Текст книги "Русский щит. Роман-хроника"

Автор книги: Вадим Каргалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 40 страниц)

«Вот случай удалить боярина и остаться с Иваном наедине!» – решил Даниил, направляясь к двери. За ним нерешительно потянулся Иван.

Боярин Антоний тоже вскочил со скамьи, с неожиданным проворством обогнал княжича, прижался к косяку, чтобы пропустить его вперед, – решил, видно, не оставлять своего воспитанника без присмотра и на улице.

Но князь Даниил вдруг остановился возле порога, обнял Ивана за плечи и небрежно бросил Антонию:

– Ты пойди, боярин, посмотри воинство. Воевода тебя проводит. А мы с братиничем, пожалуй, в избе останемся, поговорим по-родственному…

Антоний замахал руками, не соглашаясь.

– Иди, боярин! – настойчиво повторил Даниил.

Оттесняя Антония за порог, глыбой надвинулся воевода Илья Кловыня:

– Иди!

Подскочивший Шемяка Горюн крепко взял Антония под руку, будто желая вежливо поддержать, а на самом деле чуть не силой вытолкнул его за дверь.

За прикрытой дверью малое время слышалась какая-то возня, приглушенные голоса, потом все стихло.

Даниил и Иван остались одни.

Они опять сели за стол, каждый на свое место. Даниил отодвинул в сторону железный светец с тремя тонкими свечами. Свечи были из плохого воска, чадили и потрескивали, как сырые поленья в печи. Дрожащие язычки пламени отражались в серых глазах Ивана, и взгляд этих глаз казался Даниилу каким-то зыбким, ненадежным.

А Даниилу хотелось найти в глазах Ивана твердость, веру в общее дело, которое объединило бы их, самых близких людей покойного Дмитрия Александровича.

Даниил верил, что такое единение возможно, если Иван пойдет за ним, московским князем, и если дорога, которую выберет для себя переяславский наследник, будет направлена не к призрачному блеску стольного Владимира, а к достижимой цели – сохранению Переяславского княжества.

Но эти оба «если» зависели от того, сумеет ли он, Даниил, убедить Ивана в своей правоте, оторвать его от боярина Антония. И Даниил начал:

– Ответствуй, как на исповеди, как перед отцом твоим, ибо я тебе отныне вместо отца: по плечу ли тебе великокняжеское бремя? Чувствуешь ли твердость и силу в себе, чтобы спорить с князем Андреем? Готов ли на вечные тревоги, на кровь и вражду? Отвечай, как думаешь сам, ибо как мыслит боярин Антоний, я уже слышал…

И Иван на каждый вопрос без промедления отвечал:

– Нет! Нет! Нет!

– Так почему же ты идешь за боярином? – настойчиво допытывался Даниил. – Боярин прошлым жив, тебе же о будущем думать надо. Почему его слушаешь?

Иван опустил глаза, проговорил тихо, с усилием:

– Стыдно мне слабость перед отцовскими боярами показывать. Говорят они, что я-де от дела родителя своего отказываюсь, если не думаю о великом княжении…

– Стыдно? – насмешливо переспросил Даниил. – А чужим умом жить не стыдно? Запомни, Иван, княжескую заповедь: бояр выслушай, но поступай по своему разумению. Князь над боярами, а не бояре над князем. Так богом установлено – князь над всеми! Только так можно княжить!

– Трудно мне…

– А какому князю легко? – перебил Даниил. – Думаешь, мне было легко, когда сел неразумным отроком на московский удел? Бояре замучили советами да увещеваниями, вроде как тебя Антоний. Не сразу я их гордыню переломил…

– И у тебя, значит, подобное было?

– Было, Иван, было.

– Что мне делать-то? Присоветуй. Как в темном лесу я.

