бояр Льва Явидовича, Фрола Жеребца и иных некоторых, дворы их спалили, имение раздуванили, а слуг боярских Зерна и Александра до смерти забили каменьем. Так перестала быть Кострома союзным городом князя Михаила Тверского, хотя и вотчиной Юрия Московского еще не стала.

И в Нижнем Новгороде поднялись вечники, избили бояр покойного великого князя Андрея, которые по примеру товарища своего боярина Акинфа Семеновича прилепились было к тверскому князю. Плачь, Михаил Ярославич, и о Нижнем Новгороде, не твой он отныне!..

Заключался в костромском и нижегородском вечевых мятежах великий смысл: посадские люди градов русских сами по себе, без княжеского благословения, держали руку Москвы.

Подлинное значение этого прояснится много позднее, когда властной рукой наследников князя Даниила Александровича начнет Москва собирать вокруг себя все русские земли, объединять удельные княжества в могучую державу, имя которой – Россия.

Доброго ей пути!

3

А пока в белом войлочном шатре ордынского хана Тохты, в душном полумраке чужого жилища, на цветастом ковре, распластавшемся по чужой, иссушенной солнцем земле, – стояли насупротив друг друга два русских князя – Юрий Московский и Михаил Тверской.

Каменно застыли смуглые лица ханских родственников и улусных мурз, сидевших на корточках вдоль стен шатра; глаза их хищно перебегали с золотой гривны на шее князя Юрия на драгоценные перстни князя Михаила, как будто ордынские вельможи заранее прикидывали, кому достанутся эти богатства, если хану покажутся дерзкими речи князей и он прикажет умертвить их.

Шевелился шелковый полог позади ханского трона, выдавая присутствие настороженных нукеров-телохранителей, и тишина в шатре Тохты была напряженно-натянутой, как тетива боевого лука.

Глухо и торжественно звучали слова Юрия Данииловича Московского:

– Старшими в русском княжеском роде ныне князья московские, внуки Александра Ярославича Невского. Москва бьет челом о великокняжеском ярлыке!..

Открывалась новая страница в истории земли Русской: Москва заявила о готовности встать во главе великого народа, не утратившего сознания своего единства даже под тяжким ордынским ярмом, в кровавой неразберихе княжеских усобиц.

Потом будет и изощренное лукавство князя Ивана Калиты, и ратная доблесть князя Дмитрия Донского, и неброское внешне упорство великого князя Василия Темного, и искупительный поход государя всея Руси Ивана III Васильевича к осенним берегам Угры-реки, – но отсчет возвышения Московского княжества начинался с Даниила Александровича, первого московского князя, и с сына его Юрия, на бешеном скаку перенявшего из отцовской руки московский стяг. Да и можно ли отделять конец княжения Даниила Александровича от начала княжения Юрия? Едины они и в мыслях, и в делах…

4

А тем же летом через леса, ступенями спускавшиеся к Оке-реке, пугая диких зверей голосами и звоном оружия, пробиралась дружинная конница. Сотник Якуш Балагур, снова исторгнутый из милого сердцу коломенского двора непререкаемым воинским приказом, вел своих товарищей к новому рубежу, на новую московскую заставу, которая встанет на реке Протве.