Даниил перегнулся через стол и принялся втолковывать свой взгляд на княжеские дела, с радостью подмечая, как тает холодок в глазах племянника:

– Не та теперь Русь, что была при батюшке твоем, совсем не та. Владимирское княжество, опора всякого великого князя, силу потеряло. Не по плечу нынче Владимиру властвовать над Русью. Опору теперь нужно искать лишь в своем собственном княжестве, крепить его, расширять. Будешь своим княжеством силен, можно и о стольном Владимире подумать, но не менять на него свое княжество, а к своему княжеству присоединять, как добавку! Но и для Москвы, и для Переяславля не скоро такое будет возможным. На десятилетия счет придется вести! А пока наше дело – сохранить имеющееся. Запомни накрепко: в одиночку ни Переяславлю, ни Москве против великого князя Андрея не выстоять! В единении спасение! Как пальцы, в кулак сжатые! В железную боевую рукавицу затянутые! Всесокрушающие! Дружбу тебе предлагает Москва. Не отталкивай ее!..

Иван растроганно всхлипнул:

– Единым сердцем и единой душою буду с тобой, княже!

Даниил расстегнул ворот рубахи, вытащил золотой нательный крест, протянул Ивану:

– Се крест деда твоего и отца моего, благоверного князя Александра Ярославича Невского. Поцелуем крест на взаимную дружбу и верность!

Иван благоговейно прикоснулся к кресту губами, в его глазах блеснули слезы.

– На дедовском кресте клятва нерушима? – строго, почти угрожающе возгласил князь Даниил. – Аминь…

Потом Даниил откинулся на скамью, обтер платком вспотевший лоб, вздохнул облегченно: «Наконец-то!» Продолжил уже спокойно, буднично:

– Конная рать с воеводой Ильей Кловыней пойдет следом за твоим обозом. Если понадобится – позови его, воевода знает, что делать. А лучше бы сам управился с великокняжескими наместниками. Андрею о нашем союзе ни к чему знать.

– Сделаю, как велишь…

– О кончине отца твоего, если в Переяславле не знают, молчи. Веди дело так, будто отец за тобой следом идет, а ты его опередил, чтобы перенять город у наместников отцовым именем…

– Сделаю, как велишь…

– Как в город войдешь, собирай людей из волостей, садись в крепкую осаду. Если князь Андрей ратью на тебя пойдет, шли гонцов в Москву.

– Спасибо, княже. Пошлю…

– Боярину Антонию пока не говори о решенном между нами.

– Не скажу, княже…

– Ну, с богом? – решительно поднялся Даниил. – На твердость твою уповаю, на верность родственную. Брат для брата в трудный час! Пусть слова эти условными между нами будут. Кто придет к тебе с этими словами – тот мой доверенный человек.

Даниил обнял племянника, еще раз шепнул на прощание:

– Будь тверд!..

Небо над лесом посветлело, но дождь продолжал сыпать как из сита, мелко и надоедливо.

То ли от непогоды, то ли от того, что не было больше подгоняющего азарта спешки, – обратная дорога показалась Даниилу бесконечно длинной.

Даниил покачивался в седле, борясь с навалившейся вдруг дремотой. «Дело сделано! Дело сделано?» – повторял он про себя, но повторял как-то равнодушно, без радости. Удачные переговоры с княжичем Иваном были лишь малым шагом на бесконечной дороге княжеских забот, которыми ему предстояло заниматься и сегодня, и завтра, и через год, и всю жизнь, потому что каждое свершенное дело тянуло за собой множество новых дел и забот, и так – без конца…

Вот и теперь, возвращаясь в Москву, князь Даниил Александрович мучился новой заботой.

«Как с Тверью?»

А с Тверью было плохо, и князь Даниил узнал об этом тотчас по возвращении в Москву. Боярин Протасий Воронец, вопреки его же прошлым заверениям, приехал из Твери считай что ни с чем!

Молодой тверской князь Михаил Ярославич уклонился от прямого разговора, перепоручил московских послов заботам своего тысяцкого Михаила Шетского. А тот принялся крутить вокруг да около, оплетать послов пустыми словами. Протасий чувствовал, что тверичи хитрят, ждут чего-то, но чего именно, дознаться не сумел. Так и отъехал из Твери, не добившись от князя Михаила желанного обещанья быть заодин с Москвой.

Стоял Протасий Воронец перед сбоим князем, виновато разводил руками (Даниилу даже жалко его стадо!):

– Не пойму, княже, чего хотят в Твери? Михаил только приветы тебе шлет, ничего больше. А уж тысяцкий Шетский…

– Змий лукавый! Обольститель лживый, сатанинский! – неожиданно вмешался архимандрит Терентий, вспомнив, видно, как ловко уходил от ответов тверской тысяцкий. – Прости мя, господи, за слова сии, но – бес он сущий!

– Ладно, отче! – прервал Даниил разгорячившегося духовника. – Не хули тысяцкого. Михаил Шетский своему господину служит, как может. Другое меня заботит: что задумал сам тверской князь? Ну да время покажет. Ступайте пока…

По крохам доходили в Москву вести, раскрывавшие затаенные намерения тверского князя Михаила. Эти вести прикладывались одна к другой, и уже можно было догадаться, в какую сторону направил свою тверскую ладью князь Михаил Ярославич.

…Во Владимир и в Ростов зачастили тверские послы…

…Князь Михаил Ярославич без положенной чести встретил в Твери владимирского епископа Якова, поставленного при прежнем великом князе и нелюбезного Андрею Городецкому. Епископ Яков покинул Тверь с великой обидой…

…Тверской тысяцкий Михаил Шетский повез татарскую дань со своего княжества не к темнику Ногаю, как раньше, а к ордынскому хану Тохте, и ехал тысяцкий по Волге в одном судовом караване с ростовскими князьями…

Большой боярин Протасий Воронец многозначительно хмурил брови, передавая эти вести князю Даниилу, строил предположения:

– Не иначе, Тверь склоняется к великому князю Андрею!

Но Даниил отвечал неопределенно:

– Повременим, боярин, с решениями. Что еще знаешь?

– Покачто все, княже.

– Повременим. Что-то не больно мне верится в крепкую дружбу Михаила с Андреем. Не нужна Андрею сильная Тверь, а Михаилу всесильный великий князь – и того меньше. Но за тверскими делами ты все-таки присматривай!

– Присматриваю, княже…

Дальнейшие события как будто подтверждали опасения Протасия.

Месяца ноября в восьмой день князь Михаил Ярославич Тверской обвенчался с дочерью покойного ростовского князя Дмитрия Борисовича, лучшего друга и союзника Андрея Городецкого. Ростовская княжна Анна вошла хозяйкой в новый дворец Михаила Тверского.

А спустя малое время – еще одна многозначительная свадьба. Великий князь Андрей Александрович взял за себя вторую дочь того же ростовского князя – Василису. Тут и недогадливому все сделалось понятным. Андрей и Михаил, переженившись на сестрах, скрепляли союз родственными узами, праздновали завязавшуюся дружбу хмельными свадебными пирами.

Но в Москве от тех пиров только похмелье, тревожные думы да тяжкие заботы. Князь Даниил спешно надстраивал стены городов, собирал ратников в полки, непрестанно сносился с Иваном Переяславским, своим единственным союзником.

И Иван тоже готовился к осаде и войне, умножал сторожевые заставы на владимирских и тверских рубежах, жаловался, что ратников у него мало.

Даниилу были понятны тревоги племянника. Бояться Ивану приходилось даже больше, чем самому Даниилу. Верные люди предупредили, что великий князь Андрей открыто называет Переяславское княжество своей вотчиной, ссылаясь на то, что издревле Переяславль принадлежал старшим в роде, а ныне в роде князей Александровичей старшим он, Андрей. «Надлежит Ивану сидеть не в Переяславле, а в уделе малом, милостью великого князя выделенном…» Каково было такое слышать Ивану?..

И Москва, и Переяславль со дня на день ждали ратного нашествия. И зимой ждали, и весной следующего года, но бог миловал, не допустил братоубийственной войны.

Не миролюбие великого князя Андрея было тому причиной, а обстоятельства посторонние. Из далекого Киева в северные залесские епархии приехал митрополит Максим, благословляя и наставляя паству свою. Так уж повелось, что во время святых митрополичьих наездов князья усобицы не заводили, считая это за великий грех. Даже самые безрассудные соблюдали тишину.

А великий князь Андрей к тому же жаждал от митрополита Максима превеликой услуги – низложения епископа Якова, который помнил милости его старшего брата и недобро смотрел на нового великого князя Андрея. А иметь такую занозу во Владимире, под самым боком, приятно ли?

Своего Андрей добился. Митрополит Максим свел Якова с владимирской епископии. Но только-только отъехал задаренный на годы вперед митрополит Максим, как у князя Андрея – новая забота. Ордынский хан Тохта призвал его в Орду, пред грозные очи свои.

Пришлось Андрею с молодой княгиней и боярами ехать в Орду, отложив на время все прочие дела. С ханом не поспоришь. За промедление можно не только княжества, но и головы лишиться…

А может, и с охотой отправился великий князь Андрей к хану. Многоопытный Протасий Воронец предположил, что Андрей задумал отобрать у Ивана отчий Переяславль не войной, а ханской волей, ярлыком с золоченой печатью. И князь Даниил согласился со своим боярином:

– А что? Очень может быть, что и так. Перевертышу Андрею не впервой загребать жар ордынскими руками. В воинском деле он неудачлив, Дмитрия победил лишь татарскими саблями. Не дождаться бы новой Дюденевой раги!

ГЛАВА 4
ОРДЫНСКИЙ ПОСОЛ

1

Подобного на Руси еще не бывало, чтобы великий князь звал на совет меньшую братию свою, а те бы не ехали.

Не бывало, но в лето от сотворения мира шесть тысяч восемьсот четвертое[114]114
  1296 год


[Закрыть] вдруг случилось. Великий князь Андрей Александрович не сумел в назначенное время собрать княжеский съезд.

А поначалу все казалось ему таким простым и легко достижимым!

Андрей вернулся из Орды обласканный, привез ярлыки на спорные города, и дело оставалось за малым: объявить князьям непрекословную волю хана Тохты и спокойно властвовать над Русью!

Во все концы земли Русской разъехались гонцы великого князя: звать удельных владетелей в стольный Владимир, на новое строение мира. Но гонцы возвратились, не привезя желаемого согласия. Нельзя же было считать за согласие неопределенные обещания одних и почти неприкрытое противление других князей?!

Даже верные служебники Андрея – Федор Ростиславич Ярославский и Константин Борисович Ростовский – разочаровали. Оба благодарили за честь, оба сообщили, что готовы поспешить во Владимир, но с приездом медлили – ждали, пока соберутся меньшие князья, потому что им, владетелям древних великих городов, приезжать раньше других будто бы зазорно.

А удельные князья, раньше послушные первому слову, будто сговорились: отвечали уклончиво, ссылались на трудности пути по весенней распутице, на неотложные заботы, как будто может быть что-либо неотложнее, чем княжеский съезд!

Подобные ответы, скользкие и призрачные как весенний лед – сожмешь в кулаке, и будто бы твердо, но через минуту протечет водой между пальцами, и нет ничего! – привезли гонцы из Белоозера – от князей-соправителей Федора и Романа Михайловичей, из Углича – от князя Александра Константиновича, из Стародуба – от Ивана Михайловича, из Галича – от Василия Константиновича, из Юрьева – от Ярослава Дмитриевича.

«Сговорились, что ли, князья? – терялся в догадках Андрей. – Но такого не может быть! Каждый удельный владетель живет наособицу, к единению с другими не способен. Может, слабость почуяли в великом князе?»

Предполагать такое было неприятно.

Но не скрытое противодействие удельных князей тревожило Андрея. Знал, что переломить их можно. Мигом прибегут, если пригрозить ратью, потому что измельчали князья, пугливыми стали, слабосильными. И не явная вражда Даниила Московского и Ивана Переяславского была причиной тревоги. С этими двумя тоже было все ясно: не посольскими речами собирался вразумлять их Андрей, а мечом. И будет так, будет, если соберутся за великим князем остальные князья!

Тревожило другое – Тверь.

Начал замечать Андрей, что тверской князь Михаил старается обособиться от него. А первая трещина в былой дружбе пролегла после недавней встречи в Ростове.

Собрались тогда по-родственному: почтить годовщину преставления тестя своего, старого ростовского князя Дмитрия Борисовича. Службу в соборе отстояли, за общий поминальный стол сели, беседовали тепло, сердечно. А чем все кончилось? Только намекнул Андрей, что ждет помощи от Твери в переяславских делах, как вскинулся Михаил, напрочь отринул дружеские речи, даже упрекать стал:

– Переяславль – отчина Ивана! С Любечского съезда установлено, что каждый держит отчину свою![115]115
  Съезд русских князей в Любече на Днепре в 1097 году провозгласил принцип наследования князьями владений своих, отцов: «каждо бо держит отчину свою»


[Закрыть] Негоже, княже, рушить дедовские обычаи!

За малым дело не дошло до ссоры.

Андрей Александрович решил тогда не настаивать на своем: не время было спорить и не место. Он знал, что и другие удельные князья не одобряют его. Не Ивана, конечно, жалеют, а о своих княжествах заботятся. «Начнет, дескать, великий князь с Переяславля, а каким городом кончит?»

Тогда-то и решил Андрей обойтись без княжеского одобрения, отобрать у Ивана переяславский удел волей и ярлыком хана Тохты. Задумал и преуспел в задуманном: вот он, ханский ярлык на Переяславль, в его руках!

Но Михаил, видно, догадывался о хлопотах великого князя в Орде. Начал тайно сноситься с Москвой, с новгородскими посадниками. Делал это осторожно, еще сохраняя видимость дружбы с Андреем.

Совсем недавно тайное стало явным, но не по вине Михаила. Верный человек привез Андрею список с грамоты Михаила новгородскому архиепискому Клименту. Цены не было той грамоте! Напоминал в ней Михаил о взаимных обязательствах:

«…то тебе, отче, поведаю: с братом своим со старейшим Даниилом заодин и с Иваном, а дети твои, посадник и тысяцкий и весь Господин Великий Новгород на том крест целовали. А будет тягота мне от Андрея или от татарина, или от иного кого, вам быти со мною, не отступаться от меня ни в которое время. Пришла пора, отче, нашему крестоцелованию…»

Вот оно, оказывается, что! Тверь, Москва, Переяславль и Новгород против великого князя в одной рати!

Как тяжелая каменная глыба, пущенная пороком, вломилась эта весть в благопристойную тишину великокняжеского дворца, переполошила советчиков Андрея, в клочья разорвала сети, которые он хитроумно плел вокруг Переяславля. Да и только ли Переяславля? Речь шла о большем…

«Покарать, покарать неверную Тверь! – неистовствовал Андрей, все еще не смиряясь с тем, что его сокровенные замыслы разгаданы и разрушены. Недоумевал: – Почему так случилось? Задумано ведь было хорошо: взять Переяславль и тем самым врубиться, будто острой секирой, между Москвой и Тверью. Тогда оба опасных соперника, Михаил Тверской и Даниил Московский, были бы в моих руках…»

Но покарать Тверь, которую поддерживали другие города, можно было только силой оружия, а силы-то у Андрея было недостаточно. И Андрей решился на злодейское дело, от которого еще недавно сам громогласно отрекался: он послал боярина своего Акинфа Семеновича в Орду за новой татарской ратью.

Проклятым был на Руси род костромских бояр Тонильевичей.

Семен Тонильевич, тоже боярин князя Андрея и лютый враг его старшего брата Дмитрия, в прошлые годы дважды наводил на Русь татарские рати. Ныне сын его Акинф Семенович за тем же отправился в Орду. И не заслуга Акинфа, что на этот раз большая татарская рать не пришла. Просто время было другое. Ордынскому хану Тохте было не до Руси, связала его по рукам вражда с темником Ногаем.

Но хан Тохта все же не оставил своего верного слугу без поддержки. Две тысячи отборных всадников из личного тумена хана, меняя в пути коней, не останавливаясь на дневки и не рассылая по сторонам обычные летучие загоны для поимки пленных, помчались на север. Повел тысячи не какой-нибудь безвестный тысячник, обученный лишь конному бою и преследованию в облаве, а посол сильный Олекса Неврюй, который один стоил целого войска, потому что была с Неврюем золотая пайцза хана Тохты, знак высшего достоинства и власти.

– Приведи к повиновению беспокойных русских князей, – напутствовал Тохта своего посла. – Низший должен повиноваться высшему. Андрей повинуется мне, а князья – Андрею. Пусть непокорные трепещут!

– Пусть трепещут! – склонился в поклоне Неврюй.

Однако, получив вместо ожидаемых туменов под свое начало лишь две тысячи войска, Неврюй призадумался.

Он знал, что подлинный трепет и страх внушает только сила, только неодолимые своей бесчисленностью конные тумены. На этот раз силы за ним не было.

И Неврюй отправился за советом к главному битикчи, о котором шла молва, что он досказывает слова хана, не произнесенные вслух, но от того не менее важные.

– Ты мудро поступил, придя ко мне, – одобрил битикчи осторожного посла. – Мне ведомы желанья вознесенного над людьми, и я поделюсь ими с тобой. Не с войной ты идешь на Русь, а с судом ханским. Не только грози, но и уговаривай. Мири князей, склоняй лаской. Орде нужно спокойствие на северном рубеже, покамест не сокрушен Ногай. Ханский гнев падет на тебя, посол, если привезешь вместо ожидаемого умиротворения войну с русскими князьями. Война не ко времени. Война с князьями на пользу только Ногаю. Помни об этом, посол…

Неврюй благодарил битикчи за добрые советы, восхищался мудростью и многоопытностью ханского слуги. На прощание тот добавил:

– Возьми с собой епископа Измайло, духовного пастыря здешних христиан. Этот рассудительный старец может быть полезен в переговорах с князьями…

Пригожим июньским утром воинство Неврюя переправилось через реку Клязьму и остановилось лагерем посередине зеленого Раменского поля, напротив Золотых ворот стольного города Владимира.

Тысячи владимирцев, сбежавшихся на городскую стену, с тревогой смотрели, как татары раскидывали свои войлочные юрты и ставили их кольцом вокруг большого белого шатра Неврюя. Отогнав на дальний конец поля табуны коней, татары затихли в своем стане. Только копья караульных покачивались между юртами.

А возле города – оживление. Со скрипом отворились тяжелые дубовые створки Золотых ворот. К татарскому стану двинулись большие телеги, укутанные рогожами великий князь Андрей посылал ордынцам условленный обильный корм. Из города в ордынский стан и из стана в город резво пробегали на сытых лошадях бояре и тиуны. Неспешно прошествовали с иконами и хоругвями монахи Рождественского монастыря, покровителем которого считался сарайский епископ Измайло. Черные рясы монахов скрылись в кольце юрт.

На следующее утро из всех ворот стольного города Владимира – Золотых, Орининых, Серебряных, Волжских – выехали великокняжеские гонцы.

Возле города к гонцам присоединялись доверенные нукеры посла Неврюя. Дальше ехали вместе, стремя в стремя: гонец великого князя Андрея и татарин в шубе мехом наружу, в войлочном колпаке с нашитыми на него красными шариками – знаком ханского гонца. А рядом с дружинниками-охранителями гонца поскакивали на лохматых низкорослых лошадках ордынские воины с луками за спиной, с копьями и кривыми саблями.

2

К Москве гонцы подъехали в день Петра-капустника, когда по обычаю бабы на огородах высаживали в землю последнюю рассаду. С огородов и начиналась Москва: они тянулись по обе стороны Великой Владимирской дороги.

Вокруг было тихо, тепло, благостно. Белые, желтые, красные бабьи платки пестрели, как цветы на лугу. Копыта коней беззвучно опускались в дорожную пыль. Негромко перекликивались на Великом лугу пастушеские рожки. Празднично поблескивали на солнце купола кремлевских соборов.

Дорога незаметно перешла в посадскую улицу. Застучали под копытами сосновые плахи мостовой. Прохожие испуганно прижимались к частоколам, пропуская чужих всадников.

Неподалеку от Богоявленского монастыря поперек улицы были поставлены рогатки – застава. Седенький мытник и караульные ратники, разинув от изумления рты, смотрели на страшных обличьем татарских воинов.

Великокняжеский гонец крикнул угрожающе:

– Освобождай дорогу! Гонцы от великого князя Андрея Александровича и посла сильного Неврюя!

Ратники засуетились, растаскивая рогатки. Один из них вскочил на коня, привязанного тут же, к крыльцу посадской избы, и понесся, барабаня босыми пятками в лошадиные бока, к Кремлю.

Весть о прибытии гонцов застала князя Даниила врасплох.

О том, что какое-то ордынское войско двигалось к русским рубежам, в Москве уже знали. Знали и то, что войско это будто бы небольшое, идет без обозов – изгоном. Можно было предположить, что некий беспокойный мурза замыслил набег. Подобные набеги в последнее время, с тех пор, как в Орде начались свои усобицы, случались нередко: хан Тохта уже не мог, как прежде, держать в руках улусных мурз.

Но обычно мурзы со своими малыми ордами шарпали по окраинам, дальше Оки-реки не заходили. Да и зачем мурзам посылать впереди себя гонцов? Мурзы искрадывали русские украины тишком, яко ночные тати…

Но времени для раздумий не оставалось. Ордынцы вот-вот будут у ворот Кремля. Князь Даниил кивнул дворецкому Ивану Клуше:

– Поди, боярин, встреть честью. Скажи, чтобы передохнули с дороги, постоловались. Да медов, медов не жалей!

Иван Романович Клуша затопал к дверям, являя ревностное проворство, столь необычное при его дородстве и медлительном нраве.

– Зовите боярина Протасия, тысяцкого Петра, архимандрита Геронтия, – распоряжался Даниил. – Да толмача Артуя не забудьте, может понадобиться. Мне одеться подайте, что получше…

Подходили думные люди: запыхавшиеся, тревожные.

Боярин Протасий Воронец прямо от порога начал:

– Не к добру это! Не иначе новая Андреева выдумка!

Князь Даниил, натягивая поверх домашней холщовой рубахи синий фряжский кафтан с золочеными пуговицами, проговорил сквозь зубы:

– Поглядим… Чего заранее загадывать?

– Выпытать бы у послов, пока бражничают, зачем приехали… Да обговорить все самим заранее…

– О том я и сказал боярину Ивану…

Тысяцкий Петр Босоволков важно кивнул, соглашаясь.

В горницу вкатился дворецкий Иван Клуша. Испуганно тараща глаза, зашептал князю, что послы упрямятся, в столовую палату не идут, но неотступно требуют, чтобы говорили с ними тотчас…

– Ну что ж, раз требуют – поговорим! – согласился Даниил. – Не со спора же начинать? Веди гонцов в посольскую горницу. Да не торопись особенно, окольным путем веди…

Наскоро обговорили между собой, что прием будет малый, без лишних людей. Князь Даниил широко перекрестился:

– Ну, с богом!

Посольская горница Даниила Московского была не слишком просторной, но богатой. На полу расстелен цветастый ковер. Стены увешаны драгоценным оружием, своими и чужими стягами, а среди них, на почетном месте – бунчук из хвоста рыжей кобылы, отбитый москвичами у ордынского царевича на Оке-реке. Княжеское кресло тоже было богатое, из резного мореного дуба, с серебром и рыбьим зубом, на высокой спинке – московский герб: яростный всадник, поражающий копьем змия.

Даниил Александрович уселся в кресло, положил на колени прямой дедовский меч. Меч не был обнажен и мирно покоился в красных бархатных ножнах, окованных серебром. Неизвестно еще было, с чем прибыли гонцы, и показывать им непримиримость голым оружием было неразумно.

За княжеским креслом стояли четыре дружинника в нарядных кольчугах, в легких шлемах. Это тоже продумано. Четырех телохранителей для чести довольно, а больше не надобно. Не врагов явных встречает московский князь!

Слева от князя, тоже в кресле, но – поскромнее, пониже, с резным крестом на спинке, – пристроился архимандрит Геронтий. Ряса у архимандрита черпая, как воронье крыло, а на сукно нашиты пугающие белые кресты, знак высокого духовного сана.

На скамейке, покрытой красным сукном, сели рядышком думные люди: большой боярин Протасий Воронец, Петр Босоволков, воевода Илья Кловыня.

Князь Даниил окинул взглядом горницу. «Точно бы все на месте!» И почти тотчас Иван Клуша распахнул двери, посторонился, пропуская гонцов.

Первым шагнул в горницу великокняжеский гонец. Сорвал с головы шапку, поклонился, коснувшись концами пальцев ковра, – большим уставным поклоном.

Москвичи узнали гонца, многозначительно переглянулись. Сын боярский из Костромы Воюта Иванов, верный пес князя Андрея! Такого с лаской не пошлют, уж больно злобен!

Ордынский гонец вошел, неслышно ступая мягкими – без каблуков – сапогами, столбом встал посередине горницы. Колпака не снял, князю не поклонился: истукан истуканом! Скользнул равнодушным взглядом по развешанному оружию, по стягам. На мгновение задержал взгляд на рыжем царевичевом бунчуке, недобро усмехнулся и снова замер, окаменев лицом.

Следом за ордынским гонцом, отталкивая локтями дворецкого, протиснулось в горницу несколько татарских воинов в засаленных халатах и шубах. Остановились кучкой у двери, сжимая рукоятки кривых сабель.

За спиной Даниила шевельнулись телохранители, звякнуло железо доспехов. Протасий Воронец побледнел, наклонился вперед, собираясь подняться, но Даниил остановил его взглядом. Тихо произнес, обращаясь к великокняжескому гонцу:

– С чем приехал?

Боярский сын Воюта Иванов приблизился, еще раз отвесил поклон, начал важно, значительно:

– Слово господина моего великого князя Андрея Александровича. Приди, брате, ко мне во Владимир. Посол сильный Олекса Неврюй именем ханским рассудит твое и мое дело. Приди немедля, ибо на то воля моя и посла ханского…

Москвичи молчали.

Ордынский гонец поглядывал в оконце, за которым на гребне кремлевской стены наскакивали друг на друга два голубя – белый и сизый.

Великокняжеский гонец продолжал говорить, повышая голос:

– На сказанном господин мой Андрей Александрович стоит крепко! Не послушаешь слова его – быть промеж вас рати!

– Москва рати не боится! – по-прежнему тихо и спокойно ответил Даниил. – Ратью на строение мира не зовут. Не по принуждению приеду на княжеский съезд, но по своей воле, почитая брата старейшего. Приеду, когда время настанет…

– А настало время-то, настало! – напирал гонец великого князя. – Так и передать мне велено: время-де настало!

– Подумаю с боярами и сообщу о решенном…

Воюта Иванов приостановился, как бегун перед опасным прыжком, сверкнул ненавидящими глазами и, решившись, выкрикнул последнее:

– Велено мне, не ожидаючи, привезти твое первое неложное слово! Гнев ханский и великокняжеский на тебе, княже, за промедление твое!

И опять крики Андреева гонца растворились в мертвом молчании москвичей.

Тогда вмешался наконец ордынский гонец. Он вдруг завопил – резко, визгливо. Выхватил откуда-то серебряную дощечку пайцзы и высоко поднял над головой.

Все замерли, затаив дыхание.

Воюта Иванов отступил назад, будто собираясь спрятаться за спину татарина. Он уже отговорил свое. Теперь серебряной пайцзой заговорила Орда!

К татарскому гонцу осторожно приблизился толмач Артуй, впился глазами в письмена на пайцзе. Подвывая и закатывая от почтительности глаза, перевел прочитанное:

«Силою вечного неба. Покровительством высокого могущества. Кто не будет относиться с благоговением к слову Тохты-хана, тот подвергнется ущербу и умрет. Слово гонца – слово Тохты-хана…»

Князь Даниил медленно поднялся, склонил голову перед грозной ханской волей, вчеканенной чужими письменами в серебро. С серебряной пайцзой спорить не приходилось. И за меньшую вину ордынцы обдирали кожу с князей и бросали тело на съедение диким зверям. Оставалось только повиноваться…

Татарин повернулся на пятках и мягко, по-звериному, скользнул к двери. Следом вывалились за порог его воины: кучкой, как стояли до этого. Перед москвичами остался только посол великого князя Андрея.

– Что прикажешь передать господину моему?

И Даниил ответил:

– Передай, что приеду…

3

Облачка пыли, как гонимая суховеем степная трава перекати-поля, побежали над дорогами. Спешили гонцы из Москвы в Тверь, из Твери в Переяславль, из Переяславля в Москву, и снова из Москвы в Тверь, невидимыми нитями связывая князей-союзников.